Полтавская победа в русской панегирической литературе XVIII века
|
ВВЕДЕНИЕ 3
ГЛАВА 1. ПАНЕГИРИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ О ПОЛТАВСКОЙ ПОБЕДЕ ПЕРВОЙ ТРЕТИ XVIII ВЕКА 13
1.1. Общие положения 13
1.2. Жанровые и сюжетные особенности прозаических панегириков Петровской эпохи в честь Полтавской победы 15
1.3. Отношение к античности в прозаических панегириках Петровской эпохи на Полтавскую тему 27
1.4. Полтавская панегирическая топика в прозаическом панегирике первой трети XVIII века 34
1.5. Церковная служба в честь Полтавской победы Феофилакта Лопатинского 40
ГЛАВА 2. ПОЛТАВСКАЯ ПОБЕДА В РУССКОЙ ПАНЕГИРИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СЕРЕДИНЫ XVIII — НАЧАЛА XIX ВЕКА 47
ГЛАВА 3. ЖИЗНЬ ОДНОГО СЮЖЕТА ОТ ПОЛТАВСКОЙ ПОБЕДЫ ДО КОНЦА XVIII ВЕКА (НА ПРИМЕРЕ МИФА О ФАЭТОНЕ). ЭКСКУРС 97
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПОЛТАВСКАЯ ПОБЕДА И МИФ О ПЕТРЕ I 106
ПРИЛОЖЕНИЕ 114
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА 124
Источники 124
Научная литература 126
Справочная литература 132
ГЛАВА 1. ПАНЕГИРИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ О ПОЛТАВСКОЙ ПОБЕДЕ ПЕРВОЙ ТРЕТИ XVIII ВЕКА 13
1.1. Общие положения 13
1.2. Жанровые и сюжетные особенности прозаических панегириков Петровской эпохи в честь Полтавской победы 15
1.3. Отношение к античности в прозаических панегириках Петровской эпохи на Полтавскую тему 27
1.4. Полтавская панегирическая топика в прозаическом панегирике первой трети XVIII века 34
1.5. Церковная служба в честь Полтавской победы Феофилакта Лопатинского 40
ГЛАВА 2. ПОЛТАВСКАЯ ПОБЕДА В РУССКОЙ ПАНЕГИРИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СЕРЕДИНЫ XVIII — НАЧАЛА XIX ВЕКА 47
ГЛАВА 3. ЖИЗНЬ ОДНОГО СЮЖЕТА ОТ ПОЛТАВСКОЙ ПОБЕДЫ ДО КОНЦА XVIII ВЕКА (НА ПРИМЕРЕ МИФА О ФАЭТОНЕ). ЭКСКУРС 97
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПОЛТАВСКАЯ ПОБЕДА И МИФ О ПЕТРЕ I 106
ПРИЛОЖЕНИЕ 114
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА 124
Источники 124
Научная литература 126
Справочная литература 132
События Северной войны (1700-1721 гг.) оставили неизгладимый след в русской культурной памяти, среди которых, пожалуй, особое место имеет победа под Полтавой 27 июня (8 июля) 1709 года. Этот триумф русского оружия виделся современникам событием беспрецедентным по своей значимости для истории Российского государства, и к теме Полтавской победы не раз обращались деятели русского искусства, начиная с первой трети XVIII в. От героических учёных панегириков и солдатского фольклора Петровской эпохи до исторических поэм конца столетия тема Полтавской баталии неоднократно переосмыслялась.
В представляемой выпускной квалификационной работе объектом исследования является тема Полтавской победы, возникающая в панегирических произведениях разных авторов на протяжении XVIII века, предметом — способы обращения к этой теме.
Цель настоящей работы — проанализировать развитие полтавской темы в русской литературе на протяжении XVIII века.
Задачи исследования включают:
1) Аналитическое описание литературных произведений первой трети XVIII в., являющихся непосредственными откликами на Полтавскую победу;
2) Выявление случаев упоминания Полтавской победы и смежных с ней тем в русской панегирической литературе середины-конца XVIII в.;
3) Выявление целей и смысла обращения к теме Полтавской победы у авторов середины-конца XVIII в., тематического ореола темы Полтавской победы, а также способов изображения этого события в художественной литературе той эпохи.
Метод исследования — историко-культурный.
Актуальность работы обусловлена отсутствием на сегодняшний день комплексных исследований, посвящённых развитию полтавской темы в истории русской литературы.
В область практического применения работы входит освещение материала, необходимого для создания учебных и учебно-методических курсов по истории русской литературы XVIII века. Кроме того, материалы работы были использованы в ходе составления Словаря антропонимов в русской панегирической поэзии XVIII в., работа над которым ведётся в настоящее время в отделе «Словарь языка М. В. Ломоносова» ИЛИ РАН.
Поскольку Полтавская победа представлена преимущественно в окказиональной литературе (рассмотрение которой требует привлечения внелитературного контекста), представляется уместным выйти в рамках данной работы за пределы собственно анализа художественных текстов. В связи с тем, что в объективе нашего внимания находятся идеи, определяющие политическое сознание и мировоззрение общества, мы обратимся в настоящей выпускной квалификационной работе к истории идей, возникающих в связи с полтавской темой в русской литературе. В период строительства новой России при Петре, а также при других правителях XVIII в., одной из главных идей для государства была идея империи. В связи с этим в объективе нашего внимания будет находиться функционирование полтавской темы также в контексте истории идей. На литературном материале мы проследим, какое значение имела Полтавская победа для формирования имперского идейного конструкта, мифологизации его основных образов и сюжетов, а также для социальной и культурной жизни русского XVIII века. Обращаясь к многогранной идейной стороне произведений о Полтавской победе, мы невольно сталкиваемся с рядом заслуживающих внимания смежных тем, постоянно сопровождающих упоминания Полтавской победы в панегирических текстах (тема Петра I, тема античного наследия, тема империи и др.). Эти темы также стали предметом рассмотрения в данной работе.
Структура работы продиктована задачами исследования и стремлением продемонстрировать как тематическое развитие сюжета о Полтаве, так и жанровую преемственность произведений о Полтавской победе.
Работа состоит из следующих частей.
Во введении дан краткий исторический очерк о Полтавской победе и её роли в русской культуре, описаны история изучения интересующей нас проблематики, а также привлечённый нами для анализа литературный материал.
В первой главе, сосредоточенной на творчестве церковных авторов первой трети XVIII в., проанализированы прозаические панегирики в честь Полтавской победы, созданные в период с 1709 по 1720 год Феофаном Прокоповичем, Стефаном Яворским, Гавриилом Бужинским (кроме того, в качестве иллюстративного материала для отдельных тезисов привлечены фрагменты из произведений менее известных авторов), а также текст церковной службы в честь Полтавской победы, созданный Феофилактом Лопатинским. Внимание уделено внутренним особенностям организации текстов, а также эволюции художественных особенностей полтавских панегириков в рамках творчества избранных авторов. В отдельных параграфах проанализированы повествовательные особенности и способ изображения античных героев, поскольку именно эти черты претерпевают с течением времени наибольшие изменения в панегириках в честь Полтавской победы. Также отдельный параграф посвящён распространённым образам и мотивам, возникающим в текстах в связи с полтавской темой.
