Введение
Глава I. Стратегия изображения персонажа: принцип «дефектности» и
роль стереотипа
Глава II. Антоша Чехонте и Антон Чехов. Метаморфозы персонажей
Глава III. «Ценностный центр» рассказов Чехова и представление о
«норме» чеховского мира
Заключение
Библиография
Купить

Творчество А. П. Чехова — ив отечественном, и в зарубежном литературоведении — материал, к которому часто обращаются исследователи. О Чехове писали и представители академической традиции в литературоведении, и ученые модернистских школ. Многие исследователи изучали принципы изображения героя в произведениях Чехова (Г. А. Бялый, С. Д. Балухатый, Л. П. Гроссман и другие). В советское время создавалась определенная точка зрения на чеховских героев, учёные старались найти среди галереи «тоскующих» персонажей тех, кто будет выделяться на их фоне положительными качествами (3. С. Паперный, М. Е. Елизарова и др.). Другие исследователи (в их числе В. Б. Катаев и В. И. Тюпа ) раскрывали чеховского героя через рассмотрение специфики построения сюжета, категорию события, подчеркивая, что проблема эволюции героя занимает ключевое место в произведениях Чехова.
Ставшая со временем своего рода визитной карточкой открытость Чехова и «традиционалистам», и «новаторам» характерна еще для первых критических отзывов. Современная Чехову критика высказывала диаметрально противоположные мнения о его творчестве. Его называли «певцом сумерек», «холодной кровью» (Н.К. Михайловский ), критика не принимала отсутствие у писателя целостности мировоззрения. Такая реакция непосредственно была связана со спецификой чеховского героя, качества которого приписывались и самому автору. Проблема интерпретации героя в произведениях Чехова с самого начала привлекла внимание многих исследователей. Подавляющее число рецензентов описывали героев Чехова слабыми, безвольными (Д. С. Мережковский, Л. И. Шестов и др.), но при этом чувствовалось, что в чеховском персонаже есть какая-то загадка, которая заставляла снова и снова возвращаться к интерпретации вроде бы обыкновенной и мало событийной судьбы.
Однако даже на фоне постоянного внимания к этому автору нельзя не отметить своеобразный исследовательский взрыв, который переживает чеховедение начиная с конца 1980-х гг.. Увеличивается непросто число работ, посвященных Чехову, но творчество именно этого писателя становится практически непременной иллюстрацией для обсуждения актуальных вопросов литературоведения: начиная от вполне традиционных проблем историко-литературной периодизации — до философски акцентированных вопросов теории текста и его рецепции. В качестве примера, можно назвать работы И. Н. Сухих , А. Д. Степанова и др.
Тем не менее при всей многоаспектности и обширности исследований творчества Чехова еще многие механизмы и закономерности в системе чеховского текста недостаточно познаны и требуют дополнительного рассмотрения. Прежде всего, это касается хорошо известного чеховедам поля
неоднозначной или проблематизирующей этической оценки, которое формируют чеховские тексты. Безусловно, и на эту тему существует уже своя обширная литература. Как писал А. Д. Степанов: «Чеховский текст воспринимался как зеркало, которое отражает, — но в то же время искажает, переворачивает, создает эффект глубины, показывает уже знакомое под другим углом, и при всем том остается непрозрачным, загадочным. Это ощущение непрозрачности чеховского «зазеркалья» сохраняется у исследователей и внимательных читателей до сих пор. Сначала критики, писавшие о Чехове, а затем литературоведы ХХ века то и дело указывали на так называемую «чеховскую загадку»» .Разгадать эту загадку пытались многие (см., например, работы И. Н. Сухих , В. А. Новосельцева ,самого автора приведенной выше цитаты и многих других). На данный момент можно сказать, что механизм создания в чеховском тексте эффекта неоднозначности до статочно подробно описан. Этот аспект поэтики стал главной темой работ А. П. Чудакова, В. Б. Катаева, И. Н. Сухих, В. И. Тюпы, А. Д. Степанова и др. Однако вопрос о том, почему пресловутая загадочность или неоднозначность так важна для Чехова, лишь отчасти затрагивался исследователями. Во многом эта ситуация объясняется историей самой филологической науки. Очевидно, что работы о Чехове отражали те методологические подходы к изучению художественного текста, которые были свойственны времени создания научного исследования. Осознавая условность больших обобщений, тем не менее, отметим, что для эпохи доминирования социологического подхода вопрос об этической неоднозначности мог быть представлен только в рамках этого метода, т. е. как социальная проблематика, а для структуралистских и — в широком смысле — постструктуралистских исследований этическое рассматривалось как производное от функции текста или языка (в этом аспекте необходимо вновь
вспомнить исследование А. Д. Степанова «Проблемы коммуникации у Чехова» или работу А. В. Щербенка ). Иными словами, в чеховедении утверждается точка зрения, согласно которой специфическое этическое поле, включающее читательские реакции, полемику вокруг персонажей и самих сюжетных концовок повествуемых историй, рассматривается как производное от чеховской поэтики. Вопросы же этической оценки и этического выбора автора и героя остаются или за гранью интерпретации как не вполне филологические (даже не вполне научные), или трактуются в проекции биографического подхода (здесь необходимо вспомнить исследования С. Д. Балухатого, А. Б. Есина, З. С. Паперного и др.).
