Введение 3
Глава 1. О собственных поступках, «Маргаритках» и «Ложном движении»....8
Глава 2. О разделении, «Дне идиотов» и «Тоске Вероники Фосс» 23
Глава 3. Об идеологическом пространстве, «Перепевая» и «Наудачу, Бальтазар» 36
Глава 4. О единствах и различиях, «Селина и Жюли совсем заврались» и «Я тоже хочу» 49
Заключение 62
Список использованной литературы
Кинематограф - это то, чьи элементы соединяют в себе одновременно воспоминания, владеющие произвольной памятью, и образы, сияющие в эпифании непроизвольной памяти. Элементом кинематографа является жест. Производство и исполнение не становятся целями жеста; жест принимает уже существующее на себя и несёт это на себе. Соответственно, «жест - это выставка опосредования, перевод средства как такового в поле зрения» . Кинематографический жест стирает, таким образом, различие, которое ранее могли устанавливать между «образом как психической реальностью и движением как реальностью физической» . Он не просто соединяет две эти «реальности», но вводит поле их неразличимости. Образ уже более не статичен, он складывается в более сложную мозаику, он складывается в жест. Поэтому освобождение образа от жеста это, скорее, призыв к становлению его стерильным, к отторжению его от силы, которая заставляет его двигаться. Описание кинематографа как совокупности образов приводит к его забвению, так как в центре кинематографа заключен жест, что делает его «частью этического и политического (а не просто эстетического) порядка» (или, скорее, делает эти порядки - этический, политический, эстетический - неразличимыми).
Кинематограф - это стремление общества одновременно вернуть себе утраченные жесты и в то же время зарегистрировать их утрату. Кинофильмы, таким образом, это стремление закрепить жесты, которые постоянно ускользают от глаза, утекают от слуха, убегают от осязания. Тем не менее, кинематограф не является слепым «зеркалом», которое просто эти жесты каким-то образом воспринимает. Кинематограф работает с жестами современности, использует их, тем самым и производит их регистрацию. Поэтому целью этой работы будет закрепление и отображение тех жестов, которые смог зарегистрировать кинематограф, но которые остались не совсем явными в этой регистрации: это заметка о регистрации, проделанной кино. Одним из таких жестов, существующих в современности, является субъективация, производство субъективности. Этот жест многообразен, он создаётся различными способами и методами и проявляется в таком же многообразии. Зафиксировать многообразие производства субъективности, которое смог зарегистрировать кинематограф, это задача работы со всеми теми возможностями, предоставленными кинокартинами. Как «феномены складываются в жест», так и всё многообразие кинематографических приёмов будет складываться в представление о существующем производстве субъективности. Поэтому не существует какой-либо границы, классифицирующей фильмы на способные отображать особые жесты и не способные. Если политика тотальна, если «всё в конечном счёте - политика», то в каждом существующем фильме отображены жесты, созданные политически, потому что политически создано всё. «То, что нас интересует больше всего у Маркса, - это анализ капитализма как имманентной системы, которая постоянно переходит свои границы и которая всегда обнаруживает эти границы расширившимися, потому что граница - это и есть сам капитал». Границей является всё, потому что её пределы постоянно расширяются, и никогда нельзя установить их точно. «Всё в конечном счёте - политика», и установка этих границ тоже.
Жест производства субъективности - один из наиболее распространённых в настоящую эпоху. Как можно конкретнее определить концепт производства субъективности, то есть субъективации? Субъективация - это процесс складывания, образования, построения, «взращивания» субъекта, или же специфичного самосознания, определяющего восприятие себя, окружающего мира, своего места в нём и всего, что в этом мире существует, путём многообразных механизмов и способов (с помощью воздействия на индивида, из которого образуется субъект). Таким образом, можно говорить о производстве субъективности, то есть о создании субъекта. И тогда возникает самый интересный вопрос: что этого субъекта производит, что создаёт? В ответе на него о субъекте и субъективации писали многие философы второй половины XX в.: Фуко, Альтюссер, Делёз (вместе с Гваттари), Дебор и Беньямин, их дело в XXI в. продолжают, например, Агамбен и Бадью. Каждый из них писал и пишет в различной манере: кто-то в ключе, который более востребован в дискурсе аналитическом, а кто-то не чурается поэтичности и использует образы без упоминания слова «субъект» (хотя, конечно, это разделение несколько надуманно, ибо как первое пользуется образами, так и второе использует аналитику); кто-то затрагивает одну сторону субъекта, субъективности и субъективации или даёт определение в целом, а кто-то описывает механизмы, их образующие. Однако все выше перечисленные авторы были склонны к тому, чтобы утверждать: субъективация происходит политически. Их конекст схож: политическая субъективация это и есть производство субъекта политически, управленчески, то есть путём власти («На самом деле, власть прозводит» ). Именно власть создаёт субъекта, производит самосознание: для обладания телом и его силами, для воспроизводства производства, для производства желания, для присваивания и обладания обликами и образами, и так далее. В конечном же счёте происходит бесконечное её проявление: она любит проявлять себя, заниматься «самолюбованием», любоваться собой, находясь в то же время скрытой - она производит отблески себя, «отблески власти», о которых писал Фуко.
