Помощь студентам в учебе
Эволюция образа гуситского движения в историческом сознании России и Чехии (начало 1830-х — 1918 г.)
|
ВВЕДЕНИЕ 2
ГЛАВА I. ГУСИТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ ЧЕХИИ 13
§ 1. Период начала 1830-х- 1848 гг.: подготовка к формированию национал- либерального образа гуситства 13
§ 2. Период 1848 - начала 1870-х гг.: формирование основных тенденций в исторической памяти 24
§ 3. Период середины 1870-х- 1918-е гг.: дифференциация подходов 49
ГЛАВА II. ГУСИТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ИСТОРИЧЕСКОМ СОЗНАНИИ РОССИИ 79
§ 4. Период 1830-х - начала 1870-х гг.: формирование и доминирование славянофильской концепции гуситского движения 79
§ 5. Середина 1870-х - 1918-е гг.: расхождение взглядов и оценок в России 98
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 122
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 127
ГЛАВА I. ГУСИТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ ЧЕХИИ 13
§ 1. Период начала 1830-х- 1848 гг.: подготовка к формированию национал- либерального образа гуситства 13
§ 2. Период 1848 - начала 1870-х гг.: формирование основных тенденций в исторической памяти 24
§ 3. Период середины 1870-х- 1918-е гг.: дифференциация подходов 49
ГЛАВА II. ГУСИТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ИСТОРИЧЕСКОМ СОЗНАНИИ РОССИИ 79
§ 4. Период 1830-х - начала 1870-х гг.: формирование и доминирование славянофильской концепции гуситского движения 79
§ 5. Середина 1870-х - 1918-е гг.: расхождение взглядов и оценок в России 98
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 122
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 127
Гуситское движение в Чехии XV в. традиционно оценивается как одно из важнейших событий в истории не только Чехии, но и всей Европы эпохи позднего Средневековья. Устроенный последователями Яна Гуса религиозный и общественный переворот и последовавшие за ним многолетние боевые действия против коалиции государей большинства соседних государств надолго запомнили не только сами чехи и их соседи, но и вся Европа. И неслучайно, что именно история гуситского движения заняла прочные позиции не только в историографии, но и в историческом сознании обществ всего европейского континента. О гуситах писали историки и философы, литературоведы и богословы, священники и журналисты, писатели и поэты.
Изучение восприятия какого-либо исторического события или периода истории в историческом сознании является весьма актуальным в свете последних тенденций развития исторической науки. Причем это касается как исследований в области т.н. “Public History” - «публичной истории», так и в связи с начавшимся несколько ранее изучением феноменов «исторической памяти» и «исторического сознания». И если исследования в области «публичной истории» развернулись в России лишь на протяжении последних нескольких лет, то тематика «исторической памяти» и «исторического сознания», отчасти связанная с «публичной историей», занимает российских учёных на протяжении нескольких десятилетий, начиная с исследований Ю.А. Левады и М.А. Барга. Необходимо отметить также, что тон исследованиям, связанным с проблематикой «исторической памяти» в отечественной историографии, первоначально задавали именно специалисты по зарубежной истории. Данная проблематика также разрабатывается и в контексте межкультурных коммуникаций. Так, в саратовском издании «История и историческая память», начиная с 9 выпуска, регулярно присутствует рубрика «Запад на Востоке, Восток на Западе: кросскультурные отношения, взаимные восприятия, историческая память.
Таким образом, рассмотрение гуситского движения через призму восприятия его в историческом сознании представляется нам актуальным. Несмотря на то, что отдельные аспекты данной проблематики уже неоднократно попадали в исследовательское поле, до сих пор не предпринималось попыток комплексного изучения данной проблемы.
В настоящей работе будет рассматриваться отражение гуситского движения в историческом сознании России и Чехии периода 30-х гг. XIX в. - 1918 г. Понятие «историческое сознание» будет определено ниже. Обоснуем же географические и хронологические рамки исследования.
Необходимость изучения образа гуситского движения в исторической памяти Чехии представляется очевидной. История гуситского движения заняла настолько важное место в историческом сознании чешского народа, что уместно говорить об исторической памяти о гуситах в Чехии. Сюжеты гуситской истории стали неотъемлемой частью чешского национального самосознания, заняв важное место в национальной культуре.
Отражение гуситских сюжетов в России представляется заслуживающей внимания по ряду причин. Во-первых, его рассмотрение может быть полезным в свете изучения межкультурных контактов между Россией и Чехией, которые были весьма плотными именно в период 1830-х - 1918 г., когда были распространены теории «славянской взаимности», панславизма и неославизма, и представители различных славянских культур начали активно интересоваться историей и культурой других славянских народов, когда славяноведение как дисциплина переживала становление. Во- вторых, рассмотрение «русского взгляда» на гуситство представляет интерес с точки зрения того, как могли отражаться в историческом сознании какого- либо общества (в данном случае - русского) сюжеты «чужой» (хотя многие русские авторы и стояли на панславистских позициях) национальной истории, каковы были механизмы такой рецепции. Выбор России объясняется ещё и тем, что в русском историческом сознании данная тема отразилась достаточно подробно и плотно, но, вместе с тем, была для него достаточно далёкой (что отличает его, например, от немецкого исторического сознания, где гуситская тематика, безусловно, интересовала более широкие слои общественности, но вместе с тем была слишком сильно связана с немецкой историей для её объективного изучения).
Хронологические рамки с начала 1830-х гг. по 1918 г. - были выбраны в связи с тем, что, с одной стороны, именно начиная с 1830-х, с началом политизации чешского национального возрождения, гуситская история начинает становиться объектом систематического интереса чешской общественности. Немногим позже о гуситах начинают писать и русские авторы, преимущественно сочувствующие славянофилам, которые в этот период активно интересовались панславистскими идеями. С другой же стороны, после 1918 г. в историческом сознании и России, и Чехии происходит переворот, связанный с идеологизацией обществ и государств: в России побеждают большевики, которые формируют своеобразное «новое сознание», в котором до определённой поры не было места гуситам; в Чехии же происходит становление нового, национального чехословацкого государства, которое также начинает внедрять (хотя и в меньшей степени, чем в России) свою концепцию исторического сознания. Период до 1918 г. в России и Чехии отличает больший плюрализм оценок; в целом историческое сознание в обеих странах переживает процесс становления с непредсказуемым исходом.
