ВВЕДЕНИЕ 3
Глава 1.ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СИМВОЛА ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ
В ЕГО СВЯЗИ С КУЛЬТУРНОЙ ИСТОРИЕЙ 10
§ 1.1. Интерпретация культурно-исторических объектов как проблема
герменевтического понимания 10
§ 1.2. Значимость символа как феномена восприятия культурной истории 29
§ 1.3. Экзистенциально-историческое жертвоприношение и его место в общей теории жертвоприношения 37
§ 1.4. Жертвоприношение как символ коммуникации в развитии культурной истории 44
§ 1.5. Значение жанра летописи для восприятия древнерусской культурной истории и его взаимосвязь с феноменом жертвоприношения 53
Глава 2. ПРОБЛЕМА ПЕРИОДИЗАЦИИ ДРЕВНЕРУССКОЙ КУЛЬТУРНОЙ ИСТОРИИ ЧЕРЕЗ КОНЦЕПТ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ КАК СИМВОЛА КОММУНИКАЦИИ В ПЕРИОД ЕДИНОЙ РУСИ 68
§ 2.1. Становление государственности восточных славян и трансформация жертвоприношения на разных этапах 68
§ 2.2. Жертвоприношение в эпоху князя Олега как основателя единой
Руси 80
Глава 3. ПРОБЛЕМА ПЕРИОДИЗАЦИИ ДРЕВНЕРУССКОЙ КУЛЬТУРНОЙ ИСТОРИИ ЧЕРЕЗ КОНЦЕПТ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ КАК СИМВОЛА КОММУНИКАЦИИ В ПЕРИОД РАЗДРОБЛЕННОСТИ РУСИ 88
§ 3.1. Борис и Глеб: Русь христианская в период феодальных
распрей 88
§ 3.2. Переходный период древнерусской культурной истории и окончание существования Руси разрозненной 102
§ 3.3. Периодизация древнерусской культурной истории через призму
жертвоприношения в контексте культурной коммуникации 114
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 123
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 131
ПРИЛОЖЕНИЯ 146
Когда окидываешь взглядом древнерусскую культурную историю, восхищаешься ее достижениями в сфере искусства, глубоким миропониманием. Однако на фоне творческих успехов выявляется глубокий контраст в ее политическом управлении: история Древней Руси предстает в виде бесконечной череды мероприятий по захвату власти, кровопролитных столкновений между князьями. Возникает впечатление, что при всей отвратительности убийства, совершенного ради узурпации власти (которое впоследствии могло истолковываться через феномен жертвенности, точнее, жертвоприношения), оно обладало специфической притягательностью. По отношению к нему не оформлялось естественного чувства отвращения, скорее, обнаруживалось желание свыкнуться с ним, — поскольку для большинства современников подобных событий насильственный захват власти, сопровождаемый устранением правителя, словно представлялся естественным ходом вещей. Вместе с тем, за явной специфичностью жертвенного захвата власти выступал горизонт сакральности, требующий собственных правил и ритуалов.
События узурпации власти, оборачивающиеся жизненными жертвами, глубоко вплетены в историческую и культурную ткань Древней Руси, широко представлены географически, так, что нет излишней необходимости подчеркивать их важность. Исключениями, подтверждающими правило, выступают случаи, активно влияющие на смену историко-культурных периодов развития общества, диктующие собственную нормативность, навязывающие модели динамики человеческой жизни, случаи, которые создают особые обстоятельства дальнейшего существования человеческого общества. Отвращение к убийце и жалость к его жертвам возникают лишь в некоторых ситуациях: например, восприятие мученической гибели св. князей Бориса и Глеба, Андрея Боголюбского, Евпатия Коловрата. Эти исторические личности являются безвинными, символическими жертвами, принесенными во имя некоей высшей цели; что отличает их от кощунственного или корыстного убийства, цель которого ясна и очевидна.
Все это указывает на некий не всегда артикулированный процесс ритуализации церемонии смены власти, сопровождаемой особого рода жертвоприношением, которая в архаические времена была обычным делом, то есть обычаем, а в исторические - дошла до нас в виде остатков или следов важного послания культурной истории.
Актуальность исследования определяется малоизученностью выбранной темы, ее теоретической значимостью, а также фундаментальным характером, позволяющим в новом аспекте с учетом феномена
жертвенности/жертвоприношения выявить специфику динамики развития древнерусской культурной истории домонгольского периода и уточнить ее периодизацию.
