Помощь студентам в учебе
РУССКАЯ КАМПАНИЯ НАПОЛЕОНА: ИСТОРИЯ «ЕВРОПЕЙСКОГО МИФА»
|
ВВЕДЕНИЕ 4
ГЛАВА 1. НАПОЛЕОНОВСКАЯ ЭПОХА В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ:
МЕТОДОЛОГИЯ И ИСТОРИОГРАФИЯ 35
1.1. Мемориальные исследования между памятью и забвением:
многообразие интерпретаций или кризис постмодернистской
парадигмы? 35
1.2. Историческая память о наполеоновской эпохе в современной
европейской историографии 47
ГЛАВА 2. РУССКАЯ КАМПАНИЯ: РОЖДЕНИЕ «ФРАНЦУЗСКОГО МИФА» 59
2.1. От Немана до Смоленска: начало русской кампании в представлении
солдат Великой армии Наполеона 59
2.2. Москва в 1812 г.: «прощание с иллюзией» непобедимости Великой
армии 77
2.3. Оккупация как «преломление» представлений о Другом: Минск и
Смоленск в 1812 году 94
2.4. Солдаты Великой армии в период отступления из России:
формирование «коллективной иллюзии» о русской кампании 121
2.5. Русская кампания в мемуарах французских солдат: между
«коллективной иллюзией» и индивидуальными воспоминаниями 151
ГЛАВА 3. РУССКАЯ КАМПАНИЯ: МЕТАМОРФОЗЫ ФРАНЦУЗСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ 196
3.1. Русская кампания в памяти Франции в первой половине XIX в.: между
«наполеоновской легендой» и исторической наукой 197
3.2. Русская кампания в памяти Франции во второй половине XIX в.: между
«памятью-победой» и «памятью-травмой» 217
3.3. Русская кампания в исторической памяти Франции в XX в.:
беспомощность или слава? 231
3.4. Русская кампания в современной Франции: преодоление прошлого?...244
ГЛАВА 4. РАСКОЛОТЫЙ ОБРАЗ ВОЙНЫ: РУССКАЯ КАМПАНИЯ В ПРЕДСТАВЛЕНИИ ЕВРОПЕЙЦЕВ-СОЮЗНИКОВ НАПОЛЕОНА 265
4.1. «Швейцарский миф» о войне: память, воспевающая славу 265
4.2. «Польская» война: между Францией и Россией 279
4.3. «Немецкая» память: «чужая» война или европейская победа? 297
4.4. «Итальянская» война: память-трагедия 323
ГЛАВА 5. РУССКАЯ КАМПАНИЯ НАПОЛЕОНА : ИСТОРИЯ «БРИТАНСКОГО МИФА» 333
5.1. Русская кампания 1812 г.: взгляд из Лондона 333
5.2. Русская кампания: между памятью и историографией 351
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 370
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 378
ГЛАВА 1. НАПОЛЕОНОВСКАЯ ЭПОХА В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ:
МЕТОДОЛОГИЯ И ИСТОРИОГРАФИЯ 35
1.1. Мемориальные исследования между памятью и забвением:
многообразие интерпретаций или кризис постмодернистской
парадигмы? 35
1.2. Историческая память о наполеоновской эпохе в современной
европейской историографии 47
ГЛАВА 2. РУССКАЯ КАМПАНИЯ: РОЖДЕНИЕ «ФРАНЦУЗСКОГО МИФА» 59
2.1. От Немана до Смоленска: начало русской кампании в представлении
солдат Великой армии Наполеона 59
2.2. Москва в 1812 г.: «прощание с иллюзией» непобедимости Великой
армии 77
2.3. Оккупация как «преломление» представлений о Другом: Минск и
Смоленск в 1812 году 94
2.4. Солдаты Великой армии в период отступления из России:
формирование «коллективной иллюзии» о русской кампании 121
2.5. Русская кампания в мемуарах французских солдат: между
«коллективной иллюзией» и индивидуальными воспоминаниями 151
ГЛАВА 3. РУССКАЯ КАМПАНИЯ: МЕТАМОРФОЗЫ ФРАНЦУЗСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ 196
3.1. Русская кампания в памяти Франции в первой половине XIX в.: между
«наполеоновской легендой» и исторической наукой 197
3.2. Русская кампания в памяти Франции во второй половине XIX в.: между
«памятью-победой» и «памятью-травмой» 217
3.3. Русская кампания в исторической памяти Франции в XX в.:
беспомощность или слава? 231
3.4. Русская кампания в современной Франции: преодоление прошлого?...244
ГЛАВА 4. РАСКОЛОТЫЙ ОБРАЗ ВОЙНЫ: РУССКАЯ КАМПАНИЯ В ПРЕДСТАВЛЕНИИ ЕВРОПЕЙЦЕВ-СОЮЗНИКОВ НАПОЛЕОНА 265
4.1. «Швейцарский миф» о войне: память, воспевающая славу 265
4.2. «Польская» война: между Францией и Россией 279
4.3. «Немецкая» память: «чужая» война или европейская победа? 297
4.4. «Итальянская» война: память-трагедия 323
ГЛАВА 5. РУССКАЯ КАМПАНИЯ НАПОЛЕОНА : ИСТОРИЯ «БРИТАНСКОГО МИФА» 333
5.1. Русская кампания 1812 г.: взгляд из Лондона 333
5.2. Русская кампания: между памятью и историографией 351
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 370
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 378
Актуальность темы исследования. Проблематика исторической памяти и исторической политики приобрела в последние годы актуальность на всех уровнях - личностном, семейном, групповом, национальном, государственном и межгосударственном. При этом особую роль в плане формирования и поддержания национальной идентичности традиционно играл и играет дискурс войны. Так, для европейских наций, принявших участие в наполеоновских войнах, на протяжении многих лет память об этих событиях зримо служила (а, возможно, и продолжает служить) ключевым фактором процесса национальной консолидации.
Принципиальным методологическим моментом является принятие того факта, что память о прошлом не следует рассматривать как абсолютно цельную. Скорее, можно говорить о поколенческих и национальных памятях, в рамках которых существовали и существуют параллельные, нередко противостоящие друг другу образы. На современном этапе развития методологии исторической памяти представляется необходимым использовать накопленный научный инструментарий применительно к конкретным историческим сюжетам, в частности, к образам национальных трагедий. Так, в центре внимания нашего исследования находится образ (образы) русской кампании Наполеона, ставшей поражением для европейцев, но все же сыгравшей одну из решающих ролей в формировании национальной идентичности многих наций.
Учитывая тот факт, что представление о прошлом, как правило, связано с теми эмоциями и чувствами, которые пережили сами участники, первую часть исследования мы посвятили анализу интерпретации событий кампании в личной переписке, дневниках и мемуарах солдат Великой армии. Во второй части работы проанализирована двухсотлетняя история формирования исторической памяти европейцев о походе 1812 года. Мы акцентировали внимание на сложившихся национальных традициях: французской, британской, немецкой, польской и швейцарской. Что касается отечественной исторической памяти о войне 1812 г., то ее особенности уже достаточно полно нашли отражение во многих исследованиях, согласно которым российскую традицию отличает доминирование методов исторической политики и явный акцент на памяти-победе .
В более широкой перспективе изучение образа русской кампании позволит приблизиться к пониманию общих закономерностей трансформации траекторий памяти о войнах в целом в разных национальных традициях.
Объектом исследования является Отечественная война 1812 г. (для европейской традиции - русская кампания Наполеона).
В качестве предмета исследования выступает процесс формирования образа войны 1812 г. в европейских мемориальных практиках.
Территориальные рамки охватывают район боевых действий в период войны 1812 г. Во второй части исследования объект перемещается на страны Западной и Центральной Европы.
Хронологические рамки исследования находятся во временных границах военных действий (с июня по декабрь 1812 г.) и двухсотлетнего периода формирования исторической памяти европейцев о русской кампании Наполеона.
Степень разработанности темы. Проблематика настоящего исследования находится на стыке двух больших областей исторического знания: военно-исторической антропологии и исторической памяти о войне 1812 г. Отдельные аспекты, связанные с осмыслением событий русскими участниками и современниками, достаточно исследованы отечественными историками . Обращались ученые и к анализу юбилейных мемориальных практик .
Важным вкладом в изучение проблем российской памяти стала коллективная монография «Отечественная война 1812 года в культурной памяти России». Авторы работы, сделав акцент на разных формах транслирования нарративов памяти, обратились к процессам вспоминания, сохранения и забвения образов прошлого . Подобная исследовательская тенденция проявилась также в публикациях по итогам международной конференции «После грозы. 1812 год в исторической памяти Европы», прошедшей в Германском историческом институте в Москве 28-30 мая 2012 г. Авторы обратились к трансформации образа 1812 г. в переломные моменты отечественной и зарубежной истории.
Процесс формирования исторической памяти о войне 1812 г. нашел отражение и в публикациях В.Н. Земцова . Историку удалось провести убедительный сравнительный анализ мемориальных практик в России и Франции применительно к войне 1812 г., в которых, по его мнению,
отразились смысловые противоречия в восприятии этого события рядом наций. Проанализировав отечественную историческую память, он отметил, что она, в значительной степени, развивалась «под воздействием Власти, хотя и опиралась на то ощущение великой победы и чудесного спасения, которое испытали самые разные группы российского общества».
В целом, отечественная наука прошла значительный путь в изучении феномена памяти о войне 1812 г. в различные периоды российской истории. Ученые проанализировали истоки и последующую трансформацию памяти об этом эпохальном событии.
В последнее десятилетие в рамках имагологических исследований популярным стало изучение представлений европейских народов друг о друге в наполеоновскую эпоху . Наиболее основательно проблему формирования образа России в сознании французов в 1812 г. осветил российский историк Н.В. Промыслов. Проанализировав французские сочинения, посвященные России и опубликованные перед русской кампанией, автор пришел к выводу, что эти труды оказали влияние, главным образом, только на сознание интеллектуальной и политической элиты французского общества. Историк, обратившись к документам личного происхождения, акцентировал особое внимание на роли войны 1812 г. в преломлении представлений французов о России.
