Введение
I Славяноведение и россиеведение в США и Великобритании с
конца XIX века до начала второй мировой войны
1.1 Славяноведческие центры и периодические издания
1.2 Общественное мнение об СССР и советологические
исследования 20-х - 30-х годов
II. Развитие советологии в первые послевоенные десятилетия
(середина 1940- х - конец 1960-х гг.)
2.1. Становление советологии как научной дисциплины
2.2. Концепция «советского тоталитаризма», ее теоретическая
основа и исследовательские приоритеты
III Особенности советологических исследований в 1970-е - 1990-е годы
3.1 Кризис советологии на рубеже 60-х - 70-х годов и
возникновение “ревизионистского” направления
3.2. Борьба «тоталитаристского» и «ревизионистского»
направлений в советологии в 1970-е - 1990-е годы
Заключение
Список использованных источников и литературы

Купить

Еще в Х1Х веке выдающийся русский мыслитель Иван Киреевский писал о русской «соборности»: «Желать теперь остается нам только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как оно заключается в нашей Церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы немец, поверивши ему, изучил нашу церковь поглубже и стал бы доказывать на лекциях, что в ней совсем неожиданно открывается именно то, чего теперь требует просвещение Европы. Тогда, без сомнения, мы поверили бы французу и немцу, и сами узнали бы то, что имеем».
И такие «француз с немцем», пытавшиеся понять «душу России», нашлись через несколько десятилетий, явившись, правда, в соответствии с эпохой, англичанином и американцем. Так, на рубеже XIX - XX столетий началось формирование на Западе «россиеведения», специальной научной дисциплины, одна из ветвей которой позднее оформилась в «советологию».
Западная советология прошла в своем развитии длинный и извилистый путь, полный драматических коллизий, сомнений, попыток самоидентификации, высоких достижений и очевидных заблуждений. Само понятие «советология» возникло не сразу, оно вошло в научный обиход после второй мировой войны, когда на волне повышенного интереса к Советскому Союзу на Западе началось формирование междисциплинарных исследовательских центров для изучения русской и советской истории, политики, экономики, русского языка и культуры. Содержание термина «советология» до сих пор четко не определено, и исследователи трактуют его по-разному: либо как синоним историографии истории советского общества, либо как дисциплину, относящуюся к сфере политологии и социологии, либо как комплексное изучение Советского Союза с применением методов различных общественных наук, в частности, истории, политологии, социологии, экономики и других. В зависимости от этого понимания специалисты и занимают ту или иную позицию в споре о достижениях и просчетах советологии, а также ее дальнейшей судьбе. Если советологию понимать как историографию, то ее предметом является советское прошлое во всех его проявлениях, если же как политологию, то следует признать, что предмета ее исследования - советского государства - больше не существует, и в этом качестве советология не имеет перспектив развития. Мы исходим из понимания советологии как историографии советского общества в широком смысле слова, поэтому в настоящем исследовании употребляем оба этих понятия как совершенно идентичные и взаимозаменяемые. Разумеется, западная историография, так же как и отечественная, а возможно, и в большей степени, всегда испытывала на себе влияние и политологии, и социологии, и культурологии. Тем более это характерно для нашего времени, когда междисциплинарные связи постоянно расширяются, и исторической науки в чистом виде практически не существует. Поэтому, когда мы отождествляем советологию с историографией советской истории, мы отнюдь не низводим первую до одной из ее составных частей, а, напротив, признаем значительно усложнившийся, мультидисциплинарный характер современной исторической науки.
Употребляя понятие «западная советология», или «западная историография», мы ни в коей мере не намерены нивелировать национальные историографии стран Запада, игнорировать их особенности, складывавшиеся десятилетиями. Речь пойдет о некоторых общих, но проявлявшихся по разному, подходах историков западных стран, прежде всего США и Великобритании, к изучению советской истории, резко отличавшихся по своей сути от подходов советской историографии. Кроме того, современная историография в высшей степени интернациональна, многие историки свободно переезжают из одной страны в другую, общаются между собой, вырабатывают совместные подходы, участвуют в международных научных проектах, поэтому концептуальные различия проявляются скорей на личностном или групповом нежели национальном уровне.