Вторая глава посвящена произведениям 1730-1811 годов (в 1811 году праздновалось столетие со дня Полтавской победы). В ней рассматриваются стихотворные панегирические произведения (главным образом — торжественные оды) В. К. Тредиаковского, М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, Г. Р. Державина, М. М. Хераскова, а также менее крупных авторов второй половины XVIII века. В объективе внимания в данной главе находится позднейшее развитие полтавской темы в русской литературе, её актуализация и «затухание» в определённые исторические периоды.
В конце главы частично освещается празднование 100-летия со дня Полтавской победы в 1811 г. в Полтаве, поскольку с этим событием связан ряд знаменательных художественных текстов.
Третья глава содержит экскурс в историю одного типично «полтавского» образа русской литературы — образа падающего Фаэтона. Прослеживаются истоки, зарождение и развитие этого мифологического образа в русской литературе XVIII в., а также роль Полтавской победы в формировании его аллегорического субстрата.
Разный объём глав и разные способы подачи материала обусловлены идеей работы. Обзор панегириков Петровской эпохи предполагает анализ некоторых общих особенностей поэтики этих текстов, для чего выделены отдельные параграфы. В то же время обзор стихотворных панегирических текстов постпетровского периода предполагает диахронический контекстуальный анализ упоминаний Полтавской победы, в связи с чем вторая глава работы не разбита на отдельные параграфы.
При цитировании рукописей и текстов дореволюционных изданий мы приводили цитируемый текст в соответствие с нормами современной графики, но сочли нужным сохранить орфографию оригинала (флексии, слитные и раздельные написания и т. д.).
* * *
К 1709 г. отношения в экспансионистской политике двух великих держав — Русского царства и Шведской империи — накалились почти до предела. Победы Карла XII над войсками польского короля и саксонского курфюрста Августа II придали уверенности шведскому королю, а вызывающие действия Петра I (основание Санкт-Петербурга вблизи от шведской границы, победы в Ингерманландии и Курляндии) вынудили шведов начать Русский поход в 1708 году. Эта военная кампания ознаменовалась сражениями при Головчине 3 (14) июля, при селе Добром 30 августа (10 сентября), у Раёвки 9 (20) сентября, при деревне Лесной 28 сентября (9 октября). Осенью 1708 года, нарушив клятву верности Петру I, на сторону Карла XII перешли запорожский гетман И. С. Мазепа и в общей сложности порядка 10 тысяч казаков. С апреля по июнь 1709 года окрепшее шведское войско предприняло 20 безуспешных попыток штурма города Полтавы, после чего было разбито тыловыми нападениями полков А. Д. Меншикова, А. А. Головина, Ф. П. Беллинга, Б. П. Шереметева. Решающим событием в подготовке российского войска к сражению стало прибытие на место действия Петра I 4 (15) июня и переправа через реку Ворсклу. 16 (27) июня на военном совете решено было дать шведам финальное сражение, призванное решить судьбу Левобережной Украины и присутствия русских на юго-западе. Хотя силы сторон, как может показаться, накануне сражения были неравны (со стороны шведов непосредственно в битве участвовало около 16000 человек, со стороны русских — порядка 42000), шведская армия оставалась одной из самых боеспособных и эффективных в Европе. Утром 27 июня (8 июля) шведские отряды двинулись в сторону российского войска. Лаконично и ярко описан ход сражения в «Гистории Свейской войны»: «И тако о 9-м часу пред полуднем генеральная баталия началась. <...> В которой хотя и зело жестоко в огне оба войска бились, однако ж далее двух часов не продолжалась, ибо непобедимыя господа шведы скоро хребет показали. И от наших войск с такою храбростию вся неприятелская армея (с малым уроном наших войск, еже наивящше удивително есть), кавалерия и инфантерия, весьма опровергнута, так, что швецкое войско ни единожды потом не остоновилось, но без остановки от наших шпагами и багинетами <...> колоты и даже до обретающагося лесу <.. .> гнаны»1.
За победой последовало торжественное шествие Петра в статусе победителя по городам своего государства. Въезд Петра в новый город был семиотически организован. Ричард Уортман пишет: «Полтавским триумфом, самым грандиозным за время Северной войны, было отмечено принятие Петром имиджа полководца, императора [курсив автора — А. Г.] в первоначальном смысле слова. Пётр теперь въезжал верхом, вслед за Преображенским полком, охранявшем шведских пленных, въезжал не как капитан, а как полководец. На семи арках, которыми был украшен его путь, Пётр был представлен в различных обличьях. На Синодальной арке он был изображён в виде Марса, в римском военном одеянии, с лаврами в руках. Сделанное Туробойским описание арок, воздвигнутых Московской академией, говорит о Петре как о “всероссийском Геркулесе”, превзошедшем даже самого Геркулеса своими подвигами.. ,»2.
Трудно переоценить роль Полтавской победы для формирования русского культурного сознания в XVIII в. С общественно-политической точки зрения, этот триумф доказал силу и мощь русской армии, военностратегический талант полководцев — Б. П. Шереметева, А. Д. Меншикова, А. И. Репнина, И. И. Скоропадского и др., — наконец, это был триумф политического гения Петра I. Разгром мощнейшей в Европе шведской армии Карла XII стал переломным событием эпохи Северной войны. Триумф Петра под Полтавой стал одним из первых событий, положивших конец Шведскому великодержавию и гегемонии Швеции в Северной Европе. Торжество победы заставило ликовать и самого Петра. Историками неоднократно освещался факт милосердия царя, усадившего за победный пир помилованных им вражеских генералов: «.под Полтавой девятилетний камень свалился с плеч Петра: русское войско, им созданное, уничтожило шведскую армию, т.е. 30 тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга. Пётр праздновал Полтаву, как великодушный победитель, усадил за свой обеденный стол пленных шведских генералов, пил за их здоровье, как своих учителей, на радостях позабыл преследовать остатки разгромленной армии, был в восторге от гремевшего красным звоном панегирика, какой в виде проповеди произнёс ему в киевском Софийском соборе префект духовной академии Феофан Прокопович»3, — красноречиво пишет В. О. Ключевский. Сам Пётр придавал долгожданной виктории элемент чудесного, рассматривая её как Божью помощь, о чём сказано в «Гистории свейской войны»: «И тако милостию Всевышшаго совершенная виктория (которой подобно мало слыхано), с легким трудом и малою кровию против гордого неприятеля чрез его царского величества персоналной, храброй и мудрой привод и храбрость началных салдат одержена»4.
Легендарная виктория нашла отражение практически во всех видах искусства XVIII в. В области музыкально-песенного искусства это были многочисленные канты в честь Полтавской победы5. Визуальное искусство на полтавскую тему представлено как торжественными аллегорическими инсталляциями Петровской эпохи, так и живописными и мозаичными произведениями (среди которых, пожалуй, наибольшую известность приобрела мозаика М. В. Ломоносова «Полтавская баталия» 1764 г.6). Кроме того, триумф русского оружия отразился в медальерном искусстве эпохи7. Конечно, не могла обойти стороной столь знаменательное событие и литература.
