Помощь студентам в учебе
Социально-политическая борьба накануне и во время Декабрьского (1905 г.) вооруженного восстания в Москве
|
Введение стр. 3-39
Гл. 1 Общественно-политическая обстановка в Москве в октябре-
ноябре 1905 г стр.40-119
1.1. Городские социальные "низы" и солдаты Московского
гарнизона Стр.40-69
1.2. Тактика левых сил Стр.69-93
1.3. Революционизирование московского либерального общества и деятельность умеренных политических и общественных сил, властей и сторонников самодержавия Стр.93-119
Гл. 2 Декабрьские события в Москве и участие в них основных социально-политических сил Стр.119-198
2.1. Рабочие и солдатские массы Москвы в вооруженном противоборстве Стр .119-163
2.2. Восстание и непролетарские слои городского населения Стр.163-170
2.3. Роль политических партий и движений Стр.170-184
2.4. Восстание в оценках современников Стр.184-198
Заключение Стр.198-207
Приложения Стр.207-244
Заключение
Гл. 1 Общественно-политическая обстановка в Москве в октябре-
ноябре 1905 г стр.40-119
1.1. Городские социальные "низы" и солдаты Московского
гарнизона Стр.40-69
1.2. Тактика левых сил Стр.69-93
1.3. Революционизирование московского либерального общества и деятельность умеренных политических и общественных сил, властей и сторонников самодержавия Стр.93-119
Гл. 2 Декабрьские события в Москве и участие в них основных социально-политических сил Стр.119-198
2.1. Рабочие и солдатские массы Москвы в вооруженном противоборстве Стр .119-163
2.2. Восстание и непролетарские слои городского населения Стр.163-170
2.3. Роль политических партий и движений Стр.170-184
2.4. Восстание в оценках современников Стр.184-198
Заключение Стр.198-207
Приложения Стр.207-244
Заключение
Состояние научной разработки темы. Изучение указанной проблемы началось еще в дооктябрьский период. Первый период в историографии изучаемого явления - это 1906-1917 гг. Появляются работы, написанные представителями революционной и демократической оппозиции и затрагивающие изучаемые события в связи с общими вопросами развития современной их авторам общественно-политической ситуации. Это скорее партийно-публицистические, чем научно¬теоретические исследования. Авторы - непосредственные участники или очевидцы событий. Понятными недостатками этих исследований являлся определенный субъективизм в оценке роли той партии, к которой принадлежал автор или авторы, описательный характер и недостаточный анализ событий. Из произведений социал-демократических авторов следует указать и на работы, принадлежащие перу Ю.О. Мартова(Цедербаума), Г.В. Плеханова, Ф.И. Дана, А.С. Мартынова(Пиккера), которые были опубликованы в ряде сборников, в т.ч. совместно с большевиками .
Меньшевики первоначально заявили, что декабрьские события и вовсе не были вооруженным восстанием. Но вскоре они отошли от этой точки зрения.
Главным для социал-демократических литераторов, в том числе меньшевиков, в первые годы после декабрьских событий, был, во-первых, вопрос о том, почему и, во-вторых, по чьей именно инициативе(или бездействию) получилось так, что декабрьское восстание(восстания) начались в явно неблагоприятный момент, и в чем, несмотря на это, состояло их положительное значение. Социал-демократы-меньшевики утверждали, что декабрьское восстание было проявлением "тактики отчаяния", его вызвала исключительно провокация правительства, и у левых сил попросту не было иного выбора.2 Поскольку пролетариат на это восстание пошел один, без буржуазно-демократической поддержки,. постольку восстание было обречено на поражение , хотя первоначально меньшевики делали упор на нехватку средств на вооружение. На основании официальной статистики стачек (которой пользовался и В.И. Ленин) меньшевики утверждали, что по силе натиска пролетариата высшей точкой 1905-го года был октябрь, а не декабрьские события. Ю.Ларин, который в то время примыкал к меньшевикам, указывал, что члены ЦК РСДРП считали начало декабрьских событий "крупной политической ошибкой", сделанной в результате провокации правительства. Ларин указывает, что такова была и позиция ЦК партии в целом, единственная ошибка которого состояла в том, что он не высказалася "более определенно и энергично за отсрочку всего дела". Ошибочным было решение пойти на восстание без полной уверенности в его победе и по мнению Г.В. Плеханова. Причинами поражения пролетариата, по Ларину, явились не недостаток организации или техники, а "политическое положение" блестящей изолированности пролетариата. Особенностью взгляда А.Л. Парвуса(Гельфанда) явился акцент(в вопросе о на генезисе восстания) не на действиях правительства, как у других социал-демократов, а на стихийном характере "урагана революции", игравшего на арфе социал-демократии.
