МЕТАЖАНРЫ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1920 – НАЧАЛА 1940-Х ГОДОВ (КОММУНИСТИЧЕСКАЯ АГИОГРАФИЯ И «ЕВРОПЕЙСКАЯ» СКАЗКА-АЛЛЕГОРИЯ)
|
Введение 3
Часть 1. Коммунистическая агиография как метажанр литературы 1920 – начала 1940-х годов 26
Глава 1. Литература о В.И. Ленине 1920 – начала 1930-х годов: возрождение житийного канона 32
§ 1. Поэма В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин» –
канонический текст ленинской агиографии 35
§ 2. Рождение «житийного» портрета: очерк «В.И.Ленин» М.Горького 51
Глава 2. «Автожития» 1930-х годов 66
§ 1. Роман Н.Островского «Как закалялась сталь» как коммунистическое автожитие 68
§ 2. Автожитийные тенденции в «Педагогической поэме» А.Макаренко 86
Часть 2. Метажанр «европейской» сказки-аллегории в литературе 1920 – начала 1940-х годов 105
Глава 1. Генезис «европейской» сказки-аллегории в литературе 1920-х годов 109
§ 1. Поэма-сказка М.Цветаевой «Крысолов»: контексты иносказательности 111
§ 2. Историософская аллегория в романе-сказке Ю.Олеши «Три толстяка»… 134
Глава 2. «Европейская» сказка-аллегория начала 1940-х годов 151
§ 1. Внутрижанровая полифония и подтекст в сказке Т.Габбе «Город Мастеров»… 153
§ 2. Антидеспотическая сказка Е.Шварца «Дракон»… 168
Заключение 190
Список литературы 196
Часть 1. Коммунистическая агиография как метажанр литературы 1920 – начала 1940-х годов 26
Глава 1. Литература о В.И. Ленине 1920 – начала 1930-х годов: возрождение житийного канона 32
§ 1. Поэма В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин» –
канонический текст ленинской агиографии 35
§ 2. Рождение «житийного» портрета: очерк «В.И.Ленин» М.Горького 51
Глава 2. «Автожития» 1930-х годов 66
§ 1. Роман Н.Островского «Как закалялась сталь» как коммунистическое автожитие 68
§ 2. Автожитийные тенденции в «Педагогической поэме» А.Макаренко 86
Часть 2. Метажанр «европейской» сказки-аллегории в литературе 1920 – начала 1940-х годов 105
Глава 1. Генезис «европейской» сказки-аллегории в литературе 1920-х годов 109
§ 1. Поэма-сказка М.Цветаевой «Крысолов»: контексты иносказательности 111
§ 2. Историософская аллегория в романе-сказке Ю.Олеши «Три толстяка»… 134
Глава 2. «Европейская» сказка-аллегория начала 1940-х годов 151
§ 1. Внутрижанровая полифония и подтекст в сказке Т.Габбе «Город Мастеров»… 153
§ 2. Антидеспотическая сказка Е.Шварца «Дракон»… 168
Заключение 190
Список литературы 196
Литература 1920-1940-х годов достаточно хорошо изучена. Многие ее явления широко обнародованы, точно названы и описаны. И тем не менее, как показывает развитие современной литературоведческой мысли, данная эпоха и по сей день является обширным полем для исследовательской деятельности.
Анализ существующих работ предшественников, посвященных литературе 1920-1940-х годов, позволяет выделить несколько доминирующих направлений в ее изучении. Во-первых, мы не можем обойти стороной целый массив идеологизированных и идеологизирующих работ об историко- литературном процессе данной эпохи, его эстетических особенностях и художественных предпочтениях, а также ряд достаточно неангажированных работ о жизни литературных идей 1920-1930-х годов и дискуссиях вокруг них. Для нас важно, что в данных работах освещаются особенности мышления эпохи, обозначаются ее самоидентификационные ориентиры, передаются идеологемы времени, раскрываются их «судьбы». Во-вторых, существует множество исследований, посвященных частным художественным системам и индивидуумам, принявшим непосредственное участие в творческом процессе 1920-1940-х годов. Эти исследования, становятся незаменимым подспорьем во время наших обращений к конкретным художественным мирам и текстам. В-третьих, одним из доминирующих направлений в изучении литературы 1920-1940-х годов – как впрочем, и всякой литературы – является исследование жизни жанров, приемов, средств выражения, дискурсов эпохи.
С интересующей нас более всего жанровой точки зрения литература данной эпохи, безусловно, тщательно изучена (этот литературоведческий процесс идет уже не один десяток лет), установлен ее характерный жанровый репертуар, определены и описаны конкретные явления. Более того, в литературе 1920-1940-х годов нашими предшественниками уже выделены большие жанрово-тематические образования: мегажанры (нередко их называют и метажанрами) – комсомольская поэзия, лениниана, сталиниана. И тем не менее, несмотря на многочисленность и фундаментальность проведенных исследований, мы не можем утверждать, что жанровый потенциал данной литературы полностью раскрыт.