Работы, посвящённые роли Полтавской победы в русской литературе, начали создаваться уже давно, однако по большей части были посвящены анализу отдельных произведений об этом историческом событии. Дореволюционными исследователями в основном затрагивались проповеди и (реже) поэтические панегирики Стефана Яворского и Феофана Прокоповича. О них как о проповедниках и панегиристах говорил ещё Ю. Ф. Самарин в известной диссертации 1844 г.8 (однако им не затрагивался вопрос о поэтическом и драматургическом наследии двух авторов). Немалая заслуга в исследовании и описании торжественных слов о Полтавской победе принадлежит П. П. Пекарскому. Во втором томе «Науки и литературы в России при Петре Великом» исследователем обстоятельно описаны многие торжественные слова, о которых пойдёт речь в первой главе настоящей работы: «Слово похвальное о преславной над войсками свейскими победе» Феофана Прокоповича9 [далее — «Слово похвальное о... победе» — А. Т.] «Служба благодарственная Богу. о великой Богом дарованной победе. под Полтавою»10 [далее — «Служба благодарственная.» — А. Т.] Феофилакта Лопатинского, «Синаксар честь и славу Господа Бога Саваофа на великолепное прославление. Петра Алексеевича. о преславной победе, Его Царскаго Священнейшаго Величества Богом дарованной над прегордым Свейским Королем и над всем его воинством на генеральной баталии бывшей под Полтавою»11 [далее — «Синаксар.» — А. Т.] Иоанна Максимовича и др. Публикацией и анализом художественных произведений Феофана Прокоповича, среди которых присутствуют и проповеди о Полтавской победе, занимались И. А. Чистович («Феофан Прокопович и его время» 1868 г.)12 и П. О. Морозов («Феофан Прокопович как писатель» 1880 г.)13. Заметно меньше внимания было уделено творчеству Стефана Яворского. Среди дореволюционных работ по избранной теме нам удалось обнаружить лишь один разбор «Слова о победе под Полтавой в 1709 году»14. Впрочем, следует отметить, что слова и похвальные речи Стефана Яворского печатались во второй половине XIX века в «Трудах Киевской духовной академии», и среди них в 1874-1875 годах было напечатано несколько проповедей, посвящённых Полтавской победе.
Со второй половины XX в. по сегодняшний день ведётся значительная работа по составлению комментариев к собраниям сочинений многих авторов XVIII века. Это значительно упрощает работу с панегирическими текстами, посвящёнными Полтавской победе. В связи с этим стоит отметить значительный вклад В. В. Виноградова, А. И. Андреева и Г. П. Блока в работу над изданием восьмого тома собрания сочинений Ломоносова15. Кроме того, значительный вклад в комментаторскую работу произведений Ломоносова внёс А. А. Морозов16. Многие сочинения Феофана Прокоповича в 1961 году были изданы и прокомментированы И. П. Ереминым17. Следует отметить, что многие проповеди и панегирики первой трети XVIII в. были описаны (а некоторые и приведены в полном объёме) в издании «Панегирическая литература петровского времени» (1979 г.)18, подготовленном В. П. Гребенюком и О. А. Державиной. В 2009 году под редакцией и с комментариями Н. Ю. Алексеевой вышли сочинения В. К. Тредиаковского19. Академическое издание сочинений А. П. Сумарокова, к сожалению, до сих пор отсутствует (впрочем, стоит упомянуть, что работа над ним на данный момент ведётся в ИРЛИ (Пушкинский дом) РАН); наиболее полный комментарий к панегирическим произведениям поэта содержится в издании, подготовленном Рональдом Врооном20.
Как мы можем видеть на основании вышеизложенного обзора, в научной литературе не раз упоминались произведения, посвящённые Полтавской победе. Тем не менее, комплексный анализ развития этой темы в художественной литературе до сих пор не был предпринят. Именно этим обосновывается актуальность настоящей работы.
Приступая к анализу, предварительно отметим, что, хотя нами привлекаются главным образом произведения, созданные в хронологических пределах XVIII века, во второй главе мы позволили себе несколько нарушить хронологические пределы столетия и обратиться к нескольким сочинениям Г. Р. Державина и В. В. Капниста, созданным в первые десятилетия XIX века. Это представляется оправданным по двум причинам: прежде всего, в рамках настоящей работы мы придерживаемся понятия о «долгом» XVIII в., нижняя граница которого включает также 1810-е годы, так как часть созданных в этот период произведений имеет значительное число общих черт с произведениями предшествующего века; помимо этого в 1811 г. в Полтаве отмечалось столетие со дня великой победы, и, разумеется, эта знаменательная дата требует отдельного освещения в связи с избранной нами темой. Кроме того, заранее отметим, что, позиционируя середину и вторую половину XVIII в. как век торжества одического жанра над ораторской прозой, мы отдаём себе отчёт в том, что в этот период создавались блестящие образцы как светского (Ломоносов, Сумароков), так и духовного ораторского красноречия (митр. Платон Левшин и др.). Вероятно, в этих произведениях также имели место упоминания Полтавской победы. Тем не менее, во- первых, мы вынуждены были ограничить столь обширный материал для соблюдения формата магистерской выпускной квалификационной работы; во-вторых, основной задачей работы являлся не сбор исчерпывающего материала, а исследование способов изображения Полтавской победы и повествования о ней в диахроническом аспекте.
В представляемой выпускной квалификационной работе объектом исследования является тема Полтавской победы, возникающая в панегирических произведениях разных авторов на протяжении XVIII века, предметом — способы обращения к этой теме.
Цель настоящей работы — проанализировать развитие полтавской темы в русской литературе на протяжении XVIII века.
Задачи исследования включают:
1) Аналитическое описание литературных произведений первой трети XVIII в., являющихся непосредственными откликами на Полтавскую победу;
2) Выявление случаев упоминания Полтавской победы и смежных с ней тем в русской панегирической литературе середины-конца XVIII в.;
3) Выявление целей и смысла обращения к теме Полтавской победы у авторов середины-конца XVIII в., тематического ореола темы Полтавской победы, а также способов изображения этого события в художественной литературе той эпохи.
Метод исследования — историко-культурный.
Актуальность работы обусловлена отсутствием на сегодняшний день комплексных исследований, посвящённых развитию полтавской темы в истории русской литературы.
В область практического применения работы входит освещение материала, необходимого для создания учебных и учебно-методических курсов по истории русской литературы XVIII века. Кроме того, материалы работы были использованы в ходе составления Словаря антропонимов в русской панегирической поэзии XVIII в., работа над которым ведётся в настоящее время в отделе «Словарь языка М. В. Ломоносова» ИЛИ РАН.
Поскольку Полтавская победа представлена преимущественно в окказиональной литературе (рассмотрение которой требует привлечения внелитературного контекста), представляется уместным выйти в рамках данной работы за пределы собственно анализа художественных текстов. В связи с тем, что в объективе нашего внимания находятся идеи, определяющие политическое сознание и мировоззрение общества, мы обратимся в настоящей выпускной квалификационной работе к истории идей, возникающих в связи с полтавской темой в русской литературе. В период строительства новой России при Петре, а также при других правителях XVIII в., одной из главных идей для государства была идея империи. В связи с этим в объективе нашего внимания будет находиться функционирование полтавской темы также в контексте истории идей. На литературном материале мы проследим, какое значение имела Полтавская победа для формирования имперского идейного конструкта, мифологизации его основных образов и сюжетов, а также для социальной и культурной жизни русского XVIII века. Обращаясь к многогранной идейной стороне произведений о Полтавской победе, мы невольно сталкиваемся с рядом заслуживающих внимания смежных тем, постоянно сопровождающих упоминания Полтавской победы в панегирических текстах (тема Петра I, тема античного наследия, тема империи и др.). Эти темы также стали предметом рассмотрения в данной работе.
