Rhythmos и aesthesis: топология чувственности
|
Оглавление
Введение 3
Глава 1. Тело и телесные практики 5
1.1. Концептуализация тела 5
1.2. Телесные практики в исторической перспективе 10
Глава 2. Редуцированная чувственность и практики ее преодоления 20
2.1. Иммануил Кант 20
2.2. Жан-Франсуа Лиотар 23
2.3. Жорж Батай 25
Глава 3. Aesthesis и rhythmos 29
3.1. Aesthesis 29
2.2. Rhythmos 34
Заключение 40
Список литературы 42
Введение 3
Глава 1. Тело и телесные практики 5
1.1. Концептуализация тела 5
1.2. Телесные практики в исторической перспективе 10
Глава 2. Редуцированная чувственность и практики ее преодоления 20
2.1. Иммануил Кант 20
2.2. Жан-Франсуа Лиотар 23
2.3. Жорж Батай 25
Глава 3. Aesthesis и rhythmos 29
3.1. Aesthesis 29
2.2. Rhythmos 34
Заключение 40
Список литературы 42
Введение
Проблема чувственности - это вопрос, который еще не был задан в истории философии. Поэтому нет никаких общих мест, которые смогли бы сконструировать ход рассуждений в тексте. Основной тезис, из которого мы будем исходить и который мы будем разворачивать в работе - это тезис о редуцированной чувственности. Редуцированная чувственность есть такая чувственность, полнота которой сведена к одному ее элементу, и этот элемент заменяет собой другие способы и альтернативы чувственных переживаний. Проблема редуцированной чувственности проскользнула еще у Карла Маркса, который заявил, что всю полноту чувственных переживаний мы заменили единственно одним - чувством обладания. Позднее Жиль Делез и Феликс Гваттари покажут, что эдипизация, как тоталитаристский дискурс, вывела сексуальность на первый план и свела весь поток чувственных переживаний в поле сексуальности. Чувство обладания, сексуальность - это лишь примеры редукции чувственности, но они демонстрируют общую тенденцию.
Одним из ключевых моментов, обуславливающих проблему сжатой чувственности, является конфигурация человека как пребывающего в состоянии нехватки. Конститутивным моментом нехватки является ее невозможность наполнения. Чревоугодники едят, даже когда живот переполнен, ведь не голод является толчком для обжорства, а нехватка, внутренняя, онтологическая нехватка, для которой обжорство - лишь один из сценариев, по которому можно следовать. И отношение к еде сводится к ее поглощению, без остатка впитать ее в себя, властвовать над ней с помощью уничтожения. Наполняться при таком режиме можно, но достичь полноты нельзя. В наших реалиях нехватка упрочняется, рынок подстегивает нас к большему потреблению, а когда мы потребляем, создается иллюзия наполняемости. И только когда становится тошно, мерзко или просто некомфортно пребывать в этом теле, с этими потребностями, с вечной жаждой и голодом - тогда встает вопрос о том, как работает наша чувственность.
Рассуждения ведут к вопросам заботы о себе, воспитание чувственности, о различного рода практиках, способных перестроить конституцию тела. Первое, что приходит на ум, это предельные практики экстатического характера, практики, известные еще древним грекам и имеющие свою актуальность вплоть до нашего времени. Здесь имеется в виду фигура Жоржа Батая, который продемонстрировал нам, что экстаз и экстатическое выбивает нас из нашего нынешнего состояния и подпускает к подлинному.
Однако экстатические практики не единственно возможный путь для преодоления редуцированной чувственности. Греческая форма заботы о себе, стоические практики самоконтроля, идиоритмия - все это есть способы преодоления сжатого тела, сжатой чувственности. Это скрупулёзные практики, основанные на познании с одной стороны и работе по самовоспитанию с другой. Каждой из практик будут посвящены отдельные фрагменты текста. Нужно уточнить, что на этом список практик не заканчивается, однако эти три варианта являются наиболее яркими и приметными в истории культуры.
