Введение 2
Глава 1. «Самый буддистский» роман «Тайные виды на гору Фудзи» 12
Глава 2. Сюжет освобождения в повестях «Затворник и Шестипалый» и «Жёлтая стрела» 21
Глава 3. Буддизм в ранних рассказах Пелевина 31
Глава 4. Восток и Запад в сборнике «Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда» 40
4.1. Освобождение в рассказе «Гость на празднике Бон» 44
4.2. Попытка примирить Запад и Восток в «Записи о поиске ветра» 58
4.3 Мир как обман в рассказе «Фокус-группа» 78
Заключение 89
Литература 94
Купить

Творчество В. О. Пелевина, одного из главных и наиболее читаемых писателей в современной русской литературе, представляет собой сложное и неоднородное явление, которое может быть исследовано в разных аспектах и с разных сторон. Целью настоящей работы является рассмотрение его творческой системы в свете реализации идей восточной философии - прежде всего индийской, китайской и японской - и анализ тех функций, которые выполняет этот обширно представленный во всем массиве написанных Пелевиным текстов элемент. Мы проанализируем, какие художественные задачи выполняют идеи буддизма (прежде всего школ Тхеравада и Махаяна), даосизма, дзэн и кодекса чести самурая на примере текстов разных периодов.
Материалом, с которым мы работаем, является, во-первых, целый ряд ранних рассказов из сборника «Синий фонарь» (1991) и повести «Затворник и Шестипалый» (1990) и «Жёлтая стрела» (1993). Во-вторых, это тексты начала 2000-х: рассказы «Гость на празднике Бон», «Запись о поиске ветра» и «Фокус-группа» из сборника «ДНИ (NN)» (2003). И, наконец, это поздний роман «Тайные виды на гору Фудзи» (2018), который литературный критик Г. Юзефович назвала «самым буддистским» и «самым прямолинейным» .
Вопрос о мотивном строе творчества Пелевина в буддийском аспекте рассматривался в работе В. С. Симкиной, которая выделила основные мотивы, проходящие через всю пелевинскую прозу и связанные с буддийской философией. Это мотив страдания, реализующий исходное положение буддизма - Первую Благородную Истину, то есть Истину о страдании (дукха); мотив иллюзии, связанный с буддийским представлением об иллюзорности бытия (майя); мотив пустоты (шуньята), особенно важный для буддизма махаяны. Исследовательница убедительно доказывает, что буддизм для Пелевина - не элемент постмодернистской игры, а адекватная
его мировоззрению модель действительности, которая может быть претворена в художественном мире . О самоценности буддизма по отношению к постмодернизму писала также Н. А. Нагорная . Мы стоим на этих же позициях: с нашей точки зрения, при видимом развенчании всех представлений о действительности мир Пелевина целен и един, он выстроен в соответствии с определённой системой ценностей и определёнными закономерностями, которые укладываются прежде всего в буддийскую картину мира и которые нам предстоит выявить в текстах. Всеохватность буддийского элемента в творчестве писателя мы собираемся доказать за счёт увеличения материала, взятого для анализа: внимание в обеих
вышеупомянутых работах сосредоточено именно на романах Пелевина. С нашей точки зрения, наиболее репрезентативным будет анализ произведений разных жанров и периодов.
Попытки прокомментировать философские, мистико-религиозные и мифологические истоки творчества Пелевина были предприняты, например, Станиславом Гуриным:
В первую очередь, это классическая мифология - легенды, мифы и предания самых разных народов: кельтские, германские и скандинавские мифы, китайские волшебные сказки и нумерология, буддизм и даосизм, шаманизм и инициации, йогические техники и экстатические практики, оборотни и вампиры, шумерская мифология и русские народные сказки. Читатель должен узнавать прямые или косвенные цитаты из философско- религиозных трактатов “И-Цзин” и “Дао Дэ Цзин”, “Алмазная сутра” и “Тибетская Книга Мертвых”, вспомнить дзэн-буддийские коаны и суфийские притчи.
