Введение 3
Глава 1. Самоидентификация М. Цветаевой в семейно-родовой парадигме (автобиографическая проза) 21
1.1. Восстановление идентичности: персонажный и предметный мир
детства 21
1.2. Оппозиция «свой» / «чужой» как способ семейной, национальной и
социальной самоидентификации 33
1.3. Приемы самообнаружения личности 45
Глава 2. Самоидентификация М. Цветаевой и апология поэта (литературно-критическая проза) 62
2.1. Апология как жанр 62
2.2. Апология как интенция или «скрытая самоапология» 84
2.3. Феномен лингводицеи как апологии поэзии 107
Глава 3. Самоидентификация М. Цветаевой в контексте личностного
этико-эстетического сценария (дневниковая и художественная проза) 121
3.1. Дневник как публичная самопрезентация 121
3.2. Мотив истинной и ложной предназначенности в художественной прозе
М. Цветаевой 142
3.3. «Пушкинский текст» М. Цветаевой»: единство самоидентификации 162
Заключение 174
Список литературы
Купить

Хорошо известно, что Марина Цветаева скептически (даже негативно) относилась к прозаическому письму поэтов, но сама не только чужих, но и своих «заповедей не блюла» и прозу писала. Она оставила после себя многожанровое прозаическое наследие: письма, записные книжки, дневниковую и автобиографическую прозу, эссе, литературно-критические статьи, повесть, роман в письмах. И все это отмечено ее творческим даром, ее специфической, сразу узнаваемой манерой письма, в любом своем проявлении имеющей статус художественности. При всем многообразии творческого волеизъявления Цветаева остается прежде всего поэтом, классиком русской поэзии XX века, в этом отношении совершенно справедливо высказывание О. А. Казниной: «...она всегда ощущала себя не писателем, а поэтом, пишущим прозу». Поскольку Цветаева - в первую очередь поэт, ее прозу можно отнести к феномену «прозы поэта» - явления, характерного фактически для всех поэтов от А. Пушкина и до И. Бродского.
Ключевое отличие цветаевской прозы в данном случае - граница между стихами и повествовательными жанрами: если у других авторов она зачастую была безусловной (за исключением таких сложных образцов поэтической прозы, как работы Андрея Белого и Б. Пастернака), то у М. Цветаевой - напротив, крайне зыбкой и допускающей взаимопроникновение поэзии и прозы.
Р. О. Якобсон в работе «Заметки о прозе поэта Пастернака» подробно рассматривает феномен «прозы поэта», называя его «абсолютным билингвизмом» . При исследовании прозы М. Цветаевой традиционно и справедливо акцент делается на анализ поэтической составляющей цветаевского творчества. По точному замечанию Е. В. Канищевой, «она (имеется в виду «проза поэта». - Е. Д.) характеризуется всеми признаками, свойственными для данной формы взаимодействия стиха и прозы: фрагментарностью повествования, сложностью ассоциативной связи между частями и главами произведений, резкой сменой субъектов и объектов действия и речи, наличием метрических, рифмованных отрывков, анафор и звукописи, появлением строфичности и аналога стихотворного переноса, насыщенной языковой образностью произведения» . Исследование способности М. Цветаевой с совершенством владеть вторым языком, распоряжаясь двумя формами художественной речи - основной тезис современного цветаеведения. Именно этой проблеме посвящены работы таких известных исследователей, как И. В. Кудрова, А. А. Саакянц, В. А. Швейцер, И. Д. Шевеленко.
