Помощь студентам в учебе
Дискурс «эпидемии самоубийств» в Казани в начале XX в.
|
Введение 2
Глава 1. Общественная дискуссия о самоубийстве в России 13
§ Церковный и гражданский статус самоубийцы 13
§ Наука о самоубийстве в борьбе за объективное исследование 19
§ «Эпидемия» самоубийств и её авторы 30
Глава 2. «Эпидемия самоубийств» в Казани 45
§ Казань и её жители в начале XX в 45
§ Самоубийство на страницах казанской печати 52
§ Эпидемический дискурс в сознание казанского обывателя 69
Заключение 75
Список использованных источников и литературы 79
Источники 79
Литература 86
Глава 1. Общественная дискуссия о самоубийстве в России 13
§ Церковный и гражданский статус самоубийцы 13
§ Наука о самоубийстве в борьбе за объективное исследование 19
§ «Эпидемия» самоубийств и её авторы 30
Глава 2. «Эпидемия самоубийств» в Казани 45
§ Казань и её жители в начале XX в 45
§ Самоубийство на страницах казанской печати 52
§ Эпидемический дискурс в сознание казанского обывателя 69
Заключение 75
Список использованных источников и литературы 79
Источники 79
Литература 86
«Смерть - один из коренных «параметров» коллективного сознания» - считал русский историк-медиевист А.Я. Гуревич. Изучая отношение людей к смерти можно глубже понять многие стороны социально-культурной действительности минувших эпох. В Российской империи начала XX в. из всего многообразия моральных сюжетов больше всего внимания уделялось именно самоубийству. «Самоубийство - явление глубоко ненормальное» - писал в 1910 г. бывший профессор Казанского университета, доктор медицины М.Н. Попов. И добавлял: «Они [факты] дают право говорить об известной заразительности самоубийства, о наклонности его при благоприятных условиях принимать эпидемических характер». Это мнение разделяли многие авторы в Росси начала XX в.: учёные, журналисты, светские и религиозные публицисты. При этом очень часто они даже не уточняли, что подразумевают, говоря об «эпидемии» самоубийств. Эта фигура речи была одинаково понятна и для авторов, и для их читателей.
Актуальность данного исследования определяется тем фактом, что в современной России суицид остаётся важной проблемой. С конца 2015 г. в нашей стране он неоднократно становился предметом общественного и научного обсуждения. Наравне с полемикой о природе самого феномена много внимания сегодня уделяют тому, как правильно говорить о добровольной смерти в публичном пространстве (и можно ли об этом говорить, вообще). В связи с этим исторические исследования тех форм, которые принимала дискуссия о самоубийстве в недавнем прошлом, приобретают особую значимость.
Объектом данной работы являются дискурсы о самоубийстве, бытовавшие в России в начале XX в. Предметом - совокупность текстов, в которых артикулировались и репрезентировались представления жителей Российской империи, в частности, казанцев, о суициде.
Согласно моей гипотезе в России начала XX в. наряду с традиционными дискурсами о самоубийстве: религиозным,
государственным, научным, становится актуальным эпидемический дискурс. В истории нашей страны это произошло второй раз, в период серьёзных общественно-политических потрясений. Масштабы общественной дискуссии о самоубийстве были очень велики, её участниками являлись представители разных по статусу и характеру социальных групп. В крупном губернском городе, центре передовой науки региона, каким была Казань тех лет, эту тему не могли проигнорировать. А специфика города и региона должны были наложить свой отпечаток на те формы, в которых дискурс артикулировался и репрезентировался. Исследования в данном направлении позволит лучше представлять общественную жизнь Казани в условиях ускоренной модернизации начала XX в., включая её негативные, травмирующие проявления.
Цель исследования - определить место дискурса «эпидемии самоубийств» (эпидемического дискурса) среди альтернативных точек зрения на самоубийство в Казани начала XX в. Для её реализации необходимо выполнить ряд задач.
1) Выявить дискурсы о самоубийстве актуальные на момент начала XX в. для Российской империи.
2) Определить, что подразумевалось под «самоубийством» в каждом конкретном дискурсе.
3) Определить, какие точки зрения на самоубийство были отражены в казанской печати начала XX в.
4) Оценить, степень влияния эпидемического дискурса на население Казани.
Методологической основой работы является междисциплинарный подход, сочетающий основные методы исторического исследования (генетический, сравнительный, типологический) с методами дискурсанализа, разработанного философами-постструктуралистами Э. Лакло и
Ш. Муфф в 80-е гг. XX в. Данный выбор связан со спецификой изучения суицидального поведения людей прошлого.
Каждое конкретное самоубийство может быть рассмотрено, как совокупность текстов, созданных до и после непосредственного суицидального акта. Данный подход обусловлен характером источников, доступных историку: медицинских отчётов, предсмертных записок и
комментариев к ним от очевидцев или современников. Почти все они созданы людьми, имеющими опосредованное отношение к суициденту: врачами, чиновниками, публицистами. Мы очень редко можем услышать в источниках голоса покойных. А потому, в конечно итоге, разговор о самоубийстве в историческом контексте всегда становится разговором об общественном мнении.
Ключевым понятием работы является дискурс. Термин этот имеет длительную историю бытования. В России она берёт начало в XVIII в., когда слово это использовалось в качестве экзотического синонима к слову «текст». Пройдя ряд изменений, останавливаться на которых в рамках данного введения нецелесообразно, дискурс при всех разночтениях стал
обозначать не предмет, но процесс. В случае дискурсивной теории Лакло и Муфф - процесс частичной, временной фиксации в языке значений посредством артикуляции и репрезентации. Сочетания различные знаки между собой (артикулируя), наделяя их значениями, а затем репрезентируя полученные кластеры знаков человек обретает собственную идентичность.