И для того, чтобы понять феномен власти, можно попытаться сорвать это «покрывало сокрытости» и объединить контексты философов в один большой отдельный контекст. Так как власть «любит» проявлять себя, то важным жестом в её понимании будет выведение её из состояния открытости, и в то же время скрытости, то есть конкретное описание её проявлений. Описание феномена политической субъективации, описание нескольких фундаментальных для политического производства субъекта тезисов, изображающих этот феномен, будет той самой «регистрацией жеста», наиболее распространённого в современности. Выхватывание феномена из общего потока произведённой реальности («Она производит реальность...» ) и анализ нескольких важных для него положений будет методом описательным. Эти тезисы будут репрезентировать наиболее важные стороны политического производства субъективности; они самостоятельны, но в то же время объединены одной специфичной темой (ризоматичны?). Ибо таков процесс складывания самосознания (субъективация), а также власть, субъекта производящая: она явна, но в то же время скрыта, и приписывание причинно-следственных связей и логик здесь будет лишь её собственным ходом, вписыванием в её дискурс - её сокрытие.
Примерно в начале шестидесятых годов двадцатого века происходит новый виток в развитии механизмов власти: научно-технический прогресс, выход на новый уровень средств массовой информации. Биополитика и управленчество с этого момента уже не такие, как прежде: властные техники встают на другую ступень по эффективности с появлением и усовершенствованием специфичных институтов и технических инноваций, что находит отражение и в кинематографическом жесте, и в философии. Тогда и начинается «современность», указанная в названии работы. Этот жест (субъективация) остаётся актуальным спустя столько лет, ибо механизмы «машины» раскручиваются всё сильнее и быстрее: производство определённого самосознания заставляет обращаться к философам (в большинстве своём французских), поднимающим подобные темы в своих работах. Как будто сама эпоха нашептала им эту тему, а они в ответ начали описывать множество феноменов, её характеризующих. И именно путём описания феномена можно идти за современной эпохой и её жестами: ибо жест выставляет себя для нашего наблюдения, а не становится посредником между своим автором и его целью. И, возможно, как регистрация жеста в кинематографе помогает обществу окончательно не потерять себя, так и описание этой регистрации поможет нам найти путь к себе?
Субъективация, производимая политически, отличается многообразием воплощений себя в кинематографе, многообразием феномена, складывающегося в жест. Это подразумевает и саму не совсем явную её природу: как и на экране кинотеатра она может быть видна через различные «приёмы» и способы, а также восприниматься многими путями, так и вне тёмного зала с проектором деление её на виды будет производиться до бесконечности. Однако и по поводу политического производства особого самосознания можно выделить несколько характеризующих его тезисов и описать те пути, с помощью которых режиссёры непроизвольно «запоминают» через кино жесты современности.
Как и разделение между созерцанием и деятельностью представляется ложной альтернативой, так и в современности поступки могут быть несобственными, а принадлежать тому, кто их исполняющему предлагает. Следовательно, можно быть активным, созерцая, но быть пассивным, что-то делая, так как источник делания находится вне исполняющего. Определённые образы и облики, которыми руководствуется исполняющий, будут отделены от своего содержания, наполненность которого будет элиминирована самой властью. Форма жизни (отделённый облик) и жизнь (его содержание), таким образом, будут находиться по две разные стороны, и субъект будет в основываться в своём действии отделённой формой, которая ему предлагается. Поэтому можно говорить о смешении понятий «собственное» и «несобственное», когда, казалось бы, индивид (ставший субъектом) руководствуется «своей» волей (видимо исходящей из него), но совершает то, что ему не принадлежит, и индивид, активно воспринимающий со стороны, производит на его основе своё собственное содержание. При этом та самая воля действует здесь спонтанно и внезапно, то есть без прилежной продуманности и последовательности; спонтанность это характеристика, вызываемая «бомбардировкой» предложениями о поступках и действиях.
