ОГЛАВЛЕНИЕ
0. 1 Введение. Некоторые методологические замечания 5
ГЛАВА I. В ПРОСТРАНСТВЕ ЯЗЫКОВОЙ РЕФЛЕКСИИ (СО-ЗНАНИЕ ЯЗЫКОВ): ПОЭЗИЯ И ФИЛОСОФИЯ:
1.1 Творческие глаголы и вершины поэзии. Сквозная онтология 12
1.1 (2) Время поэтическое и время на поле знаков философии Башляра Г. 16
1.2 «Век поэтов Бадью» и «Удовольствие от текста» Барта Р.:
1.2 (1) Впуская поэзис философского слова через «Век поэтов» Бадью А 18
1.2 (2) Барт Р. «Удовольствие от текста» как кодекс авторского текста 21
1.2 (3) Текст скучный и текст намека: он скользит вдоль крайности! 22
1.3 (1) Про слово.
Закодированность - или онтология 23
1.3 (3) Кадровость или «ложное я» пространства 25
1.3 (4) Царственность слова 27
1.3 (5) Страсть и лучи проекции: слово 27
1.3.2 (1) Философская методология и первые шаги выражения 28
1.3.2 (2) Сократовское манифистирование, мысль 29
1.4 Афоризм как двойное дно мысли 30
1.4 (2) Перевод сквозного слова: слова и с-мы-слы 31
1.4 (3) Афоризм как минимальная единица мысли 32
1.4 (4) Состояние и процесс сквозного перехода (наличие как минимум двух миров
Секацкий А.К.) 33
ГЛАВА II. СО-БЫТИЕ ЯЗЫКОВ: ГОЛОСА И СМЫСЛЫ
2.1 Подрыв философского дискурса: высвечивание способа мысли как различения...35
2.1.1 Смыслы о музыкальном 36
2.1.1 (1) Голоса и смыслы: Современная шумовая музыка 37
2.2 Звуки голосов, интонации речей 40
2.2 (1) Дыхание - и мысль? 42
2.2 (2) Чувство ритма 42
2.2 (3) Голоса -как понятие, и тело - их соцветие 44
2.3 Аффект воображения и слои осмысления: поиск формы мысли
(Мамардашвили М. «Психологическая топология пути») 45
2.3.1 (1) Природа голоса. Первичная «карта» тела 47
2.3.1 (2) «Тело» со стороны звука, голоса 47
2.3.1 (3) Язык тела. Внутренний тон (ин-тон-ация) 48
ГЛАВА II. (2) ЯЗЫК И ТЕЛО
2.3.2 (1) Язык болезней и болей тела: здоровье языка
(на основе фрагментов из Кайзерлинга Г. «Путевой дневник философа») 48
2.3.2 (2) Воображение и ин-форм-ационные поля 50
2.3.2 (3) Язык и тело: разум границ и разум, который раскрыт. 51
2.4.1 Материальный мир и тело (ориентир естественной речи) 53
2.4.2 Эстетика материальности (идеал «близи» слова) 55
2.5.1 Привычки, тело, маленькие сетки сознательности 56
2.5.2 Тело как карта привычного с точки зрения рефлексии 58
2.5.3 «Привычка» как способ быть смыслов в тексте 58
2.5.4 Спираль осмысления. Полюса единого процесса мысли 59
2.5.5 Тело-понятие: 3-тье определение «тела» 61
2.5.6 Старт собственного речения: философские стереотипы 63
ГЛАВА III. ПРОБЛЕМА СОБСТВЕННОГО ЯЗЫКА
3.1 Проблематика собственного языка. «Герменевтика субъекта» Фуко М: Из истории
типов речи, размышления, обучения 64
3.1.1 О форме текста. Построение текстов 66
3.2 О публичной речи. О местах появления речей 68
3.2.1 Исток истинной речи. Всеобщий ритм 68
3.2.2 Своя ритмика как жизнь текста-речи 70
3.3 (1) О состоянии предложений (Пятигорский А.) 72
3.3 (2) Поиски собственного языка 73
3.4 Чему учится философия у литературы (Делез Ж. «Критика и клиника», Манн Де
Поль «Слепота и прозрение») 75
3.4 (2) О литературном языке с позиции литературной критики: осмысление текста versus опыт текста 78
ГЛАВА III.(2) ВРЕМЯ И ЯЗЫК
4.1 Как обрести время в языке? Герменевтика «М.Пруст и знаки» Делеза Ж 80
4.2 Сквозная онтология знака. Интерпретатор 85
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Перспективы исследований, результаты 88
Список литературы 90
Купить

1. Суть, остающаяся от способа мысли НКФ и дающая место свершаться смыслу (успевать соотнестись во времени) в сверкающей истине феноменального. Философия, учащаяся у потоковой литературы, обретает новую форму свободы: она учится стилю.