Объектом настоящего исследования выступают, таким образом, исторические сознания России и Чехии. Предметом же является эволюция образа гуситского движения в исторических сознаниях вышеозначенных двух стран.
Цель работы: попытаться и осветить и сопоставить основные тенденции в эволюции образа гуситского движения в историческом сознании русского и чешского обществ в период 1830-х гг. - 1918 гг.
Достижению данной цели способствует решение следующих задач:
• Выявить основные этапы формирования восприятия гуситского движения в исторической памяти чешского общества
• Рассмотреть механизмы собственного отношения к сюжетам гуситской истории в России
• Показать историко-политический контекст, в котором происходило формирование и эволюция восприятия гуситской тематики в России и Чехии
• Сравнить и сопоставить между собою отражение гуситского движения в русском и чешском исторических сознаниях
Данная работа использует основные методы современной исторической науки, изложенная, в частности, в трудах И.Д. Ковальченко и Л.Н. Мазур. Это такие методы, как историко-компаративный метод, который является основным для данной работы и заключается в сравнении относительно схожего материала (в нашем случае - отражающего образ гуситского движения в исторических сознаниях России и Чехии) для выявления сходств и различий ; историко-генетический метод, который направлен на рассмотрение генезиса, происхождения и этапов развития описываемого явления и представляет собой «последовательное раскрытие свойств, функций и изменений изучаемой реальности в процессе ее исторического движения» ; хронологический метод, предусматривающий рассмотрение явлений в хронологической последовательности. Эти методы базируются, в свою очередь, на основных принципах исторической науки, таких, как принцип историзма и принцип объективности. Кроме того, использовались и основные общенаучные методы, такие как индукция, анализ и синтез.
В продолжение раскрытия теоретико-методологических основ исследования, необходимо также объяснить некоторые понятия, часто встречающиеся на страницах настоящей работы. Это понятия «историческое сознание» и «историческая память». В данной работе будет использоваться определения исторического сознания, данное социологом Ж.Т. Тощенко в статье года «Историческое сознание и историческая память» (2000). Здесь оно определяется как «совокупность идей, взглядов, представлений, чувств, настроений, отражающих восприятие и оценку прошлого во всем его многообразии, присущем и характерном как для общества в целом, так и для различных социально-демографических, социально-профессиональных и этносоциальных групп». Это определение схоже с одним из наиболее распространённых в современной отечественной научной литературе определений общественного сознания, которое определяется как «совокупность идей, взглядов, представлений, чувств, настроений, традиций, привычек, присущая обществу в целом или отдельным социальным группам» . Таким образом, историческое сознание выступает у Тощенко как обращённая на восприятие и оценку прошлого форма общественного сознания. Это, в целом, согласуется с представлениями М.А. Барга, который в своей работе «Эпохи и идеи. Становление историзма» писал, что историческое сознание являет собой «лишь измерение, срез» сознания общественного . В более же широком смысле историческое сознание понималось им как «духовный мост, переброшенный через пропасть времен, - мост, ведущий человека из прошлого в грядущее». О «конструирующей» функции исторического сознания писал и Б.Г. Могильницкий. Эти определения были учтены, но основным для нас остаётся всё же более широкое определение Тощенко, дополненное его же словами о «разлитости» исторического сознания, которое «охватывает и важные, и случайные события, впитывает в себя как систематизированную информацию, в основном через систему образования, так и неупорядоченную (через СМИ, художественную литературу)» . Это позволяет, помимо прочего, чётко определить круг источников по данной проблематике и включить в него максимально разновидовые тексты.
В современной науке существуют разные подходы к определению понятия «историческая память». Разработка их продолжалась, начиная с 1920-х г., когда Морис Хальбвакс издал свои первые работы о коллективной памяти . Вопрос о том, следует ли говорить об «исторической» или «коллективной» памяти, в какой степени она связана с историческим сознанием и как её следует понимать, является дискуссионным, особенно для домодерновых обществ и для социума эпохи постмодерна. В связи с тем, что в наш ракурс попадает «модерновая» эпоха, которая, по Л.П. Репиной, соответствует эпохе, когда влияние историографии - т.е систематизированной историками информации - на историческую память было максимальным , воспользуемся более широким определением Ж.Т Тощенко, который определил историческую память как форму исторического сознания, которое «отражает особую значимость и актуальность информации о прошлом в тесной связи с настоящим и будущим». Историческая память, по мнению Тощенко, выражает «процесс организации, сохранения и воспроизводства прошлого опыта народа, страны, государства» для его дальнейшего использования в какой-либо деятельности общества .
В этой связи нам представляется возможным говорить об исторической памяти о гуситском движении лишь в Чехии, где сюжеты гуситской истории постоянно и активно использовались разными общественными слоями и группировками и, действительно, имели особую значимость. Говорить об «исторической памяти» о гуситах в России нам представляется невозможным, в связи с тем, что особой значимости в общенациональном масштабе гуситская тематика в России не имела. А вот понятие «исторического сознания» применительно России вполне приемлемо - русское общество и его отдельные группы вырабатывали оценку и восприятие гуситского движения, в значительной степени - посредством типичной для эпохи XIX - XX вв. «модерной» формы исторического сознания, ключевую роль в которой играла историческая наука.
Теперь перейдём к обзору к характеристике источниковой базы, основной массив которой составили источники письменные. При написании настоящей работы было проанализировано более 100 письменных источников - произведений чешских и русских историков, философов, публицистов, журналистов, писателей и поэтов. Русские и чешские сочинения соотносятся примерно в пропорции 40:60. Все эти источники можно разделить на три большие группы:
1. Историография гуситского движения
2. Публицистика о гуситском движении
3. Художественная литература, посвящённая сюжетам гуситской истории
Историография гуситского движения составляет самую большую группу источников о восприятии гуситского движения, как в Чехии, так и в России. В эту эпоху историография - т.е «систематизированная [историками] информация» о гуситском движении играла чрезвычайно важную роль в общественном сознании, особенно в Чехии, где историк Франтишек Палацкий за свои заслуги в деле написания национальной истории даже получил неофициальный титул «отца нации».
Публицистика представляет собой вторую группу источников об общественном сознании в России, в Чехии объём этих источников сравним с объёмом художественной литературы о гуситах.
Художественная литература в случае России является самым редким источником о гуситском движении и представлена единичными произведениями; в случае Чехии эта группа сопоставима с произведениями общественной мысли.