В данной работе предпринята попытка объективно рассмотреть процесс становления советологии как науки и основные этапы ее развития, возникновения исследовательских центров и периодических изданий, проблематику советологических исследований, борьбу направлений в советологии и вклад каждого из них в историческую науку.
В качестве источников для подготовки диссертации использованы, прежде всего, и главным образом, работы советологов по различным аспектам истории советского общества, опубликованные как в виде солидных монографий, так и статей в научных периодических изданиях. Пожалуй, нет таких проблем в советской истории, которые не нашли бы отражение в советологических исследованиях за несколько десятилетий существования советологии, тем не менее нетрудно выявить ряд безусловно приоритетных тем, даже целых блоков: Октябрьская революция, индустриализация и коллективизация, сталинизм и террор, политические портреты Ленина, Сталина, Троцкого, в значительно меньшей степени - других видных большевиков, социалистическая оппозиция большевизму, Хрущев и борьба за власть в советском руководстве в 1950-е годы. В последние два- три десятилетия, наряду с вышеуказанными темами, активно разрабатываются такие проблемы как история советской культуры, НЭП, национальные движения и национальная политика советского руководства, экономическая политика, «перестройка» в СССР и личность Горбачева. С конца 1980-х годов развитие советологии становится в высшей степени противоречивым: с одной стороны, происходившие в то время в СССР эпохальные и для большинства людей совершенно непредвиденные события усилили интерес к советской истории и современности, а открытие для исследователей советских архивов привело к существенному расширению тематического диапазона советологических исследований; с другой - распад СССР углубил начавшийся несколько ранее кризис советологии и даже поставил под сомнение правомерность ее существования как отдельной научной дисциплины. Эти противоречия и сомнения проявились в оживленных и страстных дискуссиях в среде советологов, мучительных поисках ими выхода из сложившейся ситуации, смене парадигмы исследований. Одним из результатов такой трансформации стало «увлечение» советологов историографическими проблемами, означающее не просто включение историографических разделов в их работы, а именно исследование тех или иных проблем советской истории в историографическом ключе.
Следует заметить, что появление в большом количестве собственно историографических исследований - это относительно новое явление в западной исторической науке, вызванное как внутренней эволюцией советологии, так и ее взаимодействием с отечественной историографией. Такие работы, характерные, кстати, не только для советологии, но и мировой исторической науки как таковой, можно рассматривать как стремление к саморефлексии. Сопоставление различных трактовок одних и тех же исторических проблем в западной советологии в разные периоды времени дает интереснейшую возможность проследить не только ее связи с политикой, что делалось уже неоднократно, но и смену поколений в советологии, а также ее взаимодействие с отечественной историографией. Кроме того, безусловно, работы советологов свидетельствуют в равной, если не большей, степени о том времени, когда они были написаны, чем о тех проблемах советской истории, которые в них рассматриваются.
Однако, невозможно показать «живую» историю советологии, основываясь только на трудах советологов. Необходимо также воссоздать «историографическую ситуацию», то есть по возможности рассмотреть условия развития «советских исследований» на Западе, формирования «школ», направлений, исследовательских центров и программ, источники их финансирования, биографические детали и психологические характеристики крупнейших советологов, их привычки и пристрастия, особенности их исследовательских подходов. В какой-то степени это представляется возможным при использовании, с одной стороны, официальных документов (исследовательских планов, отчетов и т. п.) западных университетов и советологических центров, с другой - документов личного характера (например, воспоминания, дневники, переписка и т. п.).
Из документов, относящихся к первой из перечисленных групп, автор имел возможность ознакомиться с материалами, относящимися к созданию и деятельности Русского исследовательского центра при Гарвардском университете. Это и списки сотрудников центра, профессоров и аспирантов, и библиография их трудов, исследовательские планы, подробнейшие персональные отчеты, первоначально годовые, а затем и пятилетние, а также отчеты о деятельности Русского исследовательского центра за каждое десятилетие его существования. Среди наиболее известных сотрудников центра, стоявших у его истоков, - Мерл Фэйнсод, Реймонд Бауэр, Адам Улам, Збигнев Бжезинский, Роберт Дэниелс и другие советологи, многие из которых проработали в центре несколько десятилетий, а некоторые и сейчас с ним тесно связаны, хотя формально находятся на пенсии (например, Абрам Бергсон, Марк Филд, Ричард Пайпс). Указанные документы позволяют проследить, какие направления советологических исследований были приоритетными в Гарварде в конце 1940-х - начале 1950-х годов, как они трансформировались с течением времени и под влиянием политической ситуации, из каких источников финансировалась деятельность центра, как изменялся штат его сотрудников. За исключением опубликованных отчетов Русского исследовательского центра , все вышеуказанные документы находятся в архиве Гарвардского университета.