В процессе становления дискурса формируется вымышленная реальность, которая, тем не менее, является единственной данностью для говорящего. На одни и те же ключевые знаки могут претендовать несколько дискурсов, наделяя их различными значениями. Это вызывает конфликт, который является движущей силой развития языка, а соответственно и общества. Процесс артикуляции наиболее важных знаков порождает миф - искаженное представление о реальности, которое при всей своей иллюзорности определяет границы возможного в жизни общества.
Историк, использующий дискурс-анализ, должен проанализировать мифы общества, как некую объективную данность, которая подразумевается в разговоре и действиях людей прошлого. Не разделяя высказывания на «правильные» и «ошибочные» он должен сосредоточиться на том, что буквально было сказано. В глобальном масштабе это означает, что историк анализирует борьбу дискурсов прошлого за право из политики, стать объективностью. Для Лакло и Муфф политика - это любое действие направленное на развитие дискурса с целью укрепления его позиций и уничтожения альтернативных точек зрения. Некоторые дискурсы в этой борьбе достигают статуса, когда люди забывают об их искусственной природе. Такая система значений становится естественной для наблюдателя.
Такой победивший дискурс и называется у Лакло и Муфф объективностью .
При этом параллельно всегда существует целый ряд дискурсов, касающихся одной и той же темы. Один автор в разное время может выражать разные дискурсы; так как субъект в теории Э. Лакло и Ш. Муфф фрагментирован. Для историка это означает, что в рамках исследования мы можем говорить только о наиболее актуальных дискурсах, которые в политической борьбе стали объективостью хотя бы для части авторов на ограниченное время и благодаря этому сохранились в письменных источниках.
Изучая суицид с позиций дискурсивной теории историк не должен заниматься выяснением причин конкретных суицидальных актов. Это находится вне зоны его компетенции. Гораздо перспективнее работать с мифами общества о суициде и, в результате дать ответ на вопрос о причинах, побудивших современников говорить о случившемся в тех или иных категориях.
При этом современный исследователь сталкивается с трудностями на самых ранних этапах изучения этого феномена. Дело в том, что для авторов XIX - начала XX вв. «эпидемия» была объективной данностью (сам термин употреблялся без кавычек). Но для историка рост числа самоубийств в тот период - вопрос дискуссионный. Современная историография чаще рассматривает «эпидемию» самоубийств, как период, когда о ней писали тексты. Следовательно, и хронологические рамки феномена необходимо привязывать к наиболее значимым публикациям. Для первой эпидемии это 1860-е - 1880-е гг. Затем следует период, когда тема утратила свою привлекательность для авторов. Вторая «эпидемии» самоубийств - это 1905 - 1914 гг. При этом историко-генеалогический метод требует расширить хронологические рамки работы до начала XVIII - начал XX вв. В 1715 г. государство впервые открыто сформулировало свою позицию по отношению к самоубийце (Воинский устав Петра I), что нарушило гегемонию православной церкви. Возникший конфликт дискурсов спровоцировал развитие полемики по вопросу добровольной смерти, которая сделала возможным впоследствии появления феномена «эпидемии».
Степень изученности этой проблемы очень мала. Особенно относительно второй, интересующей нас, «эпидемии». И.В. Синова, буквально понимая термин «эпидемия», попыталась на основе журнальных статей и архивных материалов начала XX в. проследить реальный рост числа самоубийств и выявить их причины, сконцентрировав своё внимание на случаях, когда суицидентами были учащиеся. В её статье «Самоубийства детей как социальная проблема на рубеже XIX - XX вв.» недостаточно внимания уделяется критике источников, а так же не в полной мере отражено многообразие точек зрения на проблему «добровольной смерти», существовавшее в то время даже среди ученых-медиков.
Та же проблема чрезмерного доверия к статистическим источникам характерна для статьи «Суицид в городе и деревне российской провинции конца XIX - начала XX веков» .Б. Безгина, Д.П. Жеребчикова. Они, впрочем, не используют термин «эпидемия» вовсе и стремятся проследить рост числа самоубийц с конца XIX в., до начала XX на материалах Тамбовской губернии.
«Эпидемии» самоубийств в начале XX в. посвящен один из параграфов в 4 главе книги И. Паперно «Самоубийство как культурный институт». В нём автор указывает на рост числа газетных и журнальных публикаций по теме «добровольной смерти» в период с 1906 по 1913 гг. включительно. И. Паперно демонстрирует, насколько схожими терминами и категориями оперировали авторы в годы обеих во второй половине XIX и в начале XX вв., связывая это с общественно-политическим контекстом эпохи. Сама автор пишет о том, что анализировала в данной книге дискурсы о самоубийстве, понимая под этим понятийные категории и риторические приёмы. При этом она не учитывает ряд важных публикаций 1905 - 1914 гг., что позволяет несколько расширить данные ей хронологические рамки.
В монографии «Мифология подпольного человека: радикальный микрокосм в России XX века как предмет семиотического анализа» М. Могильнер чётко разделяет дискурсивный аспект «эпидемии самоубийств» и реальные факты. По её мнению, не смотря на несовершенство статистики, мы можем говорить о бурном росте числа суицидальных актов в России в этот период. Дискурс же «эпидемии» строился как часть саморефлексии интеллигенции в эпоху «безвременья». Анализируя символические фигуры и откровенные мистификации тех лет,
М. Могильнер прослеживает связь между ними и общественно политической ситуацией в империи после провала первой русской революции.
Наиболее исчерпывающей и по сути единственной на данный момент специализированной монографией по вопросу «эпидемии самоубийств» в России начала XX в. является книга А.Б. Лярского ««Простите, дорогие мама и папа» : родители, дети и борьба с подростковыми самоубийствами в России конца XIX - начала XX в.». Вся первая часть книги посвящена особенностям формирования источниковой базы по вопросу школьных самоубийств. Автор анализирует источники, которые его предшественниками принимались на веру без должной критики. В первой главе представлен анализ официальной и неофициальной статистики. Вторую главу автор посвящает принципам интерпретации суицидального поведения подростков их современниками. Третья глава касается исторического контекста взаимоотношения поколений в России начала XX в. Во второй части книги А.Б. Лярский последовательно анализирует вопросы личной жизни подростка: романтические и сексуальные взаимоотношения, быт, школьную и семейную жизнь; анализирует влияние новейших общественно-политических движений и революции на подростков.