Это нужно для того, чтобы с двух сторон подойти к истине: со стороны слов, со стороны формы текста, имени - и со стороны сути, плетущейся в ткани такого текста, словно внося жемчужные бусины, или же, серебрясь вспышками мерцаний, подобно поэтическому полотну слов - но и не подобно.
2. Мерцание смысла (часто встречающееся в контексте разговора о поэтическом) связано не с тем, что смысл является не всегда - но я здесь связываю это с тем, что пик понимания - это только часть цикла мысли, будто сердцевина, крещендо мелодии, у которой есть также затакты и первые брезжащие перезвоны появляющейся мелодики, на которой, будто на поле звуковых интонаций, постепенно обретают осмысленность. Это появление, взрастание, сохранение поля даже при пустотных, молчаливых тактах - есть конфигурация, которая позволяет не терять состояние мысли, и при этом не входить в напряжение, нарушение естественности - именно за счет появляющейся, вырисовывающейся постепенно гармоники целого. Того целого, которое только основа, цель же - далеко впереди, в гармонике смысла (мощи сил человека (здоровья) в Заратустре, только не только в самом человеке, но и его произведениях - о чем не говориться, но только предъявляется текстом «Так говорил Заратустра» точность попадания смысло-слова, где все элементы художественного выражения точно подобраны и к месту употреблены, как текст, в котором не к чему придраться - одинаково и с точки зрения сути выражения, и с точки зрения его формы).
Можно также заметить, что именно этот текст ставит в сердцевину «выражение» - хотя это и вполне логически последовательный ход Кантовского гносеологического поворота, где средства высветились напрямую так ясно - и человек открыл путь творческой силы формы, формирования - того, что приходит как «озарения» и «откровения», «просветы» виденья.
Целое - это лишь поле, обретшая себя без «провесных» моментов мысль: моментов, в которых потерян затакт, либо, иначе, в которых есть акцент на теле, на несобственных местах реакции.
3. Поэтому и приходится говорить как о теле (о здоровье, но и о карте тела-деланья, привычках, воображаемом, языке болезней и болей), так и о музыке (ритме, голосе, ин-тон- ировании): как иначе покажешь цикл мысли, обретение смысла гибкой, напрямую работающей с феноменальностью философией, имеющей стиль ? Мысль, знающая о форме и последовательности имен, порядке слов не меньше, чем о содержании и сущностном попадании? И такое обретение, состыковывающийся такт мысли и времени, даёт этот метод рассказа о состоянии на языке же состояний, не требующей биографического повествование. Метафизическое повествование тем может быть точнее - и потому труднее для быстрого чтения - что совсем не оставляет место ситуациям, что выступят лишь средством или иллюстрацией. Всё собрано в цветке осмысленности, тянущееся к центру и обратно к краям лепестков: так и создается ритм, ближний к естественности .