Успешно также предпринимались попытки анализа непосредственно ее прозы, С. Н. Бунина прямо заявляет о невозможности рассмотрения прозы М. Цветаевой как вспомогательной, одновременно отмечая трудности, возникающие при попытках четкого жанрового разделения соответствующих произведений. Большинство исследователей, изучающих цветаевскую прозу, сходятся во мнении о невозможности применения к этим произведениям традиционных жанровых определений. Д. А. Богатырева анализирует специфику проявления авторского присутствия в тексте, отдельно рассматривая сугубо индивидуальные приемы мемуарного жанра, используемые Цветаевой. О. В. Калинина акцентирует внимание на образной системе цветаевской автобиографической прозы с целью обозначить специфику формирования творческой личности и описать этот процесс. Важна в аспекте исследования мировоззренческих установок, воплощенных в этой прозе, и основательная работа С. Ж. Макашевой, где рассматривается становление и развитие взглядов Цветаевой при сохранении в мировоззренческой позиции непременного антропоцентризма, всегда вытесняющего художественную космогонию. Отмеченный антропоцентризм в целом является смыслообразующим для поэта и характеризуется многими исследователями. Так, совершенно справедливо высказывание О. А. Казниной о преобразовании личного в универсальное и частного в «характерное для времени».
В поле зрения исследователей преимущественно оказывается автобиографическая и мемуарная проза, анализу подвергаются языковые особенности на всех уровнях текста, жанровые модификации и непосредственно творческая личность и специфика ее формирования.
Прозаическое наследие Цветаевой ввиду своей цельности шире, чем феномен «прозы поэта»: «по объему и значимости написанного в прозе М. И. Цветаева является не в меньшей мере прозаиком, чем поэтом. И признать это мешает только масштаб ее поэтического дарования» . Симптоматично, что в работе Н. Н. Вольской по отношению к Цветаевой появляется номинация «прозаик». Безусловно верен тезис В. Вейдле: «...в жизни, а не только в стихах, была она прежде всего и всегда поэт, так остается она поэтом в каждой строчке своей прозы» . Заслуживает внимания и размышления о том, что «...в прозе она впервые по-настоящему объяснила себя как человека и как поэта, чего с той же степенью проникновения не смог сделать ни один критик или исследователь».
Несмотря на значительную разработанность, вопрос системного изучения прозаического наследия М. Цветаевой до сих пор остается открытым и требует дальнейшей углубленной разработки с использованием новых аспектов анализа. Обращение к понятию «самоидентификации» и способам ее реализации непосредственно в прозаических произведениях Цветаевой, рассмотрение прозы как инструмента самоопределения и рефлексии обусловило актуальность настоящей работы.
М. В. Ляпон в книге «Проза Цветаевой: опыт реконструкции речевого портрета автора» пишет: «Цветаева (автор эссе о современниках, субъект авторефлексии в автобиографической прозе, в письмах, записных книжках) предстает как неисчерпаемый информант, обладающий высокоразвитым чувством самоидентичности» . В книге используется понятие «языковая личность», понимаемое как «лингвопсихологическая сущность говорящего индивида» , которое вслед за Ю. Н. Карауловым может быть истолковано как способность человека к созданию текста. Характеризуя разные жанры прозы М. Цветаевой, М. В. Ляпон отмечает: «...дневниковые заметки, мемуары, рассказы, статьи о литературе, эссе, письма - это образцы автопсихологической прозы, в которой автор демонстрирует свою “технику” использования языка и одновременно выступает в роли собственного психоаналитика, воссоздающего психологический автопортрет». Опираясь на труды К. Г. Юнга, М. В. Ляпон, говоря о языковой личности Цветаевой, настаивает: «В позиции наблюдателя Цветаева, как правило, - метанаблюдатель, пристально рассматривающий свой ракурс, свой принцип реагирования на внешний объект, собственное видение картины мира...» Стиль цветаевской прозы оказывается связан с таким ключевым для всей аналитической психологии понятием, как «самость». Понятие «языковой личности» связывается с психоаналитическим понятием «идентичности», идущим от концепции архетипов К. Г. Юнга. Возникшие в пространстве психологии и философии, а в настоящее время конкретизированные (с учетом предмета исследования) и филологией категории идентичности и самоидентичности наиболее важны для нашей работы.