В последние годы в рамках антропологического поворота в литературоведении эти вопросы обретают свое место в филологическом исследовании. Конечно, антропологический подход — это не конкретный метод и даже не методология. Это, скорее, принцип взгляда на художественный объект, который может быть в целом обозначен как интерес к субъекту. Итак, с позиции этого подхода в рамках интересующей нас проблемы этического поля вопрос исследования может быть сформулирован так: почему для творчества Чехова так важно формирование проблематизирующей самое себя этической оценки? И что это значит? Подчеркнем: вопрос касается не механизма создания неоднозначности такой оценки, а обстоятельств, причин, обусловливающих в художественном тексте формирование этого механизма. Иными словами, нас интересует не решение этического вопроса как такового, но описание специфики существования этического в эстетическом объекте. Методологическим основанием для рассмотрения чеховского творчества в этом ракурсе служат для нас работы М. М. Бахтина, прежде всего— работа «Автор и герой в эстетической деятельности».
Мы понимаем, что подобная постановка вопроса требует обширного исследования, существенно превышающего рамки выпускной квалификационной работы. Однако даже в масштабной проблеме могут быть выделены конкретные вопросы, без решения которых нельзя дать и общий ответ. Наше исследование и будет в основном сосредоточено на решении такого конкретного вопроса — вопроса о принципе постановки субъекта в мире Чехова. Безусловно, чеховский персонаж неоднократно становился предметом описания. Однако нас будет интересовать не типологическая или классифицирующая его характеристика, а эстетическая презентация в тексте закономерностей этического плана, которая определяет в конечном счете художественное бытие героя. Таким образом, одна из ключевых проблем настоящего исследования может быть обозначена как стратегия изображения персонажа.
Материалом исследования послужили прозаические тексты разных лет (конец 1880-х — 1900-е гг.). В корпус анализируемых текстов были отобраны и как широко известные, получившие статус «классических», чеховские рассказы, так и тексты не так часто попадающие в поле зрения читателя или исследователя: «Который из трёх?»(1882),«Дурак» (1883), «Размазня» (1883), «Не в духе»(1884), «Психопаты» (1885), «Нервы» (1885), «Страхи» (1886), «Страдальцы» (1886), «Володя»(1887), «Припадок» (1888), «Спать хочется»(1888), «Полинька» (1887), «Тапер» (1885), «Страх» (1892), «Володя большой и Володя маленький» (1893) «Ионыч» (1898), «Душечка» (1898), «Крыжовник» (1898), «Человек в футляре» (1898), «О любви» (1898). Выбор был обусловлен следующим предположением. Поскольку нас интересует выявление базовых принципов постановки субъекта в мире Чехова, то такие принципы должны работать на любом чеховском тексте. Значит, для их выявления логично проанализировать и шедевры, и «обычные» рассказы. Выше перечисленные тексты анализируются с разной степенью подробности. Наибольшее внимание уделено рассказам 1880-х гг. — «Который из трёх?»(1882), «Размазня» (1883), «Не в духе»(1884), «Володя»(1887), «Спать хочется»(1888), так как в эти годы происходит становление и утверждение чеховской поэтики.