Причиной увеличения числа школьных самоубийств автор называет процесс ускоренной модернизации. Но для данной работы важнее то, что А.Б. Лярский окончательно деконструирует понятие «эпидемии», указывая на его искусственную природу. Как историк он не видит достаточных оснований, чтобы говорить о взрывном росте числа самоубийств в Российской империи после революции 1905 г. Он прямо пишет о том, что дискурс «эпидемии» создавался экспертами, которые в свою очередь были представителями старшего поколения, родителями, бюрократами и т.д., что приводило к серьёзным аберрациям в их восприятии.
В 2017 г. в Казанском Федеральном университете В.И. Мухин защитил магистерскую диссертацию по теме «Самоубийство в общественном мнении горожан второй половины XIX столетия». В ней автор углубляет представление о первой «эпидемии» самоубийств. Он выделяет два периода: 1873 -1882 гг. (период становления понятийного аппарата) и 1884 - 1890 гг. (период повсеместной эксплуатации понятия). В.И. Мухин не соглашается с И. Паперно в том, что СМИ создали феномен «эпидемии». Он признаёт роль прессы в формировании представлений о самоубийстве в этот период, но при этом фиксирует и реальный, а не мнимый рост числа самоубийств в Казанской губернии по материалам статистики. Но в данной работе недостаточно внимания уделено особенностям сбора статистических данных в XIX в.
Специализированные работы по суицидологии, включая учебные пособия (имеющие обязательный исторический раздел) не содержат полезных сведений об «эпидемии самоубийств», ограничиваясь в лучшем случае самыми общими упоминаниями феномена. В зарубежной историографии следует отметить работу «Suicide in Russia: A macrosociological study» T. Jukkala. Автор разделяет мнение о том, что рост числа самоубийств в России связан с процессами ускоренной модернизации. Сам рост она считает постепенным. Термин «epidemic» в её работе встречается лишь однажды, в кавычках, как часть общественного обсуждения проблемы суицида. По мнению автора, это обсуждение было необходимо как инструмент для осмысления постреволюционного состояния страны.
Научная новизна работы определяется тем, что исследований посвящённых «эпидемии самоубийств» в начале XX в. Казани на данный момент нет. Как нет и отдельной работы, посвященной особенностям эпидемического дискурса. Из-за чего даже сегодня некоторые исследователи понимают под «эпидемией» только лишь увеличение количества самоубийств, хотя авторы XIX - XX в. вкладывали это понятие целый ряд специфических значений.
Источниковая база работы представлена несколькими видами письменных источников.
1) Официальные документы, опубликованные государственными институтами Российской империи: законы Российской империи; распоряжения министерства народного просвещения, опубликованные в журнале «Циркуляр по Казанскому учебному округу»; официальная статистика управления главного врачебного инспектора Министерства Внутренних Дел, опубликованная в «Отчётах о состоянии народного здравия и врачебной помощи населению в России».
2) Монографии: «Настольная книга священно-церковно-служителей»
С.В. Булгакова, брошюра профессора И.Г. Гвоздева «О самоубийстве с социальной и медицинской точки зрения», Обнинский П.Н. Об уголовном преследовании покусившихся на самоубийство.
3) Статьи, опубликованные в научных журналах. Для Казани самым важным является «Неврологический вестник» - печатный орган Казанского общества невропатологов и психиатров. Журнал, созданный профессором В.М. Бехтеревым в 1893 г. стал третьим в стране печатным органом, посвященным вопросам неврологии и судебной психопатологии.
4) Публицистические статьи, в том числе, опубликованные в литературно-художественных и общественно-политических журналах: «Женский вестник», «Образование», «Русская школа», «Новое слово», «Русское богатство», «Вестник воспитания», «Вестник Европы». К этой же категории относится сборник статей «Самоубийство» 1911 г. А так же статья «О безумии» Л.Н. Толстого.
5) Материалы периодической печати. Из казанских газет были проанализированы «Волжский курьер», «Волжский листок» - печатные органы социал-демократического направления. Именно в такой прессе больше всего внимания уделялось проблематике насилия, убийств и самоубийств в XIX - начала XX в. В качестве альтернативного источника, отражающего более консервативный и взгляд на события в губернии была проанализирована «Казанская газета» - редакция которой с 1905 г. выражала точку зрения сторонников Манифеста 17 октября.
6) Художественная литература: романы М.П. Арцыбашева, проза Л.Н. Андреева, поэзия и проза Ф.М. Сологуба. Именно эти авторы были наиболее известными русскими писателями, разрабатывающими в своём творчестве проблематику добровольной смерти.
В качестве цитируемой литературы были привлечены уже упомянутые работы И. Паперно (1999), М. Могильнер (1999), А.Б. Лярского (2017), И.В. Синовой (2012), В.И. Мухина (2018), посвящённые непосредственно «эпидемиям» самоубийств в России.
В качестве вспомогательной литературы использовались монографии, посвященные отдельным аспектам истории Казани в начале XX в.: «Человек в революции: Казанская губерния: в 2-х томах. Т.1. 1905 - 1907 гг.» (2016) под редакцией Л.Р. Габдрафиковой, «Terra Universitatis: Два века университетской культуры в Казани» (2005) Е.А. Вишленковой,
С.Ю. Малышевой, А.А. Сальниковой, «История казанской психиатрии в лицах: в 2 кн.» (2014) А.С. Созинова, Д.М. Менделевича, Либеральное движение в Казанской губернии (1900-1917 гг.) (2003) Айнутинова Л.М.,
История научной библиотеки им. Н.И. Лобачевского. (1804 - 1850) (1985) Аристова В.В.
