
Тип работы:	Предмет:	Язык работы:

МЕТАЖАНРЫ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1920 – НАЧАЛА 1940-Х ГОДОВ (КОММУНИСТИЧЕСКАЯ АГИОГРАФИЯ И «ЕВРОПЕЙСКАЯ» СКАЗКА-АЛЛЕГОРИЯ)

Работа №	103312
Тип работы	Диссертации (РГБ)
Предмет	литература
Объем работы	218
Год сдачи	2005
Стоимость	4335 руб.
ПУБЛИКУЕТСЯ ВПЕРВЫЕ
Просмотрено	115

Не подходит работа?

Узнай цену на написание

Содержание

Введение 3
Часть 1. Коммунистическая агиография как метажанр литературы
1920 – начала 1940-х годов 26
Глава 1. Литература о В.И. Ленине 1920 – начала 1930-х годов: возрождение житийного канона 32
§ 1. Поэма В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин» –
канонический текст ленинской агиографии 35
§ 2. Рождение «житийного» портрета:
очерк «В.И.Ленин» М.Горького 51
Глава 2. «Автожития» 1930-х годов 66
§ 1. Роман Н.Островского «Как закалялась сталь»
как коммунистическое автожитие 68
§ 2. Автожитийные тенденции в «Педагогической поэме» А.Макаренко 86
Часть 2. Метажанр «европейской» сказки-аллегории в литературе
1920 – начала 1940-х годов 105
Глава 1. Генезис «европейской» сказки-аллегории в литературе
1920-х годов 109
§ 1. Поэма-сказка М.Цветаевой «Крысолов»:
контексты иносказательности 111
§ 2. Историософская аллегория в романе-сказке
Ю.Олеши «Три толстяка»… 134
Глава 2. «Европейская» сказка-аллегория начала 1940-х годов 151
§ 1. Внутрижанровая полифония и подтекст в сказке
Т.Габбе «Город Мастеров»… 153
§ 2. Антидеспотическая сказка Е.Шварца «Дракон»… 168
Заключение 190
Список литературы 196