Цель и материал исследования определили его конкретные задачи и структуру. В мире чеховских рассказов сюжетно ситуация этического выбора или этической оценки представлена двумя главными вариантами. Первый: герой сталкивается с тем или иным отклонением от привычного, принятого, нормального — с его точки зрения. Второй: сам герой в глазах других персонажей или в глазах читателя выглядит как «дефектный», т. е. не соответствующий представлению о нормальном, принятом, обычном, привычном. Эти два варианта часто совмещаются в рамках одного сюжета. Таким образом, понятия стереотипа — того, что считается/ воспринимается как должное, нормальное — и, соответственно, понятие «дефектности» как отклонения, анормального имеют в рамках нашей работы принципиальное значение. Именно этим понятиям и их связи с категориями этического и эстетического посвящена первая глава нашего исследования.
Вторая и третья главы представляют результаты анализа чеховских рассказов. Анализ сфокусирован на представлении в тексте этической проблематики и на способах ее эстетического завершения. Методологическим основанием анализа является выделенная и описанная Бахтиным категории поступка. Поступок понимается нами и как непосредственное физическое действие, и как действие ментальное, эмоциональное или словесное. Иными словами, говоря о поступке или о поведении героя, мы имеем в виду и его физические действия, и его оценки, и его реакции, и его рефлексию. Именно так понятая категория поступка позволяет связать в чеховском тексте этическое и эстетическое — такова рабочая гипотеза исследования, положенная в основание практической части работы. Анализ направлен на решение двух задач:
1) выявить и систематизировать примеры анормального поведения;
2) определить, что является основанием для этической оценки поведения как анормального и какое это имеет в рассказах Чехова эстетическое значение
В Заключении подводятся итоги исследования и определяются его перспективы. Библиография содержит список литературы, упоминаемой в работе.
По мнению Бялого, рассказы Чехова «осколочного» периода «создавали впечатление такой значительности, которой было тесно в рамках обыкновенного развлекательного юмора» . Эта точка зрения свидетельствует о том, что Чехов не входил в заданные ему массовой литературой рамки. Писатель, пользуясь готовыми формами, штампами, стереотипами, выворачивал их наизнанку. В первой главе мы подробно рассматриваем стереотипность и взаимодействие стереотипа со знаком. Нам важно понять, какова природа стереотипной конструкции у Чехова. По нашему мнению, стереотипные персонажи Чехова являются «анормальными». Читатель ожидает одинакового «нормального» поведения героя в прорисованных ситуациях. Но Чехов показывает его в неожиданном для читателя амплуа, которое идет в разрез с обычным представлением о поведении любого «нормального» человека в такой ситуации.
Очевидно, что исследование анормального в чеховском мире требует, прежде всего, определение нормы — того, что может быть принято за точку отсчета. Речь в данном случае не идет о том, представлена ли норма в изображаемом Чеховым мире, а именно о том, что и почему может быть выбрано как эталон. Понятие нормы очень сложное. В первую очередь потому, что это понятие многоуровневое. Можно говорить о норме поведенческой, коммуникативной, психофизической. Отклонение от нормы может по-разному и в разной степени проявляться на каждом из названных уровней. В результате, трудно выделить некую универсальную сетку критериев анормальности. Вторая трудность связана с тем, что норма в художественном мире Чехова не кодифицирована. А если и появляется персонаж, который выступает активным представителем «нормы» (т е. представляет ее и вербально, и поведенчески), то его статус, а следовательно, и представляемая им норма, в художественном мире очевидно дискредитированы. Классическим примером такого героя является Беликов из рассказа «Человек в футляре», но он далеко не единственный. Достаточно вспомнить героев чеховского рассказа «Психопаты» (1885), доводящих друг друга до панического состояния и их контрастного соседа, который жалуется на шумных обитателей жилища. Еще одним примером может послужить рассказ «Припадок» (1888), в котором главный герой, по фамилии Васильев, воплощающий очевидно позитивно представленное эмоционально - волевое мироотношение, становится душевнобольным. Чехов создал до статочно обширную галерею персонажей с разной степенью «анормальности». Можно вспомнить героев рассказов «В аптеке», «Тиф», «Скучная история», «Мститель» «Человек в футляре», «Ионыч», «Крыжовник», «Черный монах», «Палата №6» и мн. др.
Проблема анормального, в первую очередь, связана с тем, что нет очевидной отсылки у Чехова и к какому-либо внешнему культурному коду, который бы задавал представление о норме. Этим вызваны хорошо известные обвинения современников, которые упрекали Чехова в беспринципности. В позднейшей филологической интерпретации наших дней эти обвинения трансформировались в представление о присущей Чехову толерантности или свободе. Как отмечал А. Д. Степанов: «Не случайно чеховская тематика и поэтика часто описывалась исследователями как оксюморонная: в разное время ее сводили к формулам «ненормальность нормального», «случайностная целостность», «уродливость красоты» и т. д. Суждения о глобальных закономерностях поэтики, о видении Чеховым мира и человека обычно оказываются либо применимыми только к части его творчества, либо говорят о принципиальной открытости, незавершенности, полнейшей «адогматичности» этого мира; либо об уходе Чехова от суждения о мире к суждению о познании (при том, что никто из героев не обретает конечной истины)».