Также необходимо ориентироваться и в современной мифологии о наркотиках: вспомнить книги К. Кастанеды, Т. Маккены, О. Хаксли и С. Грофа. Нужно знать теории измененных состоя ний сознания, философию вирту альной реальности и семантику возможных миров, современные философские теории массовой культуры и телевидения (Ж. Бодрийар, Ги Дебор). Читателю придется вспомнить о маргинальных авторах (Э. Юнгер) и культовых фигурах (барон Унгерн), почти неизвестных современной массовой культуре.
Кроме того, нужно иметь представление о модных идеях крипто-истории и альтернативной истории (Н. Фоменко и другие), о мистическом понимании истории (Д. Андреев). Необходимо учитывать дискуссии о роли личности в истории, о значимости тайных обществ в политических переворотах и революциях, быть в курсе споров об эзотерических корнях революционных движений, мистике насилия и магии крови. Не будет лишним иметь представление о традиционализме и консервативной революции, и не помешает вспомнить таких авторов как Р. Генон, Ю. Эвола, М. Элиаде, Ю. Мамлеев, Е. Головин и А. Дугин .
Гурин указывает на целый ряд источников, которые лежат в основании пелевинского творчества, и все же отмечает, что «в его текстах происходит смешение концепций и методов из нескольких направлений буддизма — тибетского и дзэн-буддизма» . В ракурсе дзэн-буддизма литературный критик Александр Генис рассматривал роман «Чапаев и Пустота» (1996):
Так, Чапаев в его романе стал аббатом, хранителем дхармы, мастером дзена, учителем, который в свойственной восточным мудрецам предельно эксцентрической манере ведет к просветлению своего любимого ученика - петербургского поэта Петра со странной фамилией Пустота. Впрочем, нам он больше известен в качестве чапаевского адъютанта Петьки.
В статье Гениса Пелевин сопоставляется с другим «живым классиком» - В. Г. Сорокиным, причем критик отмечает следующее:
Пелевин не ломает, а строит. Пользуясь теми же обломками советского мифа, что и Сорокин, он возводит из них фабульные и концептуальные конструкции.
Сорокин воссоздает сны «совка», точнее- его кошмары. Проза Пелевина - это вещие сны, сны ясновидца. Если у Сорокина сны непонятны, то у Пелевина - непоняты.
Посылка, из которой исходим мы, состоит в том, что элементы именно восточной философии, принадлежащие к разным учениям, если смотреть на их репрезентацию имманентно, и сводимые к общему знаменателю, если изымать их из разных текстов и анализировать этот «восточный срез» в целом, представляют собой своего рода философскую и структурообразующую базу пелевинских текстов. И, хотя буддийские элементы были явлены наиболее очевидно и с прямым указанием на священные тексты в романе «Тайные виды на гору Фудзи», пласт восточной философии присутствовал и в ранних пелевинских произведениях, причём как на уровне культурных отсылок, более или менее очевидных, так и на уровне формирования тех принципов, по которым функционирует художественный мир Пелевина, исходя из которых даются оценки героям и событиям и которые непосредственно влияют на логику развития действия.
Выявлению в текстах Пелевина элементов китайской философии и культуры посвящена диссертация Го Вэй «Классическая китайская литература и философия в творчесте В. О. Пелевина». Работа представляет чрезвычайную ценность для исследователя, не включенного в дискурс китайской культуры, поскольку в ней даются ссылки на источники, к которым обращается Пелевин, и целый ряд культурных реалий, топонимов и антропонимов сопровождается предельно подробным комментарием. Анализ рассказа «Запись о поиске ветра», представленный в 4 главе настоящей работы, не был бы возможен без тех реалий китайской культуры, на которые указывается в диссертации.
Исследовательница обращается к обширному материалу, что дает основания для обобщений и выводов о том, что элемент «Востока» пронизывает все пелевинское творчество:
В текстах и подтекстах Пелевина постоянно встречаются китайские понятия и образы, цитаты из китайской литературы. Пелевин интересуется всем, что связано с Китаем: древней китайской философией, литературой, фольклором, мифологией и обрядностью, даже современным китайским кинематографом. На этом материале он строит целые произведения: таковы рассказы «СССР Тайшоу Чжуань», «Нижняя тундра», «Запись о поиске ветра», роман «Священная книга оборотня».