Исходя из вышесказанного работа делится на введение, три главы и заключение. Поскольку чувственность определенным образом локализована, первая глава посвящена телу, его концептуализации и исторической развертке. Тезис о редуцированной чувственности путь и не был заявлен громко в истории философии, но не раз обыгрывался в разных контекстах. В связи с этим во второй главе настоящей работы мы переходим к раскрытию тезиса о сжатой чувственности и там же демонстрируем ряд практик, способствующих преодолению этой сжатости. В третьей главе концептуализируются два понятия - aesthesis и rhythmos, как необходимые конститутивные элементы, собирающие чувственность и задающие тон умному расщеплению субъекта.
Проблема редуцированной чувственности крайне актуальна сегодня, когда уже общим местом стало несогласие с установками на потребление, с дискурсами власти и биополитикой, но не было еще громко сказано ни о сжатом теле, ни о редуцированной чувственности, которые есть важный момент человеческого. Продемонстрировать эту важность и попытаться создать категориальный аппарат для дальнейших размышлений - вот цель и задача настоящей работы.
Проблема чувственности - это вопрос, который еще не был задан в истории философии. Поэтому нет никаких общих мест, которые смогли бы сконструировать ход рассуждений в тексте. Основной тезис, из которого мы будем исходить и который мы будем разворачивать в работе - это тезис о редуцированной чувственности. Редуцированная чувственность есть такая чувственность, полнота которой сведена к одному ее элементу, и этот элемент заменяет собой другие способы и альтернативы чувственных переживаний. Проблема редуцированной чувственности проскользнула еще у Карла Маркса, который заявил, что всю полноту чувственных переживаний мы заменили единственно одним - чувством обладания. Позднее Жиль Делез и Феликс Гваттари покажут, что эдипизация, как тоталитаристский дискурс, вывела сексуальность на первый план и свела весь поток чувственных переживаний в поле сексуальности. Чувство обладания, сексуальность - это лишь примеры редукции чувственности, но они демонстрируют общую тенденцию.
Одним из ключевых моментов, обуславливающих проблему сжатой чувственности, является конфигурация человека как пребывающего в состоянии нехватки. Конститутивным моментом нехватки является ее невозможность наполнения. Чревоугодники едят, даже когда живот переполнен, ведь не голод является толчком для обжорства, а нехватка, внутренняя, онтологическая нехватка, для которой обжорство - лишь один из сценариев, по которому можно следовать. И отношение к еде сводится к ее поглощению, без остатка впитать ее в себя, властвовать над ней с помощью уничтожения. Наполняться при таком режиме можно, но достичь полноты нельзя. В наших реалиях нехватка упрочняется, рынок подстегивает нас к большему потреблению, а когда мы потребляем, создается иллюзия наполняемости. И только когда становится тошно, мерзко или просто некомфортно пребывать в этом теле, с этими потребностями, с вечной жаждой и голодом - тогда встает вопрос о том, как работает наша чувственность.
Рассуждения ведут к вопросам заботы о себе, воспитание чувственности, о различного рода практиках, способных перестроить конституцию тела. Первое, что приходит на ум, это предельные практики экстатического характера, практики, известные еще древним грекам и имеющие свою актуальность вплоть до нашего времени. Здесь имеется в виду фигура Жоржа Батая, который продемонстрировал нам, что экстаз и экстатическое выбивает нас из нашего нынешнего состояния и подпускает к подлинному.
Однако экстатические практики не единственно возможный путь для преодоления редуцированной чувственности. Греческая форма заботы о себе, стоические практики самоконтроля, идиоритмия - все это есть способы преодоления сжатого тела, сжатой чувственности. Это скрупулёзные практики, основанные на познании с одной стороны и работе по самовоспитанию с другой. Каждой из практик будут посвящены отдельные фрагменты текста. Нужно уточнить, что на этом список практик не заканчивается, однако эти три варианта являются наиболее яркими и приметными в истории культуры.