Монографии и статьи по отдельным аспектам русской истории: «Образы и типы православного духовенства в русской журналистике XIX - начала XX века» (2018) А.Ш. Бик-Булатова, «Ещё раз о «заложенных умерших»: народные и церковные поминальные традиции» (2013)
С.Ю. Королева, Е.М. Четина, «Апостол XX века. Жизнь и творчество о. Михаила (Семенова)» (2010) Головушкина Д.А. и др.
Теоретическая литература, определившая методологическую базу исследования: «Дискурс-анализ. Теория и метод» (2008) М.В. Йоргенсен, Л.Дж. Филлипс и «Самоубийства учащихся в Российской империи конца XIX — начала ХХ в.: особенности изучения» (2014) А.Б. Лярского.
Актуальность данного исследования определяется тем фактом, что в современной России суицид остаётся важной проблемой. С конца 2015 г. в нашей стране он неоднократно становился предметом общественного и научного обсуждения. Наравне с полемикой о природе самого феномена много внимания сегодня уделяют тому, как правильно говорить о добровольной смерти в публичном пространстве (и можно ли об этом говорить, вообще). В связи с этим исторические исследования тех форм, которые принимала дискуссия о самоубийстве в недавнем прошлом, приобретают особую значимость.
Объектом данной работы являются дискурсы о самоубийстве, бытовавшие в России в начале XX в. Предметом - совокупность текстов, в которых артикулировались и репрезентировались представления жителей Российской империи, в частности, казанцев, о суициде.
Согласно моей гипотезе в России начала XX в. наряду с традиционными дискурсами о самоубийстве: религиозным,
государственным, научным, становится актуальным эпидемический дискурс. В истории нашей страны это произошло второй раз, в период серьёзных общественно-политических потрясений. Масштабы общественной дискуссии о самоубийстве были очень велики, её участниками являлись представители разных по статусу и характеру социальных групп. В крупном губернском городе, центре передовой науки региона, каким была Казань тех лет, эту тему не могли проигнорировать. А специфика города и региона должны были наложить свой отпечаток на те формы, в которых дискурс артикулировался и репрезентировался. Исследования в данном направлении позволит лучше представлять общественную жизнь Казани в условиях ускоренной модернизации начала XX в., включая её негативные, травмирующие проявления.
Цель исследования - определить место дискурса «эпидемии самоубийств» (эпидемического дискурса) среди альтернативных точек зрения на самоубийство в Казани начала XX в. Для её реализации необходимо выполнить ряд задач.
1) Выявить дискурсы о самоубийстве актуальные на момент начала XX в. для Российской империи.
2) Определить, что подразумевалось под «самоубийством» в каждом конкретном дискурсе.
3) Определить, какие точки зрения на самоубийство были отражены в казанской печати начала XX в.
4) Оценить, степень влияния эпидемического дискурса на население Казани.
Методологической основой работы является междисциплинарный подход, сочетающий основные методы исторического исследования (генетический, сравнительный, типологический) с методами дискурсанализа, разработанного философами-постструктуралистами Э. Лакло и
Ш. Муфф в 80-е гг. XX в. Данный выбор связан со спецификой изучения суицидального поведения людей прошлого.
Каждое конкретное самоубийство может быть рассмотрено, как совокупность текстов, созданных до и после непосредственного суицидального акта. Данный подход обусловлен характером источников, доступных историку: медицинских отчётов, предсмертных записок и
комментариев к ним от очевидцев или современников. Почти все они созданы людьми, имеющими опосредованное отношение к суициденту: врачами, чиновниками, публицистами. Мы очень редко можем услышать в источниках голоса покойных. А потому, в конечно итоге, разговор о самоубийстве в историческом контексте всегда становится разговором об общественном мнении.
Ключевым понятием работы является дискурс. Термин этот имеет длительную историю бытования. В России она берёт начало в XVIII в., когда слово это использовалось в качестве экзотического синонима к слову «текст». Пройдя ряд изменений, останавливаться на которых в рамках данного введения нецелесообразно, дискурс при всех разночтениях стал
обозначать не предмет, но процесс. В случае дискурсивной теории Лакло и Муфф - процесс частичной, временной фиксации в языке значений посредством артикуляции и репрезентации. Сочетания различные знаки между собой (артикулируя), наделяя их значениями, а затем репрезентируя полученные кластеры знаков человек обретает собственную идентичность.
В процессе становления дискурса формируется вымышленная реальность, которая, тем не менее, является единственной данностью для говорящего. На одни и те же ключевые знаки могут претендовать несколько дискурсов, наделяя их различными значениями. Это вызывает конфликт, который является движущей силой развития языка, а соответственно и общества. Процесс артикуляции наиболее важных знаков порождает миф - искаженное представление о реальности, которое при всей своей иллюзорности определяет границы возможного в жизни общества.
Историк, использующий дискурс-анализ, должен проанализировать мифы общества, как некую объективную данность, которая подразумевается в разговоре и действиях людей прошлого. Не разделяя высказывания на «правильные» и «ошибочные» он должен сосредоточиться на том, что буквально было сказано. В глобальном масштабе это означает, что историк анализирует борьбу дискурсов прошлого за право из политики, стать объективностью. Для Лакло и Муфф политика - это любое действие направленное на развитие дискурса с целью укрепления его позиций и уничтожения альтернативных точек зрения. Некоторые дискурсы в этой борьбе достигают статуса, когда люди забывают об их искусственной природе. Такая система значений становится естественной для наблюдателя.
Такой победивший дискурс и называется у Лакло и Муфф объективностью .
При этом параллельно всегда существует целый ряд дискурсов, касающихся одной и той же темы. Один автор в разное время может выражать разные дискурсы; так как субъект в теории Э. Лакло и Ш. Муфф фрагментирован. Для историка это означает, что в рамках исследования мы можем говорить только о наиболее актуальных дискурсах, которые в политической борьбе стали объективостью хотя бы для части авторов на ограниченное время и благодаря этому сохранились в письменных источниках.
