Введение 3
Глава 1. Идеология как предмет социально-философского анализа 21
1.1. Роль идеологии в обществах “модерна“. Идеология и модернизация 25
1.2. Философские интерпретации понятия идеологии: классические и неклассические (постнеклассические) подходы 41
1.3. Необходимость разработки антропологического аспекта проблемы идеологии как фактора процесса модернизации 82
Глава 2. Советская идеология: духовный аспект процесса массовой
модернизации в фокусе повседневных практик 122
2.1. Советская идеология как вариация дискурса
“модерна“: общее и особенное 123
2.2. Борьба за монополию символической репрезентации социального порядка. Структурирование пространств и групп советского социально-идеологического взаимодействия 131
2.3. Идеология и становление жизненного мира советского человека 157
2.4. Идеология как средство социальной ориентации 197
Заключение 211
Библиографический список использованной литературы и источников 214
Тема идеологии и разработка адекватных теоретических и практических вопросов данной проблемы имеет свои традиции в отечественной научной литературе. В силу той особой роли, которую идеология играла, да и продолжает играть в жизни российского общества, эта тема всегда находилась в фокусе актуальных проблем социально-политического и культурного развития.
Однако зачастую феномен идеологии представал, а порой и до сих пор предстает в российской социальной науке как “знакомый незнакомец”, поскольку при более глубоком осмыслении оказывается своеобразной “вещью-в-себе”, труднодоступной для социального анализа. И действительно, все рассуждения об идеологии, практически до самого последнего времени, вязли в идеологической риторике: вся “теория” очень часто сводилась к контридеологическим пассажам, обличению “буржуазного характера и буржуазной ограниченности” иных идеологических систем и форм теоретического осмысления идеологии как социального феномена и к пению дифирамбов “научно-партийной идеологии”.
Смена исторической эпохи в нашей стране ознаменовала начало решительного пересмотра постулатов марксистско-ленинской теории идеологии. Вместе с тем, использование в работе прежней системы понятий, старых теоретических подходов и методологических принципов, сосредоточение в основном на критике теории и практики марксизма- ленинизма делало научное осмысление идеологического феномена малоэффективным. По-видимому, эти негативные процессы вызвали реакцию отторжения на уровне государственной политики, что выразилось в
1 Здесь необходимо назвать следующие коллективные исследования: [Марксистско-ленинская теория исторического процесса: первичное и вторичное, 1981]; [Творческая природа социалистического общественного сознания, 1980]; [Теория исторического процесса и современность, 1982]; [Общественное сознание и его формы, 1986].
4
официальном отказе от идеологического обозначения ключевых социокультурных смыслов, перспектив и приоритетов развития общества. В свою очередь, политика деидеологизации в немалой степени способствовала негативистскому восприятию идеологии в науке и в обществе.
Однако, как оказалось, природа социального бытия не терпит идеологической пустоты. Советская идеология, так и непознанная, а теперь и неузнаваемая, потеряв целостность и монументальность конструкции, никуда не исчезла. Она то и дело фрагментарно обнаруживает себя то в материальных памятниках ушедшей эпохи, то в речах современных политиков, а то и в некогда идеологически обусловленном (хотя это на первый взгляд не всегда уловимо), а ныне проявляющемся в новой ситуации социальном поведении людей.
С другой стороны, стало очевидным, что кризис теории идеологии в нашей стране был вызван не только одним лишь крахом марксистско- ленинской идеологии, а связан с общим кризисом репрезентации в социальных науках, опирающихся на классическую научную парадигму, на ее представления о характере предмета, задачах и методах социального исследования.
Между тем, кризис классической социальной теории сопровождался новыми веяниями в науках социо-гуманитарного цикла. Эти веяния предопределили появление с конца 80-х годов и в российской науке работ, стремящихся реализовать новые научно-исследовательские подходы.
Эти новые подходы отражают очевидный радикальный антропологический поворот, выраженный в стремлении обратиться к проблеме человека как определяющей основные смысловые интенции социальных исследований. При этом в качестве главной причины такого
5
поворота следует назвать осознание "модерн"-обществом потребности проанализировать собственные социоантропологические основания.
Именно в термине "модерн" и производных от него понятиях ("модернизм", "модернизация") в отличие от понятий "индустрии", "индустриального общества", "индустриализации" отражена проблематика теоретического осмысления жизни общества индустриальной современности в социокультурном и антропологическом аспекте. Речь идет о выявлении специфики социокультурных установок, норм и ценностей новоевропейского общества, характерного для него типа социальной связи между людьми, образцов человеческого поведения и форм ориентации индивидов в обществе. В связи с этим рассматриваются вопросы становления и развития социокультурного пространства общества "modernity" (т.е. системы социальных отношений, общественных институтов, культурных установлений) и соответствующих антропологических типов как продукта повседневных человеческих практик.
Производители официальной идеологической нормы не могли не сделать выводов из произошедшего во второй половине 50-х — 60-х годах: в официальном идеологическом дискурсе появилось замысловатое понятие — “реальный социализм”. Это было знаком частичной демифологизации советской идеологии и постепенного размывания ее нарративной целостности — настоящее начало довлеть над будущим, эпоха “развитого социализма” обещала затянуться надолго.