Введение

Литература 1920-1940-х годов достаточно хорошо изучена. Многие ее явления широко обнародованы, точно названы и описаны. И тем не менее, как показывает развитие современной литературоведческой мысли, данная эпоха и по сей день является обширным полем для исследовательской деятельности.
Анализ существующих работ предшественников, посвященных литературе 1920-1940-х годов, позволяет выделить несколько доминирующих направлений в ее изучении. Во-первых, мы не можем обойти стороной целый массив идеологизированных и идеологизирующих работ об историко- литературном процессе данной эпохи, его эстетических особенностях и художественных предпочтениях1, а также ряд достаточно неангажированных работ о жизни литературных идей 1920-1930-х годов и дискуссиях вокруг них2. Для нас важно, что в данных работах освещаются особенности мышления эпохи, обозначаются ее самоидентификационные ориентиры, передаются идеологемы времени, раскрываются их «судьбы». Во-вторых, существует множество исследований, посвященных частным художественным системам и индивидуумам, принявшим непосредственное участие в творческом процессе 1920-1940-х годов. Эти исследования, становятся незаменимым подспорьем во время наших обращений к конкретным художественным мирам и текстам. В-третьих, одним из доминирующих направлений в изучении литературы 1920-1940-х годов – как впрочем, и всякой литературы – является исследование жизни жанров, приемов, средств выражения, дискурсов эпохи.Выбор предмета исследования – метажанров коммунистической агиографии и «европейской» сказки-аллегории – обусловлен той историко- культурной и культурологической концепцией, которая определяет наш взгляд на культуру и на литературный процесс 1920 – начала 1940-х годов. Историософская суть этой концепции сводится к утверждению подобности авторитарных культур христианства и коммунизма и их эстетических доктрин. Культура 1920 – начала 1940-х годов рассматривается нами как культура, имеющая четкий центр (в основе которого находится социальное, политическое, экономическое учение теоретиков коммунизма и правящей партии и соответствующая эстетическая доктрина) и развивающаяся за счет сосуществования двух тенденций: центростремительной и центробежной.
Опираясь на идеи П.Бурдье, можно сказать, что данная культура и ее литература – единое поле взаимодействующих друг с другом сил, «сеть объективных отношений (доминаци или подчинения, взаимодополнительности или антагонизма и т.д.) между позициями». По П. Бурдье, «Каждую позицию определяет ее объективное отношение к другим позициям». Причем, «позиции могут соответствовать определенному жанру»2. Две тенденции данной культуры – центростремительная и центробежная – дают две литературных позиции, которые мы условно назовем позицией «высокой» партийной литературы и литературы непартийной, «низкой».
«Высокая» литература возрождает религиозные типы миромоделирования, «низкая» работает на стыке с народнопоэтической, смеховой, площадной традицией3. Два выбранных нами метажанра – это противоположные позиции единого поля литературы 1920 – начала 1940-х годов.
В центре нашего внимания оказывается преимущественно советская культура 1920 – начала 1940-х годов. Данная культура, как отмечают исследователи, имела две парадигмы – революционную (1917–1920-е гг.) и тоталитарную (1930-40-е гг.)1. Важно, что в 1920 – 1930-е годы в связи со сменой данных парадигм происходят существенные изменения в сфере литературы. Они связанны, главным образом, с усилением контроля партии в области художественного творчества и зарождением, становлением, формированием соцреалистического канона. В результате этих процессов литература конца 1930 – начала 1940-х годов, несмотря на ее генетическую зависимость от литературы 1920-х, оказывается иной эстетически и художественно2. «Культурная широта» объекта нашего исследования дает нам
1) После революции и вплоть до 1930-х годов возрастает степень ангажированности художественной литературы. Если в 1920-е годы еще могли появиться такие свободно затрагивающие болевые вопросы социальности произведения, как «Щепка» В.Зазубрина, рассказы М.Зощенко, «Вор» Л.Леонова, «Луна с правой стороны» С.Малашкина, «Зависть» Ю.Олеши, «Повесть непогашенной луны» Б.Пильняка, «Без черемухи» и другие произведения П.Романова, «Шоколад» А.Тарасова-Родионова, то с 1927 года литература все более ориентируется на «социальный заказ» – то есть заказ власти. В 1930-е годы его форма и содержание становятся четко очерченными: «реализм», «народность», «монументальность», – и едиными для каждой творческой единицы советской литературы. Неангажированные произведения не допускаются до печати (вспомним судьбу произведений А. Ахматовой, М. Булгакова, С. Кржижановского, О. Мандельштама, А. Платонова и др.).
2) Само художественное творчество превращается в дело государственной важности. Уже в 1925 году с выходом в свет резолюции ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» советское государство берет на себя функцию контроля над современным литературным процессом и утверждает новый государственно значимый статус литературы (О политике партии в области художественной литературы (резолюция ЦК РКП (б) от 18 июня 1925 г.) // Опыт неосознанного поражения: Модели революционной культуры 20-х годов: Хрестоматия / Сост. Г.А.Белая. М., 2001. С. 169). Создание ССП и Первый съезд писателей 1934 года становятся существенными внутриполитическими событиями (о том свидетельствует более чем широкое освещение съезда в центральной прессе – наряду с «делом челюскинцев»). Советский писатель приравнивается по социальному статусу к советскому служащему.
3) В рамках литературного процесса 1930-х годов начинает господствовать соцреалистический канон, предопределяющий тематику, морфологию, жанровые, конструктивные и другие особенности новой литературы. Происходит формирование возможность отследить эволюцию выбранных нами метажанров (которые также, пройдя рубеж 1920 – 1930-х годов, не могли не измениться).
Литературоведческий подход, провоцирующий взгляд на ряд соцреалистических текстов как на коммунистическую агиографию, сам по себе не нов. В своей основе он базируется на утверждении общности христианской и коммунистической мифоидеологии и практики жизнестроения: Н.Бердяев, С.Булгаков, Г.Федотов и другие мыслители не раз вскрывали христианские истоки коммунизма и объявляли его прямым наследником религиозных традиций на русской почве1. Исследователями отмечались такие общие черты христианства и коммунизма, как стремление к тотальному объяснению и регламентации всех сторон бытия, эвдемонизм, интернационализм, сакрализация основополагающих мифологем учения и наиболее выдающихся его адептов, ритуализация общественной жизни. Подмечались также общие для христианства и коммунизма мифологемы: Отца, Учителя, Врага. Проводились убедительные параллели между жизнестроительными практиками христианства и коммунизма. Н.Бердяев утверждал: «Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию. И эта религиозная формация сохранилась и до нашего времени, до русских нигилистов и коммунистов». Философ писал: «Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, к этому миру». Коммунизм в силу наличия «религиозных» факторов объявлялся «атеистической религией».
Социокультурная практика большевиков также была зависима от религиозной практики. Так, начиная с 1918 года, в общественном сознании и риторике эпохи появляется и ширится тенденция сакрализации выдающихся деятелей революции и, в первую очередь, – В.И.Ленина. Как пишет Н.Тумаркин, «Покушение 1918 г. невольно заставило видеть в Ленине страстотерпца – наподобие святых великомученников Бориса и Глеба (XI век) и князя Андрея Боголюбского (ХII век)»4. Деятели революции в сознании масс становятся своего рода коммунистическими святыми. Недаром, например А.Богданов, теоретик утопического социализма и Пролеткульта, с настороженностью глядя в будущее становящегося строя, писал «о грозящих явлениях новых «богов» и нового массового им поклонения»5. Тоталитарная эпоха 1930-х годов, пришедшая на смену революционной эпохе 1920-х, стала эрой торжества новой религии, эрой коммунистического Средневековья: с его многочисленными «мифами и ритуалами, канонами, «пантеоном богов», культурных героев, демонологией»6, культами «святых», строгой социальной иерархией, наконец, инквизицией.