Дело в том, что, начиная с 1980-х годов, в гуманитарной науке появилась и набрала силу тенденция изучения архаических истоков, древних корней искусства нового времени. Исследователи утверждают, что русская, в частности советская, литература 1920-х и далее годов генетически и типологически сближается с мифологическими, фольклорными, религиозно- художественными образованиями, практиками. Так, Е.Добренко, рассматривает советскую культуру как «симбиоз религии и мифологии» и выявляет мифорелигиозную основу соцреалистических текстов. К.Кларк говорит о сопоставимости канона советской литературы с каноном сказки и агиографии1. Н.Тумаркин и А.Глотов настаивают на безусловной житийности ленинианы и свода биографий русских революционеров. Другие исследователи также выявляют и подчеркивают различные переклички советской литературы с мифологическими, фольклорными, религиозно- художественными предтечами.
Данный подход провоцирует взгляд на советскую литературу с помощью новой, расширенной, жанровой системы координат, позволяет говорить об актуализации в этой литературе архаических, древних жанров (их архетипов, канонов, некоторых структурных элементов), а также об их обновлении. Все это создает предпосылки для нахождения в советской литературе присущих ей, но прежде не изученных жанров и метажанров. Эта область историко-литературной исследовательской деятельности, на наш взгляд, является сегодня актуальной.
Таким образом, актуальность нашей работы связана с необходимостью выявления малоизученных метажанровых явлений в литературе 1920-1940-х годов. Особо приоритетным в этом плане представляется осмысление процессов генезиса, формирования, эволюции метажанров коммунистической агиографии и «европейской» сказки-аллегории, установления их роли и места в русской литературе и культуре 1920 – начала 1940-х годов.
Мы вполне осознаем, что предлагаемые нами термины – коммунистическая агиография и «европейская» сказка-аллегория – пока рабочие, условные, в науке не устоявшиеся. Однако употребляем их сознательно. Этот наш шаг имеет определенные литературоведческие прецеденты. Некогда подобными же условными, спорными терминами были, например, «комсомольская поэзия» или «лениниана» – данные номинации не отражали феноменологическую сущность историко-литературного объектов, однако прижились в науке, стали общеупотребительными. Возможно, что и наша условная терминология также постепенно войдет в широкое употребление. Хотя возможно и другое – дальнейшее фундаментальное осмысление интересующих нас явлений заставит изменить их названия.
Обозначая в качестве коммунистической агиографии определенное художественное явление советской литературы, мы следуем за рядом научных предшественников. В первую очередь – за К.Кларк, Н.Тумаркин и А.Глотовым. Кроме того, мы знаем статью Ю.Шатина, представляющую эстетику агиографического дискурса в классическом для советской литературы тексте – поэме В.В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Знаем также употребления этого термина в научных исследованиях. Отметим, что в словосочетании «коммунистическая агиография» слово «коммунистическая» выполняет у нас роль смысловых кавычек, так как мы отдаем себе отчет, что речь идет не о сознательном продолжении житийных христианских традиций в советской литературе, а о некоем двойнике агиографии.
Другая номинация – «европейская» сказка-аллегория – отражает основные структурно-смысловые составляющие анализируемого явления. Интересующий нас вариант сказки – это литературный аналог волшебной сказки, имеющий аллегорическое наполнение. По образному строю, колориту,художественному материалу – это европеизированная сказка (чтобы подчеркнуть это обстоятельство, мы называем ее «европейской»). В данном случае мы также опираемся на труды предшественников. В частности, на те работы, которые говорят об аллегоризации как о характерной тенденции в постреволюционной литературной сказке.
Методологическую основу нашей работы составляют историко- типологический, сопоставительный и культурологический подходы. Мы также учитываем существующие теории жанров, активно используем практики жанрового анализа.
Как известно, литературное произведение всегда представляет собой единство формы и содержания. В его основе находится определенный исторически сложившийся структурно-смысловой конструкт. Этот конструкт дает основание относить произведение к тем или иным устойчивым в литературе типологическим общностям. Нельзя не согласится с Ю.Тыняновым, утверждавшим, «что отдельного произведения в литературе не существует, что отдельное произведение входит в систему литературы, соотносится с нею по жанру, стилю…»
В науке о литературе существует множество определений жанра как такового. Так, формалисты 1920-х годов видят в жанре некоторую постоянную «систему соотнесенных между собой факторов», приемов, имеющих какую-либо определенную доминанту. П.Медведев (М.Бахтин под маской) пишет, что «жанр есть типическая форма целого произведения, целого высказывания». Или: «Жанр есть типическое целое художественного высказывания, притом существенное целое, целое завершенное и разрешенное». Советские литературоведы, последователи М.Бахтина (Г.Гачев, В.Кожинов) также видят жанр как «определенную целостную форму, устойчивый тип структуры и системы образных средств» и неизменно подчеркивают, что форма всегда сопрягается с неким миросозерцанием. Жанр понимается здесь как исторически устойчивое органическое единство конструктивных и миросозерцательных элементов.
Литературоведы 1980-х годов особо подчеркивают социальные и культурные истоки жанра. Так, А.Субботин рассматривает жанр как
«категорию общественного сознания, стереотип мышления, благодаря которому материальное образование становится носителем, хранителем и передатчиком идеального эстетического содержания»4. Е.Бурлина определяет жанр как «тип произведения, сложившийся в конкретной социокультурной среде, воплощающий в предметной форме определенные стороны духовной жизни общества и доводящий их до художника и реципиента».