Военно-историческое направление в его более традиционном варианте как изучение хода военных действий в период русской кампании Наполеона представлено работами известных российских историков В.М. Безотосного, А.И. Попова, Л.Л. Ивченко, В.Н. Земцова и А.А. Орлова . Важное место в данном направлении занимают исследования, посвященные военнопленным Великой армии в России.
Таким образом, интерес современной науки к предложенной проблеме очевиден. Ученые проанализировали истоки и, в значительной степени, последующую трансформацию российской памяти о войне 1812 г., акцентируя особое внимание на юбилейных коммеморативных практиках. Однако перспективы исследования, сориентированные на сферу военно-исторической антропологии и исторической памяти применительно к русской кампании Наполеона, все еще все еще представляются чрезвычайно значительными.
Цель работы: выявить особенности формирования образа русской кампании в европейских мемориальных практиках.
Для достижения цели были поставлены следующие задачи:
1. Определить основные проблемы, существующие в историографии и методологии исследования данной темы.
2. Раскрыть особенности трансформации образа русской кампании в представлении чинов Великой армии в период войны 1812 г.
3. Выявить особенности интерпретации событий войны в европейской мемуаристике.
4. Прояснить основные закономерности формирования исторической памяти о войне 1812 в европейских национальных традициях.
5. Сравнить процессы трансформации европейских мемориальных практик применительно к русской кампании Наполеона с целью выявления факторов формирования образов прошлого.
6. Выявить особенности «переформатирования» индивидуальной памяти участников события в социальный и государственный нарратив в контексте национальных мемориальных традиций европейских народов.
7. Определить роль историописания в формировании национальных традиций памяти европейских народов о русской кампании Наполеона.
8. Выявить наиболее «идеальные модели» коммеморативных практик русской кампании.
9. Определить актуальность современных методологических новаций применительно к образу войны в исторической памяти европейцев.
Методология и методы диссертационного исследования предопределены результатами широких методологических дискуссий, имевших место в последние десятилетия. Они отразили постепенный перенос внимания исследователей с так называемых «социальных структур» на внутренние, ментальные процессы. Вследствие этого в поле зрения историков оказались индивидуальное и коллективное сознание, ментальность, а пространственные рамки сузились до уровня микропроцессов. Обратившись к сфере сознания, идей, ментальности, историки оказываются в мире духовных феноменов, явлений культуры, идеологии, изучение которых требует новых методологических подходов и инструментария.
Наиболее последовательные методологические подходы в рамках междисциплинарных подходов применительно к ментальным структурам предложила французская школа «Анналов». Постмодернистская программа историков-анналистов в конечном итоге заставила сосредоточить внимание на изменчивости представлений о прошлом, сделав объектом исследования ментальные стереотипы, исторические мифы, процессы их трансформации и формирования. Для рассмотрения механизмов создания образа русской кампании в разных национальных традициях мы использовали методологические подходы, зародившиеся, в основном, в рамках французского видения постмодернизма, такие как «историческая память», «историческая политика», «интеллектуальная история», «историческая антропология».
Проблема памяти, как в теоретическом аспекте, так и в конкретно-историческом, стала в последние десятилетия предметом активного обсуждения в различных гуманитарных науках. Как известно, дискуссии продолжают вызывать и сами понятия «коллективная память», «культурная память», «историческая память», «историческая политика», а также возможности и характер их использования. В своем восприятии этих терминов мы принимаем, прежде всего, подходы, предложенные одним из представителей «Новой исторической науки» П. Нора 23.
В 2010 г. П. Нора, осмысливая влияние своей концепции на французскую науку, пришел к выводу, что все образы исторической памяти, созданные историками, можно включить в «мгновения памяти»: «Мгновения памяти - кристаллизация прошлого в индивидуальном или коллективном творчестве». В произведении «Переосмысление Франции, места памяти» Нора обратился и к теме архивов, сделав вывод об их особой значимости в формировании памяти: «Архивные документы - это точное воплощение памяти, а все остальные источники - лишь виртуальная память» .
Концепция П. Нора предоставляет возможность рассмотреть, как участники оценивали событие, интерпретируя пережитое, каким образом хранилась и передавалась информация последующими поколениями. В целом, говоря словами П. Нора, историк должен проследить механизм перехода «точной памяти», запечатленной в архивных документах, в «виртуальную память». Нам представляется, что данный методологический посыл может быть полезен при анализе истоков формирования памяти, уходящих во времена происходивших событий.
Исторические мифы создаются и поддерживаются «коллективным воображаемым» (коллективной иллюзией) - «набором символов, обычаев или воспоминаний, которые имеют конкретное и общее значение для сообщества» . Рассматривая русскую кампанию в ключе европейской памяти, нам не обойтись без понятия «историческая травма, трагедия», которое в последние годы приобрело популярность в гуманитарных исследованиях применительно к событиям Второй мировой войны как «нарратив, нуждающийся в социальном признании» . В контексте данного исследования «травма» будет использоваться для противопоставления образа «победы-труимфа» с целью более глубокого анализа механизмов «преодоления прошлого».
В современной науке нет единого подхода к определению терминов «историческая память», «историческая политика», «политика памяти». Наиболее часто под «исторической памятью» понимаются опорные пункты массового знания о прошлом, минимальный набор ключевых образов событий и личностей прошлого в устной, визуальной или текстуальной форме, которые присутствуют в активной памяти. При анализе особенностей формирования мемориальных процессов мы будем опираться на подход Дж. Уинтера, который отводил определяющую роль в конструировании исторической памяти, прежде всего, социальным акторам. При анализе процесса трансформации индивидуальной памяти в социальные мемориальные практики и при выявлении особенностей обращения с травматическим прошлым мы будем руководствоваться концепцией А. Ассман .
В контексте данного исследования под термином политика памяти мы понимаем целенаправленный процесс конструирования образа прошлого со стороны мнемонических акторов . В качестве отдельного элемента политики памяти мы выделяем историческую политику как сознательное конструирование образа прошлого со стороны властных структур. К этой сфере в контексте данного исследования относятся юбилейные коммеморативные практики, образовательная политика и проправительственные СМИ.
Мы также не исключаем того факта, что историческая политика способна воздействовать на историческую память, создавая версии, которые в дальнейшем нашли отражение в научном и общественном дискурсе. По мнению российского историка О.С. Поршневой, на современном этапе развития методологии исторической науки необходимо соединение «двух перспектив, показа того, как происходит “наделение смыслом” и символизация национального прошлого в процессе взаимодействия акторов памяти, реализующих мемориальные проекты и транслирующих мемориальные нарративы» . Солидаризируясь с данной позицией, мы в рамках предложенного исследования стремимся определить взаимосвязь между государственными и социальными мемориальными практиками в процессе формирования нарративов памяти.
Методологические подходы к изучению политики памяти о трагедиях войны в современной науке развиваются в рамках понятия «культура поражения». Одним из ярких представителей данного направления является немецкий историк В. Шивельбуш, который использовал термин «культура поражения» для названия своей монографии, посвященной теоретическим аспектам исторической памяти о войнах. Он утверждает, что переживание нацией травмы поражения приводит к «стремлению помнить» . Однако автор отметил, что эта форма памяти не связана с «установлением справедливости», а с «изобретением новой альтернативной реальности», оправдывающей ожидания нации. Однако Шивельбуш выразил мысль о том, что этот процесс «изобретения мифа» становится основой переосмысления пути развития государства и оказывает более консолидирующее влияние на нацию, чем память о победах: «Поражение очищает нацию, в то время как победа ослепляет победителя, приводит в действие противостоящие силы и готовит его падение».
В связи с тем, что основными материалами для второй части нашего исследования, посвященной формированию и трансформации памяти о русской кампании, являются произведения писателей, историков и художников, мы сочли приемлемым рассматривать их в рамках «интеллектуальной истории». Мы взяли за основу трактовку этой теории современными французскими историками. По их мнению, «интеллектуальная история» - это понятие, отражающее то, как «были выработаны конкретные идеологические системы» . Исходя из этих теоретических положений, мы полагаем возможным воссоздание того интеллектуального поля, в котором сохранялся и воспроизводился образ войны.
Таким образом, объектом «исторической памяти» становится сотканная из различных исторических сведений картина прошлого, которую исследователь пытается увидеть глазами людей избранной эпохи. Переходя от одного источника к другому, мы наблюдаем как изменения, так и постоянство этой картины, стремимся уловить и сформулировать закономерности этих перемен.
Однако изучение «образов» вспоминаемого прошлого, отраженных в тех или иных источниках, было бы бессмысленным без представлений о событии его участниками, которые (представления) стали основой для дальнейшего формирования социального нарратива. Тем самым, помимо исторической памяти мы обратились к последним достижениям военно - исторической антропологии.
В зарубежной и отечественной военной истории наблюдается отход от чистого описания операций, действий армий и обращение к внутреннему состоянию человека «воюющего». Истоки этого «психологического поворота» в описании военных действий наполеоновской эпохи многие видят в произведениях Стендаля (особенно, в его романе «Пармская обитель») и Л.Н. Толстого («Война и мир»). О необходимости ввести описание «внутренней стороны» боя в научное историческое исследование ратовал выдающийся военный социолог Н.Н. Головин. Эти опыты стали основой для ряда современных работ, посвященных военно-исторической проблематике.
В работе с военно-оперативной документацией и личной перепиской, историческими, художественными произведениями, интерпретируя тексты для воссоздания образа войны, мы использовали семиотику и герменевтику, основываясь на трудах Ф. Соссюра, Ю.М. Лотмана, Г.Г. Гадамера, У. Эко и 41 др.