Искусство, безусловно, следовало за общей социополитической заданностью культуры. Так, несмотря на повсеместно провозглашаемый атеизм, революционное искусство 1920-х годов было зависимо от предшествующих христианских традиций. «Революция стерла и смыла индивидуальную татуировку, вскрыв традиционное, родовое, воспринятое с молоком кормилицы и не разложенное критической мыслью по причине ее слабости и малодушия. В стихах почти безотлучно водворяется Христос. Самой ходкой тканью поэзии – в век машинизированной текстильной индустрии – становится богородицын плат», – писал Л.Троцкий в книге «Литература и революция». «Иконописцы вмазывают под шлем Егория- победоносца лицо красноармейца или пишут под бабами в сарафанах вместо «молодиц» «комсомолок»», – приоткрывал некоторые особенности художественного мастерства 1920-х годов С.Третьяков.
С 1930-х годов появляется иная тенденция «религиозности» в советском искусстве: генетическая зависимость от христианских традиций переходит в типологическое сходство: происходит рождение и застывание канона. К.Кларк отмечает, что в сталинской культуре сосуществуют две реальности: обычная и экстраординарная. При этом «обычная действительность представляла ценность только в том случае, если несла на себе отблеск действительности высшей»3. Этот принцип «наложения» одной действительности на другую оказывается родственным средневековому символизму.
Развивая мысль о подобности соцреалистического канона христианскому, исследователи связуют феномен безликости или «отсутствия» соцреалистического автора с феноменом средневековой авторской анонимности4, подмечают, что позитивные герои соцреалистического искусства, в сущности, – герои архетипические, близкие по своим качественным характеристикам (непоколебимой убежденности в метафизическом могуществе своей веры, догматизму, аскетизму, способности нести любые страдания и жертвы) героям традиционной агиографии. Кроме этого, явление канонизации того или иного произведения в советской культуре (официального признания, одобрения, утверждения его в статусе «учебника жизни») также относится к религиозным элементам сталинской культуры.
Исходя из этих факторов, исследователи, в частности А.Гангнус, полагают, что соцреализм – «не эстетика и не творческий метод; это в конечном счете замаскированная религия», это форма «субъективного идеализма, мистической религиозности»1. А.Генис, К.Кларк, Н.Тумаркин говорят о соотносимости дидактического соцреалистического канона с каноном агиографическим2.
Однако коммунистическая агиография – явление до сих пор неизученное. Сам состав данного метажанра, безусловно, требует оговорки. Коммунистическая агиография, в нашем понимании, – метажанр, возрождающий архетип христианской агиографии, но трансформирующий его мировоззренческое ядро (агиография, приобретшая коммунистическую «идеологическую» составляющую). В состав коммунистической агиографии входит ряд канонических для советской литературы текстов, напоминающих по своему морфологическому, дискурсивному устройству и культурному функционированию устройство и функционирование текстов христианской агиографии.
В нашей работе не было цели рассмотреть явление коммунистической агиографии полностью – явление, судя по всему, чрезвычайно широкое, располагающееся не только в области художественной литературы, но и далеко за ее пределами. Мы строим исследование на материале наиболее канонизированных произведений советской литературы 1920 – начала 1940-х годов, являющихся также наиболее показательными, на наш взгляд, образцами коммунистической агиографии и при этом дающих понятие об эволюции всего метажанра.
Другой метажанр, который рассматривается в нашей работе, – «европейская» сказка-аллегория – стал выразителем центробежной тенденции культуры 1920 – начала 1940-х годов. Он оживил народнопоэтические практики противостояния авторитарной доктрине – практики волшебной сказки с ее непреложным «идеалом свободы».
Необходимо отметить, что сказка была не столь чужда советской культуре: постреволюционная и соцреалистическая культура как «симбиоз религии и мифологии» оказалась носителем архетипических моментов, характерных не только для агиографии, но и для мифа, и для сказки: она имела своих культурных героев, демонологию, разрабатывала свой вариант конфликта добра и зла (положительные герои неизменно бились с полчищами врагов), поддерживала веру в возможность творить чудеса (человеческими усилиями) и была убеждена в том, что в скором времени наступит «светлое будущее», коммунистический рай. Сказка в силу ее потенциального утопизма была созвучна настроениям эпохи. Элементы сказочного канона прочно вошли в канон соцреалистический 2.
С другой стороны, сказка как самостоятельный литературный жанр уже в постреволюционной культуре «берется под подозрение»3. Борьба добра и зла, центральный структурно-семантический элемент сказки, в традиционном (не коммунистическом) ее осмыслении оценивается как «старенькая философская проблема идеалистического порядка»1, то есть как чуждая новой коммунистической культуре идеологема. Литературной сказке в советском ее изводе приходится качественно изменяться в соответствии с требованиями времени и культуры: редуцировать прежнюю «идеалистическую» проблематику, заменять ее развлекательностью или новой коммунистической дидактичностью, либо искать стратегии культурной мимикрии, которые позволили бы сохранить прежнее философское ядро: так, сказка перемещается в пространство исключительно детской литературы, «революционизируется» или, в нашем случае, уходит от злободневности за счет диалога с европейской литературной сказкой (что дает целый блок квазиевропейских сказок в советской литературе), а иногда – все вместе.
При этом «сотрудничество» советской сказки с западноевропейской оказывается процессом «опасным» для первой, поскольку дает ей некую дистанцированность от современной эпохи, что, в свою очередь, провоцирует критический взгляд на современность, а также выводит подобную сказку как культурный феномен за пределы только советской литературы (ставит ее в ряд со сказками западноевропейскими или русскими несоветскими). В этом расположении также, безусловно, есть момент противостояния центростремительной тенденции соцреалистической культуры, в рамках которой, напомним, с 1930-х годов укреплялось национальное в пику космополитизму. Кроме того, пристальный взгляд на современность в ориентированной на западноевропейскую сказке становится предпосылкой для появления в рамках этого жанра антидеспотической аллегории, что также противопоставляет данный метажанр авторитарным литературным практикам.
Наша работа состоит из двух частей, каждая из которых посвящена изучению конкретного метажанра. В первой части мы рассматриваем коммунистическую агиографию: освещаем архетип и историю жизни традиционной агиографии, устанавливаем культурные и эстетические предпосылки появления ее коммунистической разновидности в постреволюционной литературе, исследуем непосредственный генезис коммунистической агиографии в литературе о В.И.Ленине 1920 – начала 1930- х годов и обновление метажанра в автобиографической литературе 1930-х, а также намечаем перспективы его развития в советской литературе 1940-х годов и далее. Вторая часть посвящена рассмотрению метажанра
«европейской» сказки-аллегории: освещению основных элементов архетипа волшебной сказки и некоторых, важных для нашей работы, сторон жизни литературной сказки, установлению предпосылок появления «европейской» сказки-аллегории в постреволюционной литературе, исследованию генезиса и эволюции данного метажанра в литературе 1920 – начала 1940-х годов. В заключении мы подводим итог нашим наблюдениям за каждым метажанром и очерчиваем целостную картину их сосуществования в рамках одной литературы, единой культуры.