Необходимо упомянуть также и документы официального характера, относящиеся к основанию одного из важнейших советологических периодических изданий - американского журнала «Russian Review»: списки потенциальных сотрудников и подписчиков журнала, с краткой характеристикой каждого из них, рекламные листки с кратким изложением программы издания и его характера, переписка редакторов с руководством университетов, издательств, финансовых корпораций,американскими политическими деятелями, направленная на изыскание средств на издание журнала и места публикации. Документы относятся преимущественно к 1939-1941 годам и дают возможность показать драматическую историю становления первого в США научно-популярного журнала о России, ее истории, культуре, политике и экономике, а также выявить уровень интереса американской публики к Советскому Союзу накануне и в начале второй мировой войны. Документы находятся в архиве Гуверовского института войны, революции и мира.
Еще одним важнейшим видом источников являются мемуары, достаточно широко используемые в диссертации. Это в первую очередь воспоминания советологов, как опубликованные, так и находящиеся в архивах. Воспоминания и дневники советологов содержат ценную информацию о деятельности советологических центров, о различных школах и направлениях в советологии, множество биографических деталей, размышлений, позволяющих полнее представить взгляды автора на те или иные аспекты советской истории, а также проследить эволюцию этих взглядов (разумеется, если такая эволюция имела место). Так, в дневнике Мерла Фэйнсода, составленном во время его визита в СССР в 1956 году, довольно подробно записаны его наблюдения о тех изменениях, которые произошли в советском обществе с конца 1930-х годов, впечатления от встреч с советскими чиновниками, преподавателями и студентами высших учебных заведений, прохожими на улицах. Судя по дневнику, Фэйнсод находился во время этой поездки в состоянии некоторого замешательства, не находя многих элементов тоталитаризма в СССР, которые он ожидал найти. Вспомним, что за три года до этого Фэйнсод опубликовал книгу «Как правят Советским Союзом», ставшую классикой «тоталитаристской» советологии. Трудно сейчас судить о том, в какой степени Фэйнсод пересмотрел свои прежние взгляды в 1960-е годы (пролить на это свет, безусловно, могли бы документы из личного архивного фонда Фэйнсода, находящегося в архиве Гарвардского университета, но из-за бюрократических проволочек нам, к сожалению, не удалось получить к ним доступ), но сам факт их эволюции не вызывает сомнений. В этой связи поступок Джерри Хафа, переработавшего в ревизионистском духе вышеупомянутую книгу Фэйнсода и издавшего ее в 1979 году под названием «Как управляют Советским Союзом», уже не выглядит столь необоснованным.
В высшей степени интересны документы из архива Дороти Галтон, которая на протяжении 33 лет, с 1928 до 1961 года, была секретарем Лондонской школы славяноведения, а также личным секретарем ее первого директора сэра Бернарда Пэйрса. Среди них следует назвать в первую очередь «Заметки к истории Школы славяноведения», написанные в 1981 году и представляющие собой очерк по истории Школы, основанный в значительной степени на личных воспоминаниях Галтон. «Заметки» содержат подробнейшие сведения о Б. Пэйрсе, Д. М. Святополк-Мирском, с которым Д. Галтон была очень дружна, и других сотрудниках Школы, о серьезных проблемах, возникавших в деятельности Школы славяноведения в разные годы. Ценный материал о состоянии славяно- и россиеведения в американских университетах содержится также в дневнике Дороти Галтон, который она вела во время поездки в США в мае-июле 1945 года, а также в ее отчете о поездке, подготовленном для Фонда Рокфеллера.