Изучая суицид с позиций дискурсивной теории историк не должен заниматься выяснением причин конкретных суицидальных актов. Это находится вне зоны его компетенции. Гораздо перспективнее работать с мифами общества о суициде и, в результате дать ответ на вопрос о причинах, побудивших современников говорить о случившемся в тех или иных категориях.
При этом современный исследователь сталкивается с трудностями на самых ранних этапах изучения этого феномена. Дело в том, что для авторов XIX - начала XX вв. «эпидемия» была объективной данностью (сам термин употреблялся без кавычек). Но для историка рост числа самоубийств в тот период - вопрос дискуссионный. Современная историография чаще рассматривает «эпидемию» самоубийств, как период, когда о ней писали тексты. Следовательно, и хронологические рамки феномена необходимо привязывать к наиболее значимым публикациям. Для первой эпидемии это 1860-е - 1880-е гг. Затем следует период, когда тема утратила свою привлекательность для авторов. Вторая «эпидемии» самоубийств - это 1905 - 1914 гг. При этом историко-генеалогический метод требует расширить хронологические рамки работы до начала XVIII - начал XX вв. В 1715 г. государство впервые открыто сформулировало свою позицию по отношению к самоубийце (Воинский устав Петра I), что нарушило гегемонию православной церкви. Возникший конфликт дискурсов спровоцировал развитие полемики по вопросу добровольной смерти, которая сделала возможным впоследствии появления феномена «эпидемии».
Степень изученности этой проблемы очень мала. Особенно относительно второй, интересующей нас, «эпидемии». И.В. Синова, буквально понимая термин «эпидемия», попыталась на основе журнальных статей и архивных материалов начала XX в. проследить реальный рост числа самоубийств и выявить их причины, сконцентрировав своё внимание на случаях, когда суицидентами были учащиеся. В её статье «Самоубийства детей как социальная проблема на рубеже XIX - XX вв.» недостаточно внимания уделяется критике источников, а так же не в полной мере отражено многообразие точек зрения на проблему «добровольной смерти», существовавшее в то время даже среди ученых-медиков.
Та же проблема чрезмерного доверия к статистическим источникам характерна для статьи «Суицид в городе и деревне российской провинции конца XIX - начала XX веков» .Б. Безгина, Д.П. Жеребчикова. Они, впрочем, не используют термин «эпидемия» вовсе и стремятся проследить рост числа самоубийц с конца XIX в., до начала XX на материалах Тамбовской губернии.
«Эпидемии» самоубийств в начале XX в. посвящен один из параграфов в 4 главе книги И. Паперно «Самоубийство как культурный институт». В нём автор указывает на рост числа газетных и журнальных публикаций по теме «добровольной смерти» в период с 1906 по 1913 гг. включительно. И. Паперно демонстрирует, насколько схожими терминами и категориями оперировали авторы в годы обеих во второй половине XIX и в начале XX вв., связывая это с общественно-политическим контекстом эпохи. Сама автор пишет о том, что анализировала в данной книге дискурсы о самоубийстве, понимая под этим понятийные категории и риторические приёмы. При этом она не учитывает ряд важных публикаций 1905 - 1914 гг., что позволяет несколько расширить данные ей хронологические рамки.
В монографии «Мифология подпольного человека: радикальный микрокосм в России XX века как предмет семиотического анализа» М. Могильнер чётко разделяет дискурсивный аспект «эпидемии самоубийств» и реальные факты. По её мнению, не смотря на несовершенство статистики, мы можем говорить о бурном росте числа суицидальных актов в России в этот период. Дискурс же «эпидемии» строился как часть саморефлексии интеллигенции в эпоху «безвременья». Анализируя символические фигуры и откровенные мистификации тех лет,
М. Могильнер прослеживает связь между ними и общественно политической ситуацией в империи после провала первой русской революции.
Наиболее исчерпывающей и по сути единственной на данный момент специализированной монографией по вопросу «эпидемии самоубийств» в России начала XX в. является книга А.Б. Лярского ««Простите, дорогие мама и папа» : родители, дети и борьба с подростковыми самоубийствами в России конца XIX - начала XX в.». Вся первая часть книги посвящена особенностям формирования источниковой базы по вопросу школьных самоубийств. Автор анализирует источники, которые его предшественниками принимались на веру без должной критики. В первой главе представлен анализ официальной и неофициальной статистики. Вторую главу автор посвящает принципам интерпретации суицидального поведения подростков их современниками. Третья глава касается исторического контекста взаимоотношения поколений в России начала XX в. Во второй части книги А.Б. Лярский последовательно анализирует вопросы личной жизни подростка: романтические и сексуальные взаимоотношения, быт, школьную и семейную жизнь; анализирует влияние новейших общественно-политических движений и революции на подростков.
Причиной увеличения числа школьных самоубийств автор называет процесс ускоренной модернизации. Но для данной работы важнее то, что А.Б. Лярский окончательно деконструирует понятие «эпидемии», указывая на его искусственную природу. Как историк он не видит достаточных оснований, чтобы говорить о взрывном росте числа самоубийств в Российской империи после революции 1905 г. Он прямо пишет о том, что дискурс «эпидемии» создавался экспертами, которые в свою очередь были представителями старшего поколения, родителями, бюрократами и т.д., что приводило к серьёзным аберрациям в их восприятии.
В 2017 г. в Казанском Федеральном университете В.И. Мухин защитил магистерскую диссертацию по теме «Самоубийство в общественном мнении горожан второй половины XIX столетия». В ней автор углубляет представление о первой «эпидемии» самоубийств. Он выделяет два периода: 1873 -1882 гг. (период становления понятийного аппарата) и 1884 - 1890 гг. (период повсеместной эксплуатации понятия). В.И. Мухин не соглашается с И. Паперно в том, что СМИ создали феномен «эпидемии». Он признаёт роль прессы в формировании представлений о самоубийстве в этот период, но при этом фиксирует и реальный, а не мнимый рост числа самоубийств в Казанской губернии по материалам статистики. Но в данной работе недостаточно внимания уделено особенностям сбора статистических данных в XIX в.