В исследовании активно использовались общеисторические методы. Нашел отражение историко-генетический метод, который позволил выявить закономерности формирования представлений о русской кампании среди европейских наций, принимавших участие в войне. На основе этого метода сделаны попытки выяснить, какие именно обстоятельства повлияли на формирование образов рассматриваемого нами исторического события, и как изменялась его интерпретация во временном пространстве. Историко-сравнительный метод был использован при анализе представлений о событиях в сознании разных наций. В результате мы получили возможность сравнить восприятие хода кампании глазами солдат, историков, писателей, художников, режиссеров, журналистов. Историко-типологический метод использован в ходе группировки источников по национальному принципу.
Источниковая база диссертационного исследования основана, главным образом, на документах иностранного происхождения. Классифицируя источники на письменные, изобразительные, фонетические, устные, вещественные , центральное место мы отвели письменным источникам, в которых наиболее полно и последовательно отразились события русской кампании и последующая трансформация образов этих событий в сознании европейских наций.
Для анализа писем и дневников участников войны 1812 г. были использованы документы из фондов Российского государственного архива древних актов (РГАДА), благодаря которым удалось познакомиться с письмами солдат Великой армии; Российского государственного исторического архива (РГИА) ; Отдела рукописей Российской национальной библиотеки (РНБ ОР) ; Национального архива Франции (АК) ; Архива исторической службы Министерства обороны Франции (ЗИП) ; Национального архива Великобритании (КА).
Благодаря официальной и личной документации, хранящейся в этих архивах, мы проанализировали трансформацию представлений о событиях русской кампании чинов Великой армии в ходе боевых действий в 1812 г. Огромную ценность для разрешения поставленных задач имели письма солдат Наполеона, перехваченные русской армией. В 1913 г. коллектив французских и российских ученых опубликовал в Париже часть этих писем.
Научная новизна исследования состоит в том, что автором проведен комплексный анализ процесса формирования исторической памяти европейцев о русской кампании Наполеона, выявлены особенности трансформации индивидуальной памяти в социальный и государственный нарратив европейских наций, предложены «идеальные модели» трансформации исторической памяти о русской кампании 1812 г., а также методологические рекомендации применительно к исследованию данной эпохи. В диссертации впервые отмечены отличия в интерпретации событий войны в письмах, дневниках участников и выявлены особенности дальнейшего формирования образов войны, созданных на страницах мемуаров солдат Великой армии.
Создано первое комплексное исследование по исторической памяти европейцев о войне 1812 г. Диссертация вводит в научный оборот большие комплексы неопубликованных и опубликованных исторических источников по представленной теме.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Основные положения диссертационного исследования могут быть применены при подготовке лекций и практических занятий по дисциплинам «Новая история стран Запада», «Историческая память и историческая политика», при разработке учебных пособий по данным курсам. Материалы работы могут быть использованы для изучения вопросов, связанных с исследованием событий прошлого в исторической памяти. Выводы, сделанные в результате исследования, могут быть востребованы государственными органами власти при совершенствовании механизмов исторической политики. Теоретическая значимость исследования связана с апробацией концепции исторической памяти применительно к войне 1812 г. Автор выделила «идеальные модели» трансформации образа события, предложила методологические рекомендации к исследованию «памяти- трагедии».
Положения, выносимые на защиту:
1. Образ русской кампании в представлении французских солдат трансформировался под воздействием событий войны, способствуя созданию «героического нарратива» о действиях Великой армии в России.
2. В период пребывания Великой армии в Москве и в условиях отступления у французских солдат создается «коллективная иллюзия» о их моральной победе и о русской зиме как причине поражения Наполеона в России.
3. Если во время кампании все понесенные жертвы казались солдатам Великой армии оправданными, а «коллективная иллюзия» одержанных побед объединяла солдат перед лицом опасности, то годы спустя большинство участников представили на страницах мемуаров, главным образом, трагический образ русского похода.
4. Именно французские участники кампании и стали создателями противоречивой картины событий 1812 года, обозначив на будущее ту многовекторную траекторию развития памяти, которая на протяжении двух столетий балансирует между «коллективной героической иллюзией» и критикой Наполеона. Единственным сюжетом, объединяющим версии, созданные французскими участниками похода, стал образ отступления Великой армии как ее «моральной победы».
5. Противоречивость интерпретаций событий русской кампании способствовала актуализации памяти о ней в течение двух столетий при всех режимах во Франции, актуализируя необходимые образы исходя из запросов времени.
6. Важным этапом конденсации образов русской кампании как военно - стратегической и «моральной» победы французской нации стал XX в. В этот период усилия всех французских акторов памяти соединились с целью консолидации общества вокруг героического прошлого ради «преодоления травмы» Второй мировой войны.
7. Развитие исторической памяти о русской кампании во Франции предстает в виде своего рода естественного процесса преодоления обществом «травматического прошлого» и является неким «идеальным образцом» формирования национальной идентичности.
8. Швейцарская версия, подобно французской, продемонстрировала естественный процесс конденсации памяти под воздействием таких факторов, как мемуарной традиции, политической и научной изолированности страны, что в совокупности предопределило устойчивость «героического мифа».
9. Исследование показало, что противостояние разных акторов памяти на протяжении двух столетий применительно к образу войны оказалось характерным только для французского нарратива, что было вызвано неоднозначностью результатов кампании для Великой армии, предопределив тем самым формирование многовекторной памяти. Иные национальные традиции развивались в границах единого нарратива. Так, немцы и итальянцы, со временем утратив эмоциональную связь с историей событий 1812 г., стали представлять эту войну исключительно как трагедию. В свою очередь, у поляков и швейцарцев, для которых образ Наполеона на протяжении двух столетий являлся важным элементом процесса формирования национальной идентичности, оказался сконструированным единый героический нарратива.
10. Установлено, что факторы воздействия инструментов исторической политики в определенные временные периоды оказались наиболее ярко выраженными в немецком, итальянском и британском нарративах.
11. Представления участников кампании формировали основу для появления последующих интерпретаций событий. Очевидно, что героический нарратив в течение почти двух столетий оказался характерен для польской, швейцарской и французской версии, поскольку солдаты именно этих наций в рамках эпистолярного наследия изначально зафиксировали победу Великой армии в сражениях войны 1812 г. Однако героическая традиция этих наций конструировалась, в основном, вокруг образа отступления, в отличие от символа русской памяти - Бородинского сражения как победы.
12. Первоначальные представления немецких и итальянских участников войны были связаны с воспоминаниями о трагедии и бессмысленности самого открытия русской кампании. Поэтому в итоге именно эти образы стали основой их национальных нарративов памяти.
13. Истоки британской версии 1812 г. изначально оказались связаны со стремлением умалить военно-стратегические успехи как французов, так и русских. После «переформатирования» образа Наполеона из неприятеля в героя британцы признали факт военно-стратегических успехов Великой армии в войне 1812 г., а представления о России и о причинах поражения французов остались в «ловушке» изначальных стереотипов.
14. Исследование показало, что сохранение эмоциональной составляющей, регулярное воспроизведение национальной традиции способствует формированию коммуникативной, «ритуальной» памяти о прошлом. Подобные коммеморативные практики продемонстрировали французская, швейцарская и польская версии событий. В свою очередь, немецкая, итальянская и британская траектории памяти, утратив связь с национальной традицией, «переформатировались» в историографические версии прошлого.
15. Очевидно, что устойчивость национальных моделей прошлого определяется естественным процессом трансформации в пространстве исторической памяти и регулярным воспроизведением мемориальных практик. Как правило, эти тенденции связаны с образом героического прошлого или трагедии, которая на протяжении многих лет становилась объектом дискуссий и процесса «преодоления прошлого».
16. Образы прошлого в разных национальных традициях подчинялись своим собственным, особенным механизмам трансформации, что, по нашему убеждению, исключает возможность использования какого - либо универсального методологического инструментария.
17. Исследование подтвердило существование таких черт «идеальной модели» трансформации памяти, которые выявила А. Ассман. Они сводятся к двум моментам - к естественному процессу формирования образа прошлого и к отсутствию четкого противостояния истории и памяти. В соответствии с этой концепцией мы выделили три идеальные варианта коммеморативных практик, которые соотносятся с французской, швейцарской и польской традициями.
18. Очевидно, что конкретный исторический материал (но не умозрительные, оторванные от исторической почвы умозаключения) и должен с неизбежностью определять методологические подходы исследователя в плане постижения прошлого и образов его отражения в коммеморативных практиках.
Степень достоверности и апробация результатов исследования.
Достоверность результатов диссертации обеспечивается использованием разнообразных исторических источников, применением адекватных поставленным задачам методов и принципов научно -исследовательской работы. Автор использовала все существующие на данный момент опубликованные и неопубликованные исторические источники по теме диссертации. Исследование находится на стыке разных методологических подходов: военно-исторической антропологии и исторической памяти, что обеспечило более глубокий анализ коммеморативных процессов. Положения диссертации отражены в 40 публикациях, в том числе в 25 статьях из перечня ВАК, в 3 монографиях (2 - в соавторстве). Материалы диссертации прошли апробацию в рамках реализации учебных курсов «Историческая память и историческая политика» и «Новая история зарубежных стран» в УрГПУ с 2013-2021 гг. Материалы диссертации были подготовлены в рамках реализации грантов: РНФ «Иностранная оккупация как опыт межкультурного контакта: на материале Наполеоновских войн» (2016-2018 гг.); РНФ «Политика памяти УЗ историческая память: Наполеоновские войны и Первая мировая война в юбилеях» (2017-2020 гг.); РФФИ «Образ войны в коллективной памяти молодежи России и Европы: коммеморативные практики и механизмы формирования гражданской идентичности» (2019¬2020 гг.); РНФ «Человек на войне: антропология военной истории Наполеоновской эпохи» (с 2019 г.).