Много интересных подробностей о становлении советологии в послевоенной Америке, в частности, во времена сенатора Джозефа Маккарти, приводят в своих воспоминаниях профессор Колумбийского университета Джон Н. Хазард, специалист по истории советского права, и Роберт Ф. Бирнс, один из лидеров американской советологии в 1950-е - 1980-е годы. Помимо своей активной и весьма разнообразной научной деятельности (заслуженный профессор русской истории), Бирнс в разное время руководил советологическими центрами при Нью- Йоркском, Индианском университетах, избирался президентом Американской ассоциации католических историков и Американской ассоциации славяноведения (AAASS).
И, наконец, нельзя не отметить важность такого источника как периодические издания. Нами были использованы, во-первых, ряд русских эмигрантских изданий, особенно меньшевистский «Социалистический вестник», в котором в 1920-е - 1930-е годы больше всего появлялось материалов о советской экономике и политике; во-вторых, советологические журналы, в большинстве своем появившиеся после второй мировой войны, за исключением двух версий «Russian Review» (британского журнала, издававшегося в 1912-1914 гг., и американского, выходящего с 1941 года по сей день) и британского журнала «Slavonic Review» (с 1922 года); в-третьих, официальная американская пресса.
Исследовательских работ, посвященных отдельным аспектам истории англо-американской советологии, немного. В 1920-е -1930-е годы появлялись лишь немногочисленные обзорные статьи в «Slavonic Review» о развитии славяноведения в англоязычных странах, преимущественно филологии и лингвистики. Это и понятно, ведь анализировать было еще практически нечего. Одной из первых серьезных работ на эту тему стала небольшая по объему, чуть больше ста страниц, книга Кларенса Мэннинга «История славяноведения в Соединенных Штатах» (Milwaukee, 1957). Необходимо отметить также ряд исследований американских авторов, посвященных исследованию американского общественного мнения относительно Советского Союза и эволюции этого имиджа в связи с изменениями, подчас довольно резкими, американской политики и общественного сознания.
Изучать общественное мнение всегда непросто, как с методологической, так и чисто технической стороны. Тем более трудно выявить отношение различных групп населения западных стран к СССР в 1920-е -1930-е годы, поскольку большая его часть, особенно в далеких географически от России Соединенных Штатах, вообще не интересовалась тем, что происходило в России, а следовательно, и не могла четко определить своего к ней отношения. Поэтому не удивительно, что в богатой советологической литературе всего несколько, правда, очень добротных, исследований на эту тему. Одной из первых «ласточек», если не единственной в то время, стала книга Мено Лавенстайна, «Американское мнение о Советской России». Автор сделал попытку проанализировать отношение различных групп американского населения (рабочие, предприниматели, академические круги, официальная пресса, и т.д.) к Советской России в различные периоды с 1917 до конца 1930-х. Несомненно, книга была написана под влиянием изменившихся настроений американцев после начала второй мировой войны. Перед автором стояла задача не только показать эволюцию американских представлений о России в недавнем прошлом, но и попробовать объяснить так или иначе Советскую Россию, эту «великую загадку настоящей войны», как профессор Лавенстайн перефразировал знаменитую характеристику России, данную У. Черчиллем в конце 1930-х годов («замысловатая головоломка, обернутая в тайну»). «Загадка настоящей войны», по-видимому, заключалась в том, что СССР внезапно оказался в 1941 году в состоянии войны с Германией, несмотря на недавние договоры с Гитлером. Из этого факта следовали два важных вывода. Во-первых, СССР немедленно превратился из идеологического противника в потенциального союзника США, и общественное мнение в Америке должно было быть ориентировано в соответствующем направлении. Во-вторых, неспособность западных официальных кругов предсказать такой поворот в советской внешней политике рассматривалась как очевидный политический просчет, и поэтому необходимо было оглянуться назад в поисках корней этой ошибки, а равно и других ошибок, которые могли быть сделаны в прежних оценках советской политики. Подобные соображения нашли отражение в авторском предисловии, где он всячески подчеркивает свою «объективность», стремление к «беспристрастному и детальному анализу всех факторов - если и не без эмоций, то по крайней мере спокойно, без горячки». Еще прозрачнее эта идея заявлена во «Введении», написанном Бродусом Митчеллом, относящимся с явной иронией, даже сарказмом, к американскому «истэблишменту», который в угоду идеологии упустил массу выгод, вследствие упорного непризнания Советов в двадцатые годы. Митчелл также приводит интересные рассуждения, за несколько лет до автора «теории конвергенции» Питирима Сорокина, о близости исторического пути России и США.