4. Подобное метафизическое описание по жанру ближе даже не лекциям Мамардашвили М. «Лекции о Прусте», или Пятигорского А. «Наблюдение и мышление» - но «Философии возможных миров» А. Секацкого (стиль «между» - как литературе, так и философии), последней работы Делёза Ж. «Критики и клинике», «Удовольствие от текста» Барта Р и «Путеводным заметкам философа» Кайзерлинга Г. В последней работе интересно то, что тонкие ощущения как раз таки схватываются уже «после» обретения философского мышления (или «с»), из различенной способности выстраивается некий новый способ мысли, одинаково не подпадающий не под жанр литературы, ни под стиль логической рефлексии - это какое-то новое, намечающееся место одинаково связанное - с мистикой, философией и литературой 20 века. Это поиск их общей сердцевины «между», для них единой. Если подобные языковые попытки состояния и способа мысли произведений Гессе Г. (например, «Сидхардхи») еще укладываются в жанр художественного литературного стиля, то подобное описание тонких ощущений Кайзерлинга проскальзывает явно между жанров. И поначалу непринятое, непонятное, необретшее шаблона внятности - именно оно, подобно якорю, тянет к себе судно языковой рефлексии, указывая место реального погружения - как инструмент соотнесения с глубинами, с ощутимым дном. Это место появляющейся новизны, намечающегося жанра тянет к себе мысль, особенно после ее приключений на поле французского языка (стиль философского текста Делеза «М.Пруст и знаки», «Дневника» Марселя, «Тело и плоть» Мерло-Понти и др.).
На поиски языка передавания опыта-присутствия - погружения в опыт присутствия до-, в опыт ничто (момент затакта, ещё-ничто, замирание перед-еще только начинающем твориться - в этом смысле, интересно видеть опыты разных текстов как именно такого рода опыты, тогда опред. «философии» может быть таким - выражение состояние-опыта в тексте, и с этой точке зрения можно рассматривать разнообразные философские произведения) путем текста вдохновляет Хайдеггер М. по оставшимся следам проделанных поисков - собственно, его текстов как следов. На тексте Канта И., как не странно, лежит не менее глубокий отпечаток: видно, как некоторые формулировки точно попадают в цель: то есть к приоткрыванию истины, моментально меняющей восприятие окружающего пространства, или к позиции со стороны того, как оно выскальзывающим образом творит пространство. Можно проиллюстрировать это цитатой автора: «Представление о пространстве не может быть поэтому заимствовано из отношений внешних явлений посредством опыта: сам опыт становится возможным прежде все благодаря представлению о пространстве».
«Критика чистого разума» в этом смысле чистоты живой, поисковой материи мысли представляется наиболее сильной и удачной, наиболее сильным воплощением осмысленности автором в пространстве текста.
И вообще, к нам мог бы творец предъявить претензию: то, что так трепетно создано как что-то цельное и работающее, мы так познанием своим стремимся развоплотить - вместо того, чтобы присоединиться к созданию каких-то новых островков сознательности и красоты. Ведь познание нужно лишь для того, чтобы нащупать инструменты, которыми можно было бы присоединиться к творению миров, пусть возможных, но претендующих на качества, задевающие действительность.
Про выбор списка литературы
Тема соотнесения языка, поэзии и философии - вещь тонкая, и во многом требует особого уровня и стиля выбираемой литературы, чтобы в ней содержалась: живизна текста. Чтобы в ней было игровое поле мысли, обученной у искусства некой новой, удвоенной форме творчества языковой рефлексии: удерживая одновременную возможность попадание и в единицу смысла, и удерживая стилевую линию повествования.
По такому критерию отбиралась литература, служа основой выстраивания собственного игрового поля смыслов, на котором не утрачивается живизна смысла: но, обретается.
Живизна текста связана с тем, что максимальное количество «обычных» мест текста (форма, стиль) живы тоже - им уделено особое внимание, нет места, в котором внимание теряется, все места есть некая часть волны, поэтому текст жив не только в точках своих пиков, но в каждом, самом малом моменте*.
Почему ищется место именно «между» поэтическим и философским способом выражения? В чем здесь края, в которые нельзя попасться, дабы сохранить уровень жизни в пойманных узорах смысла?
Башляр Г. в «Поэтике грезы» открывает перед читателем ровно то же поле проблемы, которое ищется здесь:
«Но теперь мы сталкиваемся с двойным парадоксом. Почему, спросит не предупрежденный заранее читатель, вы перегружаете книгу, посвященную воображению, отяжеляющим любое изложение философским аппаратом, каким является феноменологический метод?