Структура работы продиктована задачами исследования и стремлением продемонстрировать как тематическое развитие сюжета о Полтаве, так и жанровую преемственность произведений о Полтавской победе.
Работа состоит из следующих частей.
Во введении дан краткий исторический очерк о Полтавской победе и её роли в русской культуре, описаны история изучения интересующей нас проблематики, а также привлечённый нами для анализа литературный материал.
В первой главе, сосредоточенной на творчестве церковных авторов первой трети XVIII в., проанализированы прозаические панегирики в честь Полтавской победы, созданные в период с 1709 по 1720 год Феофаном Прокоповичем, Стефаном Яворским, Гавриилом Бужинским (кроме того, в качестве иллюстративного материала для отдельных тезисов привлечены фрагменты из произведений менее известных авторов), а также текст церковной службы в честь Полтавской победы, созданный Феофилактом Лопатинским. Внимание уделено внутренним особенностям организации текстов, а также эволюции художественных особенностей полтавских панегириков в рамках творчества избранных авторов. В отдельных параграфах проанализированы повествовательные особенности и способ изображения античных героев, поскольку именно эти черты претерпевают с течением времени наибольшие изменения в панегириках в честь Полтавской победы. Также отдельный параграф посвящён распространённым образам и мотивам, возникающим в текстах в связи с полтавской темой.
Вторая глава посвящена произведениям 1730-1811 годов (в 1811 году праздновалось столетие со дня Полтавской победы). В ней рассматриваются стихотворные панегирические произведения (главным образом — торжественные оды) В. К. Тредиаковского, М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, Г. Р. Державина, М. М. Хераскова, а также менее крупных авторов второй половины XVIII века. В объективе внимания в данной главе находится позднейшее развитие полтавской темы в русской литературе, её актуализация и «затухание» в определённые исторические периоды.
В конце главы частично освещается празднование 100-летия со дня Полтавской победы в 1811 г. в Полтаве, поскольку с этим событием связан ряд знаменательных художественных текстов.
Третья глава содержит экскурс в историю одного типично «полтавского» образа русской литературы — образа падающего Фаэтона. Прослеживаются истоки, зарождение и развитие этого мифологического образа в русской литературе XVIII в., а также роль Полтавской победы в формировании его аллегорического субстрата.
Разный объём глав и разные способы подачи материала обусловлены идеей работы. Обзор панегириков Петровской эпохи предполагает анализ некоторых общих особенностей поэтики этих текстов, для чего выделены отдельные параграфы. В то же время обзор стихотворных панегирических текстов постпетровского периода предполагает диахронический контекстуальный анализ упоминаний Полтавской победы, в связи с чем вторая глава работы не разбита на отдельные параграфы.
При цитировании рукописей и текстов дореволюционных изданий мы приводили цитируемый текст в соответствие с нормами современной графики, но сочли нужным сохранить орфографию оригинала (флексии, слитные и раздельные написания и т. д.).
* * *
К 1709 г. отношения в экспансионистской политике двух великих держав — Русского царства и Шведской империи — накалились почти до предела. Победы Карла XII над войсками польского короля и саксонского курфюрста Августа II придали уверенности шведскому королю, а вызывающие действия Петра I (основание Санкт-Петербурга вблизи от шведской границы, победы в Ингерманландии и Курляндии) вынудили шведов начать Русский поход в 1708 году. Эта военная кампания ознаменовалась сражениями при Головчине 3 (14) июля, при селе Добром 30 августа (10 сентября), у Раёвки 9 (20) сентября, при деревне Лесной 28 сентября (9 октября). Осенью 1708 года, нарушив клятву верности Петру I, на сторону Карла XII перешли запорожский гетман И. С. Мазепа и в общей сложности порядка 10 тысяч казаков. С апреля по июнь 1709 года окрепшее шведское войско предприняло 20 безуспешных попыток штурма города Полтавы, после чего было разбито тыловыми нападениями полков А. Д. Меншикова, А. А. Головина, Ф. П. Беллинга, Б. П. Шереметева. Решающим событием в подготовке российского войска к сражению стало прибытие на место действия Петра I 4 (15) июня и переправа через реку Ворсклу. 16 (27) июня на военном совете решено было дать шведам финальное сражение, призванное решить судьбу Левобережной Украины и присутствия русских на юго-западе. Хотя силы сторон, как может показаться, накануне сражения были неравны (со стороны шведов непосредственно в битве участвовало около 16000 человек, со стороны русских — порядка 42000), шведская армия оставалась одной из самых боеспособных и эффективных в Европе. Утром 27 июня (8 июля) шведские отряды двинулись в сторону российского войска. Лаконично и ярко описан ход сражения в «Гистории Свейской войны»: «И тако о 9-м часу пред полуднем генеральная баталия началась. <...> В которой хотя и зело жестоко в огне оба войска бились, однако ж далее двух часов не продолжалась, ибо непобедимыя господа шведы скоро хребет показали. И от наших войск с такою храбростию вся неприятелская армея (с малым уроном наших войск, еже наивящше удивително есть), кавалерия и инфантерия, весьма опровергнута, так, что швецкое войско ни единожды потом не остоновилось, но без остановки от наших шпагами и багинетами <...> колоты и даже до обретающагося лесу <.. .> гнаны»1.
За победой последовало торжественное шествие Петра в статусе победителя по городам своего государства. Въезд Петра в новый город был семиотически организован. Ричард Уортман пишет: «Полтавским триумфом, самым грандиозным за время Северной войны, было отмечено принятие Петром имиджа полководца, императора [курсив автора — А. Г.] в первоначальном смысле слова. Пётр теперь въезжал верхом, вслед за Преображенским полком, охранявшем шведских пленных, въезжал не как капитан, а как полководец. На семи арках, которыми был украшен его путь, Пётр был представлен в различных обличьях. На Синодальной арке он был изображён в виде Марса, в римском военном одеянии, с лаврами в руках. Сделанное Туробойским описание арок, воздвигнутых Московской академией, говорит о Петре как о “всероссийском Геркулесе”, превзошедшем даже самого Геркулеса своими подвигами.. ,»2.
Трудно переоценить роль Полтавской победы для формирования русского культурного сознания в XVIII в. С общественно-политической точки зрения, этот триумф доказал силу и мощь русской армии, военностратегический талант полководцев — Б. П. Шереметева, А. Д. Меншикова, А. И. Репнина, И. И. Скоропадского и др., — наконец, это был триумф политического гения Петра I. Разгром мощнейшей в Европе шведской армии Карла XII стал переломным событием эпохи Северной войны. Триумф Петра под Полтавой стал одним из первых событий, положивших конец Шведскому великодержавию и гегемонии Швеции в Северной Европе. Торжество победы заставило ликовать и самого Петра. Историками неоднократно освещался факт милосердия царя, усадившего за победный пир помилованных им вражеских генералов: «.под Полтавой девятилетний камень свалился с плеч Петра: русское войско, им созданное, уничтожило шведскую армию, т.е. 30 тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга. Пётр праздновал Полтаву, как великодушный победитель, усадил за свой обеденный стол пленных шведских генералов, пил за их здоровье, как своих учителей, на радостях позабыл преследовать остатки разгромленной армии, был в восторге от гремевшего красным звоном панегирика, какой в виде проповеди произнёс ему в киевском Софийском соборе префект духовной академии Феофан Прокопович»3, — красноречиво пишет В. О. Ключевский. Сам Пётр придавал долгожданной виктории элемент чудесного, рассматривая её как Божью помощь, о чём сказано в «Гистории свейской войны»: «И тако милостию Всевышшаго совершенная виктория (которой подобно мало слыхано), с легким трудом и малою кровию против гордого неприятеля чрез его царского величества персоналной, храброй и мудрой привод и храбрость началных салдат одержена»4.