Книга доктора Ловенстайна чрезвычайно интересна и важна для своего времени. Его анализ, хотя и несколько поверхностный, отличается широким охватом и основан на сотнях газетных и журнальных статей, отчетах о слушаниях в Конгрессе и правительственных документах, им использовано также около сотни книг о Советской России, написанных преимущественно американскими авторами. Такой подход позволил показать целую панораму американского общественного мнения относительно СССР, оказавшегося гораздо сложнее и разнообразнее, чем это представлялось ранее. Исследования Лэша и Файлина позволили углубить и конкретизировать анализ американского имиджа пореволюционной России и Советского Союза в 20-е - начале 30-х годов. Кристофер Лэш провел глубокий анализ различных оттенков либеральных оценок русской революции, в то время как Питер Файлин сосредоточился на предпосылках дипломатического признания СССР Соединенными Штатами. Книга Файлина, весьма объемная (около 400 страниц) до предела насыщена фактическим материалом и в этом отношении является непревзойденной до сих пор. Такое глубокое исследование позволило автору выявить определенную закономерность чередования подъема и спада интереса американцев к Советскому Союзу в связи с главными событиями и процессами в американской внутренней политике, а также в СССР. Так, больше всего исследований о России выходило в США (в период 1917 - 1933 годов) в 1919 (15), 1928 (13) и 1931 (24) годах, а наименьшее количество - в 1921 (3) и 1930 (8). Автор связывает эти резкие колебания с такими событиями, как «Великий Красный Ужас» в США в 1919 году, исключение Троцкого из партии в 1927, паника на Нью-Йоркской бирже в 1930 году и последующая «Великая Депрессия» в США на фоне успехов советской индустриализации (факторы подъема интереса); голод 1921 года в СССР и высылка Троцкого из Советского Союза рассматриваются Файлином как события, снизившие массовый интерес в США к СССР. К сожалению, нами не обнаружено подобных исследований о британском общественном мнении.
Первые исследовательские работы, посвященные советологии, вышли в свет в 1960-е годы. Наиболее значительной из них был сборник статей о состоянии советологии в США, Великобритании, Франции и некоторых других европейских странах. Кроме этих различных по объему и аналитическим качествам статей, в сборнике содержалось несколько статей о «кремлинологии», в том числе статья Роберта Конквеста «В защиту кремлинологии». Методологическим проблемам общественных наук, в том числе и советологии, был посвящен и очень серьезный сборник статей под редакцией Фредерика Флерона «Исследования о коммунизме и общественные науки: очерки методологии и эмпирической теории» Материалы сборника являлись попыткой отреагировать на политические изменения в советском обществе при Хрущеве и раннем Брежневе. Главная проблема состояла в значительно более сложном и менее предсказуемом развитии советского общества, чем это представлялось ранее. Фактически книга явилась первым симптомом кризиса советологии, сопровождавшегося, с одной стороны, сокращением финансирования советологических исследований и некоторым снижением интереса к Советскому Союзу на Западе, с другой - появлением альтернативных концепций советской истории и политики (теории «групповых интересов», «модернизации» и др.). В это же время завязывается дискуссия о том, что же такое «советология» и чем она должна в первую очередь заниматься: изучать советское прошлое, современную политическую и экономическую системы в СССР или предсказывать будущее? Дискуссия эта продолжается по сей день, и явно зашла в тупик. Характерным проявлением этой «тупиковости» является появление спустя тридцать лет книг и статей о советологии почти с теми же названиями, написанных зачастую теми же авторами, в которых вновь и вновь выдвигаются те же идеи.
С середины 1960-х до середины 1980-х годов за пределами вышеупомянутой дискуссии «о судьбах советологии» на Западе практически не появлялось исследований по историографии советской истории, за исключением нескольких книг по историографии Октябрьской революции.