Нарастающий (с конца 70-х годов) социально-экономический и духовный кризис вынуждал партийно-государственную элиту начать поиск путей реформирования советского общества. С этим же процессом связана и последняя отчаянная попытка (в 1983 г.) восстановить былую эффективность идеологии путем переведения идеологической борьбы “в психологическую плоскость”, т.е. путем десакрализации идеологии, “вкрапления” ее фрагментов в обыденное мировоззрение советских людей. Однако эти попытки оказались тщетными: дополнительная идеологическая “обработка” вызывала только раздражение, фрагменты идеологического дискурса подвергались в повседневных практиках
381
жесточайшей метафорической перверсии; основной формой
381 Например, в московском арготическом языке 1980-1994 годов слово “мавзолей“ употреблялось в значении “винный магазин“ (см.: [Елистратов, 1994, с. 234]); Ю.В. Андропова называли “Юркой“, а водку, по более низкой цене, появившуюся при нем -- “Юркины рассветы“ [там же, с. 589]; устойчивое идеологическое выражение “происки империализма“ означало неудачу, невезение [там же, с. 374]; В.И. Ленина называли “Картавым“ (“Тебе чего Картавый сказал? Учись три раза! А ты задницей подъезды метешь “) [там же, с. 189], “Лукичом“ [там же, с. 231] и “Лысым“ [там же, с. 232], а лидера кубинской революции Ф. Кастро -- “Касторкиным“ и “Кастриком“ [там же, с. 189].
206
повседневного воспроизводства “идеологии” стали политические
382
анекдоты и слухи.
Однако мнение о социальной смерти советской идеологии во время “перестройки” является ошибочным. Продолжающийся до сего дня постсоветский кризис поставил людей на грань социального (а то и физического) выживания, и они начали интенсивно воспроизводить свою “советскость”. Актуализируя в своей повседневной социальной практике “встроенные в тело” идеологические комплексы (“имперский комплекс”, “комплекс врага”, “комплекс “Искры” и др.), люди до сих пор пытаются восстановить (хотя бы психологически) былую устойчивость социального существования: идеологически подтвердить (в своих собственных глазах и в глазах окружающих) легитимность своего социального статуса, вернуть “попранные права” и приобрести новые, возобновить прерванные социальные связи, продемонстрировать сплоченность социальной группы. По-прежнему эффективным инструментом выживания в экстремальной социальной ситуации остается “двоемыслие” — система двойного стандарта в социальных оценках и поведении, отражающего специфику существования человека в дихотомичном макросоциальном/ микросоциальном пространстве. (Например, разглагольствования о "разграблении России" и развале системы социального обеспечения вполне сочетаются со стремлением "взять то, что плохо лежит" или упорным нежеланием платить налоги в государственную казну.)
Обязательную учебную дисциплину под названием “История КПСС“ студенты московских вузов презрительно называли “капээсня“ [там же, с. 187] и т.д. и т.п.
382 Как пишет об этом времени видный представитель и историк правозащитного движения Л.М. Алексеева, “любое событие порождает лавину анекдотов. Обмен ими -- любимое времяпрепровождение советских людей всех слоев общества“ [Алексеева, 1992, с. 200]. Однако, по мнению автора, это не просто был способ пошутить, а “основная возможность сформулировать и передать другим свои политические оценки жизненные наблюдения“ [там же]. И хотя вопрос об осознанности процесса формулирования политической позиции индивидов остается открытым,
207
Эти так называемые "повседневные идеологии", представляющие собой "осколки" советской идеологии, сегодня все более переплетаются с новыми идеологическими практиками, приобретающими синкретический характер. Как уже отмечалось в самом начале данной работы,383 сегодня некоторые исследователи считают, что "классическая" (рациональная) политическая идеология, как нормативно-символическая система
384
общества modernity, вытесняется на историческую периферию . Сегодня все более очевидной становится тенденция роста индивидуализированности и ситуативности оценки происходящего; прагматизма и контекстуальной привязки в принятии решений, как отдельными индивидами, так и государством. Сегодня идеология все более визуализируется, театрализируется. Но если в эпоху становления советского общества визуализация была формой трансляции и средством усвоения индивидами официального идеологического дискурса, то сегодня пространство визуальной коммуникации само становится не просто "эпицентром политики", а основным полем воспроизводства "власти-знания". Ведущую роль в этом процессе играют электронные (интерактивные) СМИ, ставшие "демиургами событийного ряда", формирующими "самое информационное поле, в т. ч. в виде гиперреальности"385. Таким образом, основной формой социальной (само)идентификации и становится визуальная (само)репрезентация; а "главным системообразующим оператором в нормативно-символической сфере оказывается имидж"386. Имидж (социальный и политический) и составляющий его неотъемлемую часть стиль жизни, благодаря сочетанию гедонистического принципа и "реалистической ориентации в
несомненно, что анекдот становился одним из средств социальной классификации, а значит и ориентации человека в обществе.
383 См. “Введение“.
384 [Соловьев, 2001]
385 [Там же, с. 19]
208
социальной сфере", провоцируют возникновение бесконцептуальных социальных практик (в том числе, и политических и идеологических). При этом предлагаемый индивидам “коллаж” потребительских жизненных стилей не просто выступает в качестве средства “соблазна” (в бодрияровском смысле слова), но и утверждается в качестве главной человеческой добродетели, социального долга индивида. Однако пространство воспроизводства новых социальных (символических) практик невелико -- это обусловлено тонкостью того социального слоя, который может позволить себе жить "стильно".
386 [Соловьев, 2001, с. 18]
Помощь студентам и аспирантам в выполнении работ от наших партнеров