Принципиальным методологическим моментом является принятие того факта, что память о прошлом не следует рассматривать как абсолютно цельную. Скорее, можно говорить о поколенческих и национальных памятях, в рамках которых существовали и существуют параллельные, нередко противостоящие друг другу образы. На современном этапе развития методологии исторической памяти представляется необходимым использовать накопленный научный инструментарий применительно к конкретным историческим сюжетам, в частности, к образам национальных трагедий. Так, в центре внимания нашего исследования находится образ (образы) русской кампании Наполеона, ставшей поражением для европейцев, но все же сыгравшей одну из решающих ролей в формировании национальной идентичности многих наций.
Учитывая тот факт, что представление о прошлом, как правило, связано с теми эмоциями и чувствами, которые пережили сами участники, первую часть исследования мы посвятили анализу интерпретации событий кампании в личной переписке, дневниках и мемуарах солдат Великой армии. Во второй части работы проанализирована двухсотлетняя история формирования исторической памяти европейцев о походе 1812 года. Мы акцентировали внимание на сложившихся национальных традициях: французской, британской, немецкой, польской и швейцарской. Что касается отечественной исторической памяти о войне 1812 г., то ее особенности уже достаточно полно нашли отражение во многих исследованиях, согласно которым российскую традицию отличает доминирование методов исторической политики и явный акцент на памяти-победе .
В более широкой перспективе изучение образа русской кампании позволит приблизиться к пониманию общих закономерностей трансформации траекторий памяти о войнах в целом в разных национальных традициях.
Объектом исследования является Отечественная война 1812 г. (для европейской традиции - русская кампания Наполеона).
В качестве предмета исследования выступает процесс формирования образа войны 1812 г. в европейских мемориальных практиках.
Территориальные рамки охватывают район боевых действий в период войны 1812 г. Во второй части исследования объект перемещается на страны Западной и Центральной Европы.
Хронологические рамки исследования находятся во временных границах военных действий (с июня по декабрь 1812 г.) и двухсотлетнего периода формирования исторической памяти европейцев о русской кампании Наполеона.
Степень разработанности темы. Проблематика настоящего исследования находится на стыке двух больших областей исторического знания: военно-исторической антропологии и исторической памяти о войне 1812 г. Отдельные аспекты, связанные с осмыслением событий русскими участниками и современниками, достаточно исследованы отечественными историками . Обращались ученые и к анализу юбилейных мемориальных практик .
Важным вкладом в изучение проблем российской памяти стала коллективная монография «Отечественная война 1812 года в культурной памяти России». Авторы работы, сделав акцент на разных формах транслирования нарративов памяти, обратились к процессам вспоминания, сохранения и забвения образов прошлого . Подобная исследовательская тенденция проявилась также в публикациях по итогам международной конференции «После грозы. 1812 год в исторической памяти Европы», прошедшей в Германском историческом институте в Москве 28-30 мая 2012 г. Авторы обратились к трансформации образа 1812 г. в переломные моменты отечественной и зарубежной истории.
Процесс формирования исторической памяти о войне 1812 г. нашел отражение и в публикациях В.Н. Земцова . Историку удалось провести убедительный сравнительный анализ мемориальных практик в России и Франции применительно к войне 1812 г., в которых, по его мнению,
отразились смысловые противоречия в восприятии этого события рядом наций. Проанализировав отечественную историческую память, он отметил, что она, в значительной степени, развивалась «под воздействием Власти, хотя и опиралась на то ощущение великой победы и чудесного спасения, которое испытали самые разные группы российского общества».
В целом, отечественная наука прошла значительный путь в изучении феномена памяти о войне 1812 г. в различные периоды российской истории. Ученые проанализировали истоки и последующую трансформацию памяти об этом эпохальном событии.
В последнее десятилетие в рамках имагологических исследований популярным стало изучение представлений европейских народов друг о друге в наполеоновскую эпоху . Наиболее основательно проблему формирования образа России в сознании французов в 1812 г. осветил российский историк Н.В. Промыслов. Проанализировав французские сочинения, посвященные России и опубликованные перед русской кампанией, автор пришел к выводу, что эти труды оказали влияние, главным образом, только на сознание интеллектуальной и политической элиты французского общества. Историк, обратившись к документам личного происхождения, акцентировал особое внимание на роли войны 1812 г. в преломлении представлений французов о России.
Военно-историческое направление в его более традиционном варианте как изучение хода военных действий в период русской кампании Наполеона представлено работами известных российских историков В.М. Безотосного, А.И. Попова, Л.Л. Ивченко, В.Н. Земцова и А.А. Орлова . Важное место в данном направлении занимают исследования, посвященные военнопленным Великой армии в России.
Таким образом, интерес современной науки к предложенной проблеме очевиден. Ученые проанализировали истоки и, в значительной степени, последующую трансформацию российской памяти о войне 1812 г., акцентируя особое внимание на юбилейных коммеморативных практиках. Однако перспективы исследования, сориентированные на сферу военно-исторической антропологии и исторической памяти применительно к русской кампании Наполеона, все еще все еще представляются чрезвычайно значительными.
Цель работы: выявить особенности формирования образа русской кампании в европейских мемориальных практиках.
Для достижения цели были поставлены следующие задачи:
1. Определить основные проблемы, существующие в историографии и методологии исследования данной темы.
2. Раскрыть особенности трансформации образа русской кампании в представлении чинов Великой армии в период войны 1812 г.
3. Выявить особенности интерпретации событий войны в европейской мемуаристике.
4. Прояснить основные закономерности формирования исторической памяти о войне 1812 в европейских национальных традициях.
5. Сравнить процессы трансформации европейских мемориальных практик применительно к русской кампании Наполеона с целью выявления факторов формирования образов прошлого.
6. Выявить особенности «переформатирования» индивидуальной памяти участников события в социальный и государственный нарратив в контексте национальных мемориальных традиций европейских народов.
7. Определить роль историописания в формировании национальных традиций памяти европейских народов о русской кампании Наполеона.
8. Выявить наиболее «идеальные модели» коммеморативных практик русской кампании.
9. Определить актуальность современных методологических новаций применительно к образу войны в исторической памяти европейцев.
Методология и методы диссертационного исследования предопределены результатами широких методологических дискуссий, имевших место в последние десятилетия. Они отразили постепенный перенос внимания исследователей с так называемых «социальных структур» на внутренние, ментальные процессы. Вследствие этого в поле зрения историков оказались индивидуальное и коллективное сознание, ментальность, а пространственные рамки сузились до уровня микропроцессов. Обратившись к сфере сознания, идей, ментальности, историки оказываются в мире духовных феноменов, явлений культуры, идеологии, изучение которых требует новых методологических подходов и инструментария.
Наиболее последовательные методологические подходы в рамках междисциплинарных подходов применительно к ментальным структурам предложила французская школа «Анналов». Постмодернистская программа историков-анналистов в конечном итоге заставила сосредоточить внимание на изменчивости представлений о прошлом, сделав объектом исследования ментальные стереотипы, исторические мифы, процессы их трансформации и формирования. Для рассмотрения механизмов создания образа русской кампании в разных национальных традициях мы использовали методологические подходы, зародившиеся, в основном, в рамках французского видения постмодернизма, такие как «историческая память», «историческая политика», «интеллектуальная история», «историческая антропология».
Проблема памяти, как в теоретическом аспекте, так и в конкретно-историческом, стала в последние десятилетия предметом активного обсуждения в различных гуманитарных науках. Как известно, дискуссии продолжают вызывать и сами понятия «коллективная память», «культурная память», «историческая память», «историческая политика», а также возможности и характер их использования. В своем восприятии этих терминов мы принимаем, прежде всего, подходы, предложенные одним из представителей «Новой исторической науки» П. Нора 23.
В 2010 г. П. Нора, осмысливая влияние своей концепции на французскую науку, пришел к выводу, что все образы исторической памяти, созданные историками, можно включить в «мгновения памяти»: «Мгновения памяти - кристаллизация прошлого в индивидуальном или коллективном творчестве». В произведении «Переосмысление Франции, места памяти» Нора обратился и к теме архивов, сделав вывод об их особой значимости в формировании памяти: «Архивные документы - это точное воплощение памяти, а все остальные источники - лишь виртуальная память» .
Концепция П. Нора предоставляет возможность рассмотреть, как участники оценивали событие, интерпретируя пережитое, каким образом хранилась и передавалась информация последующими поколениями. В целом, говоря словами П. Нора, историк должен проследить механизм перехода «точной памяти», запечатленной в архивных документах, в «виртуальную память». Нам представляется, что данный методологический посыл может быть полезен при анализе истоков формирования памяти, уходящих во времена происходивших событий.
Исторические мифы создаются и поддерживаются «коллективным воображаемым» (коллективной иллюзией) - «набором символов, обычаев или воспоминаний, которые имеют конкретное и общее значение для сообщества» . Рассматривая русскую кампанию в ключе европейской памяти, нам не обойтись без понятия «историческая травма, трагедия», которое в последние годы приобрело популярность в гуманитарных исследованиях применительно к событиям Второй мировой войны как «нарратив, нуждающийся в социальном признании» . В контексте данного исследования «травма» будет использоваться для противопоставления образа «победы-труимфа» с целью более глубокого анализа механизмов «преодоления прошлого».
В современной науке нет единого подхода к определению терминов «историческая память», «историческая политика», «политика памяти». Наиболее часто под «исторической памятью» понимаются опорные пункты массового знания о прошлом, минимальный набор ключевых образов событий и личностей прошлого в устной, визуальной или текстуальной форме, которые присутствуют в активной памяти. При анализе особенностей формирования мемориальных процессов мы будем опираться на подход Дж. Уинтера, который отводил определяющую роль в конструировании исторической памяти, прежде всего, социальным акторам. При анализе процесса трансформации индивидуальной памяти в социальные мемориальные практики и при выявлении особенностей обращения с травматическим прошлым мы будем руководствоваться концепцией А. Ассман .