Степень разработанности темы. Концепции восприятия культурной истории известны с древнейших времен. Начиная с Аврелия Августина и деятелей средневековой патристики (по сути разработавших учения о восприятии человеческой истории в эсхатологическом контексте, согласно которому земная история, являясь продолжением небесной, основанная на первородном грехе и искуплении через жертву, завершится вторым пришествием Христа, знаменующим конец времен) и вплоть до XVIII в. парадигма теоцентрического истолкования развития мира торжествовала. В Новое время ей на смену пришли циклические концепции истории и теории культурно-исторических типов. В культурологии XX в. сложилось целое направление, занимающееся изучением динамики культур, цивилизаций, их классификаций. Для создания теоретической базы нашего исследования нами были привлечены и проанализированы работы и труды отечественных и зарубежных ученых, занимающихся проблемами теории и истории культуры как в области самой культурологии, так и в истории. Особый вклад в разработку данных теоретических проблем внесли Л.Н. Гумилев, Б.Д. Греков, Б.А. Рыбаков, В.О. Ключевский, В.В. Милюков, П. Сорокин, А.Дж. Тойнби, Б.А. Успенский, А.Н. Ужанков, О. Шпенглер, К. Ясперс и др...
При изучении реалий древнерусской культурной истории мы использовали в большинстве своем метод интерпретации, который доминировал над другими. Уяснив, что жертвенность и жертвоприношение в феноменальном плане образуют некое неделимое единство, мы пришли к выводу о том, что феномен жертвенности/жертвоприношения в качестве образа (идея, концепт) проходит трехэтапную историю собственного полного развития-становления, согласно гегелевскому развитию абсолютной идеи. Исходя из общей феноменальной предпосылки идеи как самостоятельной, самопроявляющейся и самосознающейся сущности, находящейся в имманентном лоне своего собственного бытия, она, жертвенность/жертвоприношение в значительной мере необходимо как своего рода культурная универсалия и «экзистенциальное ядро самодвижения», без которых, как без символа, не может быть осуществлен обмен энергией между сущностями, совершена коммуникация и институализироваться какой-нибудь общественный проект, будь то закладка нового храма, нового государства и проч., находясь даже на этапе замысла. Поскольку все «бытное» должно по необходимости пройти процедуру освидетельствования через осведомление акта сакрализации. На самом деле, самогенерируясь, феномен жертвенности/жертвоприношения становится тем, чем он должен быть - новой модальностью бытия: его идея интерполируется в живую реальность (природу), затем получает самораскрытие в культурной истории, отражаясь в восприятии реципиентов, являющихся частью этой культурной истории, и, наконец, рефлексируется в их сознании задним числом. Причем цель и резонность жертвенности/жертвоприношения, неотделимы по времени и пространственно, сливаясь в одном потоке культурно-исторического процесса и одновременно присутствуя во всех ярусах и уровнях бытия, кажутся нам по причине нашей временности прерывными. Жертвоприношение со свойственной ей жертвенностью - это обретение высочайшей степени свободы, свободы в управлении и воздействии на культурную историю, свободы приобретения истинного бытия, свободы его осознания и свободы отражения в других носителях сознания этой культурной истории. Кроме того, явление жертвенности/жертвоприношения разбивает культурную историю Древней Руси на периоды, по странному стечению обстоятельств согласующиеся с формулой: тезис-антитезис-синтез.
Так, сначала вся энергия жертвенности/жертвоприношения брошена на созидание - становление, оформление и объединение древнерусской государственности, затем, напротив, направлена на разъединение этого целостного единства. После того как обе тенденции развития интегрируются в синтетическом единстве, наступает снова объединение, разъединение и слияние.
Короче говоря, феномен жертвенности/жертвоприношения как движущей силы и результата культурного свершения, события воздействует разновременно на человека, наблюдающего и изучающего общественные процессы, способствуя органичному членению культурной истории на определенные отрезки времени - периоды, условно названные нами так, поскольку они согласуются с телеологической установкой самого феномена жертвенности/жертвоприношения, конституирующего данные самодостаточные эпохи через индивидуализацию общей идеи. Работа, проделываемая данным феноменом в сфере генезиса культурно-исторической парадигмы разных периодов по истине колоссальна. От нее зависит характер перемен, руководящих поведением и мышлением людей. Она осуществляется через замысел бога, актуализирующего феномен жертвенности/жертвоприношения (в качестве проявленности его организации в человеческом мышлении) в риторическом вопросе/вызове, и заставляет привести в динамику маховики культурной истории. В связи с этим человеку в свою очередь уже дан готовый ответ, содержащийся в рамках того самого риторического вопроса/вызова и проявленного образа, который требует окончательной собственной творческой реализации (восприятие) в «исторических поступках», оттого последние и свершаются как по запланированному сценарию. Человек по существу видит то, что желает узреть. Более того, будучи заложенными в нем как мыслительные конструкты феномены уже изначально задают тон восприятия мира с помощью них. Главная функция человека в том, чтобы заметить божественный промысел и обратить внимание на старания бога, не позволяющего остановиться истории, стиснув зубы в ожидании всеобщей стагнации. В этом заключена феноменология жертвенности/жертвоприношения, а также важнейшая передовая идея о диалектике культурно-исторического процесса.