До настоящего момента в историографии не создавалось какой-либо комплексной работы о месте гуситского движения в исторической сознании или исторической памяти. Вместе с тем, отдельные вопросы, связанные с данным кругом исследовательских тем, уже были освещены историками. В вышедшем ещё в 1915 г. сборнике «Ян Гус в памятниках чешского народа» схожий круг проблем рассматривали историки Камиль Крофта и Йосеф Янош. В третьем томе обширного труда Арношта Виллема Крауса «Гуситство в литературе» с литературоведческих позиций было рассмотрено освещение гуситского движения в чешской литературе XIX в.
В 1950-х гг. с близких к будущей концепции «исторической памяти» позиций о гуситском движении в общественном сознании писали молодые чешские историки-коммунисты Йозеф Мацек, Франтишек Кавка и Милан Маховец. Особо следует выделить труд Франтишка Кавки «Гуситская революционная традиция», в котором он достаточно подробно рассмотрел освещение гуситского движения в чешской литературе после 1848 г.
Более широкий интерес данная проблематика, однако, вызвала уже в период 1990 - 2000-х гг. - после падения коммунистического режима и связанных с ним идеологических установок в социо-гуманитарном знании, начала проникновения в бывшие коммунистические страны концепций западных учёных. Чаще всего в работах этого периода гуситское движение упоминается как один из «мифов» чешской истории. Здесь необходимо назвать, прежде всего, работы Иржи Рака (например, работу 1994 г. «Были чехи: чешские исторические мифы и стереотипы») и вышедший в 2011 г. сборник статей «Рождение мифа. Две жизни гуситской эпохи». В них, однако, данная проблематика была затронута лишь частично.
Кроме того, тематика гуситского движения в исторической памяти Чехии является объектом пристального интереса со стороны современных церковных историков и теологов, работающих в Чехии. Особенно следует выделить работы Петера Морее, посвящённые чешско-немецким разногласиям относительно места гуситского движения в истории коммеморативным практикам и ритуалам гуситского движения. Работы на схожие темы также публиковали теолог Петр Пабиан и историк Зденек Безецны.
В нечешской зарубежной историографии, проблематика исторической памяти гуситского движения рассматривалась достаточно широко. Можно назвать вышедшую в 1999 г. работу канадского историка Тима Ходана «Использование и злоупотребление исторической фигурой Яна Гуса в чешской истории», в которой было весьма подробно рассмотрено освещение образа Яна Гуса в чешской культуре до прихода к власти коммунистов. Данная работа представляет достаточно богатый и интересный фактографический материал, однако, написана с несколько тенденциозно, представляя эволюцию образа Яна Гуса в чешской культуре как прелюдию к приходу к власти коммунистов. В контексте исследований чешского национализма частично осветила данную проблематику американский историк Нэнси Уингфилд. Тему изображения Яна Гуса в монументальном искусстве в своей статье достаточно подробно осветил австрийский автор Джек Шропп.
В отечественной историографии проблематику гуситского движения в исторической памяти чешского народа освещали саратовские учёные, представители богемистической школы А.И. Озолина: А.Н. Г алямичев, М.А. Васильченко, А.А. Касович. Они работали с позиций теории «исторической памяти», но разработали лишь отдельные, весьма узкие аспекты данной проблематики: ими было описано, например, освещение гуситского движения в филателистике и обращение к образу гуситства в пропаганде чехословацкого корпуса времён Первой Мировой войны.
Восприятие гуситского движения в общественном сознании России было освещено достаточно широко в работах Л.П. Лаптевой, например «Русская историография гуситского движения», которая посвящена историографии, но лишь частично затрагивает и освещение гуситского движения в русской публицистике и художественной литературе дореволюционного периода.
Из анализа историографии видно, что написание комплексного исследования, которое охватывало бы различные аспекты восприятия гуситского движения в историческом сознании сохраняет свою актуальность, комплексного исследования по данной проблематике предпринято так и не было.
Структурно работа разделена на две главы по «страновому» признаку, которые, в свою очередь, разделяются на параграфы в соответствии с хронологическим принципом.
Глава 1 посвящена рассмотрению гуситского движения в исторической памяти чешского народа. Она подразделяется на три параграфа: §1 охватывает период последнего этапа чешского национального возрождения, когда о гуситском движении только начинали активно писать: это период начала 1830-х - 1848 гг., §2 посвящён периоду 1848-1870-х гг.: периоду, когда после падения цензуры происходит всплеск интереса к гуситской истории, а чешское национальное движение политизируется и формируются основные тенденции исторической памяти; в §3 освещён период 1870-1918-х гг.: периода постепенного расхождения оценок гуситского движения в чешском обществе и фрагментации политической жизни в Чехии.
В главе 2 описано место гуситского движения в русском историческом сознании. Она также подразделяется на три параграф: в §4 освящен период 1830- начала 1870-х гг., когда гуситство интересовало в России лишь достаточно узкие общественные круги, близкие к славянофилам; в §5 рассматривается период середины 1870-1918-х гг., когда гуситское движение начинает интересовать более широкие слои либеральной и левой общественности, и происходит оживление и фрагментация политической жизни в России, а в годы Мировой войны гуситская тематика фактически попадает в прицел военной пропаганды. В данном случае периодизация заимствована из работы Л.П. Лаптевой «Русская историография гуситского движения» .
Изучение восприятия какого-либо исторического события или периода истории в историческом сознании является весьма актуальным в свете последних тенденций развития исторической науки. Причем это касается как исследований в области т.н. “Public History” - «публичной истории», так и в связи с начавшимся несколько ранее изучением феноменов «исторической памяти» и «исторического сознания». И если исследования в области «публичной истории» развернулись в России лишь на протяжении последних нескольких лет, то тематика «исторической памяти» и «исторического сознания», отчасти связанная с «публичной историей», занимает российских учёных на протяжении нескольких десятилетий, начиная с исследований Ю.А. Левады и М.А. Барга. Необходимо отметить также, что тон исследованиям, связанным с проблематикой «исторической памяти» в отечественной историографии, первоначально задавали именно специалисты по зарубежной истории. Данная проблематика также разрабатывается и в контексте межкультурных коммуникаций. Так, в саратовском издании «История и историческая память», начиная с 9 выпуска, регулярно присутствует рубрика «Запад на Востоке, Восток на Западе: кросскультурные отношения, взаимные восприятия, историческая память.