А почему, спросит со своей стороны феноменолог-профессионал, вы выбираете столь текучую и неуловимую материю, как образы, чтобы представить нам феноменологические принципы?
...Но может ли философ стать психологом? Может ли он смирить свою гордость до такой степени, чтобы удовольствоваться констатацией фактов, в то время как его страстному взору открывается манящий мир ценностей?
Философ остается, как сейчас говорят, «в пределах философской ситуации», иногда он претендует на то, чтобы начать все сначала, но, увы! Он лишь продолжает... он прочел столько философских книг! Он исказил столько «систем» под предлогом их изучения и преподавания! Когда же приходит вечер, когда он уже больше не стоит на кафедре, он считает себя вправе сосредоточить внимание на системе по своему выбору».
И эта ситуация, в которой оказывается мысль, стремясь выйти в современной кафедральном способе жизни на поле своего дела, сладчайшей игры образов и смыслов, к который и поэт и философ одинаково призваны!
Это их личные и незаглушенные души глубинные потребности, которые заглушаются современными им способами думанья (личное воображаемое каждой эпохи, истории, в конечном итоге, биографии) - как будто, они не были никогда созданы, как будто эти переходящие подпорки - и есть человеческая жизнь! Но она, как в стихе: - «я и творец и творение». Желание не стариться раньше чем начался процесс взросление - это попытка отвоевать свою молодость, ею достичь и укрепиться в мире как островок подлинной жизни человека.
Поэтому философ-антрополог по своему игровому полю оказывается здесь в выигрыше: его поле имеет опытной материал внутренней феноменологии, вышедшей на культурное поле -получив внешнее оформления, в контакте с «наружу» мира человека, его всеми формулировками происходящего через творческие и интеллектуальные (языковые), а также технические средства. Материя своего человеческого существа не ограничена лишь определенными способами поиска и формулирования человеческого знания. Сама по себе идея такой кафедры - есть просвечивающаяся тенденция свободы внутри институций, которые, по сути, есть лишь общественная фиксация глубинных интересов человека как целого, как тела мира, ищущего разные грани своей определенности, идентификации.
Причем, антропософский опыт различен: если один в процессе поиска находит таки свою определенную идентичность (это можно было бы назвать определенным способом энтелехийности, конкретным), то другой - находит себя в соединении со своей переменчивой беспредельной сущностью, и говорит - об идентичностях, о голосах - то есть замечает разнообразие в себе, многогранность, переменчивость на уровне голоса. Автор как раз из таких, потому и встает такая проблематика, ведь это чрезвычайно интересно - на каком уровне человек воспринимает истину (восприимчив - открыт, обучаем, изменчив) - на уровне беспредельности или определенности? И почему на уровне определенности - например, умении правильно прикладывать усилие, чтобы что-то совершить - человек может воспринимать это стереотипизированно, если задастся вопросом. И именно там, где бродит- брезжит неопределенность, там более всего и находит себя человек, исток своей беспредельности. И ведя об этом речь, очень легко остаться на поле философии, ведь по всему выходит, что именно на уровне неопределенности формируется понимание человеком самого себя, формулируется вопрос и ищется ответ - именно потому, что на этом уровне (как мыслить по-своему, как иметь собственные типа чувств-состояний за текстом и т.д.) он никогда не может быть найден, окончателен - поле принципиальной неразрешимости, трансформации, поиска - и может выработать новые методики чувств, способа мысли, по-новому устроенных пространств состояний и т.д. Может быть, по этому принципу и стоит уже делить «философии» - по тому, что собственно ищется - если угодно, на каком уровне тела, что в карте-мандале тела остается незаполненным - поисковым ? Ведь полотно текста состоит не только из способов мысли - но и способов вдохновения, состояний-чувств проживания (в пространстве как наполнение содержанием) - то, что оживляет мысль, также способы воздействия-соблазнения (и захватывания) читателя к чтению, например, и т.п.

Купить