Изначально термин «идентичность» появился в философии и толковался исключительно как «тождественность». Благодаря Э. Эриксону понятие об идентичности шло за пределы философии в область психологии, определяясь как непрерывная саморефлексия индивида в попытках достичь тождества самому себе. Впоследствии философское понимание идентичности расширилось и представляет собой единство двух составляющих: «данное в опыте постоянство во времени» и «тождественность себе». Проблему персональной идентичности исследователь Н. Ю. Мочалова трактует как «проблему определения границ человеческого Я, персонального измерения человека, его уникального отличия от других». Как видно, понятия идентичности в философии и психологии оказываются крайне близки.
Ключевым представляется филологическое значение термина «идентичность», возникшее в феноменологической герменевтике благодаря работам Ж. Делеза, Ж. Дерриды, М. Хайдеггера и др. Для понимания литературного понятия идентичности необходимым становится обращение к «повествовательной идентичности», предложенной П. Рикёром и характеризуемой знаково-символическими языковыми средствами.
Исследователи, занимающиеся проблемой идентичности в литературной проекции, отмечают, что авторская идентичность формируется так же, как и любая иная личностная идентичность. При этом актуализируется философский, культурологический и психологический контекст произведения. М. П. Абашева, концепция которой представляется точно выверенной и апробированной на материале анализа ряда творческих индивидуальностей, пишет: «Применительно к изучению литературы персональная идентичность автора - это прежде всего индивидуальные текстуальные стратегии авторства, исторически и социально стимулированные (выделено М. П. Абашевой. - Е. Д.). Термин “идентичность”, в отличие от более привычных в литературоведческом обиходе “самосознания”, “самоопределения” и т. п., фиксирует заостренно-отрефлектированные и символически маркированные моменты авторского самосознания в поисках самотождественности, его “кристализацию”» .
Вопросами идентичности автора в тексте также задаются исследователи Л. А. Софронова, О. Ю. Осьмухина и др. М. И. Ибрагимов в статье «Идентичность в литературе (на материале татарской поэзии XX века)» характеризует идентичность как «состояние тождества с другим» . Говоря же об идентификации, исследователь актуализирует ее процессуальность.
Смыслообразующим для понимания идентичности и идентификации в литературном тексте становится сам язык. В работе «Письмо и различие» Ж. Деррида отмечает: «В той мере, в какой литературный акт первоначально исходит из этой воли писать, он является признанием чистого языка, ответственностью за призвание чистого слова, которое, будучи однажды услышанным, конституирует писателя как такового». Восприятие мира тесно связано с сознанием и языком, а рефлексия становится своего рода «самоконструированием» личности. Не случайно М. Хайдеггер считал поэзию объединяющим началом всех искусств, а язык - домом бытия: «Язык впервые дает имя сущему, и благодаря такому именованию впервые изводит сущее в слово и явление». Формирование личностной, социальной и культурной идентичности невозможно без языка, в связи с чем возникает понятие «лингводицеи». Трактуется это понятие как особое отношение к поэту: (Т)творцу и (С)создателю не только слова, но и целого микрокосма: сам язык оказывается оправдан как инструмент (С)создателя.
В предлагаемой работе выделяются три уровня идентичности: семейно-родовая, поэтическая и этико-эстетическая. Анализируются также компоненты социальной, национальной, культурной идентичности. Мотивировками выделения трех важнейших для М. Цветаевой уровней самоидентификации стали следующие размышления. Разрушение устойчивого, казалось бы, уклада жизни привело поэта к постоянным воспоминаниям о своем детстве. Как образно пишет М. Степанова, «тоска по прошлому, сопутствующая ей всю жизнь, в последние годы стала использоваться ею как убежище». Семья и род становятся, с одной стороны, «убежищем» для Цветаевой-человека, с другой - именно они позволили ей вновь обозначить собственную поэтическую значимость и творческое предназначение. М. Цветаева не просто документирует уклад семьи и дома, но анализирует по прошествии времени события, повлиявшие на ее личностное и творческое становление. Личностная идентичность поэта неизбежно связана с детством и с семьей, а реконструкция семейно-родовой истории открывает возможность объяснения индивидуально-неповторимой творческой идентичности. Проблемы семейно-родовой идентичности обнаруживаются в автобиографической прозе, где центральное место занимает сама М. Цветаева, а образы матери, отца и сестры оказываются важны, прежде всего, для убедительного воссоздания семейной истории, сильно повлиявшей на поэта.