Субъективация в своей основе производится установлением разделения, деления на противоположности и бинарные оппозиции. Классификации, квалификации, за которыми следует нормализация, сначала возникает в особых дисциплинарых пространствах, а затем переходит в пространство каждодневного или повседневного, которое, казалось бы, не ограничено правилами и распорядками. Однако это иллюзия, которая заставляет не замечать употребление слов «неэффективный» и «эффективный», «нормальный» и «ненормальный» вне мест, где распорядки приняты официально. Разделяя, распределяя и устанавливая, власть уничтожает невысказанное, невыразимое и не выявленное, которое существует в ощущениях, восприятии, проживании так, что субъект уже самостоятельно разделяет себя и всё вокруг. Принимая на себя статус субъекта, индивид стремится, как и власть, всё подразделять, распределять и классифицировать, забывая о том невыразимом и невысказанном, что может наполнять его жизнь. Политическое производство субъективности, которое основывается на разделении, элиминирует неразличимость, потому что оно для него малоэффективно; оно подчиняет жизнь свои порядкам.
Субъективация, производимая политически, имеет место своего осуществления. Это место именуется идеологическим пространством, оно находится везде, но в то же время, не находится нигде: в него нельзя прийти, а выпадение из его порядка означает тотальное для него отсутствие и несуществование. Это вечное, уже-всегда существовавшее место, где действует свой особый порядок, в котором для каждого уже-всегда есть своё место. Субъект - это занимающий уже-всегда существующее место индивид. И это «вечное», раз и навсегда существующее пространство, устанавливающее выгодно работающий порядок, производит эффект своей очевидности, то есть естественности и «правильности» всего происходящего. Он вкладывает ощущение «так-уже-должного», погружает в сон очевидности, оборачивающийся ложным сознанием. Очевидность здесь отделяется от своего содержания и начинает действовать самостоятельно: очевидность теперь выводится не из фактов, но факты подстраиваются под «очевидное». Таким образом, идеологическое пространство становится местом производства субъективности, встраивая индивида в особый порядок, отличающийся высокой эффективностью. И индивид, вроде бы не находящий себе места, уже-всегда идеально подстроен под механизмы этого порядка.
Производство субъективности, особого самосознания действует так, что созданный им субъект заявляется как единый, целостный, монолитный. Поддерживая это направление, устанавливается противопоставление Я и Другого (как в личном, так и в коллективном, например, культурном измерениях). Я как обладатель одних преобладающих качеств не может в таком случае быть схожим с Другим, который находится на другой стороне оппозиции. Единство одной стороны всегда противопоставляется единству другой стороны, однополярность одного стоит против однополярности другого. Однако эта однополярность сфальсифицированна, а единоличность единств фиктивна. Можно говорить о различии не Я и Другого, но о различии внутри себя, о различии внутри Другого. И заявление о том, что «я есть другой» не будет громким: «идеальные» типы, разделяющие своих представителей на одно и второе, на то и «идеальные», потому как не способны отобразить существующего многообразия, так как делят всё на «чёрное» и «белое». Единство же находится не в субъекте, но в сообществе, отличном от общества коммуникации. Сообщество - это собрание случаев индивидуального своеобразия, особая «вакуоль не-коммуникации», где общность не основана на общем статусе или принадлежности, где общность это не общественная связь.
Кинематограф же способен передать всё это многообразие тезисов как с помощью нарратива и сюжета, с помощью сценария, так и благодаря чувственно-аффективным приёмам, основанным на ощущениях и восприятии (цвет, свет, звук, иконические образы), идущем в обход сознания. Однако важно то, что сценарные ходы и сюжетные повороты и создаются благодаря чувственно-аффективным приёмам: нарратив и ощущения, таким образом, находятся в связке, которая не разрывает форму и содержание, «внешнее» (сюжет) и «внутреннее» (ощущения). Воздействие на ощущения и восприятие позволяет прочувствовать глубину всего того, что нас окружает, что в конечном счёте оказывается политикой. Могущество и сила кинематографа заключена в том, что он в особом ключе, по-своему репрезентирует феномены и жесты, которые окружают нас в повседневности, которые уже проникли в нас. Таким образом, мы сами видим со стороны то, как мы живём. Используя всё многообразие приёмов, кинематограф демонстрирует жест эпохи, которая постоянно ускользает и утекает, регистрирует границы, которые всегда уже стремятся расшириться.
Помощь студентам и аспирантам в выполнении работ от наших партнеров