Легендарная виктория нашла отражение практически во всех видах искусства XVIII в. В области музыкально-песенного искусства это были многочисленные канты в честь Полтавской победы5. Визуальное искусство на полтавскую тему представлено как торжественными аллегорическими инсталляциями Петровской эпохи, так и живописными и мозаичными произведениями (среди которых, пожалуй, наибольшую известность приобрела мозаика М. В. Ломоносова «Полтавская баталия» 1764 г.6). Кроме того, триумф русского оружия отразился в медальерном искусстве эпохи7. Конечно, не могла обойти стороной столь знаменательное событие и литература.
Работы, посвящённые роли Полтавской победы в русской литературе, начали создаваться уже давно, однако по большей части были посвящены анализу отдельных произведений об этом историческом событии. Дореволюционными исследователями в основном затрагивались проповеди и (реже) поэтические панегирики Стефана Яворского и Феофана Прокоповича. О них как о проповедниках и панегиристах говорил ещё Ю. Ф. Самарин в известной диссертации 1844 г.8 (однако им не затрагивался вопрос о поэтическом и драматургическом наследии двух авторов). Немалая заслуга в исследовании и описании торжественных слов о Полтавской победе принадлежит П. П. Пекарскому. Во втором томе «Науки и литературы в России при Петре Великом» исследователем обстоятельно описаны многие торжественные слова, о которых пойдёт речь в первой главе настоящей работы: «Слово похвальное о преславной над войсками свейскими победе» Феофана Прокоповича9 [далее — «Слово похвальное о... победе» — А. Т.] «Служба благодарственная Богу. о великой Богом дарованной победе. под Полтавою»10 [далее — «Служба благодарственная.» — А. Т.] Феофилакта Лопатинского, «Синаксар честь и славу Господа Бога Саваофа на великолепное прославление. Петра Алексеевича. о преславной победе, Его Царскаго Священнейшаго Величества Богом дарованной над прегордым Свейским Королем и над всем его воинством на генеральной баталии бывшей под Полтавою»11 [далее — «Синаксар.» — А. Т.] Иоанна Максимовича и др. Публикацией и анализом художественных произведений Феофана Прокоповича, среди которых присутствуют и проповеди о Полтавской победе, занимались И. А. Чистович («Феофан Прокопович и его время» 1868 г.)12 и П. О. Морозов («Феофан Прокопович как писатель» 1880 г.)13. Заметно меньше внимания было уделено творчеству Стефана Яворского. Среди дореволюционных работ по избранной теме нам удалось обнаружить лишь один разбор «Слова о победе под Полтавой в 1709 году»14. Впрочем, следует отметить, что слова и похвальные речи Стефана Яворского печатались во второй половине XIX века в «Трудах Киевской духовной академии», и среди них в 1874-1875 годах было напечатано несколько проповедей, посвящённых Полтавской победе.
Со второй половины XX в. по сегодняшний день ведётся значительная работа по составлению комментариев к собраниям сочинений многих авторов XVIII века. Это значительно упрощает работу с панегирическими текстами, посвящёнными Полтавской победе. В связи с этим стоит отметить значительный вклад В. В. Виноградова, А. И. Андреева и Г. П. Блока в работу над изданием восьмого тома собрания сочинений Ломоносова15. Кроме того, значительный вклад в комментаторскую работу произведений Ломоносова внёс А. А. Морозов16. Многие сочинения Феофана Прокоповича в 1961 году были изданы и прокомментированы И. П. Ереминым17. Следует отметить, что многие проповеди и панегирики первой трети XVIII в. были описаны (а некоторые и приведены в полном объёме) в издании «Панегирическая литература петровского времени» (1979 г.)18, подготовленном В. П. Гребенюком и О. А. Державиной. В 2009 году под редакцией и с комментариями Н. Ю. Алексеевой вышли сочинения В. К. Тредиаковского19. Академическое издание сочинений А. П. Сумарокова, к сожалению, до сих пор отсутствует (впрочем, стоит упомянуть, что работа над ним на данный момент ведётся в ИРЛИ (Пушкинский дом) РАН); наиболее полный комментарий к панегирическим произведениям поэта содержится в издании, подготовленном Рональдом Врооном20.
Как мы можем видеть на основании вышеизложенного обзора, в научной литературе не раз упоминались произведения, посвящённые Полтавской победе. Тем не менее, комплексный анализ развития этой темы в художественной литературе до сих пор не был предпринят. Именно этим обосновывается актуальность настоящей работы.
Приступая к анализу, предварительно отметим, что, хотя нами привлекаются главным образом произведения, созданные в хронологических пределах XVIII века, во второй главе мы позволили себе несколько нарушить хронологические пределы столетия и обратиться к нескольким сочинениям Г. Р. Державина и В. В. Капниста, созданным в первые десятилетия XIX века. Это представляется оправданным по двум причинам: прежде всего, в рамках настоящей работы мы придерживаемся понятия о «долгом» XVIII в., нижняя граница которого включает также 1810-е годы, так как часть созданных в этот период произведений имеет значительное число общих черт с произведениями предшествующего века; помимо этого в 1811 г. в Полтаве отмечалось столетие со дня великой победы, и, разумеется, эта знаменательная дата требует отдельного освещения в связи с избранной нами темой. Кроме того, заранее отметим, что, позиционируя середину и вторую половину XVIII в. как век торжества одического жанра над ораторской прозой, мы отдаём себе отчёт в том, что в этот период создавались блестящие образцы как светского (Ломоносов, Сумароков), так и духовного ораторского красноречия (митр. Платон Левшин и др.). Вероятно, в этих произведениях также имели место упоминания Полтавской победы. Тем не менее, во- первых, мы вынуждены были ограничить столь обширный материал для соблюдения формата магистерской выпускной квалификационной работы; во-вторых, основной задачей работы являлся не сбор исчерпывающего материала, а исследование способов изображения Полтавской победы и повествования о ней в диахроническом аспекте.
Как нам удалось установить, полтавская тема в русской литературе на протяжении всего XVIII века оставалась актуальной. Тем не менее, она эволюционировала неравномерно. В Петровскую эпоху непосредственно Полтаве было посвящено несравненно больше произведений, чем в середине и конце века. В дальнейшем, не будучи основной темой произведений (за исключением единичной оды Хераскова), полтавская тема, тем не менее, остаётся частым элементом од, играя роль исторического фона для освещения актуальных для автора событий. Можно сказать, что упоминание Полтавской победы как легендарного триумфа прошлого становится атрибутом своеобразного одического этикета. При этом, как было продемонстрировано в главе 2, сюжет о Полтавской победе максимально редуцируется с течением времени, оставаясь лишь в форме отдельных слов- ключей: «Полтава», прилагательное «полтавский», обстоятельство места «под Полтавой» и т. п. Многократно упоминаясь в одах, отходя в исторический «фонд» русской культуры, сюжет о Полтавской победе приобретал черты национального мифа — неотъемлемого компонента национальной и политической идеологии государства.