Научные исследования взаимодействия культурных и жанрообразовательных доминант приводят к появлению в литературоведении понятия метажанра. Для Н.Лейдермана метажанр – это «некая принципиальная направленность содержательной формы <…>, свойственная целой группе жанров и опредмечивающая их семантическое родство». Метажанр, в представлении этого исследователя, – некий «ведущий жанр» (или, по Ю.Тынянову, за которым следует Н.Лейдерман, – «старший жанр»1), являющий структурный принцип построения мирообраза, который возникает в рамках литературного направления или течения и «становится ядром» бытующей жанровой системы. Присущий метажанру, или «ведущему жанру»,«принцип построения художественного мира распространяется на конструктивно близкие, а затем на все более отдаленные жанры, ориентируя их структуры на освоение действительности в соответствии с познавательно- оценочным принципом метода, господствующего в направлении»2. Например, метажанровым принципом в классицизме, пишет Н.Лейдерман, является «драматизация», которая распространилась с трагедии и комедии на ораторские жанры (оду, сатиру) дидактическую прозу; в романтизме – «поэмность». Е.Бурлина, вслед за Н.Лейдерманом, видит метажанр как «ведущий жанр» эпохи и определяет его как «сложившийся пространственно- временной тип завершения произведения, выражающий определенную конкретно-историческую концепцию». Е.Бурлина неизменно подчеркивает спаянность метажанра с культурой времени, его функцию воспроизводителя данной культуры, более доминантную, чем у простых жанров (поскольку метажанр, по мнению ученого, преосуществляется одновременно в разных сферах определенной культуры: в литературе, музыке, живописи и т.д.).
Несколько по-иному, чем Н.Лейдерман и Е.Бурлина, видит метажанр Р.Спивак. Исследовательница смотрит метаисторически и определяет метажанр как «структурно выраженный, нейтральный по отношению к литературному роду, устойчивый инвариант многих исторически конкретных способов художественного моделирования мира, объединенных общим предметом художественного изображения».
Мы солидаризируемся с Р.Спивак, но понимаем, что метажанр – это «устойчивый инвариант моделирования мира», локализованный в рамках какой-либо культуры, а конкретнее – ограниченной временными, географическими, мировоззренческими, художественными параметрами литературной системы. Метажанры располагаются поверх обычных жанровых общностей системы и включают в себя художественные произведения, не всегда состоящие в прямой диалогической связи, порой, разножанровые, но всегда примыкающие к одной наджанровой матрице. Структурно- семантическое ядро метажанровой матрицы всегда связано с культурными и эстетическими приоритетами той системы, в которой локализуется метажанр. Метажанр в таком случае отличается от жанра внеродовой направленностью, более долгой, интенсивной жизнью в рамках определенной культуры.
Метажанры, по нашему мнению, могут быть различной величины: от макрометажанров («ведущих жанров» целой эпохи) до микрометажанров (явлений небольших по количеству входящих в них единиц либо локализованных в не очень большой литературной системе (например, в жанровой системе конкретного автора)).
По своему внутреннему устройству метажанр, безусловно, близок к жанру. Как известно, в основе всякого жанра находится тот или иной жанровый архетип. М.Бахтин утверждает, что «жанр – это представитель творческой памяти в процессе литературного развития», «жанр живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало».
Анализ существующих работ предшественников, посвященных литературе 1920-1940-х годов, позволяет выделить несколько доминирующих направлений в ее изучении. Во-первых, мы не можем обойти стороной целый массив идеологизированных и идеологизирующих работ об историко- литературном процессе данной эпохи, его эстетических особенностях и художественных предпочтениях, а также ряд достаточно неангажированных работ о жизни литературных идей 1920-1930-х годов и дискуссиях вокруг них. Для нас важно, что в данных работах освещаются особенности мышления эпохи, обозначаются ее самоидентификационные ориентиры, передаются идеологемы времени, раскрываются их «судьбы». Во-вторых, существует множество исследований, посвященных частным художественным системам и индивидуумам, принявшим непосредственное участие в творческом процессе 1920-1940-х годов. Эти исследования, становятся незаменимым подспорьем во время наших обращений к конкретным художественным мирам и текстам. В-третьих, одним из доминирующих направлений в изучении литературы 1920-1940-х годов – как впрочем, и всякой литературы – является исследование жизни жанров, приемов, средств выражения, дискурсов эпохи.
С интересующей нас более всего жанровой точки зрения литература данной эпохи, безусловно, тщательно изучена (этот литературоведческий процесс идет уже не один десяток лет), установлен ее характерный жанровый репертуар, определены и описаны конкретные явления. Более того, в литературе 1920-1940-х годов нашими предшественниками уже выделены большие жанрово-тематические образования: мегажанры (нередко их называют и метажанрами) – комсомольская поэзия, лениниана, сталиниана. И тем не менее, несмотря на многочисленность и фундаментальность проведенных исследований, мы не можем утверждать, что жанровый потенциал данной литературы полностью раскрыт.
Дело в том, что, начиная с 1980-х годов, в гуманитарной науке появилась и набрала силу тенденция изучения архаических истоков, древних корней искусства нового времени. Исследователи утверждают, что русская, в частности советская, литература 1920-х и далее годов генетически и типологически сближается с мифологическими, фольклорными, религиозно- художественными образованиями, практиками. Так, Е.Добренко, рассматривает советскую культуру как «симбиоз религии и мифологии» и выявляет мифорелигиозную основу соцреалистических текстов. К.Кларк говорит о сопоставимости канона советской литературы с каноном сказки и агиографии1. Н.Тумаркин и А.Глотов настаивают на безусловной житийности ленинианы и свода биографий русских революционеров. Другие исследователи также выявляют и подчеркивают различные переклички советской литературы с мифологическими, фольклорными, религиозно- художественными предтечами.