Исходя из вышесказанного работа делится на введение, три главы и заключение. Поскольку чувственность определенным образом локализована, первая глава посвящена телу, его концептуализации и исторической развертке. Тезис о редуцированной чувственности путь и не был заявлен громко в истории философии, но не раз обыгрывался в разных контекстах. В связи с этим во второй главе настоящей работы мы переходим к раскрытию тезиса о сжатой чувственности и там же демонстрируем ряд практик, способствующих преодолению этой сжатости. В третьей главе концептуализируются два понятия - aesthesis и rhythmos, как необходимые конститутивные элементы, собирающие чувственность и задающие тон умному расщеплению субъекта.
Проблема редуцированной чувственности крайне актуальна сегодня, когда уже общим местом стало несогласие с установками на потребление, с дискурсами власти и биополитикой, но не было еще громко сказано ни о сжатом теле, ни о редуцированной чувственности, которые есть важный момент человеческого. Продемонстрировать эту важность и попытаться создать категориальный аппарат для дальнейших размышлений - вот цель и задача настоящей работы.
Заключение
Ситуация, в которой мы пребываем сейчас - это ситуация постмодерна в посткапиталистическом мире. Умер Бог, но его смерть «похожа на то явление, когда свет тысячелетия назад погасшей звезды еще виден, но при всем своем свечении оказывается чистой “видимостью”!» ; умер пролетариат, о котором говорил Маркс и на которого он возлагал надежды.
Стратегии Маркса и Ницше открыли возможность появлению постмодерна, позволили расщепить субъекта, «освободить наши речи и действия, наши сердца и наслаждения от фашизма» , но человек остался в положении Беликова - в калошах и с зонтиком, скрюченный и скукоженный. Редуцированная чувственность - это проблема, которая еще не была поставлена. Поэтому всякие рассуждения о чувственности в контексте истории философии приводят к скрупулёзному собиранию крупиц, из которых можно было бы составить основу для категориального аппарата.
В работе была последовательна продемонстрирована данная проблематика. Все начинается с тела. Тело здесь представлено не только как носитель чувственности, не только как тело-порог, но и как самостоятельный предмет разговора. Исторически так сложилось, что о теле говорят в контексте души, ума, рассудка. Сложно сказать, кто именно был зачинателем «новой» традиции тела. Можно говорить о философии тела в контексте вышеназванных Ницше и Маркса, Фрейда и позднего Гуссерля. Но в постмодернистском смысле пожалуй первым стал говорить А. Арто: «Дав человеку тело без органов, ты освободишь его от всех автоматизмов и вернешь ему истинную свободу». Арто задал пафос всей последующей традиции, определил интонацию, в которой речь о теле будет производиться: тело, которое мы имеем сейчас, автоматизировано, механицизировано. Оно не актуализирует свой потенциал. Если угодно, тело не телесно.
Во многом благодаря Ж.Делезу теперь можно говорить о теле как о чем-то не вторичном. Мы чувствуем автоматизмы тела, «когда нам до смерти надоедает видеть своими глазами, дышать своими легкими, глотать своим ртом, говорить своим языком, думать своими мозгами, иметь анус, глотку, голову и ноги» . Это чувство, если его не игнорировать, если к нему прислушиваться, становится точкой несогласия с буржуазно сконструированным телом. И мы вынуждены трансформировать чувственность. Опыты трансформации мы заимствуем из религии.
И, несмотря на то, что Бог умер, христианство оставило нам много полезных и серьезных теоритических и практических стратегий. Все начинается с практик молчания, которые помогают отстраниться от шума, в первую очередь от того шума, который мы сами каждый день воспроизводим. И в какой-то момент молчание начинает звучать: это звук собственного ритма. Чуткие люди смогут услышать его, некоторые смогут подключаться к этому ритму с относительной регулярностью, и только «брахманы» будут жить ритмично. Значит задача - стать брахманом постмодернистского типа, Орфеем XIX века: тем, кто может свой ритм услышать и создать.