Безусловно, вопрос, связанный с позиционированием М. Цветаевой как поэта, занимает центральное положение в системе её самоидентификации. Здесь важно обозначить и то, что Цветаева не просто выступает как поэт - она защищает поэтов, в том числе и саму себя, что приводит к необходимости объединить ее литературно-критические статьи, эссе и трактаты в рамках понятий «апологии» и «самоапологии». М. Степанова трактует подобную защиту как потребность выразить голос тех, кто был не способен сказать сам, - толпы и народа: «Но толпы, выпавшие в прорехи сверхнового времени (курсив Степановой. - Е. Д.), не имеют ни права голоса, ни заступника. Им против собственной воли стала Марина Цветаева, всю жизнь настаивающая на исключительности собственного случая, пока он не стал почти всеобщим». По мнению автора статьи, Цветаева выражает голос «чистой богооставленности, последнего отчаяния».
Параллельно с терминами «самоидентификация» и «идентичность» в нашей работе употребляется понятие «идентификации», тесно связанное с философской категорией «Другой». Принципиальным для осознания самого себя оказывается другой субъект (поэт, творец, социальная или национальная группа). «Изначальная процедура самоидентификации сопряжена с определением внешнего, извне бытия. Именно иное, вненаходимое, не-Я ограничивает поле моего персонального существования, идентифицирует мою самость». Идентифицирование с другим человеком или социальной группой - неотъемлемая часть самопознания: без понимания границ другого человека невозможно определить свои собственные. Об этом говорит и Л. А. Софронова в статье «О проблемах идентичности»: «...самоидентификация непременно достраивается отношением к Я другого», что ведет к возникновению оппозиции «свой» / «чужой»: «во все времена процесс идентификации строится на основе оппозиции свой/чужой» . Именно эта оппозиция стала одной из ключевых в настоящей работе.
Помимо личностных представлений поэта и их естественных изменений в течение жизни, важно обозначить этическую составляющую. Марина Цветаева выстраивает собственную систему представлений и «моральных кодов», порой существенно отличающихся от традиционных. Они не просто обозначаются, но открыто постулируются в дневниках и собственно прозе. Личностно-этическая идентичность представляет собой понятия и ценности , формирующие основы авторского самосознания.
Итак, понятие «самоидентификация», вслед за названными выше исследователями, трактуется в нашей работе как «самообнаружение», точнее - абсолютное тождество самому себе, обретение которого становится главной целью поэта в прозе. Научная новизна диссертации определяется, во-первых, аспектом анализа: цветаевская проза рассмотрена как пространство
самоидентификации; во-вторых, выявлением трех типов самоидентификации: семейно-родового, поэтического (в терминологии Цветаевой - «поэтового»), этико-эстетического и изучением способов их проявления во всех жанрах прозы М. И. Цветаевой; в-третьих, анализом художественных способов, благодаря которым цветаевский характер самоидентификации проявлен в прозаических текстах.
Нестандартность цветаевской прозы выражается и в неклассической субъектной организацией, которую затруднительно рассматривать сквозь теорию М. М. Бахтина о «вненаходимости автора герою», а саму Марину Цветаеву сложно назвать «безучастным зрителем». Согласно теории М. Бахтина, автор произведения не может быть равен автору-человеку, а совпадение героя с творцом крайне редко, поскольку «в противном случае мы не получим художественного произведения». Тем не менее, ученый не отрицает возможность автобиографичности героя, в случае с Мариной Цветаевой мы можем говорить об определенном совпадении героини и автора, что особо важно: подобная тенденция свойственна не только автобиографической прозе поэта, но и в целом всему ее прозаическому наследию.