Данный подход провоцирует взгляд на советскую литературу с помощью новой, расширенной, жанровой системы координат, позволяет говорить об актуализации в этой литературе архаических, древних жанров (их архетипов, канонов, некоторых структурных элементов), а также об их обновлении. Все это создает предпосылки для нахождения в советской литературе присущих ей, но прежде не изученных жанров и метажанров. Эта область историко-литературной исследовательской деятельности, на наш взгляд, является сегодня актуальной.
Таким образом, актуальность нашей работы связана с необходимостью выявления малоизученных метажанровых явлений в литературе 1920-1940-х годов. Особо приоритетным в этом плане представляется осмысление процессов генезиса, формирования, эволюции метажанров коммунистической агиографии и «европейской» сказки-аллегории, установления их роли и места в русской литературе и культуре 1920 – начала 1940-х годов.
Мы вполне осознаем, что предлагаемые нами термины – коммунистическая агиография и «европейская» сказка-аллегория – пока рабочие, условные, в науке не устоявшиеся. Однако употребляем их сознательно. Этот наш шаг имеет определенные литературоведческие прецеденты. Некогда подобными же условными, спорными терминами были, например, «комсомольская поэзия» или «лениниана» – данные номинации не отражали феноменологическую сущность историко-литературного объектов, однако прижились в науке, стали общеупотребительными. Возможно, что и наша условная терминология также постепенно войдет в широкое употребление. Хотя возможно и другое – дальнейшее фундаментальное осмысление интересующих нас явлений заставит изменить их названия.
Обозначая в качестве коммунистической агиографии определенное художественное явление советской литературы, мы следуем за рядом научных предшественников. В первую очередь – за К.Кларк, Н.Тумаркин и А.Глотовым. Кроме того, мы знаем статью Ю.Шатина, представляющую эстетику агиографического дискурса в классическом для советской литературы тексте – поэме В.В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Знаем также употребления этого термина в научных исследованиях. Отметим, что в словосочетании «коммунистическая агиография» слово «коммунистическая» выполняет у нас роль смысловых кавычек, так как мы отдаем себе отчет, что речь идет не о сознательном продолжении житийных христианских традиций в советской литературе, а о некоем двойнике агиографии.
Другая номинация – «европейская» сказка-аллегория – отражает основные структурно-смысловые составляющие анализируемого явления. Интересующий нас вариант сказки – это литературный аналог волшебной сказки, имеющий аллегорическое наполнение. По образному строю, колориту,художественному материалу – это европеизированная сказка (чтобы подчеркнуть это обстоятельство, мы называем ее «европейской»). В данном случае мы также опираемся на труды предшественников. В частности, на те работы, которые говорят об аллегоризации как о характерной тенденции в постреволюционной литературной сказке.
Методологическую основу нашей работы составляют историко- типологический, сопоставительный и культурологический подходы. Мы также учитываем существующие теории жанров, активно используем практики жанрового анализа.
Как известно, литературное произведение всегда представляет собой единство формы и содержания. В его основе находится определенный исторически сложившийся структурно-смысловой конструкт. Этот конструкт дает основание относить произведение к тем или иным устойчивым в литературе типологическим общностям. Нельзя не согласится с Ю.Тыняновым, утверждавшим, «что отдельного произведения в литературе не существует, что отдельное произведение входит в систему литературы, соотносится с нею по жанру, стилю…»
В науке о литературе существует множество определений жанра как такового. Так, формалисты 1920-х годов видят в жанре некоторую постоянную «систему соотнесенных между собой факторов», приемов, имеющих какую-либо определенную доминанту. П.Медведев (М.Бахтин под маской) пишет, что «жанр есть типическая форма целого произведения, целого высказывания». Или: «Жанр есть типическое целое художественного высказывания, притом существенное целое, целое завершенное и разрешенное». Советские литературоведы, последователи М.Бахтина (Г.Гачев, В.Кожинов) также видят жанр как «определенную целостную форму, устойчивый тип структуры и системы образных средств» и неизменно подчеркивают, что форма всегда сопрягается с неким миросозерцанием. Жанр понимается здесь как исторически устойчивое органическое единство конструктивных и миросозерцательных элементов.
Литературоведы 1980-х годов особо подчеркивают социальные и культурные истоки жанра. Так, А.Субботин рассматривает жанр как
«категорию общественного сознания, стереотип мышления, благодаря которому материальное образование становится носителем, хранителем и передатчиком идеального эстетического содержания»4. Е.Бурлина определяет жанр как «тип произведения, сложившийся в конкретной социокультурной среде, воплощающий в предметной форме определенные стороны духовной жизни общества и доводящий их до художника и реципиента».