В книге Уолтера Лакера «Судьба революции» рассматривалась западная историография Октябрьской революции. Будучи весьма обстоятельным, исследование Лакера все же выдержано в «тоталитаристском» духе, с жесткой критикой работ, не укладывающихся в рамки «тоталитаристской» концепции (Э. Карра, И. Дойчера), вследствие чего политизированные оценки преобладают, несмотря на многократно декларированное Лакером стремление к объективности. Книга М. Малия, принадлежащего к тому же кругу авторов, что и Лакер, представляет собой запись одним из слушателей его лекций, прочитанных в Сорбонне по-французски еще в 1970-е годы. Этим обстоятельством, видимо, отчасти объясняется некоторая запутанность концепции автора (которая, к тому же, в то время еще не вполне сложилась) и обилие ошибок в транслитерации имен упоминаемых им авторов. Малия еще в большей степени, нежели Лакер, пытается создать видимость объективности, рассматривая различные концепции революции, в том числе и «тоталитаристскую», как бы со стороны, не примыкая ни к одной из них. Начав с перечисления многочисленных интерпретаций революции в хронологическом порядке (эмигрантские, люксембургианско-каутскианская, троцкистская,
тоталитаристские и конвергенционалистские), автор сводит их все к трем основным моделям исторического развития России: либеральной, консервативной и марксистской.
Либеральная модель, абсолютизирующая политический фактор в русской истории, рассматривает ее как сплошное движение к либерализму западного типа, прерванное большевистским переворотом, в значительной степени случайным. При устранении этой «деформации» продолжение прогрессивного развития России было бы вполне возможным. Начиная с С. Соловьева и других историков «государственной школы», Малия относит к этому направлению также П.Н. Милюкова, М. Флоринского, Л. Шапиро, Х. Ситон-Уотсона, А. Улама и других.
Консервативная («циклическая») модель сводится к «маятникообразному» развитию революции (и, видимо, всей русской истории, хотя Малия специально здесь это не оговаривает), когда умеренные элементы, опасающиеся эскалации насилия, вынуждены уступить место экстремистам, которые, в свою очередь, широким применением чрезвычайных мер вызывают в обществе консервативную реакцию. Итогом этого может быть остановка прогрессивного развития и даже возвращение к исходным позициям. Этой точки зрения придерживались, по мнению Малии, К. Бринтон, Н. Тимашев и отчасти западные марксисты типа И. Дойчера и А. Кестлера.
И, наконец, марксистская модель в нескольких вариантах: ортодоксальном, диссидентском (Рой Медведев), а также троцкистском варианте «преданной революции» (М. Либман, И. Дойчер, Э. Карр, М. Ферро). Все эти варианты достаточно близки, различаясь в основном оценкой степени отклонения от «правильного» социализма (развивавшегося до 1937-38 гг.), вызванного сталинизмом. Отдельно Малия упоминает «анархистскую» модель, имеющую много общего с марксистской в трактовке революции («правильное» развитие революции до 1921 года, с последующим искажением), но не признающую никакой исторической закономерности (П. Эврич).
Все эти модели Малия считает неверными либо в связи с их политической односторонностью (либеральная), либо экономической (марксистская), либо чрезмерной абстрактностью и умозрительностью (консервативная). Во второй части книги Малия пытается дать свою трактовку революции, в которой в зачаточной форме содержится его будущая концепция, в законченном виде изложенная в книге «Советская трагедия: история социализма в России, 1917-1991» (N. Y., 1994). Во главу угла Малия ставит социалистическую идеологию, которая и привела в конце концов к «советской трагедии». Политическим воплощением этой идеологии в российских условиях становится «Партия-Государство», которое не допускает никаких отклонений от жесткой «генеральной линии». В тех случаях, когда возникает необходимость изменить экономическую политику, как это случилось, скажем, во времена НЭПа, допущение в ограниченных пределах элементов рыночной экономики вступает в глубокое противоречие с сохранением Партии-Государства. Поэтому любые подобные попытки оказывались нежизнеспособными и не приводили к изменению режима.
В заключение автор приходит к типичному для «тоталитаристской» историографии выводу: советский режим не был способен к либерализации даже в малейшей степени, ибо это привело бы к крушению всей системы. Поэтому он и прибегал постоянно к мимикрии, проводя одновременно широкую военную экспансию, необходимую для укрепления советской системы.