Таким образом, рассмотрение гуситского движения через призму восприятия его в историческом сознании представляется нам актуальным. Несмотря на то, что отдельные аспекты данной проблематики уже неоднократно попадали в исследовательское поле, до сих пор не предпринималось попыток комплексного изучения данной проблемы.
В настоящей работе будет рассматриваться отражение гуситского движения в историческом сознании России и Чехии периода 30-х гг. XIX в. - 1918 г. Понятие «историческое сознание» будет определено ниже. Обоснуем же географические и хронологические рамки исследования.
Необходимость изучения образа гуситского движения в исторической памяти Чехии представляется очевидной. История гуситского движения заняла настолько важное место в историческом сознании чешского народа, что уместно говорить об исторической памяти о гуситах в Чехии. Сюжеты гуситской истории стали неотъемлемой частью чешского национального самосознания, заняв важное место в национальной культуре.
Отражение гуситских сюжетов в России представляется заслуживающей внимания по ряду причин. Во-первых, его рассмотрение может быть полезным в свете изучения межкультурных контактов между Россией и Чехией, которые были весьма плотными именно в период 1830-х - 1918 г., когда были распространены теории «славянской взаимности», панславизма и неославизма, и представители различных славянских культур начали активно интересоваться историей и культурой других славянских народов, когда славяноведение как дисциплина переживала становление. Во- вторых, рассмотрение «русского взгляда» на гуситство представляет интерес с точки зрения того, как могли отражаться в историческом сознании какого- либо общества (в данном случае - русского) сюжеты «чужой» (хотя многие русские авторы и стояли на панславистских позициях) национальной истории, каковы были механизмы такой рецепции. Выбор России объясняется ещё и тем, что в русском историческом сознании данная тема отразилась достаточно подробно и плотно, но, вместе с тем, была для него достаточно далёкой (что отличает его, например, от немецкого исторического сознания, где гуситская тематика, безусловно, интересовала более широкие слои общественности, но вместе с тем была слишком сильно связана с немецкой историей для её объективного изучения).
Хронологические рамки с начала 1830-х гг. по 1918 г. - были выбраны в связи с тем, что, с одной стороны, именно начиная с 1830-х, с началом политизации чешского национального возрождения, гуситская история начинает становиться объектом систематического интереса чешской общественности. Немногим позже о гуситах начинают писать и русские авторы, преимущественно сочувствующие славянофилам, которые в этот период активно интересовались панславистскими идеями. С другой же стороны, после 1918 г. в историческом сознании и России, и Чехии происходит переворот, связанный с идеологизацией обществ и государств: в России побеждают большевики, которые формируют своеобразное «новое сознание», в котором до определённой поры не было места гуситам; в Чехии же происходит становление нового, национального чехословацкого государства, которое также начинает внедрять (хотя и в меньшей степени, чем в России) свою концепцию исторического сознания. Период до 1918 г. в России и Чехии отличает больший плюрализм оценок; в целом историческое сознание в обеих странах переживает процесс становления с непредсказуемым исходом.
Объектом настоящего исследования выступают, таким образом, исторические сознания России и Чехии. Предметом же является эволюция образа гуситского движения в исторических сознаниях вышеозначенных двух стран.
Цель работы: попытаться и осветить и сопоставить основные тенденции в эволюции образа гуситского движения в историческом сознании русского и чешского обществ в период 1830-х гг. - 1918 гг.
Достижению данной цели способствует решение следующих задач:
• Выявить основные этапы формирования восприятия гуситского движения в исторической памяти чешского общества
• Рассмотреть механизмы собственного отношения к сюжетам гуситской истории в России
• Показать историко-политический контекст, в котором происходило формирование и эволюция восприятия гуситской тематики в России и Чехии
• Сравнить и сопоставить между собою отражение гуситского движения в русском и чешском исторических сознаниях
Данная работа использует основные методы современной исторической науки, изложенная, в частности, в трудах И.Д. Ковальченко и Л.Н. Мазур. Это такие методы, как историко-компаративный метод, который является основным для данной работы и заключается в сравнении относительно схожего материала (в нашем случае - отражающего образ гуситского движения в исторических сознаниях России и Чехии) для выявления сходств и различий ; историко-генетический метод, который направлен на рассмотрение генезиса, происхождения и этапов развития описываемого явления и представляет собой «последовательное раскрытие свойств, функций и изменений изучаемой реальности в процессе ее исторического движения» ; хронологический метод, предусматривающий рассмотрение явлений в хронологической последовательности. Эти методы базируются, в свою очередь, на основных принципах исторической науки, таких, как принцип историзма и принцип объективности. Кроме того, использовались и основные общенаучные методы, такие как индукция, анализ и синтез.
В продолжение раскрытия теоретико-методологических основ исследования, необходимо также объяснить некоторые понятия, часто встречающиеся на страницах настоящей работы. Это понятия «историческое сознание» и «историческая память». В данной работе будет использоваться определения исторического сознания, данное социологом Ж.Т. Тощенко в статье года «Историческое сознание и историческая память» (2000). Здесь оно определяется как «совокупность идей, взглядов, представлений, чувств, настроений, отражающих восприятие и оценку прошлого во всем его многообразии, присущем и характерном как для общества в целом, так и для различных социально-демографических, социально-профессиональных и этносоциальных групп». Это определение схоже с одним из наиболее распространённых в современной отечественной научной литературе определений общественного сознания, которое определяется как «совокупность идей, взглядов, представлений, чувств, настроений, традиций, привычек, присущая обществу в целом или отдельным социальным группам» . Таким образом, историческое сознание выступает у Тощенко как обращённая на восприятие и оценку прошлого форма общественного сознания. Это, в целом, согласуется с представлениями М.А. Барга, который в своей работе «Эпохи и идеи. Становление историзма» писал, что историческое сознание являет собой «лишь измерение, срез» сознания общественного . В более же широком смысле историческое сознание понималось им как «духовный мост, переброшенный через пропасть времен, - мост, ведущий человека из прошлого в грядущее». О «конструирующей» функции исторического сознания писал и Б.Г. Могильницкий. Эти определения были учтены, но основным для нас остаётся всё же более широкое определение Тощенко, дополненное его же словами о «разлитости» исторического сознания, которое «охватывает и важные, и случайные события, впитывает в себя как систематизированную информацию, в основном через систему образования, так и неупорядоченную (через СМИ, художественную литературу)» . Это позволяет, помимо прочего, чётко определить круг источников по данной проблематике и включить в него максимально разновидовые тексты.