Научные исследования взаимодействия культурных и жанрообразовательных доминант приводят к появлению в литературоведении понятия метажанра. Для Н.Лейдермана метажанр – это «некая принципиальная направленность содержательной формы <…>, свойственная целой группе жанров и опредмечивающая их семантическое родство». Метажанр, в представлении этого исследователя, – некий «ведущий жанр» (или, по Ю.Тынянову, за которым следует Н.Лейдерман, – «старший жанр»1), являющий структурный принцип построения мирообраза, который возникает в рамках литературного направления или течения и «становится ядром» бытующей жанровой системы. Присущий метажанру, или «ведущему жанру»,«принцип построения художественного мира распространяется на конструктивно близкие, а затем на все более отдаленные жанры, ориентируя их структуры на освоение действительности в соответствии с познавательно- оценочным принципом метода, господствующего в направлении»2. Например, метажанровым принципом в классицизме, пишет Н.Лейдерман, является «драматизация», которая распространилась с трагедии и комедии на ораторские жанры (оду, сатиру) дидактическую прозу; в романтизме – «поэмность». Е.Бурлина, вслед за Н.Лейдерманом, видит метажанр как «ведущий жанр» эпохи и определяет его как «сложившийся пространственно- временной тип завершения произведения, выражающий определенную конкретно-историческую концепцию». Е.Бурлина неизменно подчеркивает спаянность метажанра с культурой времени, его функцию воспроизводителя данной культуры, более доминантную, чем у простых жанров (поскольку метажанр, по мнению ученого, преосуществляется одновременно в разных сферах определенной культуры: в литературе, музыке, живописи и т.д.).
Несколько по-иному, чем Н.Лейдерман и Е.Бурлина, видит метажанр Р.Спивак. Исследовательница смотрит метаисторически и определяет метажанр как «структурно выраженный, нейтральный по отношению к литературному роду, устойчивый инвариант многих исторически конкретных способов художественного моделирования мира, объединенных общим предметом художественного изображения».
Мы солидаризируемся с Р.Спивак, но понимаем, что метажанр – это «устойчивый инвариант моделирования мира», локализованный в рамках какой-либо культуры, а конкретнее – ограниченной временными, географическими, мировоззренческими, художественными параметрами литературной системы. Метажанры располагаются поверх обычных жанровых общностей системы и включают в себя художественные произведения, не всегда состоящие в прямой диалогической связи, порой, разножанровые, но всегда примыкающие к одной наджанровой матрице. Структурно- семантическое ядро метажанровой матрицы всегда связано с культурными и эстетическими приоритетами той системы, в которой локализуется метажанр. Метажанр в таком случае отличается от жанра внеродовой направленностью, более долгой, интенсивной жизнью в рамках определенной культуры.
Метажанры, по нашему мнению, могут быть различной величины: от макрометажанров («ведущих жанров» целой эпохи) до микрометажанров (явлений небольших по количеству входящих в них единиц либо локализованных в не очень большой литературной системе (например, в жанровой системе конкретного автора)).
По своему внутреннему устройству метажанр, безусловно, близок к жанру. Как известно, в основе всякого жанра находится тот или иной жанровый архетип. М.Бахтин утверждает, что «жанр – это представитель творческой памяти в процессе литературного развития», «жанр живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало».
Проделанная работа позволяет утверждать, что жанровый и метажанровый репертуар русской литературы 1920-1940-х годов нельзя ограничивать лишь теми явлениями, которые уже основательно изучены и описаны. Здесь существуют жанры и метажанры, которые еще привлекли к себе должного исследовательского внимания. К ним относятся, например, коммунистическая агиография и «европейская» сказка-аллегория.
Метажанр коммунистической агиографии стал возможен вследствие генетической зависимости постреволюционной культуры и литературы от христианских культурных и литературных практик, вследствие религиозной формации сознания русского человека. Востребованность архетипа агиографии постреволюционной и советской культурой связана с общей нацеленностью эпохи на сакрализацию своего «героического» бытия и его выдающихся деятелей.
Житийный архетип задает типологическую общность ряду ключевых произведений советской литературы и определяет структурное своеобразие этой общности (для представления данной общности в работе нами выбраны поэма «Владимир Ильич Ленин» В.Маяковского, очерк «В.И.Ленин» М.Горького, роман «Как закалялась сталь» Н.Островского, «Педагогическая поэма» А.Макаренко, частично – героическая литература начала 1940-х годов). Анализ показал, что вне зависимости от авторских установок на продолжение или игнорирование традиций религиозной литературы эти тексты объединяют следующие моменты:
1) Идеальный, по представлениям эпохи, герой (непременно – существовавший или существующий в реальной жизни), отдающий все свои помыслы и, нередко, жизнь коммунистической идее, которая, по его мнению, обладает несомненным метафизическим могуществом (существенность чуда, чудесного в художественной картине мира).
2) Биографический принцип сюжетообразования и актуальность схемы поэтапного становления личности.
3) Одновременное соединение стратегий идеализации героя и документализации его биографии.
4) Этикетное отношение автора к герою (тактика панегирика, похвалы герою, сочетающаяся с тактикой самоуничижения), либо автобиографическая субъектно-объектная диспозиция.
5) Проповедальная интенциональность, и при условии автобиографизма текста – проповедальная и исповедальная.
6) Сакральность в рамках советской культуры: официальная канонизация текстов и утверждение их в статусе «учебников жизни», а также канонизация авторов произведений.
Эти моменты свидетельствуют о соотносимости ряда ключевых для советской культуры текстов с традиционной агиографией и автоагиографией, то есть заявляют о житийности данных текстов. Кроме того, житийность данных ведущих в советской литературе текстов говорит о большом культурном весе жития и его элементов, о широте этого явления в советскую эпоху (то есть мы имеем дело с метажанром-айсбергом, большая часть которого остается пока не извлеченной на свет).
Переход архаического агиографического архетипа в метажанровую структуру, как показывает анализ, сопровождается трансформацией первого. Она происходит, прежде всего, по линии мифологического и идеологического содержания жанра: христианские метафизические приоритеты и мифы заменяются коммунистическими. Это «смещает» (по Ю.Тынянову), оживляет (по М.Бахтину) жанр агиографии, превращая ее в агиографию коммунистическую.