Возникли сложности?

Нужна помощь преподавателя?

Помощь студентам в написании работ!

ДИПЛОМНЫЕ МАГИСТЕРСКИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Курсовые Статьи Диплом Рязань

Заключение

Проделанная работа позволяет утверждать, что жанровый и метажанровый репертуар русской литературы 1920-1940-х годов нельзя ограничивать лишь теми явлениями, которые уже основательно изучены и описаны. Здесь существуют жанры и метажанры, которые еще привлекли к себе должного исследовательского внимания. К ним относятся, например, коммунистическая агиография и «европейская» сказка-аллегория.
Метажанр коммунистической агиографии стал возможен вследствие генетической зависимости постреволюционной культуры и литературы от христианских культурных и литературных практик, вследствие религиозной формации сознания русского человека. Востребованность архетипа агиографии постреволюционной и советской культурой связана с общей нацеленностью эпохи на сакрализацию своего «героического» бытия и его выдающихся деятелей.
Житийный архетип задает типологическую общность ряду ключевых произведений советской литературы и определяет структурное своеобразие этой общности (для представления данной общности в работе нами выбраны поэма «Владимир Ильич Ленин» В.Маяковского, очерк «В.И.Ленин» М.Горького, роман «Как закалялась сталь» Н.Островского, «Педагогическая поэма» А.Макаренко, частично – героическая литература начала 1940-х годов). Анализ показал, что вне зависимости от авторских установок на продолжение или игнорирование традиций религиозной литературы эти тексты объединяют следующие моменты:
1) Идеальный, по представлениям эпохи, герой (непременно – существовавший или существующий в реальной жизни), отдающий все свои помыслы и, нередко, жизнь коммунистической идее, которая, по его мнению, обладает несомненным метафизическим могуществом (существенность чуда, чудесного в художественной картине мира).
2) Биографический принцип сюжетообразования и актуальность схемы поэтапного становления личности.
3) Одновременное соединение стратегий идеализации героя и документализации его биографии.
4) Этикетное отношение автора к герою (тактика панегирика, похвалы герою, сочетающаяся с тактикой самоуничижения), либо автобиографическая субъектно-объектная диспозиция.
5) Проповедальная интенциональность, и при условии автобиографизма текста – проповедальная и исповедальная.
6) Сакральность в рамках советской культуры: официальная канонизация текстов и утверждение их в статусе «учебников жизни», а также канонизация авторов произведений.
Эти моменты свидетельствуют о соотносимости ряда ключевых для советской культуры текстов с традиционной агиографией и автоагиографией, то есть заявляют о житийности данных текстов. Кроме того, житийность данных ведущих в советской литературе текстов говорит о большом культурном весе жития и его элементов, о широте этого явления в советскую эпоху (то есть мы имеем дело с метажанром-айсбергом, большая часть которого остается пока не извлеченной на свет).
Переход архаического агиографического архетипа в метажанровую структуру, как показывает анализ, сопровождается трансформацией первого. Она происходит, прежде всего, по линии мифологического и идеологического содержания жанра: христианские метафизические приоритеты и мифы заменяются коммунистическими. Это «смещает» (по Ю.Тынянову), оживляет (по М.Бахтину) жанр агиографии, превращая ее в агиографию коммунистическую.
При всей своей целостности (которую задает и определяет регенерированный житийный архетип и принадлежность к советской культуре) коммунистическая агиография – явление эволюционирующее. Эволюция данного метажанра связана с местом его активации в тот или иной момент историко-литературного процесса и корреляцией с соответствующей жанровой либо метажанровой системой. Генезис художественной разновидности коммунистической агиографии спаян с генезисом художественной ленинианы: два основополагающих для ленинианы текста – поэма В.Маяковского «Владимир Ильич Ленин» и очерк М.Горького «В.И.Ленин» – являют нам «ленинское» ядро коммунистической агиографии. Следующая зона активации коммунистической агиографии – советский роман-воспитания 1930-х годов («Как закалялась сталь» Н.Островского и «Педагогическая поэма» А.Макаренко). Его автобиографическая основа придает коммунистической агиографии автожитийную доминанту. Автодоминанта, работающая на создание сакрального статуса данных произведений усиливает и «сакральный вес» метажанра коммунистической агиографии.
«Автоагиография» 1930-х годов является своеобразной кульминацией житийности в советской художественной литературе: в 1940-е годы, сместившись в сферу советской героической литературы и получив вид мартирографии, коммунистическая агиография теряет свои архетипические агиографические структуры. После 1940-х годов в связи со сменой советской героецентричной культурной парадигмы на иную, негероецентричную, коммунистическая агиография постепенно смещается на периферию литературного процесса.
Предпосылки появления другого рассмотренного в работе метажанра русской литературы 1920 – начала 1940-х годов – «европейской» сказки- аллегории – можно разделить на две группы:
* «Внутриэстетические», то есть – развитие литературной сказки как таковой: метажанр появился вследствие смычки «европейской» и аллегорической разновидностей сказки.
* «Внешнеэстетические»: востребованность архетипа сказки в постреволюционное время, романтические настроения эпохи и общая политизация литературы.
Тексты, объединяемые метажанром «европейской» сказки-аллегории («Крысолов» М.Цветаевой, «Три толстяка» Ю.Олеши, «Город Мастеров» Т.Габбе, «Дракон» Е.Шварца), сближаются по следующим основаниям:
1) Активация архетипа волшебной сказки, опосредованного через западноевропейскую литературу, сказку, точнее – его основополагающих элементов (борьба добра и зла, необычные протагонист и антагонист, наличие чудес и др.).
2) Ориентация на «чужой» текст, как правило, западноевропейский и сказочный. Мы имеем дело с глобальными интертекстемами, явлениями культурно полисемичными, строящимися за счет микширования узнаваемых мифологических, сказочных и литературных сюжетов, мотивов, образов, символов, ходов и кодов, стереотипов и клише.
3) Хронотоп европейского, преимущественно средневекового города. Город является не просто декорацией, топосом, где разворачиваются определенные события и завязываются основные нарративные узлы, но и центральной аллегориообразующей структурой: здесь происходит актуализация модели «город/государство».
4) Смычка с обобщенным образом современности. Здесь коннотативно воссоздаются исторические черты текущей современности. Данный иносказательный ресурс программирует появление элементов аллегории.
5) Сопоставление обобщенного образа современности с образом Средневековья (в ряде случаев – также и с образом эпохи Французской революции). Это придает историософскую универсальность аллегории (все сказки оказываются носителями одной и той же «морали» – антидеспотической).
6) Привлечение потенциала различных средневековых жанров, черты политической сатиры, элементы площадной (драматический ресурс), смеховой культуры (установка на «зрелищность», прием гротеска).
«Европейская» сказка-аллегория 1920 – начала 1940-х – явление, хоть и тяготеющее к структурной целостности, но эволюционирующее во времени. Две метажанровых «вспышки» – в первой половине 1920-х и в начале 1940-х годов – дают два эволюционных этапа: сказка-аллегория 1920-х годов выходит на стык с образом революционной действительности и является носителем революционного миросозерцания (революционный романтизм в случае «Трех толстяков» Ю.Олеши и прагерманский идеализм в случае «Крысолова» М.Цветаевой); сказка-аллегория начала 1940-х выходит на стык с иным образом современности – она воспринимается в качестве антитоталитарной сказки.
«Европейская» сказка-аллегория годов в рамках такого «многожанрового вида литературы», «построенного на художественном синтезе более сложного порядка, чем жанровый» (Л.Овчинникова), как литературная сказка вообще, – лишь одно из явлений 1920 – начала 1940, тяготеющих к типологической целостности и дающих «устойчивый инвариант многих исторически конкретных способов художественного моделирования мира» (Р.Спивак). В данном случае мы, по всей видимости, имеем дело с микрометажанром.
Тем не менее, «европейская» сказка-аллегория – явление культурно значимое. Об этом свидетельствует ее положение эстетического «двойника» по отношению к коммунистической агиографии. Эти метажанры, будучи интенционально разнонаправленными, культурно и структурно близки. Они имеют общие составляющие.
Архаическая составляющая: мифологическая первооснова: актуальность оппозиций добро/зло, свои/чужие; сюжет борьбы с хтонической стихией и ее укрощения; инициационные мотивы; большой удельный вес чудесного, фантастического.
Средневековая составляющая: востребованность средневековых жанрообразовательных и текстообразовательных моделей.
Современная составляющая: осмысление исторической современности, выход на смычку с жанрами современной литературы.
При этом коммунистическая агиография и «европейская» сказка- аллегория – явления эстетически полярные. Так, если эстетическим истоком коммунистической агиографии является советская риторика, то «европейской» сказки-аллегории – европейская сказка, шире – европейская литература и культура. Эстетическая домината первого метажанра – сакрально-культовая (здесь востребован архетип жития, риторика проповеди, исповеди), второго – народнопоэтическая (востребован архетип сказки, наработки европейской средневековой народной культуры (легенды, мистерии, сатиры, гротеска и т.д.)). Наконец, если в рамках первого метажанра происходит мифологизация современной действительности, в рамках второго реальность осмысляется аллегорически.
Некая эстетическая близость и одновременно отдаленность метажанров определяет их противоположную культурную позицию по отношению друг другу в рамках единого литературного поля. Если коммунистическая агиография расположилась наиболее близко к культурному центру эпохи, то «европейская» сказка-аллегория – на крайней точке центробежной оси советской культуры. Эти метажанры, на наш взгляд, являются культурными «антиподами».