Итак, мы показали в работе сжатое тело, влияние дискурсов власти на конституирование буржуазного тела и сложность преодоления этой буржуазной обертки. Далее были продемонстрированы ряд практик, которые иллюстрируют пути преодоления и перевоспитания редуцированной конфигурации чувственности. И здесь стоическая традиция заботы о себе как практики длинною в жизнь оказывается как никогда актуальной, ведь невозможно показать на завершенный образ воспитанного человека, и забота о чувственности есть важный момент самосозидания.
Ситуация, в которой мы пребываем сейчас - это ситуация постмодерна в посткапиталистическом мире. Умер Бог, но его смерть «похожа на то явление, когда свет тысячелетия назад погасшей звезды еще виден, но при всем своем свечении оказывается чистой “видимостью”!» ; умер пролетариат, о котором говорил Маркс и на которого он возлагал надежды.
Стратегии Маркса и Ницше открыли возможность появлению постмодерна, позволили расщепить субъекта, «освободить наши речи и действия, наши сердца и наслаждения от фашизма» , но человек остался в положении Беликова - в калошах и с зонтиком, скрюченный и скукоженный. Редуцированная чувственность - это проблема, которая еще не была поставлена. Поэтому всякие рассуждения о чувственности в контексте истории философии приводят к скрупулёзному собиранию крупиц, из которых можно было бы составить основу для категориального аппарата.
В работе была последовательна продемонстрирована данная проблематика. Все начинается с тела. Тело здесь представлено не только как носитель чувственности, не только как тело-порог, но и как самостоятельный предмет разговора. Исторически так сложилось, что о теле говорят в контексте души, ума, рассудка. Сложно сказать, кто именно был зачинателем «новой» традиции тела. Можно говорить о философии тела в контексте вышеназванных Ницше и Маркса, Фрейда и позднего Гуссерля. Но в постмодернистском смысле пожалуй первым стал говорить А. Арто: «Дав человеку тело без органов, ты освободишь его от всех автоматизмов и вернешь ему истинную свободу». Арто задал пафос всей последующей традиции, определил интонацию, в которой речь о теле будет производиться: тело, которое мы имеем сейчас, автоматизировано, механицизировано. Оно не актуализирует свой потенциал. Если угодно, тело не телесно.
Во многом благодаря Ж.Делезу теперь можно говорить о теле как о чем-то не вторичном. Мы чувствуем автоматизмы тела, «когда нам до смерти надоедает видеть своими глазами, дышать своими легкими, глотать своим ртом, говорить своим языком, думать своими мозгами, иметь анус, глотку, голову и ноги» . Это чувство, если его не игнорировать, если к нему прислушиваться, становится точкой несогласия с буржуазно сконструированным телом. И мы вынуждены трансформировать чувственность. Опыты трансформации мы заимствуем из религии.
И, несмотря на то, что Бог умер, христианство оставило нам много полезных и серьезных теоритических и практических стратегий. Все начинается с практик молчания, которые помогают отстраниться от шума, в первую очередь от того шума, который мы сами каждый день воспроизводим. И в какой-то момент молчание начинает звучать: это звук собственного ритма. Чуткие люди смогут услышать его, некоторые смогут подключаться к этому ритму с относительной регулярностью, и только «брахманы» будут жить ритмично. Значит задача - стать брахманом постмодернистского типа, Орфеем XIX века: тем, кто может свой ритм услышать и создать.
Итак, мы показали в работе сжатое тело, влияние дискурсов власти на конституирование буржуазного тела и сложность преодоления этой буржуазной обертки. Далее были продемонстрированы ряд практик, которые иллюстрируют пути преодоления и перевоспитания редуцированной конфигурации чувственности. И здесь стоическая традиция заботы о себе как практики длинною в жизнь оказывается как никогда актуальной, ведь невозможно показать на завершенный образ воспитанного человека, и забота о чувственности есть важный момент самосозидания.
Подобные работы
- Rhythmos и aesthesis: топология чувственности
Дипломные работы, ВКР, философия. Язык работы: Русский. Цена: 4310 р. Год сдачи: 2017 - Rhythmos и aesthesis: топология чувственности
Бакалаврская работа, философия. Язык работы: Русский. Цена: 4360 р. Год сдачи: 2017