Большевистские и близкие к ним авторы в этот период, как правило, указывали на "выдающуюся роль" правительственной провокации, на которую поддался пролетариат, а социал-демократы не смогли удержать его от выступления в невыгодных условиях.
Так, в январском(1906 г.) томе журнала "Образование" большевик М.С. Ольминский(Александров М.С., псевд. "Галерка") на основании ряда документов показывает, что несмотря на разговоры о восстании, о временном правительстве и т.п., социал-демократическим организациям в ноябре-декабре 1905 г. все это представлялось делом отдаленного будущего, делом другой стадии движения. Документы, приводимые им, доказывают, что социал-демократия в декабре 1905 г., хотя и говорила, что забастовка перейдет в вооруженное восстание, но нигде не было прямых призывов именно к вооруженному восстанию. Он считает это неоспоримым, как и то, что сама забастовка была вызвана провокацией реакции. Основную ответственность за то, что массы "поддались" на эту "провокацию", Ольминский возлагает, среди левых сил, в основном на социал-демократов.
Из ряда работ В.И. Ленина 1906-1907 гг. можно сделать уверенный вывод, что и он считал это восстание в значительной мере результатом "вспышкопускательства" со стороны революционных сил, от которого следовало бы воздерживаться в дальнейшем: "...никаких преждевременных призывов к восстанию! Никаких торжественных манифестаций к народу. Никаких пронунциаменто, никаких "провозглашений". ...Не надо бряцать оружием. Надо готовить оружие, - и в прямом, и в переносном смысле слова"4. И в 1906 г., читая соответствующую часть письма Ф. Энгельса к Зорге, где говорилось о необходимости воспрепятствовать преждевременному восстанию, В.И. Ленин сделал такую помету: "еще раз особо: ...учиться на ошибках(письмо 86 г.)".
С другой стороны, В.И. Ленин и другие большевистские авторы единодушны были и в том, что победа властей в Москве была "формальной" , т.к. декабрьское выступление показало реальную возможность вооруженных столкновений с правительственными силами и окончательно прояснило и все классовые противоречия, и необходимость союза с теми или иными непролетарскими слоями.
Меньшая часть большевистских авторов, говоря о генезисе восстания, хотя и признавала "провокацию" правительства и ограниченность влияния и позиции социал- демократии, но делала упор на то, что пролетариату действительно необходимо было ответить на черносотенные погромы активной самозащитой, которой и стало декабрьское восстание. Главная причина его поражения - исчезновение с арены борьбы "испуганных обывательских рядов." Некоторые авторы, в рамках этого подхода, утверждали, что все московское население(а не только пролетариат) было захвачено сознательным революционным порывом, который исходил непосредственно от внепартийных рабочих масс и который нельзя, да и не нужно было останавливать. Основной причиной поражения восставших эти публицисты считали лишь нехватку оружия или пропуск нужного момента для выступления, хотя вместе с этим они же подчеркивали широкие масштабы сбора средств на вооружение и многочисленные факты, когда это оружие добывалось насильственно. Именно эта точка зрения стала основой трактовки декабрьских событий, возобладавшей с середины 1920-х гг. В это время к ней присоединились и те авторы, которые первоначально стояли на другой точке зрения.
Уже "по горячим следам" некоторые социал-демократические авторы пытались скорректировать отдельные эпизоды декабрьских событий, отрицая, например, массовое участие населения в молебне на Красной площади 6-го декабря.