Для Б. О. Кормана важным является носитель речи, «содержательно-субъектная организация текста» определяется как «соотнесенность текста с носителями речи». Исследователь отмечает, что «субъект речи тем ближе к автору, чем в большей степени он растворен в тексте и незаметен в нем». В цветаевской прозе зачастую авторский голос заглушает голоса остальных героев, а сами персонажи даются сквозь призму авторского восприятия.
Специфика материала напрямую отсылает к размышлениям С. Н. Бройтмана о неклассической субъектной организации. Анализируя роман М. Пруста «В поисках утраченного времени», исследователь пишет: «это не просто я-повествование, ибо субъект речи здесь не герой в обычном смысле, точнее - не только герой, но и образ автора» , важным становится изображение «личности». В случае с прозой М Цветаевой важны размышления ученого о сущности неклассического автора и соотношении творца и «Другого»: «В связи с этим и в поэзии, и в прозе рубежа веков наряду с традиционными возникают такие субъектные формы, основой которых становится не аналитическое различение «я» и «Другого», а их изначально нерасчленимая интерсубъектная целостность». Думается, именно «неклассический автор» является способом реализации «я-субъекта» в прозе М. Цветаевой, поскольку «...поэт, создающий “прозу поэта”, т. е. особый род мемуаристики и художественно-публицистической прозы, характеризующейся повышенной личностностью и эмоциональностью тона».
Применительно к субъектной организации прозы Цветаевой центральными становятся понятия «автор» / «герой», что во много обусловлено спецификой цветаевской прозы, а также обосновано постоянным стремлением поэта к самоидентификации. Понятие «самоидентификация», вслед за исследователями, трактуется как «самообнаружение», точнее - абсолютное тождество самому себе, обретение которого становится главной целью поэта в прозе.
Методологическая основа работы представляет собой комплекс подходов. Материал потребовал привлечения междисциплинарных методов. В частности, использованы работы философов, психологов, теоретиков культуры (Л. С. Выготского, Ж. Делеза, Ж. Дерриды, Н. Н. Козловой, А. Ф. Лосева, Л. И. Мазур, К. С. Пигрова, П. Рикера, П. А. Флоренского, А. Н. Чистякова, А. Ю. Шеманова, Э. Эриксона). В части литературоведческого анализа исследование выполнено в соответствии с принципами исторической поэтики , которая «изучает не только генезис и развитие системы категорий, но и само искусство слова в его историческом становлении» . Поскольку феномен прозы поэта уходит своими корнями в историю жанра , важную роль играет концепция речевых жанров М. М. Бахтина.
Для анализа способов самоидентификации потребовалось обращение к работам лингвистического характера. Так, при исследовании основного мотивного комплекса используется особый инструментарий: прочтение текстов сквозь специфику местоименно-именной парадигмы. Как отмечают исследователи Е. Г. Кашицына и М. Г. Милютина, «для поэтической прозы Марины Цветаевой характерна индивидуально-авторская антонимия (выделено Кашицыной и Милютиной. - Е. Д.), нестандартная, незафиксированная в каком- либо антонимическом словаре, при этом проявляющая себя порой в совершенно неожиданных разрядах слов» . К таким словам исследователи относят и личные местоимения, что подтверждает необходимость рассмотрения местоименных парадигм. Важными для точной характеристики способов самоидентификации М. Цветаевой стали работы текстологов, представленные в отдельном издании писем поэта с примечаниями А. А. Саакянц и Л. А. Мнухина и в редком книжном издании «Красная тетрадь» под редакцией Е. И. Лубянниковой и А. И. Поповой .