Экзистенциальный подтекст феномена жертвенности/жертвоприношения высвечивает не менее важные аспекты существования человека в культурной истории. После создания государства, как правило, при помощи сверхъестественных сил и мифологического контекста, рассредоточенных в природе и географических условиях (братья Кий, Щек и Хорив, их сестра Лыбедь - образы-топонимы) человек стремиться активизироваться и найти свое место в истории. Он желает включиться в ее сущность, поскольку ощущает экзистенциальный тупик, который убеждает его, что в человеческом мире все абсурдно и бессмысленно, ибо поглощено смертью. Выходом из этой ситуации для него является понимание своей конечности и ответственности перед бытием. Прежде всего, он начинает сам с себя и с жертвы как средства вхождения в мир подлинной экзистенции, мир, наполненный высшими символами. Жертвуя чем- то, он заявляет о себе как об активном начале, а жертвуя собой он преодолевает иллюзорность конечной экзистенциальности и приобретает ее значимость, наделяет ее смыслом, выраженным жертвоприношением - символом коммуникации. И в этом коммуникативном состоянии он обретает свою целостность, одиночество, уникальность и претензию на возможность договорным путем или ответом на вызов принимать собственные решения. Человек понемногу поворачивает к себе игровой стол культурно-исторического бытия, вмешивается в него, становится вершителем судеб и строителем истории...
1. Аверинцев С.С. Жанр как абстракция и жанры как реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости [Текст] / С.С. Аверинцев. Жанр как абстракция и жанры как реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости // Аверинцев
С.С. Взаимность и взаимовлияние жанров в развитии античной литературы. — М., 1989. С. 3-25
2. Аврелий Августин. О Граде Божием [Электронный ресурс] / А. Аврелий. -
Режим доступа: URL: http://azbyka.ru/otechnik/Avrelij_Avgustin/o-grade-
bozhem/10_6 (дата обращения: 10.03.2016).
3. Алексеев, С.В. От предания к летописи: эволюция исторического сознания древних славян [Текст] / С.В. Алексеев // Вопросы истории — 2006. — № 1. С. 97-105.
4. Барт, Р. Мифологии [Текст] / Р. Барт / Пер. вступ. ст. и коммент. С.Н. Зенкина.
• М.: Из-во им. Сабашниковых, 1996. — 312 с.
5. Батай, Ж. Теория религии. Литература и Зло [Текст] / Ж. Батай / Пер. с фр. Ж. Гайковской, Г. Михалковича. — Мн.: Современный литератор, 2000. — 352 с.
6. Бахтин, М.М. Собрание сочинений [Текст]: в 7 т. / М.М. Бахтин. - Т. 5: Проблема речевых жанров. - М.: «Русские словари», 1997. — 732 с.
7. Бахтин, М.М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи [Текст] / М.М. Бахтин. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи / Составление, текстологическая подготовка, И. В. Пешкова. Комментарии В. Л. Махлина, И. В. Пешкова. — Издательство “Лабиринт”, М., 2000. — 640 с.
8. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин. Эстетика словесного творчества / Сост. С. Г. Бочаров; Текст подгот. Г. С. Бернштейн и Л. В. Дерюгина; Примеч. С. С. Аверинцева и С. Г. Бочарова. — М.: Искусство, 1979.
• 424 с.
9. Бенвенист, Э. Словарь индоевропейских социальных терминов [Текст] / Э. Бенвенист. Словарь индоевропейских социальных терминов / Пер. с фр. / Общ. ред и вступ. ст. Ю. С. Степанова. — М.: Прогресс-Универс, 1995. — 456 с.
10. Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть [Текст] / Ж. Бодрийяр. Символический обмен и смерть / Пер. с франц. Ю.С. Степанова. — М.: "Добросвет", 2000. — 387 с.
11. Бородай, Ю.М. Эротика - смерть - табу: трагедия человеческого сознания [Текст] / Ю. М. Бородай. Эротика - смерть - табу: трагедия человеческого сознания. - М.: Русское феноменологическое общество, Гнозис, 1996. — 416 с.
12. Буркерт, В. Греческая религия: Архаика и классика [Текст] / В. Буркерт. Греческая религия: Архаика и классика / Пер. с нем. М. Витковской и В. Витковского. — СПб.: Алетейя, 2004. — 584 с.
13. Буслаев, Ф.И. Бытовые слои русского эпоса [Текст] / Ф.И. Буслаев. Бытовые слои русского эпоса // Буслаев Ф.И. Народный эпос и мифология / Сост., вступ. ст., коммент. С.Н. Азбелева. —М.: Высшая школа, 2003. С. 302 - 327.
14. Буслаев, Ф.И. Русский богатырский эпос [Текст] / Ф.И. Буслаев. Русский богатырский эпос // Буслаев Ф.И. Народный эпос и мифология / Сост., вступ. ст, коммент. С.Н. Азбелева. —М.: Высшая школа, 2003. С. 154 - 301.
15. Бычков, В. В. Символизация в искусстве как эстетический принцип [Текст] / В.В. Бычков // Вопросы философии — 2012. — № 3 — С. 81-90...