При всей своей целостности (которую задает и определяет регенерированный житийный архетип и принадлежность к советской культуре) коммунистическая агиография – явление эволюционирующее. Эволюция данного метажанра связана с местом его активации в тот или иной момент историко-литературного процесса и корреляцией с соответствующей жанровой либо метажанровой системой. Генезис художественной разновидности коммунистической агиографии спаян с генезисом художественной ленинианы: два основополагающих для ленинианы текста – поэма В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин» и очерк М.Горького «В.И.Ленин» – являют нам «ленинское» ядро коммунистической агиографии. Следующая зона активации коммунистической агиографии – советский роман-воспитания 1930-х годов («Как закалялась сталь» Н.Островского и «Педагогическая поэма» А.Макаренко). Его автобиографическая основа придает коммунистической агиографии автожитийную доминанту. Автодоминанта, работающая на создание сакрального статуса данных произведений, усиливает и «сакральный вес» метажанра коммунистической агиографии.
«Автоагиография» 1930-х годов является своеобразной кульминацией житийности в советской художественной литературе: в 1940-е годы, сместившись в сферу советской героической литературы и получив вид мартирографии, коммунистическая агиография теряет свои архетипические агиографические структуры. После 1940-х годов в связи со сменой советской героецентричной культурной парадигмы на иную, негероецентричную, коммунистическая агиография постепенно смещается на периферию литературного процесса.
Предпосылки появления другого рассмотренного в работе метажанра русской литературы 1920 – начала 1940-х годов – «европейской» сказки- аллегории – можно разделить на две группы:
* «Внутриэстетические», то есть – развитие литературной сказки как таковой: метажанр появился вследствие смычки «европейской» и аллегорической разновидностей сказки.
* «Внешнеэстетические»: востребованность архетипа сказки в постреволюционное время, романтические настроения эпохи и общая политизация литературы.
Тексты, объединяемые метажанром «европейской» сказки-аллегории («Крысолов» М.Цветаевой, «Три толстяка» Ю.Олеши, «Город Мастеров» Т.Габбе, «Дракон» Е.Шварца), сближаются по следующим основаниям:
1) Активация архетипа волшебной сказки, опосредованного через западноевропейскую литературу, сказку, точнее – его основополагающих элементов (борьба добра и зла, необычные протагонист и антагонист, наличие чудес и др.).
2) Ориентация на «чужой» текст, как правило, западноевропейский и сказочный. Мы имеем дело с глобальными интертекстемами, явлениями культурно полисемичными, строящимися за счет микширования узнаваемых мифологических, сказочных и литературных сюжетов, мотивов, образов, символов, ходов и кодов, стереотипов и клише.
3) Хронотоп европейского, преимущественно средневекового города. Город является не просто декорацией, топосом, где разворачиваются определенные события и завязываются основные нарративные узлы, но и центральной аллегориообразующей структурой: здесь происходит актуализация модели «город/государство».
4) Смычка с обобщенным образом современности. Здесь коннотативно воссоздаются исторические черты текущей современности. Данный иносказательный ресурс программирует появление элементов аллегории.
5) Сопоставление обобщенного образа современности с образом Средневековья (в ряде случаев – также и с образом эпохи Французской революции). Это придает историософскую универсальность аллегории (все сказки оказываются носителями одной и той же «морали» – антидеспотической).
6) Привлечение потенциала различных средневековых жанров, черты политической сатиры, элементы площадной (драматический ресурс), смеховой культуры (установка на «зрелищность», прием гротеска).
«Европейская» сказка-аллегория 1920 – начала 1940-х – явление, хоть и тяготеющее к структурной целостности, но эволюционирующее во времени. Две метажанровых «вспышки» – в первой половине 1920-х и в начале 1940-х годов – дают два эволюционных этапа: сказка-аллегория 1920-х годов выходит на стык с образом революционной действительности и является носителем революционного миросозерцания (революционный романтизм в случае «Трех толстяков» Ю.Олеши и прагерманский идеализм в случае «Крысолова» М.Цветаевой); сказка-аллегория начала 1940-х выходит на стык с иным образом современности – она воспринимается в качестве антитоталитарной сказки.
«Европейская» сказка-аллегория годов в рамках такого «многожанрового вида литературы», «построенного на художественном синтезе более сложного порядка, чем жанровый» (Л.Овчинникова), как литературная сказка вообще, – лишь одно из явлений 1920 – начала 1940, тяготеющих к типологической целостности и дающих «устойчивый инвариант многих исторически конкретных способов художественного моделирования мира» (Р.Спивак). В данном случае мы, по всей видимости, имеем дело с микрометажанром.
Тем не менее, «европейская» сказка-аллегория – явление культурно значимое. Об этом свидетельствует ее положение эстетического «двойника» по отношению к коммунистической агиографии. Эти метажанры, будучи интенционально разнонаправленными, культурно и структурно близки. Они имеют общие составляющие.
Архаическая составляющая: мифологическая первооснова: актуальность оппозиций добро/зло, свои/чужие; сюжет борьбы с хтонической стихией и ее укрощения; инициационные мотивы; большой удельный вес чудесного, фантастического.
Средневековая составляющая: востребованность средневековых жанрообразовательных и текстообразовательных моделей.