Формирование целостного представления о творческом и личностном развитии Цветаевой, реализованного в прозе поэта, сделало необходимым выделение ключевых антиномий и концептов в их структурных связях, прослеживаемых в произведениях различных жанровых модификаций , что возможно только при обращении как к «зрелому», так и к «начальному» этапам творчества. Это обстоятельство определило выбор материала диссертационного исследования в пользу следующей совокупности прозаических текстов: «Волшебство в стихах Брюсова» (1910), «То, что было» (1912), «О любви» (1917), «Грабеж» (1918), Расстрел царя» (1918), «Покушение на Ленина» (1918), «Чесотка» (1918), «Fräulein» (1918), «Ночевка в коммуне» (1918), «Воин Христов» (1918), «О благодарности» (1919), «О Германии» (1919), «Отрывки из книги “Земные приметы”» (1919), «Чердачное» (1920), «Световой ливень» (1922), «Кедр» (1923), «Возрожденщина» (1925), «Поэт о критике» (1926), «Мой ответ Осипу Мандельштаму» (1926), «О новой русской детской книге» (1931), «Эпос и лирика современной России» (1932), «Поэт и время» (1932), «Искусство при свете совести» (1932), «Письмо к Амазонке» (1932), «Флорентийские ночи» (1932), «Два “Лесных Царя”» (1933), «Дом у старого Пимена» (1933), «Поэты с историей и без истории» (1933), «Лавровый венок» (1933), «Жених» (1933), «Башня в плюще» (1933), «Китаец» (1934), «Страховка жизни» (1934), «Чудо с лошадьми» (1934), Хлыстовки (1934), «Сказка матери» (1934), «Мать и музыка» (1934), «Черт» (1935), «Поэт-альпинист» (1936), «Отец и его музей» (1936) «Мой Пушкин» (1937), «Пушкин и Пугачев» (1937), «Повесть о Сонечке» (1937).
Объект исследования - большая часть цветаевской прозы, за исключением записных книжек и писем.
Предмет исследования - приемы и особенности, характеризующие все три вида авторской самоидентификации в прозе поэта.
Теоретическая значимость диссертации состоит в разработке системы приемов анализа характера и способов авторской самоидентификации в прозаическом письме поэта.
Практическая значимость диссертации определяется применимостью результатов исследования как при чтении базовых курсов по истории русской литературы XX века, так и в качестве материала к специальным курсам, посвященным феномену прозы поэта.
Степень достоверности результатов обеспечивается:
- системным изучением собрания сочинений Марины Цветаевой 1997 года с текстологическими комментариями Л. А. Мнухина и А. А. Саакянц; (Цветаева М. И. Собрание сочинений: В 7 т. / М. И. Цветаева; [Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц, Л. Мнухина]. - М., 1997-1998);
- анализом основных подходов к исследованию прозаического наследия Марины Цветаевой;
- опорой на классические и новейшие теоретические разработки, посвященные проблемам целостности художественного произведения, теории жанра, мифопоэтике, проблемам идентичности.
Основная цель диссертационного исследования - исследовать специфику семейно-родовой, поэтической, этико-эстетической идентичности прозы М. Цветаевой, проанализировать способы выражения авторской идентичности в тексте.
Данная цель обусловила решение ряда задач:
1. Системно охарактеризовать особенности семейно-родовой идентичности М. Цветаевой путем анализа предметности и вещественности в автобиографической прозе М. Цветаевой, проведенного с учетом функциональности антиномии «исчезновение» / «память».
2. Исследовать мотивный комплекс «свой» / «чужой», а также принципы «объединения» / «отчуждения» в автобиографической прозе поэта с позиций семейной и социальной самоидентификации.
3. Рассмотреть основы поэтической идентичности в художественном мире Марины Цветаевой.
4. Проанализировать жанровую специфику цветаевской апологии, отличающейся от традиционной. Исследовать авторскую апологию как интенцию и как «скрытую самоапологию».
5. Обозначить феномен «лингводицеи», свойственный прозаическим произведениям М. Цветаевой.
6. Охарактеризовать этико-эстетическую самоидентификацию М. Цветаевой.