Литература

1. Алигер М. Зоя // Алигер М. Собр. соч.: В 3-х т. Т. 1. Стихотворения и поэмы (1932-1945). М.: Худож. литература, 1984. С. 277-321.
2. Бунин И.А. Окаянные дни. М.: Сов. писатель, 1991. (Репринтное издание. Воспроизведено по: Собр. соч. И.А.Бунина. Т. 10. Берлин: Петрополис, 1935). – 174 с.
3. Габбе Т.Г. Город Мастеров. Пьесы-сказки. М.: Детгиз, 1961. – 399 с.
4. Горький М. Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре. Рассказы. М.: Современник, 1991. – 126 с.
5. Горький М. Собр. соч.: В 20 т. Т. 20. Воспоминания. Рассказы. Заметки. М.- Л.: ГИЗ, 1928. – 218 с.
6. Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М.: ГИХЛ, 1949-1955.
7. Древнерусские предания ХI-ХIV вв. / Ред. В.Кусков. М.: Сов. Россия, 1982.– 366 с.
8. Жизнеописания достопамятных людей земли Русской (Х-ХХ в.). М.: Московский рабочий, 1991. – 333 с.
9. Житие Аввакума и другие его сочинения. М.: Советская Россия, 1991. – 368с.
10. Журба П. Александр Матросов. М.: Сов. писатель, 1957. – 385 с.
11. Костер Ш де. Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, об их доблестных, забавных и достославных деяниях во Фландрии и других краях / Пер. с фр. Н.Любимова. М.: Молодая гвардия, 1985. – 463 с.
12. Макаренко А.С. Собр. соч.: В 5 т. М.: Правда, 1971.
13. Мандельштам О.Э. Избранное. Смоленск: Русич, 2001. – 448 с. 14.Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: ГИХЛ, 1955-1961. 15.Олеша Ю. Избранное. М.: Худож. литература, 1974. – 576 с.
16. Олеша Ю. Пьесы. Статьи о театре и драматургии. М.: Искусство, 1968. – 390 с.
17. Островский Н. Как закалялась сталь. Неизвестные страницы романа //
Октябрь. 1964. № 9. С. 3-42.
18. Островский Н. Собр. соч.: В 3-х т. М.: Молодая гвардия, 1974.
19. Памятники литературы Древней Руси: XIII век / Общ. ред. Л.А.Дмитриева и Д.С.Лихачева. М.: Худож. литература, 1981. – 620 с.
20. Памятники литературы Древней Руси: ХIV – середина ХV века / Общ. ред.
Л.А.Дмитриева и Д.С.Лихачева. М.: Худож. литература, 1981. – 602 с. 21.Полевой Б.Н. Повесть о настоящем человеке. М.: Книга, 1989. – 350 с.
22. Сказки зарубежных писателей / Сост. З.П.Петрушеня. Киев: Молодь, 1986.
– 528 с.
23. Фадеев А. Собр. соч.: В 7 т. М.: Худож. литература, 1971.
24. Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. М.: Эллис Лак, 1997. – 637 с.
25. Цветаева М. Неизданное. Записные книжки. В 2 т. М.: Эллис Лак 2000, 2001.
26. Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. М.: Эллис Лак, 1994-1995.
27. Шварц Е. Живу беспокойно…: Из дневников. Л.: Сов. писатель, 1990. – 749
с.
28. Шварц Е. Избранное. СПб.: Кристалл, 1998. – 864 с.
II.
29. Абуашвили А. «Медный всадник» Владимира Маяковского // Вопросы литературы. 2000. № 4. С. 312-326.
30. Аверинцев С.С. Историческая подвижность категории жанра: опыт
периодизации // Историческая поэтика: Итоги и перспективы изучения. М.: Наука, 1986. С. 104-116.
31. Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография. К вопросу о месте классика жанра и истории жанра. М.: Наука, 1973. – 278 с.
32. Агурский М. Великий еретик: (Горький как религиозный мыслитель) //
Вопросы философии. 1991. № 8. С. 54-74.
33. Азадовский К. Эвридика и Сивилла: орфические странствия Марины Цветаевой // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 317-321.
34. Айзенштейн Е. «Есть такая страна – музыка». М. Цветаева – о музыке и музыкантах // Звезда. 1999. № 3. С. 205-211.
35. Алленов М. К вопросу о структуре понятия «социалистический реализм» //
Искусство. 1988. № 10. С. 55-57.
36. Андреев Ю.А. Революция и литература: Отображение Октября и Гражданской войны в русской советской литературе и становление социалистического реализма (20-30-е годы). Л.: Наука, 1969. – 430 с.
37. Андреева Е. Советское искусство 1930-х – начала 1950-х годов: образы, темы, традиции // Искусство. 1988. № 10. С. 64-67.
38. Аннинский Л. Зачем душе сталь? // Дружба народов. 2002. № 7. С. 221-223. 39.Аннинский Л. «Как закалялась сталь» Николая Островского. М.: Худож.
литература, 1988. – 159 с.
40. Апокрифы древних христиан: Исследование, тексты, комментарии. М.: Мысль, 1989. – 333 с.
41. Арзамасцева И. От зрелища к слову: Сказка Ю.Олеши «Три толстяка» как памятник русского авангарда 20-х годов // Детская литература. 1994. № 3. С. 13-16.
42. Базанов В.Г. «Гремел мой прадед Аввакум!» (Аввакум, Клюев, Блок) // Культурное наследие Древней Руси: (Истоки. Становление. Традиции). М.: Наука, 1976. С. 334-348.
43. Балабанович Е. А.С.Макаренко. Очерк жизни и творчества. М.: Гос. изд-во культ.-просвет. литературы, 1951. – 256 с.
44. Банк Н. Так закалялись мы // Нева. 1993. №11. С. 285-290.
45. Барахов В.С. Искусство литературного портрета. Горький о В.И.Ленине, Л.Н.Толстом, А.П.Чехове. М.: Наука, 1976. – 184 с.
46. Басинский П. Логика гуманизма. Об истоках трагедии М.Горького//
Вопросы литературы. 1991. № 2. С. 129-154.
47. Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов / Пер. с нем.
Г.Гаева. М.: КРОН-ПРЕСС, 1998. – 512 с.
48. Бахтин М.М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук.
СПб.: Азбука, 2000. – 336 с.
49. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советская Россия, 1979.
– 318 с.
50. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Худож. литература, 1990. – 543 с.
51. Бахтин М.М. Эпос и роман. СПб.: Азбука, 2000. – 304 с.
52. Бахтина В.А. Эстетическая функция сказочной фантастики (наблюдения над русской народной сказкой о животных). Саратов, 1972. – 52 с.