В контексте данного исследования под термином политика памяти мы понимаем целенаправленный процесс конструирования образа прошлого со стороны мнемонических акторов . В качестве отдельного элемента политики памяти мы выделяем историческую политику как сознательное конструирование образа прошлого со стороны властных структур. К этой сфере в контексте данного исследования относятся юбилейные коммеморативные практики, образовательная политика и проправительственные СМИ.
Мы также не исключаем того факта, что историческая политика способна воздействовать на историческую память, создавая версии, которые в дальнейшем нашли отражение в научном и общественном дискурсе. По мнению российского историка О.С. Поршневой, на современном этапе развития методологии исторической науки необходимо соединение «двух перспектив, показа того, как происходит “наделение смыслом” и символизация национального прошлого в процессе взаимодействия акторов памяти, реализующих мемориальные проекты и транслирующих мемориальные нарративы» . Солидаризируясь с данной позицией, мы в рамках предложенного исследования стремимся определить взаимосвязь между государственными и социальными мемориальными практиками в процессе формирования нарративов памяти.
Методологические подходы к изучению политики памяти о трагедиях войны в современной науке развиваются в рамках понятия «культура поражения». Одним из ярких представителей данного направления является немецкий историк В. Шивельбуш, который использовал термин «культура поражения» для названия своей монографии, посвященной теоретическим аспектам исторической памяти о войнах. Он утверждает, что переживание нацией травмы поражения приводит к «стремлению помнить» . Однако автор отметил, что эта форма памяти не связана с «установлением справедливости», а с «изобретением новой альтернативной реальности», оправдывающей ожидания нации. Однако Шивельбуш выразил мысль о том, что этот процесс «изобретения мифа» становится основой переосмысления пути развития государства и оказывает более консолидирующее влияние на нацию, чем память о победах: «Поражение очищает нацию, в то время как победа ослепляет победителя, приводит в действие противостоящие силы и готовит его падение».
В связи с тем, что основными материалами для второй части нашего исследования, посвященной формированию и трансформации памяти о русской кампании, являются произведения писателей, историков и художников, мы сочли приемлемым рассматривать их в рамках «интеллектуальной истории». Мы взяли за основу трактовку этой теории современными французскими историками. По их мнению, «интеллектуальная история» - это понятие, отражающее то, как «были выработаны конкретные идеологические системы» . Исходя из этих теоретических положений, мы полагаем возможным воссоздание того интеллектуального поля, в котором сохранялся и воспроизводился образ войны.
Таким образом, объектом «исторической памяти» становится сотканная из различных исторических сведений картина прошлого, которую исследователь пытается увидеть глазами людей избранной эпохи. Переходя от одного источника к другому, мы наблюдаем как изменения, так и постоянство этой картины, стремимся уловить и сформулировать закономерности этих перемен.
Однако изучение «образов» вспоминаемого прошлого, отраженных в тех или иных источниках, было бы бессмысленным без представлений о событии его участниками, которые (представления) стали основой для дальнейшего формирования социального нарратива. Тем самым, помимо исторической памяти мы обратились к последним достижениям военно - исторической антропологии.
В зарубежной и отечественной военной истории наблюдается отход от чистого описания операций, действий армий и обращение к внутреннему состоянию человека «воюющего». Истоки этого «психологического поворота» в описании военных действий наполеоновской эпохи многие видят в произведениях Стендаля (особенно, в его романе «Пармская обитель») и Л.Н. Толстого («Война и мир»). О необходимости ввести описание «внутренней стороны» боя в научное историческое исследование ратовал выдающийся военный социолог Н.Н. Головин. Эти опыты стали основой для ряда современных работ, посвященных военно-исторической проблематике.
В работе с военно-оперативной документацией и личной перепиской, историческими, художественными произведениями, интерпретируя тексты для воссоздания образа войны, мы использовали семиотику и герменевтику, основываясь на трудах Ф. Соссюра, Ю.М. Лотмана, Г.Г. Гадамера, У. Эко и 41 др.
В исследовании активно использовались общеисторические методы. Нашел отражение историко-генетический метод, который позволил выявить закономерности формирования представлений о русской кампании среди европейских наций, принимавших участие в войне. На основе этого метода сделаны попытки выяснить, какие именно обстоятельства повлияли на формирование образов рассматриваемого нами исторического события, и как изменялась его интерпретация во временном пространстве. Историко-сравнительный метод был использован при анализе представлений о событиях в сознании разных наций. В результате мы получили возможность сравнить восприятие хода кампании глазами солдат, историков, писателей, художников, режиссеров, журналистов. Историко-типологический метод использован в ходе группировки источников по национальному принципу.
Источниковая база диссертационного исследования основана, главным образом, на документах иностранного происхождения. Классифицируя источники на письменные, изобразительные, фонетические, устные, вещественные , центральное место мы отвели письменным источникам, в которых наиболее полно и последовательно отразились события русской кампании и последующая трансформация образов этих событий в сознании европейских наций.
Для анализа писем и дневников участников войны 1812 г. были использованы документы из фондов Российского государственного архива древних актов (РГАДА), благодаря которым удалось познакомиться с письмами солдат Великой армии; Российского государственного исторического архива (РГИА) ; Отдела рукописей Российской национальной библиотеки (РНБ ОР) ; Национального архива Франции (АК) ; Архива исторической службы Министерства обороны Франции (ЗИП) ; Национального архива Великобритании (КА).
Благодаря официальной и личной документации, хранящейся в этих архивах, мы проанализировали трансформацию представлений о событиях русской кампании чинов Великой армии в ходе боевых действий в 1812 г. Огромную ценность для разрешения поставленных задач имели письма солдат Наполеона, перехваченные русской армией. В 1913 г. коллектив французских и российских ученых опубликовал в Париже часть этих писем.
Научная новизна исследования состоит в том, что автором проведен комплексный анализ процесса формирования исторической памяти европейцев о русской кампании Наполеона, выявлены особенности трансформации индивидуальной памяти в социальный и государственный нарратив европейских наций, предложены «идеальные модели» трансформации исторической памяти о русской кампании 1812 г., а также методологические рекомендации применительно к исследованию данной эпохи. В диссертации впервые отмечены отличия в интерпретации событий войны в письмах, дневниках участников и выявлены особенности дальнейшего формирования образов войны, созданных на страницах мемуаров солдат Великой армии.
Создано первое комплексное исследование по исторической памяти европейцев о войне 1812 г. Диссертация вводит в научный оборот большие комплексы неопубликованных и опубликованных исторических источников по представленной теме.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Основные положения диссертационного исследования могут быть применены при подготовке лекций и практических занятий по дисциплинам «Новая история стран Запада», «Историческая память и историческая политика», при разработке учебных пособий по данным курсам. Материалы работы могут быть использованы для изучения вопросов, связанных с исследованием событий прошлого в исторической памяти. Выводы, сделанные в результате исследования, могут быть востребованы государственными органами власти при совершенствовании механизмов исторической политики. Теоретическая значимость исследования связана с апробацией концепции исторической памяти применительно к войне 1812 г. Автор выделила «идеальные модели» трансформации образа события, предложила методологические рекомендации к исследованию «памяти- трагедии».
Положения, выносимые на защиту:
1. Образ русской кампании в представлении французских солдат трансформировался под воздействием событий войны, способствуя созданию «героического нарратива» о действиях Великой армии в России.
2. В период пребывания Великой армии в Москве и в условиях отступления у французских солдат создается «коллективная иллюзия» о их моральной победе и о русской зиме как причине поражения Наполеона в России.
3. Если во время кампании все понесенные жертвы казались солдатам Великой армии оправданными, а «коллективная иллюзия» одержанных побед объединяла солдат перед лицом опасности, то годы спустя большинство участников представили на страницах мемуаров, главным образом, трагический образ русского похода.
4. Именно французские участники кампании и стали создателями противоречивой картины событий 1812 года, обозначив на будущее ту многовекторную траекторию развития памяти, которая на протяжении двух столетий балансирует между «коллективной героической иллюзией» и критикой Наполеона. Единственным сюжетом, объединяющим версии, созданные французскими участниками похода, стал образ отступления Великой армии как ее «моральной победы».
5. Противоречивость интерпретаций событий русской кампании способствовала актуализации памяти о ней в течение двух столетий при всех режимах во Франции, актуализируя необходимые образы исходя из запросов времени.
6. Важным этапом конденсации образов русской кампании как военно - стратегической и «моральной» победы французской нации стал XX в. В этот период усилия всех французских акторов памяти соединились с целью консолидации общества вокруг героического прошлого ради «преодоления травмы» Второй мировой войны.
7. Развитие исторической памяти о русской кампании во Франции предстает в виде своего рода естественного процесса преодоления обществом «травматического прошлого» и является неким «идеальным образцом» формирования национальной идентичности.
8. Швейцарская версия, подобно французской, продемонстрировала естественный процесс конденсации памяти под воздействием таких факторов, как мемуарной традиции, политической и научной изолированности страны, что в совокупности предопределило устойчивость «героического мифа».
9. Исследование показало, что противостояние разных акторов памяти на протяжении двух столетий применительно к образу войны оказалось характерным только для французского нарратива, что было вызвано неоднозначностью результатов кампании для Великой армии, предопределив тем самым формирование многовекторной памяти. Иные национальные традиции развивались в границах единого нарратива. Так, немцы и итальянцы, со временем утратив эмоциональную связь с историей событий 1812 г., стали представлять эту войну исключительно как трагедию. В свою очередь, у поляков и швейцарцев, для которых образ Наполеона на протяжении двух столетий являлся важным элементом процесса формирования национальной идентичности, оказался сконструированным единый героический нарратива.
10. Установлено, что факторы воздействия инструментов исторической политики в определенные временные периоды оказались наиболее ярко выраженными в немецком, итальянском и британском нарративах.