Анализ элементов китайской культуры, отсылок к философии даосизма и выявление прямых цитат из китайских священных текстов также производится в работах Чжан Исянь «Китайские мотивы в творчестве В. Пелевина» и «Даосизм как константа в творчестве В. Пелевина».
Среди работ, в которых творчество Пелевина рассматривается в ракурсе дзэн-буддизма, следует отметить также статьи О. С. Чебоненко «Литературные интерпретации жизненных смыслов дзен-буддийского Востока в произведениях XX в. (на примере В. О. Пелевина „Чапаев и Пустота“)», А. Б. Сейдашовой «Мотив пустоты в романе В. О. Пелевина „Чапаев и Пустота“» и статью «Мифопоэтический контекст романа В. Пелевина „Священная книга оборотня“» О. Ю. Осьмухиной и А. А. Сипровой.
Восток в творчестве Пелевина, как мы видим, - тема, интересующая в равной мере и русского, и китайского исследователя и требующая многостороннего осмысления. В настоящей работе восточная философия (прежде всего философия буддизма), таким образом, рассматривается как возможный фундамент всей творческой системы Пелевина и как одна из констант его художественного мира. Актуальность исследования обусловливается тем, что творчество Пелевина не рассматривалось стадиально и через призму элементов индийской, китайской и японской философий и культур с целью выявления функций, которые выполняют эти элементы.
Анализ текстов разных жанров и периодов, рассмотрение своеобразия реализации буддийских элементов в этих текстах и определение художественной задачи, для решения которой они помещены в тот или иной текст, составляют задачи настоящей работы.
Выбор материала обусловливается его жанровым разнообразием и принадлежностью к разным периодам творчества Пелевина: наблюдая за тем, что в свете буддийской философии могут быть рассмотрены как ранние, так и поздние пелевинские тексты, мы попробуем доказать, что философия буддизма является тем философским основанием, на котором стоит художественный мир Пелевина.
Однако прежде чем обратиться к анализу функционирования буддизма в отдельных произведениях, кратко опишем некоторые детали их сюжета и композиции, исходя из которых можно сразу выдвинуть ряд гипотез.
Логика построения работы будет следующей. В первой главе рассматривается поздний и самый «наглядный» по отношению к нашей теме роман «Тайные виды на гору Фудзи». В нём представлены линии двух центральных персонажей, но нас интересует лишь одна из них - линия Феди и его друзей - пресыщенных жизнью олигархов, которые ищут неиссякаемого источника удовольствий. Этим источником оказывается состояние глубокой медитации, в которое героев погружают с помощью особого устройства - эмо-пантографа, который сообщает состояние ума продвинутого монаха-медитатора уму, например, профана - любого человека. Страдание и неудовлетворённость, таким образом, преодолеваются без предварительного духовного восхождения, и закономерным следствием этого оказывается ужас героев перед утратой тех представлений о себе и действительности, с которыми они жили всю жизнь. Оказывается, что нет ни их, ни действительности, есть только Ничто и Пустота. И герои, максимально приблизившиеся к нирване, предпринимают попытку вернуться в сансару.
Роман отличается тем, что в нём прямо названы источники, на которые опирается Пелевин. Практика медитации, описанная в нём, взята из буддизма Тхеравады - старейшей и наиболее консервативной школы буддизма. От ранних произведений роман отличает и изобилие специальной буддийской терминологии, данной в непривычной для русского читателя транслитерации с языка пали, а не санскрита. Отметим также пессимизм той антропологической концепции, которая предлагается в романе: если герои более ранних произведений Пелевина часто устремляются к свободе, то Федя, Ринат и Юра, увидев пустотность как явлений вокруг, так и своей субъектности, предпочитают остаться в обмане.