В современной науке существуют разные подходы к определению понятия «историческая память». Разработка их продолжалась, начиная с 1920-х г., когда Морис Хальбвакс издал свои первые работы о коллективной памяти . Вопрос о том, следует ли говорить об «исторической» или «коллективной» памяти, в какой степени она связана с историческим сознанием и как её следует понимать, является дискуссионным, особенно для домодерновых обществ и для социума эпохи постмодерна. В связи с тем, что в наш ракурс попадает «модерновая» эпоха, которая, по Л.П. Репиной, соответствует эпохе, когда влияние историографии - т.е систематизированной историками информации - на историческую память было максимальным , воспользуемся более широким определением Ж.Т Тощенко, который определил историческую память как форму исторического сознания, которое «отражает особую значимость и актуальность информации о прошлом в тесной связи с настоящим и будущим». Историческая память, по мнению Тощенко, выражает «процесс организации, сохранения и воспроизводства прошлого опыта народа, страны, государства» для его дальнейшего использования в какой-либо деятельности общества .
В этой связи нам представляется возможным говорить об исторической памяти о гуситском движении лишь в Чехии, где сюжеты гуситской истории постоянно и активно использовались разными общественными слоями и группировками и, действительно, имели особую значимость. Говорить об «исторической памяти» о гуситах в России нам представляется невозможным, в связи с тем, что особой значимости в общенациональном масштабе гуситская тематика в России не имела. А вот понятие «исторического сознания» применительно России вполне приемлемо - русское общество и его отдельные группы вырабатывали оценку и восприятие гуситского движения, в значительной степени - посредством типичной для эпохи XIX - XX вв. «модерной» формы исторического сознания, ключевую роль в которой играла историческая наука.
Теперь перейдём к обзору к характеристике источниковой базы, основной массив которой составили источники письменные. При написании настоящей работы было проанализировано более 100 письменных источников - произведений чешских и русских историков, философов, публицистов, журналистов, писателей и поэтов. Русские и чешские сочинения соотносятся примерно в пропорции 40:60. Все эти источники можно разделить на три большие группы:
1. Историография гуситского движения
2. Публицистика о гуситском движении
3. Художественная литература, посвящённая сюжетам гуситской истории
Историография гуситского движения составляет самую большую группу источников о восприятии гуситского движения, как в Чехии, так и в России. В эту эпоху историография - т.е «систематизированная [историками] информация» о гуситском движении играла чрезвычайно важную роль в общественном сознании, особенно в Чехии, где историк Франтишек Палацкий за свои заслуги в деле написания национальной истории даже получил неофициальный титул «отца нации».
Публицистика представляет собой вторую группу источников об общественном сознании в России, в Чехии объём этих источников сравним с объёмом художественной литературы о гуситах.
Художественная литература в случае России является самым редким источником о гуситском движении и представлена единичными произведениями; в случае Чехии эта группа сопоставима с произведениями общественной мысли.
До настоящего момента в историографии не создавалось какой-либо комплексной работы о месте гуситского движения в исторической сознании или исторической памяти. Вместе с тем, отдельные вопросы, связанные с данным кругом исследовательских тем, уже были освещены историками. В вышедшем ещё в 1915 г. сборнике «Ян Гус в памятниках чешского народа» схожий круг проблем рассматривали историки Камиль Крофта и Йосеф Янош. В третьем томе обширного труда Арношта Виллема Крауса «Гуситство в литературе» с литературоведческих позиций было рассмотрено освещение гуситского движения в чешской литературе XIX в.
В 1950-х гг. с близких к будущей концепции «исторической памяти» позиций о гуситском движении в общественном сознании писали молодые чешские историки-коммунисты Йозеф Мацек, Франтишек Кавка и Милан Маховец. Особо следует выделить труд Франтишка Кавки «Гуситская революционная традиция», в котором он достаточно подробно рассмотрел освещение гуситского движения в чешской литературе после 1848 г.
Более широкий интерес данная проблематика, однако, вызвала уже в период 1990 - 2000-х гг. - после падения коммунистического режима и связанных с ним идеологических установок в социо-гуманитарном знании, начала проникновения в бывшие коммунистические страны концепций западных учёных. Чаще всего в работах этого периода гуситское движение упоминается как один из «мифов» чешской истории. Здесь необходимо назвать, прежде всего, работы Иржи Рака (например, работу 1994 г. «Были чехи: чешские исторические мифы и стереотипы») и вышедший в 2011 г. сборник статей «Рождение мифа. Две жизни гуситской эпохи». В них, однако, данная проблематика была затронута лишь частично.
Кроме того, тематика гуситского движения в исторической памяти Чехии является объектом пристального интереса со стороны современных церковных историков и теологов, работающих в Чехии. Особенно следует выделить работы Петера Морее, посвящённые чешско-немецким разногласиям относительно места гуситского движения в истории коммеморативным практикам и ритуалам гуситского движения. Работы на схожие темы также публиковали теолог Петр Пабиан и историк Зденек Безецны.
В нечешской зарубежной историографии, проблематика исторической памяти гуситского движения рассматривалась достаточно широко. Можно назвать вышедшую в 1999 г. работу канадского историка Тима Ходана «Использование и злоупотребление исторической фигурой Яна Гуса в чешской истории», в которой было весьма подробно рассмотрено освещение образа Яна Гуса в чешской культуре до прихода к власти коммунистов. Данная работа представляет достаточно богатый и интересный фактографический материал, однако, написана с несколько тенденциозно, представляя эволюцию образа Яна Гуса в чешской культуре как прелюдию к приходу к власти коммунистов. В контексте исследований чешского национализма частично осветила данную проблематику американский историк Нэнси Уингфилд. Тему изображения Яна Гуса в монументальном искусстве в своей статье достаточно подробно осветил австрийский автор Джек Шропп.
В отечественной историографии проблематику гуситского движения в исторической памяти чешского народа освещали саратовские учёные, представители богемистической школы А.И. Озолина: А.Н. Г алямичев, М.А. Васильченко, А.А. Касович. Они работали с позиций теории «исторической памяти», но разработали лишь отдельные, весьма узкие аспекты данной проблематики: ими было описано, например, освещение гуситского движения в филателистике и обращение к образу гуситства в пропаганде чехословацкого корпуса времён Первой Мировой войны.