7. Отметить ключевые самохарактеристики поэта, свойственные художественной прозе.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Три уровня идентичности: семейно-родовой, поэтический и этико-эстетический - образуют целостную систему, достаточную для исследования характера и способов самоидентификации М. Цветаевой.
2. Семейно-родовая самоидентификация М. Цветаевой осуществляется главным образом в рамках автобиографической прозы посредством мотивных комплексов «память» и «исчезновение», а также антиномии «свой» / «чужой».
3. Поэтическая самоидентификация М. Цветаевой реализуется главным образом в литературно-критической прозе, в категориях «апология», «самоапология» и «лингводицея».
4. Этико-эстетическая самоидентификация М. Цветаевой в дневниковой и художественной прозе воплощена в мотивном комплексе «истинное» / «ложное», а также в системе таких образов и лейтмотивов, как «умысел», «воплощение», «сон», «судьба», «смерть».
5. Очерк «Мой Пушкин» являет собой квинтэссенцию всех уровней авторской самопрезентации.
Апробация промежуточных результатов исследования проходила на научных конференциях: XI Всероссийской научной конференции «Дергачевские чтения - 2014» (Екатеринбург, 2014), Международной научной конференции «Пушкинские чтения - 2015» (Санкт-Петербург, 2015), IV Международной конференции молодых ученых «Litteraterra:проблемы поэтики русской и зарубежной литературы - 2015» (Екатеринбург, 2015), III Всероссийской научной конференции с международным участием - 2015 (Челябинск, 2015), VIII Международных Цветаевских чтениях - 2016 (Елабуга, 2016), V Международной конференции молодых ученых «Litteraterra: проблемы поэтики русской и зарубежной литературы - 2016» (Екатеринбург, 2016), XII Всероссийской научной конференции «Дергачевские чтения - 2016» (Екатеринбург, 2016), VI Международной конференции молодых ученых «Litteraterra: проблемы поэтики русской и зарубежной литературы - 2017» ( Екатеринбург, 2017).
Основные положения исследования отражены в четырнадцати публикациях , в том числе в трех статьях в ведущих рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК РФ:
1. Джаббарова Е. Я. Лингводицея Марины Цветаевой («Искусство при свете совести») // Филология и культура. Philology and Culture. Филологические науки. Литературоведение. 2017. № 1 (47). С. 156-162.
2. Джаббарова Е. Я. Предметный мир и семиотика местоимений в автобиографической прозе М. Цветаевой // Известия Уральского федерального университета. Сер. 2: Гуманитарные науки. 2017. Т. 19. № 2 (163). С. 102-110.
3. Джаббарова Е. Я. Дневниковая проза М. Цветаевой: авторская концепция и законы жанра // Известия Уральского федерального университета. Сер. 2: Гуманитарные науки. 2018. Т. 20. № 2 (175). С. 189-198.
4. Джаббарова Е. Я. Местоименная игра в ранней лирике Марины Цветаевой // Уральский филологический вестник. Сер.: ДРАФТ: Молодая наука. 2014. Вып. 3. С. 125 - 129.
5. Джаббарова Е. Я. Имя собственное и местоимение в очерке М. Цветаевой «Эпос и лирика современной России (о В. Маяковском и Б. Пастернаке) // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. Серия Филология. 2015. № 13. С. 113 - 118.
6. Джаббарова Е. Я. Имяславие и местоимение в «Повести о Сонечке» М.
Цветаевой // Дергачевские чтения - 2014. Русская литература: типы
художественного сознания и диалог культурно-национальных традиций: материалы XI Всероссийской научной конференции с международным участием, Екатеринбург, 6-7 октября 2014 г. - Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2015. С. 91 - 96.
7. Джаббарова Е. Я. Местоименная игра и имя собственное в прозе поэта (на материале очерка «Пленный дух» М. Цветаевой) // Пушкинские чтения - 2015. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр, автор, текст: материалы XX Междунар. науч. конф.: [сб.] / Ленинградский гос. ун-т им. А. С. Пушкина ; под общ. ред. В. Н. Скворцова. СПб.: ЛГУ им. А. С. Пушкина, 2015. С. 329 - 333.