Во второй главе рассматриваются две ранние пелевинские повести - «Затворник и Шестипалый» и «Жёлтая стрела», в которых, с нашей точки зрения, явлен сюжет освобождения из мира мнимостей и определённостей. В первой из повестей этот мир представлен через метафору бройлерного комбината и конвейера, на котором герои - цыплята-бройлеры - постепенно продвигаются к «решительному этапу» или «страшному супу» - месту, где им отрубают головы. Герои повести, что немаловажно, - ученик и учитель. Проблемы характерологии пелевинского творчества рассматривались в статьях Д. В. Нечепуренко:
Для известного в критике типа героя «ученик» мы используем следующие определения: герой-профан, духовный искатель. Как известно, профан - человек, совершенно не сведущий в какой-либо области, невежда. Очевидно, что герой «учитель» обладает неким знанием, философией, многое объясняющей в жизни, которую герой-профан хочет понять. Определение героя-профана как «поисковика» - не совсем точное, так как вести поиск может лишь тот, кто уже нашёл исходную точку (концепт) своего поиска, уверен в ней, видит цель, тот, кто может раскладывать мир в рамках устойчивых категорий на «хорошее» и «плохое», «правильное» и «неправильное», но главный герой Пелевина скорее ещё только пытается найти то (концепт), что сформирует его дальнейший путь и поиск. Он ещё ничего не потерял, чтобы искать, он, собственно, даже не уверен и в том, что именно мог бы потерять, что искать. Правильнее было бы назвать такого героя «духовным искателем».
Для повести важен мотив забвения и припоминания себя: освобождение из мира, в котором герои являются объектами воздействия других, а не субъектами собственных действий, оказывается возможным тогда, когда они вспоминают, что они птицы и, стало быть, умеют летать. Они совершают духовное усилие, упражняясь в укреплении крыльев, после чего наступает «инсайт» (в терминологии буддизма Тхеравады, через которую был описан роман) - интуитивное обретение навыка полёта в момент близости к смерти. Обратим внимание и на то, что существа, названные в мире цыплят богами, - люди, которые отрубают им головы. Здесь дает о себе знать мотив злого бога, который выстраивает мир существ как систему обманов и ловушек. Похожую модель мы увидим и в ряде других текстов: живые существа едят, пьют и находятся в относительном комфорте, но взамен, сами того не осознавая, отдают свою свободу и жизнь - равновеликие категории в мире Пелевина. Более того, обратим внимание, что живые существа являются именно едой богов этого мира.
Во второй повести мир представлен через метафору поезда, который идёт к разрушенному мосту. Находящиеся в нём пассажиры (похоже, что пассажиры поневоле) не помнят об этом и не замечают, например, постоянной смены пейзажа за окном, проживая свою частную жизнь. Освобождением в этом мире оказывается возможность сойти с поезда, которую с помощью своего наставника предпринимает герой текста Андрей. Отметим, что финал обеих повестей остаётся открытым: пелевинские метафоры охватывают только процесс освобождения, но дальше герои оказываются в той реальности, для которой невозможно подобрать метафоры. Это косвенно связывается с проблемой невыразимого, о котороймы скажем подробнее в связи с рассказами «Гость на празднике Бон» и «Запись о поиске ветра» в 4 главе настоящей работы.
В третьей главе мы рассмотрим целый ряд рассказов из дебютного сборника Пелевина «Синий фонарь» в свете реализации в них всё тех же мотивов забвения и припоминания себя, жизни как сна, жизни как смерти и пр. Сюжет освобождения с положительным или отрицательным исходом также представлен в рассказах этой книги.
В четвёртой главе мы проанализируем рассказы из сборника «Диалектика переходного периода из Ниоткуда в Никуда», которые, как нам кажется, объединены принципом сближения Запада и Востока. Для интерпретации текстов из этой книги нам понадобится некоторое погружение в китайскую и японскую культуру: это тексты Юкио Мисимы, кодекс чести самурая Хагакурэ, некоторые сведения о японских и китайских традиционных праздниках, а также Дао Дэ Цзин. Кроме того, при анализе мы обратимся к целому ряду реалий Западной культуры. Наше предположение состоит в том, что пласт философии и культуры Запада интересует Пелевина в аспекте его пересечений с Востоком, а переход от философии буддизма к дзэн, даосизму или самурайству носит характер расширения. То есть включая в тексты элементы культуры Запада и обращаясь к другим, кроме буддизма, философиям и культурам Востока, Пелевин настаивает на тех же принципах мироустройства, которые мы видели в собственно буддийских текстах.
Весь рассматриваемый нами материал выстроен вокруг категорий пустоты, свободы, иллюзий и пути, по-видимому, укорененных в творческом сознании Пелевина; мы назовем их общими концептами Восточной философии.

Купить