Через несколько лет, когда вопрос об ответственности за неудачное выступление в неподходящий момент уже не стоял столь остро, социал- демократические литераторы стали указывать и на другие факторы, вызвавшие декабрьский кризис в Москве. Наиболее тщательную трактовку этих событий предложил к 1910-м годам Ю.Л. Мартов. Участие эсдеков в Декабрьском восстании он объясняет шаткостью теоретических позиций обоих фракций и бесконечными внутрипартийными распрями социал-демократии "в дни свободы" по принципиальным вопросам развития революции и "метаниями" пролетарских масс, но тут же указывает, что социал-демократы повсюду играли активную роль. То, что меньшевики стали склоняться в отношении к перевороту к большевикам и Троцкому с Парвусом, не решив более общих вопросов, и привело к тому, что "партия санкционировала выступления, далекая от уверенности, без энтузиазма и самообмана". Частной причиной того, что партия "бросила тактику выжидания", стала, по Мартову, ее боязнь "отступить без боя" и решение дать бой "при условиях, далеких от гарантий успеха".1 В целом в работах Мартова сделана довольно удачная попытка освещения недавнего революционного прошлого РСДРП. У него нет апологетики ни единой из фракций, ни кого- либо из вождей. Однако эта работа предлагает по-своему законченную трактовку событий исключительно с внутрипартийной точки зрения и потому не учитывает некоторых важных факторов(например, настроения масс, позиций верхов). Призванная восполнить эту лакуну соответствующая часть "Общественного движения в России" представляет собой лишь описание хода событий, во многом заимствованное из меньшевистского сборника "Москва в декабре 1905 г."(М., 1906). В этом труде неожиданно выглядит выдержка из речи Ф.В. Дубасова на приеме по случаю его назначению в Москву 5 декабря 1905 г. о том, что "крамолу надо побеждать не залпами и штыками, а нравственным воздействием",1 т.к. большинство дореволюционных авторов(вне зависимости от партийной принадлежности) не видело в политике "верхов" в ноябре-декабре 1905 г. иных элементов, кроме карательной или провокационной составляющих.
Гораздо больше внимания собственно историческому анализу событий уделили в своих работах либералы, которые рассматривали события московского восстания в тесной связи с Манифестом 17 октября.
Так, П.Н. Милюков откликнулся на восстание статьей, появившейся в "Биржевых ведомостях" уже утром 14-го декабря. Там, с одной стороны, он подчеркивает его явную "нелепость" и обреченность, а с другой - явный успех, заключащийся в том, что небольшая горстка инсургентов смогла довольно заметное время противостоять всем усилиям могущественной государственной машины. Значение восстания П.Н. Милюков видел в доказательстве прекращения всякой взаимосвязи между властью и обществом.2 Намного позже, в 1927 г., в работе "Россия на переломе. Большевистский период русской революции", П.Н. Милюков вновь возвращается к событиям декабря 1905 г. и дает им оценку, руководствуясь совершенно другими ориентирами. "Попытка революционной части общественности решить спор московскими баррикадами(декабрь 1905 г.) была ... раздавлена, а вместе с ней перестала стоять угозой над правительством и конституционная часть общественности" Из либералов А.А. Кизеветтер и П.Б. Струве пытались не только оценить значение восстания, но и выяснить и объяснить суть этого процесса. П.Б. Струве в своей статье в газете "Русская мысль" в начале 1907 г. так обозначал связь этого восстания с Манифестом 17-го Октября: "после 17-го октября уступки внушали мысль не о перемирии и размежевании, а о том, чтобы как можно скорее доконать врага, пользуясь его слабостью" А.А. Кизеветтер, как и П.Б. Струве, видел в декабрьском восстании непосредственную реакцию на Манифест 17 октября. Простое провозглашение различных свобод без соответствущих им юридических норм привело, по А.А. Кизеветтеру, к появлению и укреплению в народе очень опасной мысли, что свобода означает отсутствие любых ограничений. Результатом этого внезапного исчезновения регулирующих норм вкупе с резко обозначившимся социальным расколом и было "нечто вроде вооруженного восстания".