Приведённые в предыдущих главах примеры демонстрируют, что чаще всего образ Полтавской победы упоминался в контексте разговора о героическом прошлом Российского государства или его великого строителя — Петра I. Этот факт, а также обильное использование в произведениях на полтавскую тему мифологических образов и реминисценций, позволяет говорить о том, что Полтавская победа сама прочно вошла в мифологический «фонд» русской культуры к концу XVIII в. К ней обращались как к героическому прошлому славной истории, как к мифологизированному «началу» славных военных подвигов Российской империи1. В связи с этим уместным видится рассмотреть сюжет о Полтаве именно как миф. Мирча Элиаде в ряду неотъемлемых компонентов мифа выделял нарратив о подвигах сверхъестественных героев2. В героических панегириках и торжественных одах XVIII века, как было показано в предыдущих главах, мифологизируется фигура Петра, предстающего в образах Самсона, Геракла и других героев древних мифов, а связь со сверхъестественными силами не раз подчёркивается при изображении Божьей помощи Петру. Кроме того, одной из составляющих мифологической культуры Элиаде называет непосредственное воздействие на аудиторию: «так или иначе миф “проживается” аудиторией, которая захвачена священной и вдохновляющей мощью воссозданных в памяти реактуализированных событий»3. Наглядно иллюстрирует этот принцип, прежде всего, церковная служба о Полтаве в начале XVIII в. Риторические приёмы, используемые проповедником, непосредственно направлены в ней на достижение эффекта «проживания» прихожанами этого исторического события, актуализации его в коллективной памяти, с целью чего проповедник использует соответствующие выражения («приходит мне на память», «воспомянем же славную победу» и др.) и другие механизмы воздействия на аудиторию. Из церковной службы как практики коллективного чувствования эти элементы перекочевали в оду, где апелляция к коллективной памяти о славной победе также играет существенную роль.
Развитие русской культуры, как показывает история, происходит резкими рывками, между которыми долгие годы тянутся эпохи застоя. Каждый период очередного рывка характеризуется, помимо социальноэкономических потрясений, культурным сломом в обществе, сдвигом мировоззренческой парадигмы. Это способствует актуализации мифогенного начала эпохи очередного водораздела истории, когда рушатся устоявшиеся мировоззренческие категории и ориентиры. В этот период культура перестаёт мыслить рационально и начинает осмыслять происходящее мифологическими концепциями, что отмечал, в частности, Эрнст Кассирер4.
Здесь мы имеем дело не с мифом в чистом виде, а с так называемым политическим мифом. Приведём фрагмент статьи «Миф политический» из «Новой философской энциклопедии»: «Миф политический — превращённая форма политического сознания, в котором знание и понимание фактов смешивается с образами, символами, вымыслами, легендами и верой в них. <...> В отличие от классического политический миф характеризуется применительно к актуальной политике, включая и его трансцендентные виды (легитимацию политики и власти волей Провидения, народа, историей, их специфическими качествами, как, напр., их особые цели, высшие задачи, мудрость и непогрешимость и. т. п.); политический миф рационализируется средствами направленного внушения (пропагандой, содержанием соответствующей идеологии) и самим массовым сознанием, стремящимся воспринимать миф как истину (форма морфологического познания); политический миф может возникать стихийно, как выражение тяги к возвышающей силе, к утешению (память о героическом прошлом и др.), но чаще создаётся и распространяется целенаправленно и используется как эффективное средство политики; такой миф возникает в индивидуальном сознании и затем коллективизируется, превращаясь в факт общественного сознания»5. Говоря о мифе в контексте настоящей работы, обозначим, что под мифом мы понимаем именно политический миф, основная функция которого — интегративная. Политический миф призван быть сакральной историей, консолидирующей вокруг себя общность людей. Эта общность может иметь разные формации и масштабы. В классической антропологии принято рассмотрение функций мифа на примере первобытной общины, в государственных же масштабах эта общность может быть названа нацией. Поскольку мы имеем дело с мифом государственного значения, в рамках настоящей работы уместным видится говорить о том, что основной функцией мифа о Полтаве является поддержание сакрального для государства института — института монархии, обеспечивающего единство и процветание нации Российской империи. Кроме того, исследователи часто обращают внимание на функциональную направленность мифа, заключающуюся в объяснении и поддержании существующего миропорядка. «Миф объясняет и санкционирует существующий социальный и космический порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре, миф так объясняет человеку его самого и окружающий мир, чтобы поддерживать этот порядок; одним из практических средств такого поддержания порядка является воспроизведение мифов в регулярно повторяющихся ритуалах»6, — пишет Е. М. Мелетинский. В данном случае — в контексте имперского дискурса — миропорядком, который санкционирует и поддерживает миф, является имперский государственный конструкт, идеальная модель монархии, воплощённая на земле в образе Российской империи.
Как уже было сказано, центральной фигурой российского имперского мифа является Пётр I. Культом личности Петра пронизан, пожалуй, весь XVIII в. и все сферы искусства того времени. Литература не является здесь исключением. Так как в сфере литературы говорить о любом явлении приходится лишь с опорой на конкретные художественные тексты конкретных авторов, уместным видится в рамках настоящей работы воспользоваться термином «поэтические мифологии». Т. Е. Абразмон даёт следующее определение этому явлению: «Поэтические мифологии — это системы коллективных представлений, заключенные в формах индивидуального словесного творчества, связанные с соответствующими им культурными практиками (в том числе с сакральными и светскими ритуалами), образующие особую картину мира, опирающиеся на истинность данной модели миропорядка, порождающие интерпретации явлений истории и современной жизни в соответствии с основополагающими концептами данной системы представлений»7. На представленном в работе материале продемонстрировано, как элементы мифа о Петре преломляются в поэтических мифологиях отдельных авторов и, насыщенные новыми смыслами, вновь становятся общими местами культуры XVIII века. Абрамзон описывает весьма близкие теме настоящей работы явления: «...заимствование концепты, образы, символы, сюжеты (и т. п.), насыщенные в творчестве данного автора новыми значениями, поступают обратно в современную культуру в качестве не индивидуальных открытий, а общих мест, порождающих в своей совокупности не индивидуальную, а коллективную культурную мифологию, использующую эти общие места в свободной интерпретации»8. Одним из таких элементов — элементов большого мифа о Петре I, пронизывающем насквозь едва ли ни всю придворную поэзию XVIII в. — является сюжет о Полтавской победе. Рассматривать этот сюжет изолированно от «большого» мифа о Петре не представляется возможным, поэтому в рамках настоящей работы нами затронут образ Петра в целом. В то же время, пожалуй, именно Полтавская победа стала одним из ключевых, переломных моментов в деятельности первого российского императора и стала одним из главных эпизодов русской коллективной памяти XVIII века, о которой было сказано выше.
Обращение к общим для коллективной памяти элементам было описано французским историком Пьером Нора и получило название «мест памяти»9. Согласно Нора, «места памяти», необходимые для подчёркивания единства нации, являются своеобразным «мостом» от настоящего к прошлому, актуализируя коллективную память нации о знаменательных событиях истории. Исследователь разработал концепцию «мест памяти», основываясь на современных представлениях об угасшем, в силу исторических обстоятельств, величии нации. Как видится, концепция «мест памяти» применима и к данному материалу, так как память о событиях героического прошлого является неотъемлемой составляющей мифологического мировидения.