11. Представления участников кампании формировали основу для появления последующих интерпретаций событий. Очевидно, что героический нарратив в течение почти двух столетий оказался характерен для польской, швейцарской и французской версии, поскольку солдаты именно этих наций в рамках эпистолярного наследия изначально зафиксировали победу Великой армии в сражениях войны 1812 г. Однако героическая традиция этих наций конструировалась, в основном, вокруг образа отступления, в отличие от символа русской памяти - Бородинского сражения как победы.
12. Первоначальные представления немецких и итальянских участников войны были связаны с воспоминаниями о трагедии и бессмысленности самого открытия русской кампании. Поэтому в итоге именно эти образы стали основой их национальных нарративов памяти.
13. Истоки британской версии 1812 г. изначально оказались связаны со стремлением умалить военно-стратегические успехи как французов, так и русских. После «переформатирования» образа Наполеона из неприятеля в героя британцы признали факт военно-стратегических успехов Великой армии в войне 1812 г., а представления о России и о причинах поражения французов остались в «ловушке» изначальных стереотипов.
14. Исследование показало, что сохранение эмоциональной составляющей, регулярное воспроизведение национальной традиции способствует формированию коммуникативной, «ритуальной» памяти о прошлом. Подобные коммеморативные практики продемонстрировали французская, швейцарская и польская версии событий. В свою очередь, немецкая, итальянская и британская траектории памяти, утратив связь с национальной традицией, «переформатировались» в историографические версии прошлого.
15. Очевидно, что устойчивость национальных моделей прошлого определяется естественным процессом трансформации в пространстве исторической памяти и регулярным воспроизведением мемориальных практик. Как правило, эти тенденции связаны с образом героического прошлого или трагедии, которая на протяжении многих лет становилась объектом дискуссий и процесса «преодоления прошлого».
16. Образы прошлого в разных национальных традициях подчинялись своим собственным, особенным механизмам трансформации, что, по нашему убеждению, исключает возможность использования какого - либо универсального методологического инструментария.
17. Исследование подтвердило существование таких черт «идеальной модели» трансформации памяти, которые выявила А. Ассман. Они сводятся к двум моментам - к естественному процессу формирования образа прошлого и к отсутствию четкого противостояния истории и памяти. В соответствии с этой концепцией мы выделили три идеальные варианта коммеморативных практик, которые соотносятся с французской, швейцарской и польской традициями.
18. Очевидно, что конкретный исторический материал (но не умозрительные, оторванные от исторической почвы умозаключения) и должен с неизбежностью определять методологические подходы исследователя в плане постижения прошлого и образов его отражения в коммеморативных практиках.
Степень достоверности и апробация результатов исследования.
Достоверность результатов диссертации обеспечивается использованием разнообразных исторических источников, применением адекватных поставленным задачам методов и принципов научно -исследовательской работы. Автор использовала все существующие на данный момент опубликованные и неопубликованные исторические источники по теме диссертации. Исследование находится на стыке разных методологических подходов: военно-исторической антропологии и исторической памяти, что обеспечило более глубокий анализ коммеморативных процессов. Положения диссертации отражены в 40 публикациях, в том числе в 25 статьях из перечня ВАК, в 3 монографиях (2 - в соавторстве). Материалы диссертации прошли апробацию в рамках реализации учебных курсов «Историческая память и историческая политика» и «Новая история зарубежных стран» в УрГПУ с 2013-2021 гг. Материалы диссертации были подготовлены в рамках реализации грантов: РНФ «Иностранная оккупация как опыт межкультурного контакта: на материале Наполеоновских войн» (2016-2018 гг.); РНФ «Политика памяти УЗ историческая память: Наполеоновские войны и Первая мировая война в юбилеях» (2017-2020 гг.); РФФИ «Образ войны в коллективной памяти молодежи России и Европы: коммеморативные практики и механизмы формирования гражданской идентичности» (2019¬2020 гг.); РНФ «Человек на войне: антропология военной истории Наполеоновской эпохи» (с 2019 г.).
Процесс формирования и конденсации европейской памяти о 1812 годе был предопределен, прежде всего, опытом непосредственных участников русской кампании. Во время войны солдаты под воздействием официальной пропаганды создали на страницах писем и дневников такой героический нарратив, который стал своеобразной поддержкой в катастрофически безысходной ситуации, возникшей для Великой армии сначала в Москве, а потом в период отступления.
Однако если во время войны все понесенные жертвы казались оправданными, а «коллективная иллюзия» одержанных побед объединяла солдат перед лицом опасности, то годы спустя большинство участников представили на страницах мемуаров, главным образом, трагический образ русского похода. В сущности, именно участники кампании и создали противоречивую картину событий 1812 года, обозначив на будущее ту многовекторную траекторию развития памяти, которая на протяжении двух столетий балансирует между «коллективной героической иллюзией» и критикой Наполеона в европейской мемориальной традиции. Единственным сюжетом, объединяющим версии, созданные участниками похода, стал образ отступления Великой армии как «моральной победы».
Изучение русской кампании через призму исторической памяти показало, что сфера французской мемуаристики и политическое пространство, воздействуя друг на друга, создавали востребованные тем или иным временем представления о войне. В сущности, именно противоречивость хода и результатов русской кампании способствовали актуализации памяти о ней при всех существовавших в течение двух столетий режимах. Образы войны 1812 г. оказались вне исторической политики; они скорее находились в центре политики памяти, акторами которой были общественные, но не государственные структуры, что во многом и обеспечило естественный процесс трансформации представлений о кампании в сознании французской нации.
В годы Июльской монархии инициатива в формировании памяти оказалась в руках деятелей искусства, которые объединили противоречивые элементы восприятия русской кампании в единый образ «героической трагедии». Исследование показало, что все попытки историков подвергнуть сомнению концепцию войны, созданную в рамках «наполеоновской легенды» и подкрепленную художественными произведениями, не оказали существенного влияния на французское общество XIX в.
Другим примером преемственности мемориальной традиции стало использование оппозицией правящим режимам образа русской кампании как катастрофы, обусловленной ошибками Наполеона. Это делалось с целью предупреждения возможных последствий авторитарных имперских методов правления. В свою очередь, героический элемент этих событий на протяжении двух столетий оказался неразрывно связан с деятелями искусства, которых продолжала привлекать «героика поражений» при отступлении армии из России. Это заметно способствовало сохранению восприятия похода как некоего мифологического и даже сакрального события в сознании французов.
Важным этапом конденсации образов русской кампании как военно - стратегической и «моральной» победы французской нации стал XX в. В этот период усилия всех акторов памяти объединились с целью консолидации общества вокруг героического прошлого ради «преодоления травмы» Второй мировой войны.
Тем не менее, на современном этапе образ кампании вновь раскололся под воздействием процесса «переформатирования» памяти. Во многом, это оказалось обусловлено стремлением исторической науки к преодолению «устоявшихся мифов», интересом со стороны общественной оппозиции к использованию образа отступления с целью критики действий властных структур. Удивительно, что если в XIX в. «Березина» была символом неудач политики имперскости, то в XXI в. она перевоплотилась в метафору катастрофических последствий политики мультикультурализма и европейской интеграции.
Однако 200-летний юбилей способствовал проявлению сложных, комбинированных вариантов исторической памяти, сохраняющих устойчивость на протяжении длительного исторического времени. Одним из них стал феномен переплетения «памяти-славы» с «памятью-поражением» применительно к русской кампании.
Исследование показало, что развитие исторической памяти о русской кампании во Франции стало своего рода естественным процессом преодоления обществом «травматического прошлого» и является неким «идеальным образцом» формирования национальной идентичности.
В этом отношении следует отметить, что образ русской кампании по сравнению с другими событиями наполеоновской эпохи редко становился объектом использования со стороны государства. Мы не наблюдали этого даже в те периоды, когда происходило возрождение «наполеоновской легенды». Отсутствие целенаправленных методов исторической политики обеспечило достаточно естественное развитие траектории исторической памяти французов о русской кампании, на которое воздействовали разные акторы, сохраняя эмоции и впечатления, пережитые еще участниками войны.
Швейцарская версия также продемонстрировала естественный процесс конденсации памяти под воздействием следующих факторов: мемуарной традиции, политической и научной изолированности этой страны, предопределившей устойчивость «героического мифа». Несмотря на то, что швейцарские солдаты отстаивали честь чужой для них страны, война по прошествии времени стала частью их независимой истории, а образ Наполеона оставался источником вдохновения.
Исследование показало, что противостояние разных акторов памяти на протяжении двух столетий применительно к образу войны было характерно только для французского нарратива, что было вызвано неоднозначностью результатов кампании для Великой армии, предопределив формирование многовекторной памяти. Иные национальные традиции развивались в границах единого нарратива. Так, немцы и итальянцы со временем, утратив эмоциональную связь с историей тех событий, представляли войну 1812 г. исключительно как трагедию. В свою очередь, для поляков и швейцарцев образ Наполеона на протяжении двух столетий был важным элементом процесса формирования национальной идентичности, что предопределило конструирование единого героического нарратива.
Исследование показало, что факторы исторической политики в определенные временные периоды были ярко выражены в немецком и британском нарративе. Так, британская традиция трансформировалась под воздействием тесных внешнеполитических контактов с Францией, продемонстрировав уникальный вариант коммеморативных практик. Изначально зародившаяся как оппозиционный нарратив Наполеону, британская версия в итоге под влиянием французской традиции пришла к восхищению действиями Великой армии в России. Немецкий вариант исторической политики применительно к русской кампании возрождался перед мировыми войнами для осмысления допущенных военно - стратегических ошибок Великой армии в 1812 г.
Исследование показало, что представления участников формируют основу для последующих интерпретаций событий. Очевидно, что героический нарратив в течение почти двух столетий характерен для польской, швейцарской и французской версии, так как изначально солдаты именно этих наций в эпистолярном наследии зафиксировали победы Великой армии в сражениях войны 1812 г. Однако героическая традиция этих наций, в основном, конструировалась вокруг образа отступления, в отличие от символа русской памяти - Бородинского сражения.