Ряд авторов либерального направления(В.Розанов, В.Гессен) весьма эмоционально сводил подполеку восстания к правительственной провокации. По их мнению, Декабрьское вооруженное восстание являлось для правительства "своим явлением", "Ро^еп-К^о1ийоп"(полицейская революция - нем.), которую оно(правительство - А.В.) "положило в карман и выбросило за забор как сифилитического неудачного ребенка", и не пытаясь "осуществить возможную часть "их" требований".. В самом восстании было "больше полицейских, чем революционеров, и... вообще полицейские рядились в рабочие блузы".
Столь же эмоциональный и откровенный Петр Струве после восстания писал, что в московских событиях, при всей их бессмысленности, было что-то роковое, когда злоба и ожесточение угнетенного народа соединились с безумием, охватившим ожесточенную самодержавием интеллигенцию. По мнению Струве, в Москве были лишь "бутафорские" баррикады и "отчаянно храбрая, геройская борьба нафантазированных, обрекших себя гибели рабочих", а не народное восстание как таковое. Одновременно с этим Струве решительно осуждал способ карательных действий правительства. Причины и оценка восстания - таковы были основные вопросы, затрагивавшиеся в работах кадетских авторов.
Второй этап изучения проблемы - это 1918-й - начало 1950-х годов.
Значительную часть из тех 800 книг и около 600 журнальных статей по проблемам революции 1905-1907 гг., вышедших в 1918-1932 гг.(включая и публикацию источников и воспоминаний), составляли работы, посвященные осмыслению проблемы восстания в первой русской революции с позиций революционной демократии. Даже Октябрьская революция и гражданская война не заслонили от партийных публицистов эту важнейшую проблему первой русской революции. Появившиеся в 1920-х гг. работы по исследуемой теме можно разделить на три основные группы: исследования, посвященные В.И. Ленину как теоретику и практику вооруженного восстания в первой русской революции; работы, где во главу угла ставились собственно вопросы подготовки и проведения декабрьского вооруженного восстания в Москве(в т.ч. исследования по истории освободительного движения в целом) и работы, специально посвященные военно-боевой деятельности большевиков. Наиболее содержательные исследования следует отнести ко второй группе. Их писали участники или свидетели событий, в основном из числа большевиков( М.И. Васильев-Южин(Васильев, он же "Южный"), Ем. Ярославский(Губельман Мойша-Иуда Израилев), В.И. Невский(Ф.И. Кривобоков), Зиновий Яковлевич(Звулон Янкелев) Литвин(Седой), М.Н. Лядов(Мандельштам), С.И. Мицкевич(Иванов), М.Н. Покровский, Н.А. Рожков, В.К(он же Иосиф Гершкович). Таратута, С.И. Черномордик) и потому их следует определить, скорее, как ""исследования-воспоминания". Основных вопросов, которые рассматривались в этих работах, было два - о большевистском руководстве(хотя бы и несколько отстававшем от потребностей масс) и о том, что рабочие массы сами, в силу своего "бодрого и решительного настроения" принимали решения и участвовали в восстании. Первым историком-марксистом, подробно остановившемся на декабрьских событиях, был М.Н. Покровский.