Восприятие гуситского движения в общественном сознании России было освещено достаточно широко в работах Л.П. Лаптевой, например «Русская историография гуситского движения», которая посвящена историографии, но лишь частично затрагивает и освещение гуситского движения в русской публицистике и художественной литературе дореволюционного периода.
Из анализа историографии видно, что написание комплексного исследования, которое охватывало бы различные аспекты восприятия гуситского движения в историческом сознании сохраняет свою актуальность, комплексного исследования по данной проблематике предпринято так и не было.
Структурно работа разделена на две главы по «страновому» признаку, которые, в свою очередь, разделяются на параграфы в соответствии с хронологическим принципом.
Глава 1 посвящена рассмотрению гуситского движения в исторической памяти чешского народа. Она подразделяется на три параграфа: §1 охватывает период последнего этапа чешского национального возрождения, когда о гуситском движении только начинали активно писать: это период начала 1830-х - 1848 гг., §2 посвящён периоду 1848-1870-х гг.: периоду, когда после падения цензуры происходит всплеск интереса к гуситской истории, а чешское национальное движение политизируется и формируются основные тенденции исторической памяти; в §3 освещён период 1870-1918-х гг.: периода постепенного расхождения оценок гуситского движения в чешском обществе и фрагментации политической жизни в Чехии.
В главе 2 описано место гуситского движения в русском историческом сознании. Она также подразделяется на три параграф: в §4 освящен период 1830- начала 1870-х гг., когда гуситство интересовало в России лишь достаточно узкие общественные круги, близкие к славянофилам; в §5 рассматривается период середины 1870-1918-х гг., когда гуситское движение начинает интересовать более широкие слои либеральной и левой общественности, и происходит оживление и фрагментация политической жизни в России, а в годы Мировой войны гуситская тематика фактически попадает в прицел военной пропаганды. В данном случае периодизация заимствована из работы Л.П. Лаптевой «Русская историография гуситского движения» .
В настоящей работе нами было рассмотрено свыше 100 письменных источников, так или иначе позволяющих нам реконструировать эволюцию образа гуситского движения в России и Чехии периода с 1830-х гг. до конца Первой Мировой войны. Изучены были труды учёных-историков, публицистические произведения, сочинения поэтов и писателей. Необходимо перейти к итогам данной работы.
На основании рассмотрения данных работ, мы можем заключить, что говорить о тенденциях в эволюции образа Яна Г уса и гуситского движения в исторических сознаниях России и Чехии можно в двух смыслах.
В первом смысле мы говорим о глобальной тенденции, которая, как нам видится, была общей для двух стран. Несмотря на то, что степень значения гуситского движения для истории России и Чехии принципиально отличается, в обеих странах имел место один и тот же процесс. Это процесс постепенной политизации гуситской истории. В Чехии идеализированные образы гуситского прошлого становятся на службу национал-либеральному движению, вдохновляя чешских патриотов на борьбу за национальные права чехов. В России же, гуситское движение изначально служило целям внешнеполитической повестки и славянофильской идеологии, которые заключались в обосновании того, что исторические пути развития Чехии, равно как и других славянских стран, были близки к путям развития России, а не Запада.
Однако, по мере усложнения и фрагментации политической и общественной жизни в двух странах, происходит и фрагментация политической повестки. В Чехии появляется католическое движение, которое вовсе отрицало гуситский период, появляются историки-позитивисты, придерживающиеся консервативных взглядов, которые смотрели на гуситское движение как на сложное, противоречие явление. При этом национал-либеральный взгляд на гуситство не только продолжает своё существование, он также и доминирует в искусстве Чехии. В России же о гуситах пишут люди самых разных: либеральных, народнических, марксистских, неославянофильских взглядов. Представители разных направлений, по сути, используют гуситское движение для своих целей, «мобилизуя» прошлое на службу сегодняшней политической повестке. Вместе с тем, некоторые авторы, например позитивисты в Чехии и России, избегают излишней политизированности и предпринимают попытки создать более взвешенные теории.
Этот тренд на партикуляризацию переламывают события Первой Мировой войны. Как в Чехии, так и в России гуситство выступает как пример героической славянской борьбы за национальную свободу против «германизма». Это объясняется нуждами войны - подготовкой в её процессе базы для новых государств, чехословацкого и советского, которые будут активнее выстраивать историческую политику, в результате чего всё историческое сознание будет развиваться в по-иному, нежели в империях.
Так выглядят общие тренды. В их рамках развивались подтренды: собственно, тенденции эволюции образа гуситского движения. В Чехии мы можем выделить три основных направления, которые наметились уже к 1860-м гг. Первым, самым важным направлением является направление национал-либеральное. Ф.Палацкий, фактически первым подробно описавший гуситское движение в научной литературе, создал образ гуситства как «вершины чешской истории», эпохи борьбы за национальную, политическую и общественную свободу, столкновения славянского демократизма с немецким феодализмом, закончившегося из-за предательства высшей шляхты и патрициата. В упрощённой форме этот образ переняли многочисленные популяризаторы истории Палацкого, кроме того, этот образ удачно лёг на творчество патриотических поэтов и писателей, таких как Й.К. Тыл и Я.Э. Воцель, и был развит их преемниками - С. Чехом, Я. Нерудой, А. Ирасеком, а на рубеже веков актуализирован в историографии и исторической публицистике трудами Т.Г. Масарика, Г. Томана и В. Флайшганса. Эти авторы, однако, несколько отклонились от образа Палацкого, изображая Жижку как одного из славнейших героев чешской истории.
В этом им невольно помогла консервативная историография. В.В. Томек, её отец, не создав самостоятельного образа Яна Гуса, ввёл в чешское историческое сознание образ Яна Жижки как героического воина, умного полководца и мудрого политика, негативно отзываясь о развитии гуситского движения после смерти Жижки. Образ Жижки был перенят чешской общественностью и «встроен» в концепцию Палацкого. Критический взгляд Томека на гуситское движение переняли чешские историки-позитивисты, такие как Я. Голл, Я. Бидло, Й. Шуста и Й. Пекарж, скептически смотрели на поздние этапы гуситского движения, однако, высоко ценя заслуги Яна Гуса, тем самым воспринимая гуситское движение неоднозначно. Не все позитивисты, однако, переняли этот скепсис. К. Крофта и В. Новотный встали на национал-демократические позиции.