Первоначальные представления немецких и итальянских участников войны были связаны с воспоминаниями о трагедии и бессмысленности русской кампании. В итоге, именно эти образы стали основой их национальных нарративов. Истоки британской версии 1812 г. изначально оказались связаны со стремлением умалить военно-стратегические успехи как французов, так и русских. Очевидно, что образы «русской зимы», проявления варварства русских соответствовали политическим настроениям британцев в начале XIX в. После «переформатирования» образа Наполеона из неприятеля в героя британцы признали военно-стратегические успехи Великой армии в войне 1812 г., а представления о России и о причинах поражения французов остались в «ловушке» изначальных стереотипов. Тем самым, тезис о русской кампании как столкновении варварства и цивилизации был более характерен для британской традиции, чем для иных европейских мемориальных практик.
Исследование показало, что сохранение эмоциональной составляющей, регулярное воспроизведение национальной традиции способствует формированию коммуникативной, «ритуальной» памяти о прошлом. Именно подобные коммеморативные практики продемонстрировали французская, швейцарская и польская версия событий. В свою очередь, немецкая и итальянская траектории памяти, утратив связь с национальной традицией, «переформатировались» в историографические версии прошлого.
Очевидно, что устойчивость национальных моделей прошлого определяется естественным процессом трансформации в пространстве исторической памяти и регулярным воспроизведением мемориальных практик. Как правило, эти тенденции связаны с образом героического прошлого или трагедии, которая на протяжении многих лет становилась объектом дискуссий и процесса «преодоления прошлого».
Использование концепции исторической памяти применительно к русской кампании открывает новые горизонты методологического осмысления в гуманитарных науках. Исследование показало, что образы прошлого в разных национальных традициях подчинялись своим собственным, особенным, механизмам трансформации, что, по нашему убеждению, исключает возможность использования какого-либо универсального методологического инструментария.
Так, исследование двухсотлетней трансформации памяти о войне 1812 г. показало невозможность безусловного принятия идеи Нора о противопоставлении истории и памяти, поскольку применительно к французской, польской и швейцарской традициям именно воспоминания участников событий и определили последующую траекторию коммеморативных процессов. Вместе с тем мы убедились и в том, что для немцев, итальянцев и британцев русская кампания в результате переформатирования мемориальных практик превратилась в такое «место памяти», которое утратило связь с интерпретациями очевидцев событий.
Очевидно, что тезис Козеллека и Ассман применительно к тому, что методы исторической политики уничтожают память общества, не работает в случаях со швейцарским, польским и британским вариантами коммемораций. Эти национальные традиции продемонстрировали успешный вариант диалога государственной политики и общества, что и обеспечило устойчивость образа русской кампании в исторической памяти наций. Напротив, немецкая и итальянская традиции подтвердили тезис о том, что историческая политика, не подкрепленная соответствующими ожиданиями общества, уничтожает общую память.
На основе проведенного сравнительного анализа образа войны в европейских мемориальных практиках представляется возможным согласиться с идеями Кардини и Шивельбуша о том, что образ трагедии существует в коллективной памяти намного дольше, чем победа, которая переходит в «символические церемонии» и подвергается забвению. Так, из всех событий русской кампании именно трагедия отступления оказалась наиболее памятной для наций-участников, а механизмом компенсации поражения стал образ моральной победы.
Исследование подтвердило существование таких черт идеальной модели трансформации памяти, которые выявила А. Ассман. Они сводятся к двум моментам - к естественному процессу формирования образа прошлого и к отсутствию четкого противостояния истории и памяти. В соответствии с этой концепцией мы выделили три идеальных варианта коммеморативных практик, которые соотносятся с французской, швейцарской и польской традициями.
Французская модель русской кампании, изначально развиваясь как многовекторная, естественным образом конденсировалась после Второй мировой войны в базовое представление о военно-стратегической и моральной победе Наполеона. Процесс трансформации памяти о войне 1812 г. подтвердил, что основными факторами устойчивости образа прошлого для французов является деятельность таких акторов, как историческая наука, деятели искусства и политическая оппозиция, но не государственные структуры. При этом устойчивые коммеморативные практики применительно к образу войны 1812 г. помогли французам преодолеть и очередную трагедию - Вторую мировую войну.
Совершенно иные факторы обеспечили устойчивость польского и швейцарского вариантов образа войны 1812 г. Если французская традиция на протяжении многих лет развивалась в ключе противоречивого нарратива осмысления событий войны, то польская и швейцарская изначально сформировались на основе героического образа. Польская траектория памяти на протяжении всего XIX и первой половины ХХ в. развертывалась в рамках такого общественного дискурса, который был оппозиционен России. В конце XX в. подобный вариант польского нарратива, который временно в эпоху социалистической Польши отошел на второй план, вновь усилился, на этот раз в виде сопричастности нации с общеевропейской идеей. В данном случае внешнеполитический фактор, соединенный с диалогической моделью исторической политики и общества, оказались определяющими в развитии национальной традиции. Подобные механизмы, связанные с героизацией образа Наполеона в рамках национальной консолидации, оказались характерными и для швейцарского варианта.
В целом, уникальность моделей и факторов развития исторической памяти о русской кампании 1812 г. в очередной раз подтверждает вывод А. Ассман о невозможности достижения какой-либо универсальной методологии. Очевидно, что конкретный исторический материал (но не умозрительные, оторванные от исторической почвы умозаключения) и должен с неизбежностью определять методологические подходы, подобно тому, как много лет назад «Бувинское воскресенье» Ж. Дюби запустило процесс формирования концепции исторической памяти.
Рекомендации, перспективы дальнейшей разработки темы.
В перспективе предложенное нами исследование может стать основой не только для изучения образов других наполеоновских войн в мемориальных практиках стран-участников, но в плане дальнейшей апробации методов военно-исторической антропологии и постижения механизмов трансформации индивидуальной памяти участников войны в государственный и социальный нарратив, а также при анализе проблем соотношения исторической памяти и исторической политики в процессе конструирования образов прошлого.
Однако если во время войны все понесенные жертвы казались оправданными, а «коллективная иллюзия» одержанных побед объединяла солдат перед лицом опасности, то годы спустя большинство участников представили на страницах мемуаров, главным образом, трагический образ русского похода. В сущности, именно участники кампании и создали противоречивую картину событий 1812 года, обозначив на будущее ту многовекторную траекторию развития памяти, которая на протяжении двух столетий балансирует между «коллективной героической иллюзией» и критикой Наполеона в европейской мемориальной традиции. Единственным сюжетом, объединяющим версии, созданные участниками похода, стал образ отступления Великой армии как «моральной победы».
Изучение русской кампании через призму исторической памяти показало, что сфера французской мемуаристики и политическое пространство, воздействуя друг на друга, создавали востребованные тем или иным временем представления о войне. В сущности, именно противоречивость хода и результатов русской кампании способствовали актуализации памяти о ней при всех существовавших в течение двух столетий режимах. Образы войны 1812 г. оказались вне исторической политики; они скорее находились в центре политики памяти, акторами которой были общественные, но не государственные структуры, что во многом и обеспечило естественный процесс трансформации представлений о кампании в сознании французской нации.
В годы Июльской монархии инициатива в формировании памяти оказалась в руках деятелей искусства, которые объединили противоречивые элементы восприятия русской кампании в единый образ «героической трагедии». Исследование показало, что все попытки историков подвергнуть сомнению концепцию войны, созданную в рамках «наполеоновской легенды» и подкрепленную художественными произведениями, не оказали существенного влияния на французское общество XIX в.
Другим примером преемственности мемориальной традиции стало использование оппозицией правящим режимам образа русской кампании как катастрофы, обусловленной ошибками Наполеона. Это делалось с целью предупреждения возможных последствий авторитарных имперских методов правления. В свою очередь, героический элемент этих событий на протяжении двух столетий оказался неразрывно связан с деятелями искусства, которых продолжала привлекать «героика поражений» при отступлении армии из России. Это заметно способствовало сохранению восприятия похода как некоего мифологического и даже сакрального события в сознании французов.
Важным этапом конденсации образов русской кампании как военно - стратегической и «моральной» победы французской нации стал XX в. В этот период усилия всех акторов памяти объединились с целью консолидации общества вокруг героического прошлого ради «преодоления травмы» Второй мировой войны.
Тем не менее, на современном этапе образ кампании вновь раскололся под воздействием процесса «переформатирования» памяти. Во многом, это оказалось обусловлено стремлением исторической науки к преодолению «устоявшихся мифов», интересом со стороны общественной оппозиции к использованию образа отступления с целью критики действий властных структур. Удивительно, что если в XIX в. «Березина» была символом неудач политики имперскости, то в XXI в. она перевоплотилась в метафору катастрофических последствий политики мультикультурализма и европейской интеграции.
Однако 200-летний юбилей способствовал проявлению сложных, комбинированных вариантов исторической памяти, сохраняющих устойчивость на протяжении длительного исторического времени. Одним из них стал феномен переплетения «памяти-славы» с «памятью-поражением» применительно к русской кампании.
Исследование показало, что развитие исторической памяти о русской кампании во Франции стало своего рода естественным процессом преодоления обществом «травматического прошлого» и является неким «идеальным образцом» формирования национальной идентичности.
В этом отношении следует отметить, что образ русской кампании по сравнению с другими событиями наполеоновской эпохи редко становился объектом использования со стороны государства. Мы не наблюдали этого даже в те периоды, когда происходило возрождение «наполеоновской легенды». Отсутствие целенаправленных методов исторической политики обеспечило достаточно естественное развитие траектории исторической памяти французов о русской кампании, на которое воздействовали разные акторы, сохраняя эмоции и впечатления, пережитые еще участниками войны.