Он настойчиво подчеркивает "безраздельное", "почти монопольное господство большевиков в Москве", ничтожное влияние эсэров, большевиков называет монополистами революционного движения, а их руководителя Шанцера(Марата) - "фактическим диктатором в революционном движении в Москве". До середины 20-х гг. он считал, что революционная "свежесть" московского пролетариата("текстильного", т.е. более отсталого, чем металлисты столицы), не получившего, как в Петербурге, "предметных уроков", имела и свою оборотную сторону - большую возбудимость и восприимчивость . Нетрудно заметить, что тут он очень близок к критикуемой им(в лице Н. Рожкова) меньшевистской историографии, считавшей декабрьское выступление стихийным результатом незрелости пролетариата. В 1928-м году он впервые говорит об уходах рабочих в деревню - но только как о факте, известном ему единственно из бесед со стариками-прохоровцами. Это признание надо соотнести с его утверждением о том, что только половина из прохоровцев была распропагандирована большевиками(вторая - эсэрами), а также с тем, что история Прохоровской мануфактуры была предметом пристального внимания историков в 1920-е годы. В двух последних(начиная с 1931-го года) изданиях "Русской истории" он по- прежнему признает отсталость москвичей, указывает, что "восстание было чисто большевистским делом", что "бастовал весь московский пролетариат", а на строительстве баррикад было "все население." Однако "свежесть" москвичей уже не имеет никакой "оборотной стороны": то, что московский пролетариат не знал таких неудач, как питерский, является теперь его несомненным плюсом. Речь идет уже не о каком-то влиянии меньшевиков, а, напротив, об их дезорганизующей роли, хотя и меньшей, чем в Петербурге. С утверждений начала 1920-х гг. о том, что, при необходимой внутренней убежденности(которой как раз и не было), достать оружие не составляло труда , М.Н. Покровский вскоре перенес акцент на то, что, напротив, оружия-то и не хватало восставшим.2 В первых издания своей "Русской истории" М.Н. Покровский сделал ряд важных замечаний: по поводу того, что в известном решении Московского Совета от 6 декабря "вопрос о переходе к вооруженной борьбе остался не вполне выясненным", об участии в восстании на стороне правительства воинских частей из Твери и т.д.
Позднее Покровский раздвигает хронологические рамки активного восстания до 14-го декабря, когда восстание "начало гаснуть" и уже не упоминает о прибытии в Москву каких-либо воинских частей, кроме Семеновского полка. По Покровскому, 7-го декабря сразу забастовало 150 тысяч человек . Идея о безраздельном доминировании в Москве большевистского начала(в 1926 г. Покровский все же признал за меньшевиками табачные фабрики и "рабочую аристократию"(печатников)) , а также положение о "совершенной" политической готовности московских рабочих к восстанию, о поддержке всем населением этого "чисто большевистского дела" стали основным содержанием предлагаемой им трактовки изучаемых событий к началу 1930-х годов.
Сходно видел начало восстания, да и декабрьские события в целом и Ем. Ярославский. Ни он, ни М.Н. Покровский вообще не говорят о провокации правительства. Ем. Ярославский считает, что важнейшим фактором начала восстания были настроения в войсках московского гарнизона. Он соглашается с безосновательным утверждением Л.Троцкого, что "вступлением к восстанию" был пресловутый "финансовый манифест". Хотя московские рабочие, руководимые большевиками, и не питали иллюзий насчет возможной победы, они взялись за восстание, которое "решали и решили рабочие" подавляющим большинством. Здесь большевики обнаружили "некоторое соединение с меньшевиками"(в начале 1940-х годов об этом уже не упоминается). Аналогичная ситуация сложилась, по Ярославскому, и в Московской губернии, где рабочее дело поддержали "10 тысяч крестьян." Детали событий Ярославский берет из ряда воспоминаний, прессы и в значительной степени - из меньшевистского сборника "Москва в декабре 1905 г."(М., 1906). Таким образом, он признает, что Московский совет "ни слова" не сказал, как перевести забастовку в восстание, что работы прекращались вплоть до 8-го декабря. Через 15 лет эти и другие важные подробности, например, участие в борьбе "Тверских драгун", отсутствуют. Победа правительства в "непрерывном бою", который, по Ярославскому, начался со строительства баррикад 7-го числа и шел по всей Москве "очень долго", до 19-го декабря, случилась исключительно благодаря семеновцам. Напомним, что заполненные Ем. Ярославским в начале 1930-х гг. после письма И.В. Сталина "анкеты" стали основанием для последующей неверной трактовки и ряда событий Октябрьской революции.
В таком же ключе пишет о восстании в Москве (и в Ростове- на- Дону) В.И. Невский: оно было начато(под руководством большевиков) "совершенно сознательно", - в отличие от ряда других мест(Чита, Красноярск), где прибегнуть к вооруженной защите рабочих вынудило все-таки самодержавие. На московских рабочих при решении этого вопроса не было оказано никакого давления, а вот меньшевики, наоборот, согласились на это восстание только под воздействием решения Моссовета.