В связи с этим уместным видится отметить ещё одну роль мифологии в русском XVIII в. Укрепление абсолютистской системы и самодержавного государственного аппарата, усиление имперского начала Российского государства требовало наличия определённой идеологии-памяти, способной консолидировать нацию как общество подданных. Для имперского дискурса в принципе характерны мифологические черты, причём возникшие не естественным путём, а сформированные искусственно. В. Н. Барышников, Б. П. Заостровцев и А. И. Филюшкин пишут об искусственно конструируемых имперским официозом новых «мест памяти»: «При имперском режиме актуальна идеология-память, которая размечает, что в прошлом достойно упоминания и даже восхваления, что служит ориентиром, а что является ступенькой в будущее»10. Вовлечённые в политическую деятельность (а зачастую и откровенно ангажированные) русские авторы первой трети XVIII в., упоминая Полтавскую победу в своих сочинениях, напрямую участвовали в создании имперского мифа о новой России — ведомой рукой первого императора. Их литературные преемники — писатели середины и конца XVIII в. — унаследовали эту парадигму изображения имперского героического мифа, поскольку сама их поэзия (в особенности — жанр торжественной оды) была явлением официальной придворной культуры. Многочисленные упоминания Полтавской победы в панегирической поэзии начиная с 1740-х годов поддерживали основной героический миф имперского дискурса, большое значение в котором имел сюжет о легендарной победе над иноземным захватчиком, представленном в виде злых сил. Содействовала мифологизации Полтавы и информационная политика самого Петра.
По словам А. Б. Каменского, «вскоре после битвы Пётр взял под контроль всю информацию относительно этого события, и вскоре была создана официальная и безоговорочная версия сражения. <...> Единственными источниками информации были официальные извещения Петровской эпохи или панегирические сочинения» [пер. с англ. мой — А. Т.]11.
Мифологизированный сюжет о Полтавской победе практически всегда является составной частью мифа о Петре I — правителе-реформаторе, строителе нового государства и освободителе от врагов. В мировой культуре этот миф не уникален. Типологически схожие сюжеты о великих правителях древности можно найти в истории многих народов мира: таков король Артур для бриттов, Чингисхан для монголов и тюрков, Скандербег для албанцев и т. д. Справедливым в данном случае будет замечание, что правителей эпохи средневековья не вполне корректно сравнивать с российским императором Нового времени. Тем не менее, период правления Петра I видится уместным охарактеризовать как мифогенную эпоху в истории русской культуры, что позволяет провести типологические параллели между ней и эпохой средневековья. Мифогенной эта эпоха стала вследствие насильственного слома старой культурной парадигмы, утверждения пафоса строительства нового, а также стремительного укрепления государственной власти и бурной внутренней и внешней политики.
Мифологическое начало было свойственно природе имперской власти во все периоды её существования. В. Ю. Проскурина справедливо замечает на этот счёт: «Имперская идея, как двуликий Янус, была всегда обращена в две стороны, одна из которых соотносилась с рациональным началом (реальная политика, геополитические интересы, экономические выгоды), а другая — с иррациональным. Иррациональный субстрат был обращен к прошлому — к династическому мифу, к переписыванию истории, к переигрыванию былых и чужих побед и поражений, к перенесению столиц, переименованию городов, к адаптации старых титулов, эмблем, геральдики. <...> Империя узнает и осознает себя только в зеркале прошлого, на фоне имевших место событий и артефактов. Грядущее господство над другими странами вырабатывается на еще старой карте — идя вперед, империя неизбежно оглядывается назад, неся с собой в будущее универсальные фантомы и химеры, наследницей которых она поневоле становится»12. В представленной работе было показано, как Полтавская победа, неоднократно упоминаемая в официальном имперском дискурсе, приняла на себя роль великой победы прошлого в русской панегирической литературе от Петровской эпохи до рубежа XVIII-XIX веков.
Приведённые в предыдущих главах примеры демонстрируют, что чаще всего образ Полтавской победы упоминался в контексте разговора о героическом прошлом Российского государства или его великого строителя — Петра I. Этот факт, а также обильное использование в произведениях на полтавскую тему мифологических образов и реминисценций, позволяет говорить о том, что Полтавская победа сама прочно вошла в мифологический «фонд» русской культуры к концу XVIII в. К ней обращались как к героическому прошлому славной истории, как к мифологизированному «началу» славных военных подвигов Российской империи1. В связи с этим уместным видится рассмотреть сюжет о Полтаве именно как миф. Мирча Элиаде в ряду неотъемлемых компонентов мифа выделял нарратив о подвигах сверхъестественных героев2. В героических панегириках и торжественных одах XVIII века, как было показано в предыдущих главах, мифологизируется фигура Петра, предстающего в образах Самсона, Геракла и других героев древних мифов, а связь со сверхъестественными силами не раз подчёркивается при изображении Божьей помощи Петру. Кроме того, одной из составляющих мифологической культуры Элиаде называет непосредственное воздействие на аудиторию: «так или иначе миф “проживается” аудиторией, которая захвачена священной и вдохновляющей мощью воссозданных в памяти реактуализированных событий»3. Наглядно иллюстрирует этот принцип, прежде всего, церковная служба о Полтаве в начале XVIII в. Риторические приёмы, используемые проповедником, непосредственно направлены в ней на достижение эффекта «проживания» прихожанами этого исторического события, актуализации его в коллективной памяти, с целью чего проповедник использует соответствующие выражения («приходит мне на память», «воспомянем же славную победу» и др.) и другие механизмы воздействия на аудиторию. Из церковной службы как практики коллективного чувствования эти элементы перекочевали в оду, где апелляция к коллективной памяти о славной победе также играет существенную роль.
Развитие русской культуры, как показывает история, происходит резкими рывками, между которыми долгие годы тянутся эпохи застоя. Каждый период очередного рывка характеризуется, помимо социальноэкономических потрясений, культурным сломом в обществе, сдвигом мировоззренческой парадигмы. Это способствует актуализации мифогенного начала эпохи очередного водораздела истории, когда рушатся устоявшиеся мировоззренческие категории и ориентиры. В этот период культура перестаёт мыслить рационально и начинает осмыслять происходящее мифологическими концепциями, что отмечал, в частности, Эрнст Кассирер4.
Здесь мы имеем дело не с мифом в чистом виде, а с так называемым политическим мифом. Приведём фрагмент статьи «Миф политический» из «Новой философской энциклопедии»: «Миф политический — превращённая форма политического сознания, в котором знание и понимание фактов смешивается с образами, символами, вымыслами, легендами и верой в них. <...> В отличие от классического политический миф характеризуется применительно к актуальной политике, включая и его трансцендентные виды (легитимацию политики и власти волей Провидения, народа, историей, их специфическими качествами, как, напр., их особые цели, высшие задачи, мудрость и непогрешимость и. т. п.); политический миф рационализируется средствами направленного внушения (пропагандой, содержанием соответствующей идеологии) и самим массовым сознанием, стремящимся воспринимать миф как истину (форма морфологического познания); политический миф может возникать стихийно, как выражение тяги к возвышающей силе, к утешению (память о героическом прошлом и др.), но чаще создаётся и распространяется целенаправленно и используется как эффективное средство политики; такой миф возникает в индивидуальном сознании и затем коллективизируется, превращаясь в факт общественного сознания»5. Говоря о мифе в контексте настоящей работы, обозначим, что под мифом мы понимаем именно политический миф, основная функция которого — интегративная. Политический миф призван быть сакральной историей, консолидирующей вокруг себя общность людей. Эта общность может иметь разные формации и масштабы. В классической антропологии принято рассмотрение функций мифа на примере первобытной общины, в государственных же масштабах эта общность может быть названа нацией. Поскольку мы имеем дело с мифом государственного значения, в рамках настоящей работы уместным видится говорить о том, что основной функцией мифа о Полтаве является поддержание сакрального для государства института — института монархии, обеспечивающего единство и процветание нации Российской империи. Кроме того, исследователи часто обращают внимание на функциональную направленность мифа, заключающуюся в объяснении и поддержании существующего миропорядка. «Миф объясняет и санкционирует существующий социальный и космический порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре, миф так объясняет человеку его самого и окружающий мир, чтобы поддерживать этот порядок; одним из практических средств такого поддержания порядка является воспроизведение мифов в регулярно повторяющихся ритуалах»6, — пишет Е. М. Мелетинский. В данном случае — в контексте имперского дискурса — миропорядком, который санкционирует и поддерживает миф, является имперский государственный конструкт, идеальная модель монархии, воплощённая на земле в образе Российской империи.