Современная составляющая: осмысление исторической современности, выход на смычку с жанрами современной литературы.
При этом коммунистическая агиография и «европейская» сказка- аллегория – явления эстетически полярные. Так, если эстетическим истоком коммунистической агиографии является советская риторика, то
«европейской» сказки-аллегории – европейская сказка, шире – европейская литература и культура. Эстетическая домината первого метажанра – сакрально-культовая (здесь востребован архетип жития, риторика проповеди, исповеди), второго – народнопоэтическая (востребован архетип сказки, наработки европейской средневековой народной культуры (легенды, мистерии, сатиры, гротеска и т.д.)). Наконец, если в рамках первого метажанра происходит мифологизация современной действительности, в рамках второго реальность осмысляется аллегорически.
Некая эстетическая близость и одновременно отдаленность метажанров определяет их противоположную культурную позицию по отношению друг другу в рамках единого литературного поля. Если коммунистическая агиография расположилась наиболее близко к культурному центру эпохи, то «европейская» сказка-аллегория – на крайней точке центробежной оси советской культуры. Эти метажанры, на наш взгляд, являются культурными «антиподами».
Метажанр коммунистической агиографии стал возможен вследствие генетической зависимости постреволюционной культуры и литературы от христианских культурных и литературных практик, вследствие религиозной формации сознания русского человека. Востребованность архетипа агиографии постреволюционной и советской культурой связана с общей нацеленностью эпохи на сакрализацию своего «героического» бытия и его выдающихся деятелей.
Житийный архетип задает типологическую общность ряду ключевых произведений советской литературы и определяет структурное своеобразие этой общности (для представления данной общности в работе нами выбраны поэма «Владимир Ильич Ленин» В.Маяковского, очерк «В.И.Ленин» М.Горького, роман «Как закалялась сталь» Н.Островского, «Педагогическая поэма» А.Макаренко, частично – героическая литература начала 1940-х годов). Анализ показал, что вне зависимости от авторских установок на продолжение или игнорирование традиций религиозной литературы эти тексты объединяют следующие моменты:
1) Идеальный, по представлениям эпохи, герой (непременно – существовавший или существующий в реальной жизни), отдающий все свои помыслы и, нередко, жизнь коммунистической идее, которая, по его мнению, обладает несомненным метафизическим могуществом (существенность чуда, чудесного в художественной картине мира).
2) Биографический принцип сюжетообразования и актуальность схемы поэтапного становления личности.
3) Одновременное соединение стратегий идеализации героя и документализации его биографии.
4) Этикетное отношение автора к герою (тактика панегирика, похвалы герою, сочетающаяся с тактикой самоуничижения), либо автобиографическая субъектно-объектная диспозиция.
5) Проповедальная интенциональность, и при условии автобиографизма текста – проповедальная и исповедальная.
6) Сакральность в рамках советской культуры: официальная канонизация текстов и утверждение их в статусе «учебников жизни», а также канонизация авторов произведений.
Эти моменты свидетельствуют о соотносимости ряда ключевых для советской культуры текстов с традиционной агиографией и автоагиографией, то есть заявляют о житийности данных текстов. Кроме того, житийность данных ведущих в советской литературе текстов говорит о большом культурном весе жития и его элементов, о широте этого явления в советскую эпоху (то есть мы имеем дело с метажанром-айсбергом, большая часть которого остается пока не извлеченной на свет).
Переход архаического агиографического архетипа в метажанровую структуру, как показывает анализ, сопровождается трансформацией первого. Она происходит, прежде всего, по линии мифологического и идеологического содержания жанра: христианские метафизические приоритеты и мифы заменяются коммунистическими. Это «смещает» (по Ю.Тынянову), оживляет (по М.Бахтину) жанр агиографии, превращая ее в агиографию коммунистическую.
При всей своей целостности (которую задает и определяет регенерированный житийный архетип и принадлежность к советской культуре) коммунистическая агиография – явление эволюционирующее. Эволюция данного метажанра связана с местом его активации в тот или иной момент историко-литературного процесса и корреляцией с соответствующей жанровой либо метажанровой системой. Генезис художественной разновидности коммунистической агиографии спаян с генезисом художественной ленинианы: два основополагающих для ленинианы текста – поэма В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин» и очерк М.Горького «В.И.Ленин» – являют нам «ленинское» ядро коммунистической агиографии. Следующая зона активации коммунистической агиографии – советский роман-воспитания 1930-х годов («Как закалялась сталь» Н.Островского и «Педагогическая поэма» А.Макаренко). Его автобиографическая основа придает коммунистической агиографии автожитийную доминанту. Автодоминанта, работающая на создание сакрального статуса данных произведений, усиливает и «сакральный вес» метажанра коммунистической агиографии.
«Автоагиография» 1930-х годов является своеобразной кульминацией житийности в советской художественной литературе: в 1940-е годы, сместившись в сферу советской героической литературы и получив вид мартирографии, коммунистическая агиография теряет свои архетипические агиографические структуры. После 1940-х годов в связи со сменой советской героецентричной культурной парадигмы на иную, негероецентричную, коммунистическая агиография постепенно смещается на периферию литературного процесса.
Предпосылки появления другого рассмотренного в работе метажанра русской литературы 1920 – начала 1940-х годов – «европейской» сказки- аллегории – можно разделить на две группы:
* «Внутриэстетические», то есть – развитие литературной сказки как таковой: метажанр появился вследствие смычки «европейской» и аллегорической разновидностей сказки.