В середине 80-х годов была издана нашумевшая книга Стивена Коэна «Переосмысливая советский опыт: история и политика после 1917 года» (N.Y., 1985). Представляющая собой не целостное исследование, а сборник статей, посвященных отчасти проблемам советологии, отчасти советской политики и идеологии, книга призвана была, правда, в достаточно вежливой форме, дискредитировать «ортодоксальную» советологию и сформулировать кредо «ревизионистов». Коэн не ставил перед собой задачи написать историю советологии как таковую, хотя он и отметил необходимость такого исследования в принципе, он сосредоточил внимание на политизации и «служебном» характере «старой» советологии, которая в основном выполняла правительственный заказ по борьбе с коммунизмом. Крайне субъективная (мы полагаем, намеренно), книга Коэна существенно примитивизировала взгляды оппонентов, представляя «ревизионистов» в наилучшем свете. Тем не менее, в основном с автором можно было согласиться, - советская история действительно была далеко не столь однозначна, как это представляли себе и описывали советологи - «тоталитаристы».
Коэн добился главного: к проблемам советологии было привлечено внимание академического сообщества, и вскоре разразилась многолетняя дискуссия, которая и сейчас далека от завершения. Разумеется, не только труд Коэна был этому виной, но и «горбачевская перестройка», открытие советских архивов, распад СССР и другие события, происходившие на территории бывшего СССР в 1990-е годы. В ходе этой дискуссии появилось великое множество книг и статей о советологии, носивших ярко выраженный полемический характер. Нет смысла говорить здесь о них подробно, тем более что мы вернемся к этой дискуссии в третьей главе диссертации. Отметим только, что большинство авторов, как и С. Коэн в свое время, выражали надежду, что когда- нибудь объективное историческое исследование о советологии будет написано.
Новым явлением в историографии советологии второй половины 1990-х годов стало появление отдельных исследований, посвященных выдающимся советологам и россиеведам.
Наиболее интересной из этих работ стала книга английского историка из Кембриджа Джонатана Хэслама об Эдварде Карре. Хэслам - ученик и младший коллега Карра, преподает в том же Тринити-колледже (Кембридж, Великобритания), с которым долгие годы была связана преподавательская деятельность Карра. В книге Хэслама на основе всевозможных источников, в том числе личной переписки с Карром, а также документов из архива Тамары Дойчер и других личных архивов, шаг за шагом, в изящном английском стиле, освещены все аспекты жизни и деятельности Эдварда Карра. Биография историка удачно сочетается в этой книге с анализом его основных трудов, причем отдельная глава посвящена методологической книге Карра «Что такое история». Написанная с большим пиететом по отношению к учителю, книга Хэслама, тем не менее, отнюдь не идеализирует образ Карра. В результате получился живой, психологически достоверный портрет выдающегося историка и дипломата.
Проявляется в настоящее время также активный интерес исследователей к истории советологических центров, а также, в более широком плане, истории славяноведения и россиеведения в западных университетах. Этот интерес нашел отражение пока не столько в монографиях и статьях, сколько в неопубликованных работах - диссертациях и докладах на конференциях. Среди этих исследований в первую очередь необходимо отметить диссертацию Чарлза О'Коннелла «Социальная структура и наука: советология в Гарвардском университете», защищенную им в 1990 году. Материалы диссертации частично публиковались ранее, в брошюре о деятельности Мюнхенского института по изучению СССР, изданной Центром российских и восточноевропейских исследований Питтсбургского университета. Диссертация О'Коннелла вызвала резкое неприятие у большинства сотрудников Русского исследовательского центра Гарвардского университета, и это неудивительно. В центре внимания диссертанта - не просто создание и функционирование Центра, а главным образом его связи с ЦРУ и ФБР. По мнению автора, вся деятельность Центра и связанных с ним учреждений, таких, как Мюнхенский институт, включая колоссальный проект по интервьюированию послевоенных беженцев из СССР, преследовала преимущественно разведывательные и пропагандистские, а не исследовательские цели. Хотя диссертация и не является чисто историческим исследованием (она защищена по специальности «социология»), тем не менее, насколько нам известно, она является единственным специальным исследованием, не считая двух не менее политизированных глав в книге Зигмунда Даймонда «Скомпрометированный кампус: сотрудничество университетов с разведывательными органами, 1945-1955» по истории советологических исследований в Гарварде.