Нет существенных расхождений с этой позицией и в историческом очерке о 1905-м годе Н.А. Рожкова, бывшего меньшевика и приват- доцента Московского университета, уже с конца XIX века выступавшего с трудами по русской стории. Он утверждал, что настроение московского пролетариата "непрерывно возрастало и накалялось". Роль "искры" в этой "пороховой бочке", по Рожкову, сыграло известие об аресте 3-го декабря Петросовета. "Петербургский фактор"(семеновцы) "решил дело" и в конце восстания. Пожалуй, единственной особенностью Рожкова, выдававшей в нем меньшевика, стало утверждение о том, что "наибольшая энергия" пресненцев объяснялась их отсталостью. Из-за этой отсталости пресненцы, как только в них пробудилось политическое сознание, оказались чрезмерно восприимчивы к повстанческим настроениям и тактике, тем более, что хотя в 1905 г. там велась "огромная партийная работа", этот район "издавна центром социал-демократической пропаганды" не был.
Впрочем, Н. Рожков ничего не говорит о том, относится ли это наблюдение ко всей рабочей Москве.
Чем больше времени отделяло того или иного историка от декабря 1905 г., тем чаще опускались многие подробности событий, а схематизм и идеологизированность, напротив, усиливались. Порой появлялись новые, неизвестные ранее подробности. Так, С.И. Мицкевич в 1940-м году утверждал, что была-таки директива ЦК начать восстание и привез ее в Москву И.А. Саммер. Постепенно число дружинников выросло с 500-600 до 2000, помимо Московского, начали активно действовать и Замоскворецкий и Пресненско-Хамовнический советы, которые и руководили боевыми дружинами.
И, наоборот, некоторые наблюдения, сделанные в 1920-е гг.(например, у С.И. Черномордика(директора Московского Истпарта) - о влиянии меньшевиков в московском гарнизоне , у В.К. Таратуты - о незначительном влиянии Московского Совета на рабочее движение ), о том, что раздавались "голоса и против вооруженного восстания", в чем-то противоречившие линии Ярославского-Покровского, в конце 30-х - начале 40-х годов стали невозможными, а исследователи(или авторы опубликованных воспоминаний) вынуждены были исправлять подобные "ошибки".
С работами о революции 1905 г. и декабрьском восстании выступали в 1920-е гг. и некоторые коммунисты, занимавшие в тот момент руководящие посты в партии и государстве.
Героическое полотно восстания, изображенное Г.Е. Зиновьевым, отличается заметным схематизмом и идеологизированностью. По Г. Зиновьеву, рабочие, которые стояли во главе восстания, рвались в бой, только они и участвовали в восстании, а руководили ими исключительно социал-демократы. Их влияние в Московском совете составляло чуть ли не 99%, везде господствовала напряженная, боевая атмосфера.3 Рабочие в восстании и "строительстве баррикад", по Г. Зиновьеву, были в одиночестве, им помогала только некоторая часть городской бедноты.4 В этом же направлении изменилась и точка зрения М.С. Ольминского. Сразу после Октябрьской революции он назвал декабрьское восстание высшей ступенью развития 1905-го года, хотя и пройденной в ответ на "преследования со стороны правительства"5, но вскоре пришел к выводу, что единственной ошибкой социал-демократов было "подчинение другим партиям", выступавшим за отсрочку восстания. Однако пролетариату удалось исправить эту ошибку партийных "верхов".
На позициях большевистской историографии в освещении восстания находился в 1925 г. в своей историко-публицистической книге "Наша первая революция" и Л. Троцкий.Он еще указывает и на такие факты, которые, по разным причинам, стали игнорироваться историками(например, то, что баррикады не защищались, а лишь служили препятствием для продвижения войск). "Полевение" средних слоев, он связывает не только с их имманентным "революционным настроем", но и неспособностью правительственных войск приспособиться к тактике своего противника, когда стрельба из орудий следовала в ответ на ружейные выстрелы.