* «Внешнеэстетические»: востребованность архетипа сказки в постреволюционное время, романтические настроения эпохи и общая политизация литературы.
Тексты, объединяемые метажанром «европейской» сказки-аллегории («Крысолов» М.Цветаевой, «Три толстяка» Ю.Олеши, «Город Мастеров» Т.Габбе, «Дракон» Е.Шварца), сближаются по следующим основаниям:
1) Активация архетипа волшебной сказки, опосредованного через западноевропейскую литературу, сказку, точнее – его основополагающих элементов (борьба добра и зла, необычные протагонист и антагонист, наличие чудес и др.).
2) Ориентация на «чужой» текст, как правило, западноевропейский и сказочный. Мы имеем дело с глобальными интертекстемами, явлениями культурно полисемичными, строящимися за счет микширования узнаваемых мифологических, сказочных и литературных сюжетов, мотивов, образов, символов, ходов и кодов, стереотипов и клише.
3) Хронотоп европейского, преимущественно средневекового города. Город является не просто декорацией, топосом, где разворачиваются определенные события и завязываются основные нарративные узлы, но и центральной аллегориообразующей структурой: здесь происходит актуализация модели «город/государство».
4) Смычка с обобщенным образом современности. Здесь коннотативно воссоздаются исторические черты текущей современности. Данный иносказательный ресурс программирует появление элементов аллегории.
5) Сопоставление обобщенного образа современности с образом Средневековья (в ряде случаев – также и с образом эпохи Французской революции). Это придает историософскую универсальность аллегории (все сказки оказываются носителями одной и той же «морали» – антидеспотической).
6) Привлечение потенциала различных средневековых жанров, черты политической сатиры, элементы площадной (драматический ресурс), смеховой культуры (установка на «зрелищность», прием гротеска).
«Европейская» сказка-аллегория 1920 – начала 1940-х – явление, хоть и тяготеющее к структурной целостности, но эволюционирующее во времени. Две метажанровых «вспышки» – в первой половине 1920-х и в начале 1940-х годов – дают два эволюционных этапа: сказка-аллегория 1920-х годов выходит на стык с образом революционной действительности и является носителем революционного миросозерцания (революционный романтизм в случае «Трех толстяков» Ю.Олеши и прагерманский идеализм в случае «Крысолова» М.Цветаевой); сказка-аллегория начала 1940-х выходит на стык с иным образом современности – она воспринимается в качестве антитоталитарной сказки.
«Европейская» сказка-аллегория годов в рамках такого «многожанрового вида литературы», «построенного на художественном синтезе более сложного порядка, чем жанровый» (Л.Овчинникова), как литературная сказка вообще, – лишь одно из явлений 1920 – начала 1940, тяготеющих к типологической целостности и дающих «устойчивый инвариант многих исторически конкретных способов художественного моделирования мира» (Р.Спивак). В данном случае мы, по всей видимости, имеем дело с микрометажанром.
Тем не менее, «европейская» сказка-аллегория – явление культурно значимое. Об этом свидетельствует ее положение эстетического «двойника» по отношению к коммунистической агиографии. Эти метажанры, будучи интенционально разнонаправленными, культурно и структурно близки. Они имеют общие составляющие.
Архаическая составляющая: мифологическая первооснова: актуальность оппозиций добро/зло, свои/чужие; сюжет борьбы с хтонической стихией и ее укрощения; инициационные мотивы; большой удельный вес чудесного, фантастического.
Средневековая составляющая: востребованность средневековых жанрообразовательных и текстообразовательных моделей.
Современная составляющая: осмысление исторической современности, выход на смычку с жанрами современной литературы.
При этом коммунистическая агиография и «европейская» сказка- аллегория – явления эстетически полярные. Так, если эстетическим истоком коммунистической агиографии является советская риторика, то
«европейской» сказки-аллегории – европейская сказка, шире – европейская литература и культура. Эстетическая домината первого метажанра – сакрально-культовая (здесь востребован архетип жития, риторика проповеди, исповеди), второго – народнопоэтическая (востребован архетип сказки, наработки европейской средневековой народной культуры (легенды, мистерии, сатиры, гротеска и т.д.)). Наконец, если в рамках первого метажанра происходит мифологизация современной действительности, в рамках второго реальность осмысляется аллегорически.
Некая эстетическая близость и одновременно отдаленность метажанров определяет их противоположную культурную позицию по отношению друг другу в рамках единого литературного поля. Если коммунистическая агиография расположилась наиболее близко к культурному центру эпохи, то «европейская» сказка-аллегория – на крайней точке центробежной оси советской культуры. Эти метажанры, на наш взгляд, являются культурными «антиподами».
Подобные работы
- МЕТАЖАНРЫ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1920 – НАЧАЛА 1940-Х ГОДОВ (КОММУНИСТИЧЕСКАЯ АГИОГРАФИЯ И «ЕВРОПЕЙСКАЯ» СКАЗКА-АЛЛЕГОРИЯ)
Диссертации (РГБ), литература. Язык работы: Русский. Цена: 4335 р. Год сдачи: 2005 - Метажанры в русской литературе 1920 - начала 1940-х годов (коммунистическая агиография и «европейская» сказка-аллегория)
Авторефераты (РГБ), литература. Язык работы: Русский. Цена: 250 р. Год сдачи: 2005