Еще более необъективными и, как правило, значительно менее информативными были советские работы, посвященные советологии. Отношения между западной и советской историографией складывались непросто. Идеологическое противостояние требовало от советских историков резко критического отношения к так называемой «буржуазной историографии». Принципы такой критики сформулировал еще В.И. Ленин, настаивая на применении классового подхода к буржуазным историкам с точки зрения их полезности или вредности для пролетарского государства. Для ленинского стиля критики было характерно «приклеивание ярлыков» к неугодным авторам или периодическим изданиям с целью их дискредитации. Так, интереснейший, но очень недолго просуществовавший в 1922 году журнал «Экономист» был охарактеризован Лениным как «орган современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т.п.»
Подобные оценки являлись, как правило, сигналом к «травле» в печати и последующим репрессивным мерам в отношении «провинившихся». В 1920-е годы многие видные партийные и советские работники выступали в печати с критикой буржуазной идеологии. Эта критика была направлена в основном против работ историков-эмигрантов, поскольку именно они составляли основную массу западных исследований о русской революции и пореволюционной советской политике и экономике. Уровень этой контрпропагандистской литературы был в целом невысок, авторы не ставили своей целью разобраться в нюансах эмигрантских и западных оценок советской действительности, задача была одна - разоблачить попытки «буржуазного реставраторства».
В 1950-е - 1960-е годы, когда на Западе начинается бурное развитие советологии, в советской историографии формируется особое направление - «разоблачение буржуазных фальсификаций истории СССР». Сначала главным объектом критики становятся
исследования и мемуары западных авторов, посвященные второй мировой войне, затем - о советской политике 1930-х годов, в частности, о коллективизации и индустриализации, и, наконец, о НЭПе. С начала 1960-х годов значительная часть советской «критической» литературы создается сотрудниками только что восстановленного Ленинградского отделения Института истории АН СССР. Примерно раз в два-три года институт издавал специальные выпуски «Трудов...», посвященные критике буржуазной историографии. Кроме того, в основных советских исторических журналах «Вопросы истории» и «История СССР» регулярно и довольно оперативно появлялись рецензии на советологические исследования. Основной поток советской «критической» литературы был довольно однообразным и агрессивным по отношению к западным авторам, она была сплошь заполнена пропагандистскими штампами, специфической лексикой, характеризующей деятельность «фальсификаторов» («силятся доказать», «клевещут», в лучшем случае - «хотят разобраться, но не могут»!). На этом фоне очень странно смотрелись те немногие исследования, где советские историки пытались объективно анализировать статью, книгу или творчество в целом того или иного советолога. К таким работам следует отнести статью А. М. Неймана о методологии Эдварда Карра, опубликованную в знаменитом методологическом сборнике «Историческая наука и некоторые проблемы современности», подготовленном сектором методологии Института истории под руководством М.Я. Гефтера. Статья написана весьма квалифицированно и дает неплохое представление об очень влиятельной на Западе, но практически недоступной советскому читателю книжке Карра «Что такое история?» (L., 1962). Автор очень мягко критикует Карра за его заблуждения, и совершает при этом три непростительных для советского историка ошибки: во- первых, называет Карра «крупным» историком; во-вторых, в названии статьи вместо слова «буржуазная» ставит «немарксистская историческая мысль»; в-третьих, «рассуждает» о методологии истории в связи с книгой «буржуазного» автора, то есть косвенно ставит правильность марксистско-ленинской методологии под сомнение. Впрочем, последнее характерно для всего сборника. Неудивительно, что книга эта была подвергнута резкой критике, а сектор методологии закрыт.
Небезынтересна в некотором отношении и книга Б.И. Марушкина «История и политика. Американская буржуазная историография советского общества» (М., 1969). Автор не только критикует работы американских историков и политологов о революции, социалистическом строительстве 1930-х годов и второй мировой войне (впрочем, в традиционном для советской историографии «разоблачительном» духе), но и посвящает отдельные главы
Купить