Однозначно негативно гуситское движение воспринимали католические авторы, среди которых следует выделить Й.А. Гелферта и А. Ленца. Для них гуситское движение, равно как и вся Реформация представляет собой лишь эпоху церковного раскола и гражданской войны.
В России можно выделить четыре основных тенденции, первые две из которых сформировались до 1870 г. Ученики Бодянского - В.А. Елагин, Е.П. Новиков, А.С. Клеванов, А.С. Гильфердинг, смотрели на гуситское движение как на часть истории борьбы славян с «германизмом», и обнаруживали якобы православные устремления гуситов, желающих воссоединиться с восточной церковью и славянскими народами. Для них гуситство было частью панславянской истории.
Им оппонировали либералы, а позже и позитивисты - А.Н Пыпин, К.К. Арсеньев, В.И. Герье, Н.И. Кареев. Для них гуситство - это, прежде всего, часть истории западной цивилизации, а сам Ян Гус - провозвестник Реформации и моральный союзник гуманистов, при этом значение гуситского движения как национально-освободительного не отрицалось.
Левые тенденции в освещении гуситского движения формируются позднее, начиная с 80-х гг. XIX в., формируясь вплоть до середины 1910-х гг. Авторы-народники - С.А. Венгеров и М.М. Филиппов видели в гуситском движении моральную борьбу за идеалы свободы и равенства, значимые для народов всего мира, а гуситство для них является событием, равным Реформации и гуманизму, но также и Французской революции 1789 г., а вместе с тем и будущему освобождению России. С ними отчасти согласны были марксистские авторы - А.В. Мезьер и В.Н. Перцев, однако для них гуситство выступает уже как социальное движение, предшествующее буржуазным революциям.
Попытки выработать более комплексный и взвешенный подход присутствовали в творчестве И.С. Пальмова и М.К. Любавского. Возможно, они бы сумели синтезировать разные теории, но путь развитию их теорий преградила Первая Мировая. В России она знаменовала временный реванш славянофильской концепции, в Чехии же - окончательную победу национал- либералов, приступивших к государственному строительству.
В целом, можно сказать, что тенденции в России и в Чехии были схожи - славянофилы в России, равно как и национал-либералы в Чехии, опираясь на творчество Палацкого, однако отбрасывая некоторые его положения, создали героический образ гуситского движения. Однако, по мере фрагментации общества, создавались новые направления, связанные с той или иной степени с политическими теориями. В России они имели левый уклон, в связи с чем гуситское движение становится популярной темой освещения либеральных, народнических и марксистских авторов, чем и объясняется достаточно единогласная героизация Гуса и гуситства (с различением приписываемых гуситству мотивов). В Чехии же имел место правый, консервативный и католический уклон, в этой связи к гуситскому движению выработалось и скептическое отношение.
Ключевым различием в трендах, на наш взгляд, является более широкое вписывание гуситской истории как во всемирно-исторический, так и в панславянский контекст русскими авторами. Кроме того, отечественные авторы, больше сосредоточившись на жизни и деятельности самого Гуса, которым было посвящено больше изданий источников, сосредоточили свой взгляд на нём, в то время как чешские авторы освещали гуситское движение более комплексно, но, вместе с тем - и более национально, прежде всего как часть чешской истории. Русские же авторы с определённого периода переориентируются на достижений французской и немецкой историографий. В этом и заключается разница подходов к сюжетам собственной и «чужой» национальных истории - сюжеты отечественной истории рассматриваются более глубоко и в менее широком всемирно-историческом контексте.
В России механизмы выстраивания отношения к гуситскому движению были жёстко подчинены общественно-политическим трендам, при том пример России отличает от прочих более сильное левое направление. Левая повестка занимает куда больше места в сочинениях русских историков и публицистов, что может служить одним из своеобразных ключей к причинам победы большевиков в России. Кроме того, в качестве ещё одного тренда можно выделить постепенный отход русских авторов от опоры на чешскую историографию к французской и немецкой.
Таковыми нам видятся итоги проделанной работы. Главный итог, по нашему мнению, заключается в том, что формирование исторического сознания в период XIX - начала XX вв. проходило под сильным влиянием политических событий эпохи, в результате чего изучение проблематики исторического сознания в этот период без рассмотрения политического контекста представляется нам не имеющим никакого смысла. Это и видится нам главным практическим итогом проделанной работы, которая, как нам кажется, нуждается в продолжении в более широком контексте.
На основании рассмотрения данных работ, мы можем заключить, что говорить о тенденциях в эволюции образа Яна Г уса и гуситского движения в исторических сознаниях России и Чехии можно в двух смыслах.
В первом смысле мы говорим о глобальной тенденции, которая, как нам видится, была общей для двух стран. Несмотря на то, что степень значения гуситского движения для истории России и Чехии принципиально отличается, в обеих странах имел место один и тот же процесс. Это процесс постепенной политизации гуситской истории. В Чехии идеализированные образы гуситского прошлого становятся на службу национал-либеральному движению, вдохновляя чешских патриотов на борьбу за национальные права чехов. В России же, гуситское движение изначально служило целям внешнеполитической повестки и славянофильской идеологии, которые заключались в обосновании того, что исторические пути развития Чехии, равно как и других славянских стран, были близки к путям развития России, а не Запада.
Однако, по мере усложнения и фрагментации политической и общественной жизни в двух странах, происходит и фрагментация политической повестки. В Чехии появляется католическое движение, которое вовсе отрицало гуситский период, появляются историки-позитивисты, придерживающиеся консервативных взглядов, которые смотрели на гуситское движение как на сложное, противоречие явление. При этом национал-либеральный взгляд на гуситство не только продолжает своё существование, он также и доминирует в искусстве Чехии. В России же о гуситах пишут люди самых разных: либеральных, народнических, марксистских, неославянофильских взглядов. Представители разных направлений, по сути, используют гуситское движение для своих целей, «мобилизуя» прошлое на службу сегодняшней политической повестке. Вместе с тем, некоторые авторы, например позитивисты в Чехии и России, избегают излишней политизированности и предпринимают попытки создать более взвешенные теории.
Этот тренд на партикуляризацию переламывают события Первой Мировой войны. Как в Чехии, так и в России гуситство выступает как пример героической славянской борьбы за национальную свободу против «германизма». Это объясняется нуждами войны - подготовкой в её процессе базы для новых государств, чехословацкого и советского, которые будут активнее выстраивать историческую политику, в результате чего всё историческое сознание будет развиваться в по-иному, нежели в империях.