8. Джаббарова Е. Я., Снигирева Т. А. «Световой ливень» М. Цветаевой:
специфика автопрезентации // LITTERATERRA: Материалы IV
Международной конференции молодых ученых «Litteraterra: проблемы поэтики русской и зарубежной литературы» [Электронный ресурс]. (Екатеринбург, 4 - 5 декабря 2015 г.) / Урал. гос. пед. ун-т. - Екатеринбург: [УрГПУ], 2015. С. 65 - 69.
9. Джаббарова Е. Я. «Твоя смерть» М. Цветаевой: имя и местоимение как знаки диалогичности текста // Уральский федеральный вестник. Сер.: ДРАФТ: Молодая наука. 2015. Вып. 5. С. 141-145.
10. Джаббарова Е. Я. Категория женского в трактате «Письмо к Амазонке» // Уральский федеральный вестник. Сер.: ДРАФТ: Молодая наука. 2016. Вып. 5. С. 94 - 97.
11. Джаббарова Е. Я. Осмысление времени и эпохи в художественной прозе М. Цветаевой // LITTERATERRA: Материалы V Международной конференции молодых ученых «Litteraterra: проблемы поэтики русской и зарубежной литературы» [Электронный ресурс]. (Екатеринбург, 2 - 3 декабря 2016 г.) / Урал. гос. пед. ун-т. - Екатеринбург: [УрГПУ], 2016. С. 145-152. Режим доступа: http: //j ournal s. uspu.ru/attachments/article/1953/16. pdf
12. Джаббарова Е. Я. Апология учителя (на примере статьи М. Цветаевой «Кедр») // LITTERATERRA: Материалы VI Международной конференции молодых ученых «Litteraterra: проблемы поэтики русской и зарубежной литературы» [Электронный ресурс]. (Екатеринбург, 1 декабря 2017 г.) / Урал. гос. пед. ун-т. - Екатеринбург: [УрГПУ], 2017. С. 75-83. Режим доступа:
http: //j ournals. uspu.ru/attachments/article/1936/Litteraterra_12_2017. pdf
13. Джаббарова Е. Я. Апология как интенция и как жанр литературно-критической прозы М. Цветаевой / /ART LOGOS (ИСКУССТВО СЛОВА). 2017. № 2. С. 97-106.
14. Джаббарова Е. Я. Поэт vs прозаик (статья М. Цветаевой «Мой ответ Осипу Мандельштаму») // Уральский филологический вестник. Сер.: ДРАФТ: Молодая наука. 2017. Вып. 5. С. 32 - 37.
Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы, включающего 255 позиций. Общий объем диссертации составляет 203 страницы. Во Введении определяется выбор темы, ставятся цель исследования и задачи, решение которых необходимо для ее достижения. В первой главе «Самоидентификация М. Цветаевой в семейно-родовой парадигме (автобиографическая проза)» анализу подвергается мотивный комплекс «исчезновение» / «память» предметного мира, антиномия «свой» / «чужой» в аспекте значимости названных категорий для вписывания М. Цветаевой себя в историю семьи и рода. Важным инструментом анализа становится характеристика функционирования местоименно-именной парадигмы в автобиографической прозе поэта. Вторая глава «Самоидентификация М. Цветаевой и апология поэта (литературно-критическая проза)» посвящена выявлению специфических черт и характеристик цветаевской апологии как жанра и ее отличия от «скрытой самоапологии». В третьей главе «Самоидентификация М. Цветаевой в контексте личностного этико-эстетического сценария (дневниковая и художественная проза)» анализируются ведущие мотивные комплексы и антиномии, репрезентирующие специфику этико-эстетической самоидентификации поэта. Завершает главу анализ «пушкинского текста» как квинтэссенции цветаевского самоопределения. В Заключении подводятся итоги исследования, делаются обобщающие выводы.
Купить