Специализированные работы по суицидологии, включая учебные пособия (имеющие обязательный исторический раздел) не содержат полезных сведений об «эпидемии самоубийств», ограничиваясь в лучшем случае самыми общими упоминаниями феномена. В зарубежной историографии следует отметить работу «Suicide in Russia: A macrosociological study» T. Jukkala. Автор разделяет мнение о том, что рост числа самоубийств в России связан с процессами ускоренной модернизации. Сам рост она считает постепенным. Термин «epidemic» в её работе встречается лишь однажды, в кавычках, как часть общественного обсуждения проблемы суицида. По мнению автора, это обсуждение было необходимо как инструмент для осмысления постреволюционного состояния страны.
Научная новизна работы определяется тем, что исследований посвящённых «эпидемии самоубийств» в начале XX в. Казани на данный момент нет. Как нет и отдельной работы, посвященной особенностям эпидемического дискурса. Из-за чего даже сегодня некоторые исследователи понимают под «эпидемией» только лишь увеличение количества самоубийств, хотя авторы XIX - XX в. вкладывали это понятие целый ряд специфических значений.
Источниковая база работы представлена несколькими видами письменных источников.
1) Официальные документы, опубликованные государственными институтами Российской империи: законы Российской империи; распоряжения министерства народного просвещения, опубликованные в журнале «Циркуляр по Казанскому учебному округу»; официальная статистика управления главного врачебного инспектора Министерства Внутренних Дел, опубликованная в «Отчётах о состоянии народного здравия и врачебной помощи населению в России».
2) Монографии: «Настольная книга священно-церковно-служителей»
С.В. Булгакова, брошюра профессора И.Г. Гвоздева «О самоубийстве с социальной и медицинской точки зрения», Обнинский П.Н. Об уголовном преследовании покусившихся на самоубийство.
3) Статьи, опубликованные в научных журналах. Для Казани самым важным является «Неврологический вестник» - печатный орган Казанского общества невропатологов и психиатров. Журнал, созданный профессором В.М. Бехтеревым в 1893 г. стал третьим в стране печатным органом, посвященным вопросам неврологии и судебной психопатологии.
4) Публицистические статьи, в том числе, опубликованные в литературно-художественных и общественно-политических журналах: «Женский вестник», «Образование», «Русская школа», «Новое слово», «Русское богатство», «Вестник воспитания», «Вестник Европы». К этой же категории относится сборник статей «Самоубийство» 1911 г. А так же статья «О безумии» Л.Н. Толстого.
5) Материалы периодической печати. Из казанских газет были проанализированы «Волжский курьер», «Волжский листок» - печатные органы социал-демократического направления. Именно в такой прессе больше всего внимания уделялось проблематике насилия, убийств и самоубийств в XIX - начала XX в. В качестве альтернативного источника, отражающего более консервативный и взгляд на события в губернии была проанализирована «Казанская газета» - редакция которой с 1905 г. выражала точку зрения сторонников Манифеста 17 октября.
6) Художественная литература: романы М.П. Арцыбашева, проза Л.Н. Андреева, поэзия и проза Ф.М. Сологуба. Именно эти авторы были наиболее известными русскими писателями, разрабатывающими в своём творчестве проблематику добровольной смерти.
В качестве цитируемой литературы были привлечены уже упомянутые работы И. Паперно (1999), М. Могильнер (1999), А.Б. Лярского (2017), И.В. Синовой (2012), В.И. Мухина (2018), посвящённые непосредственно «эпидемиям» самоубийств в России.
В качестве вспомогательной литературы использовались монографии, посвященные отдельным аспектам истории Казани в начале XX в.: «Человек в революции: Казанская губерния: в 2-х томах. Т.1. 1905 - 1907 гг.» (2016) под редакцией Л.Р. Габдрафиковой, «Terra Universitatis: Два века университетской культуры в Казани» (2005) Е.А. Вишленковой,
С.Ю. Малышевой, А.А. Сальниковой, «История казанской психиатрии в лицах: в 2 кн.» (2014) А.С. Созинова, Д.М. Менделевича, Либеральное движение в Казанской губернии (1900-1917 гг.) (2003) Айнутинова Л.М.,
История научной библиотеки им. Н.И. Лобачевского. (1804 - 1850) (1985) Аристова В.В.
Монографии и статьи по отдельным аспектам русской истории: «Образы и типы православного духовенства в русской журналистике XIX - начала XX века» (2018) А.Ш. Бик-Булатова, «Ещё раз о «заложенных умерших»: народные и церковные поминальные традиции» (2013)
С.Ю. Королева, Е.М. Четина, «Апостол XX века. Жизнь и творчество о. Михаила (Семенова)» (2010) Головушкина Д.А. и др.
Теоретическая литература, определившая методологическую базу исследования: «Дискурс-анализ. Теория и метод» (2008) М.В. Йоргенсен, Л.Дж. Филлипс и «Самоубийства учащихся в Российской империи конца XIX — начала ХХ в.: особенности изучения» (2014) А.Б. Лярского.
В Российской империи на протяжении XVIII - XX вв. не было единой точки зрения на суицид. Вопросы о причинах и методах превенции, санкциях для самоубийцы и их влиянии на общество решались по-разному, в зависимости от автора. Несколько дискурсов: церковный, государственный и научный имели наибольший авторитет среди населения. В силу исторических условий их положения репрезентировались так, что оказывали непосредственное влияние на жителей страны. Точка зрения православной церкви заключалась в том, что самоубийство - это грех, совершённый человеком в здравом уме, по своей воле. Но внутренняя противоречивость церковного законодательства, строгость церковной практики, обмирщение общества в XVIII - XIX вв., на фоне развития институтов светского государства привели к тому, что православная трактовка проблемы
перестала быть объективной истиной для многих жителей страны. Отношение государства к суициду, как к преступлению, нарушению общественного порядка постулировалось в законодательных актах, высказываниях имперских чиновников, а впоследствии - в текстах некоторых судмедэкспертов, вынужденных соглашаться с мнением работодателя. Но уже в первой половине XIX в., в связи с развитием естественных наук, возникает научное понимание проблемы самоубийства, как патологии, нарушения работы мозга. С появлением прослойки образованной интеллигенции во второй половине XIX в. и либерализацией общественных настроений, научный дискурс вступает в противоречие с государственным по вопросу юридического статуса самоубийцы.