Единственным видным большевиком, который в это время признал, что в декабрьском движении "мы далеко не были руководящей силой","что мы совершенно не господа пложения", причем такого, когда пролетариат в Петербурге(а тем более в Москве) не созрел для руководящей революционной роли, и что социал-демократы являлись одной из равноправных составляющих того "революционного конгломерата", который "готовил, а вернее, способствовал" восстанию, был А.В. Луначарский. Именно Луначарский выступал на III съезде РСДРП с докладом о вооружденном восстании, но его трактовка исследуемых исторических событий так и осталась невостребованной. Вскоре(в 1930 г.) и сам он говорил о декабре 1905 г. в совершенно иной тональности.
Исследования различных сторон восстания(солдатское движение, движение отдельных отрядов пролетариата и служащих(печатников, железнодорожников и т.д.) содержатся в опубликованных в 20-е гг. работах бывших профсоюзных или солдатских беспартийных руководителей(В.Н. Переверзева, В.Ю. Ульянинского, В. Шера и других). Эти авторы уже в то время констатировали тенденцию, "несколько искажая историю, представлять себе рабочий класс в прошлом как поголовных революционеров".4 Вспоминал и анализировал современные ему события один из адвокатов, защищавший участников восстания на судебных процессах в 1906-1908 гг., М.Л. Мандельштам. Его книга5, вышедшая в 1931-м году, содержит и важные свидетельства об отдельных событиях(наличие оружия, состав собравшихся в доме Фидлера и т.д.) и одновременно анализ причин восстания(как результат провокации правительства), позиций городской думы, кадетов и психологии народных масс. Но, как правило, правительственная политика, сочувствующие ей и вообще непролетарские политические силы, начиная с 1920-х гг., оставались практически вне поля зрения исследователей.
Историки ограничивались лишь рассмотрением военной стороны дела. Хотя еще и признавалось, что 13-14-го массы начали уставать и снова уходить в деревню, что к 14-му декабря правительственные войска в основном(кроме Пресни) справились со своею задачей, что 15-го(когда прибыл Семеновский полк) уже наступило "затишье", но тем не менее семеновцы(как и большевики - по другую сторону баррикад) стали рассматриваться как практически единственная ударная сила в своем лагере.
В 1920-е гг. никто уже не говорил, как 1906-1910-х гг., о провокации правительства как важнейшем факторе начала восстания.
Несмотря на значительную степень объективности в освещении первой российской революции, характерную для большинства исследований начала 1920-х годов, необходимо отметить, что уже с начала 1930-х годов стали преобладать работы, которые не просто несли неизбежную печать своей эпохи и отголоски политического противостояния 1905-1907 годов, но и схематизировали развитие событий под заданные идеологические и обществоведческие стереотипы. Историками партии отбрасывались не только мемуарные публикации по "истпрофовской" линии, но и воспоминания некоторых бывших и нынешних большевиков, например, руководителя боевой организации МК большевиков Д. Гиммера3, опубликованные в середине1920-х гг. Иногда стремление замолчать те или иные отдельные эпизоды восстания или направить их описание в определенное русло, похоже, преследовало цель заставить современников забыть о тех или иных своих собственных промахах во время восстания или просто приукрасить свою роль. Это в основном относится к работам московских авторов.
Те же из исследователей, которые не были идеологически или политически ангажированы, смогли выступить с довольно содержательными исследованиями, которые, хотя и не охватывали проблемы восстания в целом, а касались отдельных профессиональных, территориальных или возрастных групп, позволяли вполне достоверно реконструировать события декабря 1905 г.
Однако освещение вопроса с начала 1930-х годов пошло по понятным причинам по совершенно другому пути, и картина декабрьского вооруженного восстания, смоделированная историками в весьма узких рамках историко-партийного подхода "Краткого курса истории ВКП(б)", практически в неизменном виде(вплоть до текстуальных совпадений) просуществовала до начала 1950-х годов и в таком своем виде не представляла особого научного интереса для исследователей даже в общепринятом контексте истории КПСС.