Так выглядят общие тренды. В их рамках развивались подтренды: собственно, тенденции эволюции образа гуситского движения. В Чехии мы можем выделить три основных направления, которые наметились уже к 1860-м гг. Первым, самым важным направлением является направление национал-либеральное. Ф.Палацкий, фактически первым подробно описавший гуситское движение в научной литературе, создал образ гуситства как «вершины чешской истории», эпохи борьбы за национальную, политическую и общественную свободу, столкновения славянского демократизма с немецким феодализмом, закончившегося из-за предательства высшей шляхты и патрициата. В упрощённой форме этот образ переняли многочисленные популяризаторы истории Палацкого, кроме того, этот образ удачно лёг на творчество патриотических поэтов и писателей, таких как Й.К. Тыл и Я.Э. Воцель, и был развит их преемниками - С. Чехом, Я. Нерудой, А. Ирасеком, а на рубеже веков актуализирован в историографии и исторической публицистике трудами Т.Г. Масарика, Г. Томана и В. Флайшганса. Эти авторы, однако, несколько отклонились от образа Палацкого, изображая Жижку как одного из славнейших героев чешской истории.
В этом им невольно помогла консервативная историография. В.В. Томек, её отец, не создав самостоятельного образа Яна Гуса, ввёл в чешское историческое сознание образ Яна Жижки как героического воина, умного полководца и мудрого политика, негативно отзываясь о развитии гуситского движения после смерти Жижки. Образ Жижки был перенят чешской общественностью и «встроен» в концепцию Палацкого. Критический взгляд Томека на гуситское движение переняли чешские историки-позитивисты, такие как Я. Голл, Я. Бидло, Й. Шуста и Й. Пекарж, скептически смотрели на поздние этапы гуситского движения, однако, высоко ценя заслуги Яна Гуса, тем самым воспринимая гуситское движение неоднозначно. Не все позитивисты, однако, переняли этот скепсис. К. Крофта и В. Новотный встали на национал-демократические позиции.
Однозначно негативно гуситское движение воспринимали католические авторы, среди которых следует выделить Й.А. Гелферта и А. Ленца. Для них гуситское движение, равно как и вся Реформация представляет собой лишь эпоху церковного раскола и гражданской войны.
В России можно выделить четыре основных тенденции, первые две из которых сформировались до 1870 г. Ученики Бодянского - В.А. Елагин, Е.П. Новиков, А.С. Клеванов, А.С. Гильфердинг, смотрели на гуситское движение как на часть истории борьбы славян с «германизмом», и обнаруживали якобы православные устремления гуситов, желающих воссоединиться с восточной церковью и славянскими народами. Для них гуситство было частью панславянской истории.
Им оппонировали либералы, а позже и позитивисты - А.Н Пыпин, К.К. Арсеньев, В.И. Герье, Н.И. Кареев. Для них гуситство - это, прежде всего, часть истории западной цивилизации, а сам Ян Гус - провозвестник Реформации и моральный союзник гуманистов, при этом значение гуситского движения как национально-освободительного не отрицалось.
Левые тенденции в освещении гуситского движения формируются позднее, начиная с 80-х гг. XIX в., формируясь вплоть до середины 1910-х гг. Авторы-народники - С.А. Венгеров и М.М. Филиппов видели в гуситском движении моральную борьбу за идеалы свободы и равенства, значимые для народов всего мира, а гуситство для них является событием, равным Реформации и гуманизму, но также и Французской революции 1789 г., а вместе с тем и будущему освобождению России. С ними отчасти согласны были марксистские авторы - А.В. Мезьер и В.Н. Перцев, однако для них гуситство выступает уже как социальное движение, предшествующее буржуазным революциям.
Попытки выработать более комплексный и взвешенный подход присутствовали в творчестве И.С. Пальмова и М.К. Любавского. Возможно, они бы сумели синтезировать разные теории, но путь развитию их теорий преградила Первая Мировая. В России она знаменовала временный реванш славянофильской концепции, в Чехии же - окончательную победу национал- либералов, приступивших к государственному строительству.
В целом, можно сказать, что тенденции в России и в Чехии были схожи - славянофилы в России, равно как и национал-либералы в Чехии, опираясь на творчество Палацкого, однако отбрасывая некоторые его положения, создали героический образ гуситского движения. Однако, по мере фрагментации общества, создавались новые направления, связанные с той или иной степени с политическими теориями. В России они имели левый уклон, в связи с чем гуситское движение становится популярной темой освещения либеральных, народнических и марксистских авторов, чем и объясняется достаточно единогласная героизация Гуса и гуситства (с различением приписываемых гуситству мотивов). В Чехии же имел место правый, консервативный и католический уклон, в этой связи к гуситскому движению выработалось и скептическое отношение.
Ключевым различием в трендах, на наш взгляд, является более широкое вписывание гуситской истории как во всемирно-исторический, так и в панславянский контекст русскими авторами. Кроме того, отечественные авторы, больше сосредоточившись на жизни и деятельности самого Гуса, которым было посвящено больше изданий источников, сосредоточили свой взгляд на нём, в то время как чешские авторы освещали гуситское движение более комплексно, но, вместе с тем - и более национально, прежде всего как часть чешской истории. Русские же авторы с определённого периода переориентируются на достижений французской и немецкой историографий. В этом и заключается разница подходов к сюжетам собственной и «чужой» национальных истории - сюжеты отечественной истории рассматриваются более глубоко и в менее широком всемирно-историческом контексте.
В России механизмы выстраивания отношения к гуситскому движению были жёстко подчинены общественно-политическим трендам, при том пример России отличает от прочих более сильное левое направление. Левая повестка занимает куда больше места в сочинениях русских историков и публицистов, что может служить одним из своеобразных ключей к причинам победы большевиков в России. Кроме того, в качестве ещё одного тренда можно выделить постепенный отход русских авторов от опоры на чешскую историографию к французской и немецкой.
Таковыми нам видятся итоги проделанной работы. Главный итог, по нашему мнению, заключается в том, что формирование исторического сознания в период XIX - начала XX вв. проходило под сильным влиянием политических событий эпохи, в результате чего изучение проблематики исторического сознания в этот период без рассмотрения политического контекста представляется нам не имеющим никакого смысла. Это и видится нам главным практическим итогом проделанной работы, которая, как нам кажется, нуждается в продолжении в более широком контексте.