С точки зрения интересующей нас проблемы, принципиально, что мир Чехова не предлагает никакой явной системы, которая могла бы объективировать оценку внутри этического поля. И с этим, пожалуй, согласны все интерпретаторы Чехова, какими бы разными не были их конкретные версии чеховского героя и чеховского мира. Вместе с тем мир Чехова наполнен разного рода оценочностью. И это справедливо не только для раннего, субъективного, по определению А. П. Чудакова, периода. Герой Чехова оценивает себя, других, часто оценка эта негативная, нередко она неоднократно может меняться в ходе повествования. Все это говорит о том, как представляется, что оценка как таковая в мире Чехова очень важна. Проблема в том, что трудно описать ее именно как часть художественной системы.
В многократно цитированном фрагменте из письма Чехова А. Н. Плещееву от 9 апреля 1889 г. автор определяет норму так: «В основу сего романа кладу я жизнь хороших людей, их лица, дела, слова, мысли и надежды; цель моя — убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы. Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. Все мы знаем, что такое бесчестный по ступок, но что такое честь — мы не знаем. Буду держаться той рамки, которая ближе сердцу и уже испытана людьми посильнее и умнее меня. Рамка эта — абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества, черта, свобода от страстей и проч.» Таким образом, норма для Чехова — то, что существует в зоне умолчания, это «минус-прием», если использовать известное понятие Ю. М. Лотмана. Наша гипотеза состоит в том, что анализ разного рода «уклонений», иными словами — «анормального» может в какой-то степени очертить поле нормы. Поскольку, как мы уже говорили, понятие нормы многоуровневое и может включать в себя различные представления, а с другой стороны, само обременено различными коннотациями, мы будем использовать в работе другое понятие — «ценностный центр». Этим выражением пользуется Бахтин в работе «Автор и герой в эстетической деятельности» как раз для того, чтобы показать связь этического и эстетического в художественном тексте. Бахтин объясняет понятие «ценностного центра» следующим образом: «Герой и его мир составляют «ценностный центр» эстетической деятельности, они обладают своей независимой и «упругой» реальностью, не могут быть просто «созданы» творческой активностью автора, как не могут и стать для него только объектом или материалом»26. Таким образом, в отличие от понятия «норма», которое может быть абстрагирована от конкретного субъекта и его мира, понятие «ценностный центр» предполагает как раз фокусирование на конкретной, неповторимой в своем индивидуальном своеобразии ситуации. Главное и принципиальное, на наш взгляд, отличие от понятия нормы в том, что норма призвана кодифицировать этическую оценку. А это значит, что за понятиями «нормы» и «ценностного центра» стоит принципиально разная логика. Формирование нормы идет путем абстрагирования этического опыта конкретных субъектов, а «ценностный центр» эстетической деятельности автора, напротив, образует именно индивидуальная природа субъекта и его мира, «’’упругая” реальность», как говорит Бахтин. Эта «’’упругая” реальность» наполнена этическими оценками и реакциями и сама такие оценки и реакции вызывает, и насколько мы понимаем, именно такая, этически насыщенная, сохраняющая свою неоднозначность реальность может стать объектом эстетического завершения. Автор через своё ценностное видение создает целое героя долгим и тернистым путём, пытаясь приблизиться к истинному изображению реальных персонажей: «много гримас, случайных личин, фальшивых жестов, неожиданных поступков обнаружит герой в зависимости от тех случайных эмоционально-волевых реакций, душевных капризов автора, через хаос которых ему приходится прорабатываться к истинной ценностной установке своей, пока наконец лик его не сложится в устойчивое, необходимое целое»27. Таким образом, под «ценностным центром» понимается в работе Бахтина не тот или иной уровень текста (уровень персонажа, или уровень автора, или уровень языка), а именно поле ценностных устремлений, которые в тексте представлены и текстом создаются, и которые не отделимы от индивидуальной этической реакции субъекта. Выявление контуров этого поля и является конечной целью нашего исследования.
Купить