Проникновение в Россию идей европейских статистов и социологов в XIX в., становление культуры «толстых журналов» и политизация интеллигенции в пореформенный период привели к появлению новой трактовки суицида в категориях социальной катастрофы или «эпидемии». Новый дискурс, репрезентировался в либеральной периодической печати. Но быстро получил распространение в литературе, публицистике и даже оказал влияние на некоторых учёных.
Эпидемический дискурс утверждал, что в конкретный исторический период устаревшие общественно-политические институты оказывают травмирующее воздействие на обывателя. В условиях социальных потрясений (неудачной войны, политической реакции) число суицидов якобы увеличивалось многократно относительно предыдущих лет. Каждый суицидальный акт, по мнению сторонников этой точки зрения вызывал волну подражания. Столь же негативно сказывалось на состоянии общества даже само упоминание самоубийства в печати или произведениях искусства. Эпидемический дискурс наиболее утилитарен из всех точек зрения на суицид. Он утверждает главенствующую роль внешних факторов, исторического контекста для роста смертности, но не конкретизирует причины и методы превенции.
Публикации об «эпидемии самоубийств» 1905 - 1914 гг. носили ярко выраженный антигосударственный характер. Недовольные итогами Первой русской революции журналисты, публицисты и писатели использовали миф «эпидемии» в качестве иллюстрации глубокого общественного кризиса. Публикуя свои программы политического, экономического или даже религиозного обновления, авторы иллюстрировали своё видение нынешнего положения страны историями молодых самоубийц из среды интеллектуалов и подобными броскими образами.
Казань в начале XX в. переживала процессы, характерные для всей Российской империи. Ускоренная модернизация приводила к урбанизации, накоплению капитала в руках буржуазии, но, вместе с тем, к перенаселению и экономической незащищенности. В то же время казанская общественность политизируется. Казанский императорский университет становится кузницей революционных кадров, среди студентов пользуются популярностью идеи марксистов, они принимают непосредственное участие в пропаганде идей революционной борьбы на крупнейших казанских предприятиях. Среди пролетариата растёт грамотность, рабочие в эти годы знакомы с актуальной политической прессой. Даже среди помещичьего сословия получают распространения либеральные идеи кадетов и октябристов.
Летом 1905 г. народные выступления в городе были подавлены силами официальных властей и праворадикальных активистов. Цензура, аресты, насилие со стороны казаков и черносотенцев, разгон Первой Государственной думы - всё это нашло отражение на страницах городской прессы. Большинство казанцев осмысляли последующие годы, как период политической реакции, общественное разочарование достигло пика.
Сообщения о самоубийстве были обязательность частью местной хроники в Казанских газетах в этот период. При этом обращает на себя внимание, что большинство самоубийц в городе были представителями низших сословий, а частой причиной их поступка являлся голод. Эти сообщения были регулярными, но очень краткими. Часто по ним даже нельзя сказать, выжил человек после суицидальной попытки или нет. Подробно описывались в газетах из ряда вон выходящие случаи - самоубийства известных людей, особенно кровавые истории или те случаи, когда редакция получала в своё распоряжение записки суицидентов. К 1908 г. политическая повестка дня вытесняет суициды со страниц газет. Но заметки посвящённые им по-прежнему публикуются. Понятие «эпидемия самоубийств» казанские журналисты используют как само собой разумеющееся для этого времени. Более того, воспоминания П.И. Ковалевского позволяют утверждать, что и эпидемический дискурс не был в новинку казанским обывателям. Уже в конце XIX - начале XX вв. некоторые жители города допускали возможность суицида, как рационального решения, в трудных жизненных условиях.
Среди казанских обывателей в 1905 - 1914 гг. пользовались популярностью лекции и спектакли посвященные теме добровольной смерти. «Толстые журналы», где регулярно писали на данную тему, были доступны широкому кругу Казанских читателей. Творчество М.П. Арцыбашева - главного автора «пессимистической литературы» начала XX в. - обсуждалось на страницах казанской прессы. Писались заметки и даже читались лекции о М. Г орьком, который был одним из тех, кто в публичном пространстве высказывался об «эпидемии самоубийств». Даже казанские медики заимствовали некоторые риторические приёмы и значения у публицистов. В целом они оставались на позициях биологического детерминизма в вопросах психической деятельности человека и воспринимали суицид исключительно, как патологию. Но сам термин «эпидемия» появляется на странницах «Неврологического вестника», издававшегося Обществом Невропатологов и психиатров Казанского университета.
Бросается в глаза отсутствие локального, этнического аспекта в текстах о самоубийстве, написанных в Казани. Ничего не сказано о суицидах татар, башкир, марийцев. Хотя в культуре последний имеет место ритуальный суицид «тип шар». Самоубийства в этническом (или, скорее, антропологическом) аспекте лишь однажды встречается в тексте научной статьи, посвящённой евреям.
Любой текст о суициде в начале XX в. был тесно связан с европейской социологической наукой и светским взглядом на человека и общество, не исключая работы христианских писателей-обновленцев. Более того, эпидемический дискурс формировался в среде русской образованной интеллигенции, разделяющий либеральные и леворадикальные взгляды. В конечном итоге, «эпидемия самоубийств» должна была объединять общество, продемонстрировать каждому читателю несовершенство прежних общественных институтов. Что исключало локальную проблематику из текстов по данной теме и делало жителей Казани частью общероссийского corps social.