Как уже было сказано, центральной фигурой российского имперского мифа является Пётр I. Культом личности Петра пронизан, пожалуй, весь XVIII в. и все сферы искусства того времени. Литература не является здесь исключением. Так как в сфере литературы говорить о любом явлении приходится лишь с опорой на конкретные художественные тексты конкретных авторов, уместным видится в рамках настоящей работы воспользоваться термином «поэтические мифологии». Т. Е. Абразмон даёт следующее определение этому явлению: «Поэтические мифологии — это системы коллективных представлений, заключенные в формах индивидуального словесного творчества, связанные с соответствующими им культурными практиками (в том числе с сакральными и светскими ритуалами), образующие особую картину мира, опирающиеся на истинность данной модели миропорядка, порождающие интерпретации явлений истории и современной жизни в соответствии с основополагающими концептами данной системы представлений»7. На представленном в работе материале продемонстрировано, как элементы мифа о Петре преломляются в поэтических мифологиях отдельных авторов и, насыщенные новыми смыслами, вновь становятся общими местами культуры XVIII века. Абрамзон описывает весьма близкие теме настоящей работы явления: «...заимствование концепты, образы, символы, сюжеты (и т. п.), насыщенные в творчестве данного автора новыми значениями, поступают обратно в современную культуру в качестве не индивидуальных открытий, а общих мест, порождающих в своей совокупности не индивидуальную, а коллективную культурную мифологию, использующую эти общие места в свободной интерпретации»8. Одним из таких элементов — элементов большого мифа о Петре I, пронизывающем насквозь едва ли ни всю придворную поэзию XVIII в. — является сюжет о Полтавской победе. Рассматривать этот сюжет изолированно от «большого» мифа о Петре не представляется возможным, поэтому в рамках настоящей работы нами затронут образ Петра в целом. В то же время, пожалуй, именно Полтавская победа стала одним из ключевых, переломных моментов в деятельности первого российского императора и стала одним из главных эпизодов русской коллективной памяти XVIII века, о которой было сказано выше.
Обращение к общим для коллективной памяти элементам было описано французским историком Пьером Нора и получило название «мест памяти»9. Согласно Нора, «места памяти», необходимые для подчёркивания единства нации, являются своеобразным «мостом» от настоящего к прошлому, актуализируя коллективную память нации о знаменательных событиях истории. Исследователь разработал концепцию «мест памяти», основываясь на современных представлениях об угасшем, в силу исторических обстоятельств, величии нации. Как видится, концепция «мест памяти» применима и к данному материалу, так как память о событиях героического прошлого является неотъемлемой составляющей мифологического мировидения.
В связи с этим уместным видится отметить ещё одну роль мифологии в русском XVIII в. Укрепление абсолютистской системы и самодержавного государственного аппарата, усиление имперского начала Российского государства требовало наличия определённой идеологии-памяти, способной консолидировать нацию как общество подданных. Для имперского дискурса в принципе характерны мифологические черты, причём возникшие не естественным путём, а сформированные искусственно. В. Н. Барышников, Б. П. Заостровцев и А. И. Филюшкин пишут об искусственно конструируемых имперским официозом новых «мест памяти»: «При имперском режиме актуальна идеология-память, которая размечает, что в прошлом достойно упоминания и даже восхваления, что служит ориентиром, а что является ступенькой в будущее»10. Вовлечённые в политическую деятельность (а зачастую и откровенно ангажированные) русские авторы первой трети XVIII в., упоминая Полтавскую победу в своих сочинениях, напрямую участвовали в создании имперского мифа о новой России — ведомой рукой первого императора. Их литературные преемники — писатели середины и конца XVIII в. — унаследовали эту парадигму изображения имперского героического мифа, поскольку сама их поэзия (в особенности — жанр торжественной оды) была явлением официальной придворной культуры. Многочисленные упоминания Полтавской победы в панегирической поэзии начиная с 1740-х годов поддерживали основной героический миф имперского дискурса, большое значение в котором имел сюжет о легендарной победе над иноземным захватчиком, представленном в виде злых сил. Содействовала мифологизации Полтавы и информационная политика самого Петра.
По словам А. Б. Каменского, «вскоре после битвы Пётр взял под контроль всю информацию относительно этого события, и вскоре была создана официальная и безоговорочная версия сражения. <...> Единственными источниками информации были официальные извещения Петровской эпохи или панегирические сочинения» [пер. с англ. мой — А. Т.]11.
Мифологизированный сюжет о Полтавской победе практически всегда является составной частью мифа о Петре I — правителе-реформаторе, строителе нового государства и освободителе от врагов. В мировой культуре этот миф не уникален. Типологически схожие сюжеты о великих правителях древности можно найти в истории многих народов мира: таков король Артур для бриттов, Чингисхан для монголов и тюрков, Скандербег для албанцев и т. д. Справедливым в данном случае будет замечание, что правителей эпохи средневековья не вполне корректно сравнивать с российским императором Нового времени. Тем не менее, период правления Петра I видится уместным охарактеризовать как мифогенную эпоху в истории русской культуры, что позволяет провести типологические параллели между ней и эпохой средневековья. Мифогенной эта эпоха стала вследствие насильственного слома старой культурной парадигмы, утверждения пафоса строительства нового, а также стремительного укрепления государственной власти и бурной внутренней и внешней политики.
Мифологическое начало было свойственно природе имперской власти во все периоды её существования. В. Ю. Проскурина справедливо замечает на этот счёт: «Имперская идея, как двуликий Янус, была всегда обращена в две стороны, одна из которых соотносилась с рациональным началом (реальная политика, геополитические интересы, экономические выгоды), а другая — с иррациональным. Иррациональный субстрат был обращен к прошлому — к династическому мифу, к переписыванию истории, к переигрыванию былых и чужих побед и поражений, к перенесению столиц, переименованию городов, к адаптации старых титулов, эмблем, геральдики. <...> Империя узнает и осознает себя только в зеркале прошлого, на фоне имевших место событий и артефактов. Грядущее господство над другими странами вырабатывается на еще старой карте — идя вперед, империя неизбежно оглядывается назад, неся с собой в будущее универсальные фантомы и химеры, наследницей которых она поневоле становится»12. В представленной работе было показано, как Полтавская победа, неоднократно упоминаемая в официальном имперском дискурсе, приняла на себя роль великой победы прошлого в русской панегирической литературе от Петровской эпохи до рубежа XVIII-XIX веков.