53. Бегак Б. Проблема литературной сказки// Книга и пролетарская революция. 1936. № 6. С. 17-26.
54. Белая Г.А. Дон-Кихоты 1920-х годов: «Перевал» и судьба его идей. М.: Сов. писатель, 1989. – 400 с.
55. Белая Г.А. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. М.: Наука, 1977. – 254 с.
56. Белинков А. Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. М.: РИК «Культура», 1997. – 539 с.
57. Беляков С. Хороший плохой писатель Олеша // Урал. 2001. № 9. С. 236-248. 58.Бердяев Н.И. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1991. – 220
с.
59. Березин В. Худые и толстые // Октябрь. 2001. № 11. С. 188-191.
60. Бойм С. Китч и соцреализм // Новое литературное обозрение. 1995. № 15.
С. 54-65.
61. Бородин С. Вредная сказка // Литература и искусство. 1944. № 13 (117). 25 марта.
62. Бочачер М. Антипедагогическая поэма // Книга и пролетарская революция.
1936. № 3. С. 62-64.
63. Брайнина Б. Торжество человека // Новый мир. 1935. Кн. 10. С. 261-266.
64. Брауде Л.Ю. Скандинавская литературная сказка. М.: Наука, 1979. – 208 с. 65.Булгаков С.Н. Христианский социализм. Новосибирск: Наука, 1991. – 347
с.
66. Бурдье П. Поле литературы / Пер. с фр. М.Гронаса // Новое литературное обозрение. 2000. № 5. С. 22-87.
67. Бурлина Е.Я. Культура и жанр: Методологические проблемы жанрообразования и жанрового синтеза. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1987. – 166 с.
68. Бурчак В.П. Аллегория и ее функции в русской поэзии 1870-х годов (по опубликованным и запрещенным стихам журнала «Дело»). Автореф. дис. на соиск. уч. степ. к.ф.н. Томск, 1998. – 19 с.
69. Быков Л. «Не считайте меня начинающим». К 75-летию со дня рождения Николая Островского // Литературная учеба. 1979. № 5. C. 82-84.
70. Бялик Б. Властители дум и чувств. В.И.Ленин и М.Горький. М.: Сов. писатель, 1970. – 248 с.
71. Вайскопф М. Во весь логос. Религия Маяковского. М.; Иерусалим: Саламандра, 1997. – 175 с.
72. Вайскопф М. Писатель Сталин. М.: Новое литературное обозрение, 2002. – 384 с.
73. Ваксберг А. Гибель Буревестника: (Максим Горький: последние двадцать лет). М.: Терра-Спорт, 1999. – 396 с.
74. Васильев И. Поэтика сказки «Три Толстяка» в аспекте двух ее ключевых составляющих // Rusycystyczne studia literaturoznaweze. Katowice, 1979. Т. 3. Р. 68-76.
75. Васильковский А.Т. Жанровые разновидности русской советской поэмы
(1917-1941). Киев: Вища школа, 1979. – 199 с.
76. Вейман Р. История литературы и мифологии: Очерки по методологии и истории литературы / Пер. с нем. М.: Прогресс, 1975. – 344 с.
77. Венгер А. Рим и Москва. 1900-1950 / Пер. с фр. //.
78. Венгров Н. Николай Островский. М.: Сов. писатель, 1956. – 411 с.
79. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высш. школа, 1989. – 404 с.
80. Викулина Л.А., Мещерякова И.А. Творчество Марины Цветаевой: проблемы поэтики. М.: Эребус, 1998. С. 57-93.
81. Волков А.А. Ленин и Горький. М.: Современник, 1974. – 248 с.
82. Воронский А. В.Маяковский // Красная новь. 1925. Кн. 2. С. 249-276.
83. Воспоминания о Макаренко: Сб. материалов. Л.: Лениздат, 1960. – 384 с. 84.Воспоминания о Юрии Олеше. М.: Сов. писатель, 1975. – 304 с.
85. Вышеславцева С. «Ленин» В.Маяковского // Литературная газета. 1937. №
4 (640).
86. Вьюгин В.Ю. Научная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Маяковского // Русская литература. 1993. № 3. С. 188-197.
87. Вятр Г. Ретроспективный взгляд на известные русские сказки 20-30-х годов ХХ века // Дидакт. 2002. № 4. С. 66-70.
88. Галанов Б. Мир Юрия Олеши // Олеша Ю. Повести и рассказы. М.: Худож. литература, 1965. С. 5-15.
89. Гангнус А. На руинах позитивной эстетики. Из истории одного термина //
Новый мир. 1988. № 9. С. 147-163.
90. Ганкина Э. «Три Толстяка» вчера и сегодня // Детская литература. 1970. №7. С. 35-38.
91. Гаспаров М.Л. Метр и смысл. Об одном механизме культурной памяти. М.: РГГУ, 2000. – 289 с.
92. Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха. М.: Фортуна Лимитед, 2000.
– 352 с.
93. Гачев Г.Д. Содержательность художественных форм: (Эпос. Лирика. Театр). М.: Просвещение, 1968. – 302 с.
94. Гачева А.Г., Казнина О.А., Семенова С.Г. Философский контекст русской литературы 1920 – 1930-х годов. М.: ИМЛИ РАН, 2003. – 400 с.
95. Гвоздев А. «Три толстяка» в МХТ // Рабочий и театр. 1930. № 35. 25 июня.С. 6-7.
96. Генис А. Треугольник: (Авангард, соцреализм, постмодернизм) // Иностранная литература. 1994. № 10. С. 244-249.
97. Гетманец М.Ф. А.С. Макаренко и концепция нового человека в советской литературе 20-30 -х годов. Харьков: Вища школа, 1978. – 247 с.
98. Гловиньский М. «Не пускать прошлого на самотек». «Краткий курс истории ВКП(б)» как мифическое сказание // Новое литературное обозрение. 1996. № 22. С. 142-160.
99. Глотов А.Л. ...Иже еси в Марксе: (Русская литература XX века в контексте культового сознания) // .
100. Глоцер В. Доброе и справедливое // Знамя. 1959. № 5. С. 223-224.
101. Головчинер В.Е. Принципы художественного исследования действительности в пьесе Е.Шварца «Дракон» (образ горожан) // Художественное творчество и литературный процесс. Вып. 2. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1979. С. 75-87.
102. Головчинер В.Е. Сказки для взрослых Е.Шварца («Голый король»,
«Тень», «Дракон») // Головчинер В.Е. Эпическая драма в русской литературе ХХ века. Томск: Изд-во Томск. гос. пед. ун-та, 2001. С. 56-101.