перестала быть объективной истиной для многих жителей страны. Отношение государства к суициду, как к преступлению, нарушению общественного порядка постулировалось в законодательных актах, высказываниях имперских чиновников, а впоследствии - в текстах некоторых судмедэкспертов, вынужденных соглашаться с мнением работодателя. Но уже в первой половине XIX в., в связи с развитием естественных наук, возникает научное понимание проблемы самоубийства, как патологии, нарушения работы мозга. С появлением прослойки образованной интеллигенции во второй половине XIX в. и либерализацией общественных настроений, научный дискурс вступает в противоречие с государственным по вопросу юридического статуса самоубийцы.
Проникновение в Россию идей европейских статистов и социологов в XIX в., становление культуры «толстых журналов» и политизация интеллигенции в пореформенный период привели к появлению новой трактовки суицида в категориях социальной катастрофы или «эпидемии». Новый дискурс, репрезентировался в либеральной периодической печати. Но быстро получил распространение в литературе, публицистике и даже оказал влияние на некоторых учёных.
Эпидемический дискурс утверждал, что в конкретный исторический период устаревшие общественно-политические институты оказывают травмирующее воздействие на обывателя. В условиях социальных потрясений (неудачной войны, политической реакции) число суицидов якобы увеличивалось многократно относительно предыдущих лет. Каждый суицидальный акт, по мнению сторонников этой точки зрения вызывал волну подражания. Столь же негативно сказывалось на состоянии общества даже само упоминание самоубийства в печати или произведениях искусства. Эпидемический дискурс наиболее утилитарен из всех точек зрения на суицид. Он утверждает главенствующую роль внешних факторов, исторического контекста для роста смертности, но не конкретизирует причины и методы превенции.
Публикации об «эпидемии самоубийств» 1905 - 1914 гг. носили ярко выраженный антигосударственный характер. Недовольные итогами Первой русской революции журналисты, публицисты и писатели использовали миф «эпидемии» в качестве иллюстрации глубокого общественного кризиса. Публикуя свои программы политического, экономического или даже религиозного обновления, авторы иллюстрировали своё видение нынешнего положения страны историями молодых самоубийц из среды интеллектуалов и подобными броскими образами.
Казань в начале XX в. переживала процессы, характерные для всей Российской империи. Ускоренная модернизация приводила к урбанизации, накоплению капитала в руках буржуазии, но, вместе с тем, к перенаселению и экономической незащищенности. В то же время казанская общественность политизируется. Казанский императорский университет становится кузницей революционных кадров, среди студентов пользуются популярностью идеи марксистов, они принимают непосредственное участие в пропаганде идей революционной борьбы на крупнейших казанских предприятиях. Среди пролетариата растёт грамотность, рабочие в эти годы знакомы с актуальной политической прессой. Даже среди помещичьего сословия получают распространения либеральные идеи кадетов и октябристов.
Летом 1905 г. народные выступления в городе были подавлены силами официальных властей и праворадикальных активистов. Цензура, аресты, насилие со стороны казаков и черносотенцев, разгон Первой Государственной думы - всё это нашло отражение на страницах городской прессы. Большинство казанцев осмысляли последующие годы, как период политической реакции, общественное разочарование достигло пика.
Сообщения о самоубийстве были обязательность частью местной хроники в Казанских газетах в этот период. При этом обращает на себя внимание, что большинство самоубийц в городе были представителями низших сословий, а частой причиной их поступка являлся голод. Эти сообщения были регулярными, но очень краткими. Часто по ним даже нельзя сказать, выжил человек после суицидальной попытки или нет. Подробно описывались в газетах из ряда вон выходящие случаи - самоубийства известных людей, особенно кровавые истории или те случаи, когда редакция получала в своё распоряжение записки суицидентов. К 1908 г. политическая повестка дня вытесняет суициды со страниц газет. Но заметки посвящённые им по-прежнему публикуются. Понятие «эпидемия самоубийств» казанские журналисты используют как само собой разумеющееся для этого времени. Более того, воспоминания П.И. Ковалевского позволяют утверждать, что и эпидемический дискурс не был в новинку казанским обывателям. Уже в конце XIX - начале XX вв. некоторые жители города допускали возможность суицида, как рационального решения, в трудных жизненных условиях.
Среди казанских обывателей в 1905 - 1914 гг. пользовались популярностью лекции и спектакли посвященные теме добровольной смерти. «Толстые журналы», где регулярно писали на данную тему, были доступны широкому кругу Казанских читателей. Творчество М.П. Арцыбашева - главного автора «пессимистической литературы» начала XX в. - обсуждалось на страницах казанской прессы. Писались заметки и даже читались лекции о М. Г орьком, который был одним из тех, кто в публичном пространстве высказывался об «эпидемии самоубийств». Даже казанские медики заимствовали некоторые риторические приёмы и значения у публицистов. В целом они оставались на позициях биологического детерминизма в вопросах психической деятельности человека и воспринимали суицид исключительно, как патологию. Но сам термин «эпидемия» появляется на странницах «Неврологического вестника», издававшегося Обществом Невропатологов и психиатров Казанского университета.
Бросается в глаза отсутствие локального, этнического аспекта в текстах о самоубийстве, написанных в Казани. Ничего не сказано о суицидах татар, башкир, марийцев. Хотя в культуре последний имеет место ритуальный суицид «тип шар». Самоубийства в этническом (или, скорее, антропологическом) аспекте лишь однажды встречается в тексте научной статьи, посвящённой евреям.
Любой текст о суициде в начале XX в. был тесно связан с европейской социологической наукой и светским взглядом на человека и общество, не исключая работы христианских писателей-обновленцев. Более того, эпидемический дискурс формировался в среде русской образованной интеллигенции, разделяющий либеральные и леворадикальные взгляды. В конечном итоге, «эпидемия самоубийств» должна была объединять общество, продемонстрировать каждому читателю несовершенство прежних общественных институтов. Что исключало локальную проблематику из текстов по данной теме и делало жителей Казани частью общероссийского corps social.