Швейцарская версия также продемонстрировала естественный процесс конденсации памяти под воздействием следующих факторов: мемуарной традиции, политической и научной изолированности этой страны, предопределившей устойчивость «героического мифа». Несмотря на то, что швейцарские солдаты отстаивали честь чужой для них страны, война по прошествии времени стала частью их независимой истории, а образ Наполеона оставался источником вдохновения.
Исследование показало, что противостояние разных акторов памяти на протяжении двух столетий применительно к образу войны было характерно только для французского нарратива, что было вызвано неоднозначностью результатов кампании для Великой армии, предопределив формирование многовекторной памяти. Иные национальные традиции развивались в границах единого нарратива. Так, немцы и итальянцы со временем, утратив эмоциональную связь с историей тех событий, представляли войну 1812 г. исключительно как трагедию. В свою очередь, для поляков и швейцарцев образ Наполеона на протяжении двух столетий был важным элементом процесса формирования национальной идентичности, что предопределило конструирование единого героического нарратива.
Исследование показало, что факторы исторической политики в определенные временные периоды были ярко выражены в немецком и британском нарративе. Так, британская традиция трансформировалась под воздействием тесных внешнеполитических контактов с Францией, продемонстрировав уникальный вариант коммеморативных практик. Изначально зародившаяся как оппозиционный нарратив Наполеону, британская версия в итоге под влиянием французской традиции пришла к восхищению действиями Великой армии в России. Немецкий вариант исторической политики применительно к русской кампании возрождался перед мировыми войнами для осмысления допущенных военно - стратегических ошибок Великой армии в 1812 г.
Исследование показало, что представления участников формируют основу для последующих интерпретаций событий. Очевидно, что героический нарратив в течение почти двух столетий характерен для польской, швейцарской и французской версии, так как изначально солдаты именно этих наций в эпистолярном наследии зафиксировали победы Великой армии в сражениях войны 1812 г. Однако героическая традиция этих наций, в основном, конструировалась вокруг образа отступления, в отличие от символа русской памяти - Бородинского сражения.
Первоначальные представления немецких и итальянских участников войны были связаны с воспоминаниями о трагедии и бессмысленности русской кампании. В итоге, именно эти образы стали основой их национальных нарративов. Истоки британской версии 1812 г. изначально оказались связаны со стремлением умалить военно-стратегические успехи как французов, так и русских. Очевидно, что образы «русской зимы», проявления варварства русских соответствовали политическим настроениям британцев в начале XIX в. После «переформатирования» образа Наполеона из неприятеля в героя британцы признали военно-стратегические успехи Великой армии в войне 1812 г., а представления о России и о причинах поражения французов остались в «ловушке» изначальных стереотипов. Тем самым, тезис о русской кампании как столкновении варварства и цивилизации был более характерен для британской традиции, чем для иных европейских мемориальных практик.
Исследование показало, что сохранение эмоциональной составляющей, регулярное воспроизведение национальной традиции способствует формированию коммуникативной, «ритуальной» памяти о прошлом. Именно подобные коммеморативные практики продемонстрировали французская, швейцарская и польская версия событий. В свою очередь, немецкая и итальянская траектории памяти, утратив связь с национальной традицией, «переформатировались» в историографические версии прошлого.
Очевидно, что устойчивость национальных моделей прошлого определяется естественным процессом трансформации в пространстве исторической памяти и регулярным воспроизведением мемориальных практик. Как правило, эти тенденции связаны с образом героического прошлого или трагедии, которая на протяжении многих лет становилась объектом дискуссий и процесса «преодоления прошлого».
Использование концепции исторической памяти применительно к русской кампании открывает новые горизонты методологического осмысления в гуманитарных науках. Исследование показало, что образы прошлого в разных национальных традициях подчинялись своим собственным, особенным, механизмам трансформации, что, по нашему убеждению, исключает возможность использования какого-либо универсального методологического инструментария.
Так, исследование двухсотлетней трансформации памяти о войне 1812 г. показало невозможность безусловного принятия идеи Нора о противопоставлении истории и памяти, поскольку применительно к французской, польской и швейцарской традициям именно воспоминания участников событий и определили последующую траекторию коммеморативных процессов. Вместе с тем мы убедились и в том, что для немцев, итальянцев и британцев русская кампания в результате переформатирования мемориальных практик превратилась в такое «место памяти», которое утратило связь с интерпретациями очевидцев событий.
Очевидно, что тезис Козеллека и Ассман применительно к тому, что методы исторической политики уничтожают память общества, не работает в случаях со швейцарским, польским и британским вариантами коммемораций. Эти национальные традиции продемонстрировали успешный вариант диалога государственной политики и общества, что и обеспечило устойчивость образа русской кампании в исторической памяти наций. Напротив, немецкая и итальянская традиции подтвердили тезис о том, что историческая политика, не подкрепленная соответствующими ожиданиями общества, уничтожает общую память.
На основе проведенного сравнительного анализа образа войны в европейских мемориальных практиках представляется возможным согласиться с идеями Кардини и Шивельбуша о том, что образ трагедии существует в коллективной памяти намного дольше, чем победа, которая переходит в «символические церемонии» и подвергается забвению. Так, из всех событий русской кампании именно трагедия отступления оказалась наиболее памятной для наций-участников, а механизмом компенсации поражения стал образ моральной победы.
Исследование подтвердило существование таких черт идеальной модели трансформации памяти, которые выявила А. Ассман. Они сводятся к двум моментам - к естественному процессу формирования образа прошлого и к отсутствию четкого противостояния истории и памяти. В соответствии с этой концепцией мы выделили три идеальных варианта коммеморативных практик, которые соотносятся с французской, швейцарской и польской традициями.
Французская модель русской кампании, изначально развиваясь как многовекторная, естественным образом конденсировалась после Второй мировой войны в базовое представление о военно-стратегической и моральной победе Наполеона. Процесс трансформации памяти о войне 1812 г. подтвердил, что основными факторами устойчивости образа прошлого для французов является деятельность таких акторов, как историческая наука, деятели искусства и политическая оппозиция, но не государственные структуры. При этом устойчивые коммеморативные практики применительно к образу войны 1812 г. помогли французам преодолеть и очередную трагедию - Вторую мировую войну.
Совершенно иные факторы обеспечили устойчивость польского и швейцарского вариантов образа войны 1812 г. Если французская традиция на протяжении многих лет развивалась в ключе противоречивого нарратива осмысления событий войны, то польская и швейцарская изначально сформировались на основе героического образа. Польская траектория памяти на протяжении всего XIX и первой половины ХХ в. развертывалась в рамках такого общественного дискурса, который был оппозиционен России. В конце XX в. подобный вариант польского нарратива, который временно в эпоху социалистической Польши отошел на второй план, вновь усилился, на этот раз в виде сопричастности нации с общеевропейской идеей. В данном случае внешнеполитический фактор, соединенный с диалогической моделью исторической политики и общества, оказались определяющими в развитии национальной традиции. Подобные механизмы, связанные с героизацией образа Наполеона в рамках национальной консолидации, оказались характерными и для швейцарского варианта.
В целом, уникальность моделей и факторов развития исторической памяти о русской кампании 1812 г. в очередной раз подтверждает вывод А. Ассман о невозможности достижения какой-либо универсальной методологии. Очевидно, что конкретный исторический материал (но не умозрительные, оторванные от исторической почвы умозаключения) и должен с неизбежностью определять методологические подходы, подобно тому, как много лет назад «Бувинское воскресенье» Ж. Дюби запустило процесс формирования концепции исторической памяти.
Рекомендации, перспективы дальнейшей разработки темы.
В перспективе предложенное нами исследование может стать основой не только для изучения образов других наполеоновских войн в мемориальных практиках стран-участников, но в плане дальнейшей апробации методов военно-исторической антропологии и постижения механизмов трансформации индивидуальной памяти участников войны в государственный и социальный нарратив, а также при анализе проблем соотношения исторической памяти и исторической политики в процессе конструирования образов прошлого.
Подобные работы
- РУССКАЯ КАМПАНИЯ НАПОЛЕОНА: ИСТОРИЯ «ЕВРОПЕЙСКОГО МИФА»
Авторефераты (РГБ), история . Язык работы: Русский. Цена: 250 р. Год сдачи: 2022 - ВЕЛИКАЯ АРМИЯ НАПОЛЕОНА В БОРОДИНСКОМ СРАЖЕНИИ
Авторефераты (РГБ), история . Язык работы: Русский. Цена: 250 р. Год сдачи: 2002 - Изучение Крымской войны 1853-1856 гг. в рамках школьного курса истории России
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 5900 р. Год сдачи: 2018 - Эпоха Наполеоновских войн в исторической памяти Британии
Магистерская диссертация, история . Язык работы: Русский. Цена: 5500 р. Год сдачи: 2018 - ВЛИЯНИЕ ИМИДЖА ПОЛИТИКА НА ФОРМИРОВАНИЕ ОБРАЗА ГОСУДАРСТВА НА ПРИМЕРЕ РОССИИ И ИСПАНСКИХ СМИ
Бакалаврская работа, журналистика. Язык работы: Русский. Цена: 5600 р. Год сдачи: 2016 - ЕГИПЕТ И ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ: КРИЗИС ВЛАСТИ (1800-1880-Е гг.)
Дипломные работы, ВКР, история . Язык работы: Русский. Цена: 6500 р. Год сдачи: 2019 - ВЗАИМОВЛИЯНИЕ АРМИИ И МИРНОГО НАСЕЛЕНИЯ В ХОДЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1812 ГОДА
Дипломные работы, ВКР, история . Язык работы: Русский. Цена: 4315 р. Год сдачи: 2018 - ВЛИЯНИЕ СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ НА ТРАНСФОРМАЦИЮ ВЕСТФАЛЬСКОЙ СИСТЕМЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 4310 р. Год сдачи: 2023 - Крымская война 1853 - 1856 г.г. и ее историческое значение.
Дипломные работы, ВКР, история . Язык работы: Русский. Цена: 4300 р. Год сдачи: 2018