103. Головчинер В.Е. Эпическая драма в русской литературе ХХ века. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 2001. С. 56-161.
104. Головчинер В.Е. Эпический театр Евгения Шварца. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1992. – 184 с.
105. Голомшток И.Н. Тоталитарное искусство. М.: Галарт, 1994. – 294 с.
106. Гончаров Б.П. Поэтика Маяковского: Лирический герой послеоктябрьской поэзии и пути его художественного утверждения. М.: Наука, 1983. – 352 с.
107. Горбов Д.А. 10 лет литературы за рубежом // Печать и революция. 1927.
Кн. 8. Декабрь. С. 9-35.
108. Гордиенко Н.С. Православные святые: кто они? Л.: Лениздат, 1979. – 268
с.
109. Грачева Н.В. Новые принципы изображения человека в «Житии протопопа Аввакума» // Русская словесность. 2000. № 5. С. 42-47.
110. Гречнев В.Я. Жанр литературного портрета в творчестве М.Горького: (Воспоминания о писателях). М.– Л.: Наука, 1964. – 132 с.
111. Гринберг А. Лицо советской детской книги: (Первое десятилетие) //
Печать и революция. 1929. № 7. С. 114-121.
112. Грознова Н. А. Счастье борца. О романе Н. А. Островского «Как закалялась сталь». М.: Просвещение, 1974. – 175 с.
113. Гройс Б. Полуторный стиль: социалистический реализм между модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозрение. 1995. № 15. С. 22-53.
114. Гудов В.А. Приключения Буратино в семиотической перспективе, или Что видно в скважину от золотого ключика: (Материалы к энциклопедии Буратино) // Архетипические структуры художественного сознания: Сб. ст. Вып. 3. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002. С. 211.
115. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. – 318 с.
116. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990. – 396 с.
117. Дарк О. Эмиграция прозы // Проза русского зарубежья. В 2-х т. т. I. М.: Слово/Slovo, 2000. С. 5-20.
118. Дебрецени П. Житие Александра Болдинского: канонизация Пушкина в советской культуре // Русская литература ХХ века. Исследования американских ученых. СПб.: Петро-РИФ, 1993. С. 258-283.
119. Денисова И. Революция – любовь: Новаторские принципы послеоктябрьской лирики Маяковского. М.: Сов. Россия, 1988. – 229 с.
120. Демкова Н. Житие протопопа Аввакума. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1974.
– 168 с.
121. Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства /
Сост.: Е.В.Кулешов, И.А.Антипова. М.: ОГИ, 2003. – 448 с.
122. Дзюба Е.В. Концепты жизнь и смерть в поэзии М.И.Цветаевой. Автореф. дис. на соиск. уч. степ. к.ф.н. Екатеринбург, 2001. – 22 с.
123. Дмитриев Л.А. Житийные повести русского Севера как памятники литературы XIII-XVII вв. Эволюция легендарно-биографических сказаний. Л.: Наука, 1973. – 303 с.
124. Дмитриев Л.А. Сюжетное повествование в житийных памятниках конца ХШ-ХV в. // Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л.: Наука, 1970. С. 208-262.
125. Добренко Е. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. München: Verlag Otta Sagner, 1993. – 408 с.
126. Доманский Ю.В. Словообразующая роль архетипических значений в литературном тексте: Пособие по спецкурсу. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. – 94 с.
127. Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII-XX веках. М.: Изд. Совет Рус. Православной Церкви, 2002. – 1056 с.
128. Екимова Т.А. Поэтика драматической сказки 30-40-х годов в свете современной теории литературного фольклоризма. Автореф. дис. на соиск. уч. степ. к.ф.н. Челябинск, 1996. – 24 с.
129. Ельницкая С.И. Статьи о Марине Цветаевой. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2004. – 304 с.
130. Ермилов В. Поэзия нашей жизни: (Творчество А.С.Макаренко) // Красная новь. 1941. Кн. 4. С. 174-196.
131. Ермилов В. О своеобразии произведений А.С.Макаренко // Знамя. 1954. №
7. С. 130-167.
132. Ерофеев Вик. Русский метароман В.Набокова, или В поисках потерянного рая // Вопросы литературы. 1988. № 10. С. 125-160.
133. Желтова Н.И. Горький о проблеме гармонической личности // Творческие взгляды советских писателей. Л.: Наука, 1981. С.75-89.
134. Женнет Ж. Фигуры. В 2-х томах. / Пер. с фр. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998.
135. Живов В.М. Святость. Краткий словарь агиографических терминов. М.: Гнозис, 1994. – 112 с.
136. Жирмунский В.М. Народный героический эпос: Сравнительно- исторические очерки. М.– Л.: ГИХЛ, 1962. С. 5-194.
137. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб.: «Азбука-классика», 2001. – 496 с.
138. Житие сказочника. Евгений Шварц. Из автобиографической прозы. Письма. О Евгении Шварце / Сост. Л.В.Поликовкая, Е.М. Биневич. М.: Кн. палата, 1991. – 368 с.
139. Зарецкий Ю.П. Автобиографические «Я» от Августина до Аввакума: (Очерки истории самосознания европейского индивида). М.: ИВИ РАН, 2002. – 323 с.
140. Зубова Л.В. Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический аспект. Л.: Изд- во Ленингр. ун-та, 1989. – 264 с.
141. Ивлев Д.Д. Поэма В. В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин». М.: Высш. школа, 1986. – 111 с.
142. Из переписки Евгения Шварца // Вопросы литературы. 1977. № 6. С. 217- 232.
143. Инбер В. Такой тип писателя может существовать только у нас // Молодая гвардия. 1936. №. 1. С. 186-187.
144. Исаева Е.Ш. Жанр литературной сказки в драматургии Евгения Шварца.
Автореф. дис. на соиск. уч. степ. к.ф.н.. М, 1985. – 16 с.
145. Калмановский Е. Сказки и мысли // Звезда. 1967. № 9. С. 205-215.
146. Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М.: Сов. писатель, 1990. – 222 с.