Третьим этапом в историографии первой русской революции следует считать начало 1950-х - начало 1980-х годов, когда были опубликованы новые архивные источники, исследователи получили дополнительные возможности доступа к архивным материалам. Первые итоги изучения этой темы были подытожены на страницах журналов "Коммунист" и "Вопросы истории" в 1955 г.3 Заслугой авторов работ, вышедших в этот период, и прежде всего такого вдумчивого исследователя вооруженных восстаний декабря 1905 г., как Н.Н. Яковлев,4 является систематическое изложение самого хода событий, истории разработки революционной тактики, характеристика отдельных источников. Эти вопросы нашли свое отражение и в общих работах, посвященных истории первой русской революции(всего в 1954-1957 годах вышло свыше двух с половиной тысяч различных изданий по "истории 1905-го года". ). В этот же период, буквально в течение 2-3-х лет, появился ряд работ, в которых творчески исследовалась история разработки большевистской тактики и некоторые историко-философские вопросы(в частности, учение о революционной ситуации).
Вместе с тем, несмотря на определенные достижения научной мысли к середине 50-х гг., значение вышедших работ не следует переоценивать. Как справедливо отмечается в нашей литературе, будучи более насыщенными документальными материалами, юбилейные издания по своей проблематике, по принципиальным позициям в освещении исследуемых вопросов не имели существенных отличий от аналогичных работ, вышедших во второй половине 30-х- 40-х годах.
С этого времени окончательно утвердился трафаретный подход к освещению ряда вопросов(переоценка брожения в Московском гарнизоне, описание заседания Московского совета 6 декабря 1905 г., однозначная оценка революционности в настроениях рабочих) на основании многократного воспроизведения высказываний одних и тех же лиц(З. Я. Литвина-Седого, Васильева-Южина, некоторых писем М. Горького и некоторых других).4 Следует отметить, что подлинно научные исследования по данной проблеме имели относительно малый удельный вес по сравнению с настоящим потоком научно-популярной (и предельно идеологизированной) литературы, прежде всего юбилейной, которая носила в значительной мере компилятивный характер и не продвигала науку вперед, между тем насаждая упрощенный подход и схематизацию.
Важное значение для историографии изучаемой темы имела прошедшая в середине 1950-х - начале 1960- гг. в основном на страницах журнала "Вопросы истории КПСС" интенсивная дискуссия по проблеме революционной ситуации и общенационального кризиса(изучение вопроса, в т.ч. с привлечением конкретно-исторического материала(Россия в 1917 г., Германия в 1923 г.) продолжалось и позднее ). После доклада, который по этому вопросу сделал в 1925 г. на XIV партконференции Г.Е. Зиновьев, проблема революционной ситуации находилась практически вне поля зрения обществоведов, сводивших ленинскую теорию социалистической революции в основном к закону неравномерности экономического и политического развития в эпоху империализма даже в тех случаях, когда, казалось бы, нельзя было обойти марксистских взглядов на выбор момента и своевременность вооруженного выступления . Иногда в этой связи упоминался и постулат о перерастании буржуазно-демократической в социалистическую революцию. Соответственно, "реабилитация" и дальнейшая разработка теории революционной ситуации и общенационального кризиса были с энтузиазмом встречены философами и историками и вскоре официально признаны в тезисах ЦК КПСС к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина.
Участники дискуссии 1950-1960-х гг. о революционной ситуации предложили довольно стройный и теоретически разработанный понятийный аппарат, который призван был дать четкий и недвусмысленный ответ на вопрос о своевременности (или несвоевременности) того или иного массового революционного выступления в настоящем, прошлом или в будущем. Некоторые авторы(Ю.А. Красин), в частности, подчеркивали, что общее "революционное положение" автоматически не ведет к возникновению революционного кризиса.
Меньшевики первоначально заявили, что декабрьские события и вовсе не были вооруженным восстанием. Но вскоре они отошли от этой точки зрения.
Главным для социал-демократических литераторов, в том числе меньшевиков, в первые годы после декабрьских событий, был, во-первых, вопрос о том, почему и, во-вторых, по чьей именно инициативе(или бездействию) получилось так, что декабрьское восстание(восстания) начались в явно неблагоприятный момент, и в чем, несмотря на это, состояло их положительное значение. Социал-демократы-меньшевики утверждали, что декабрьское восстание было проявлением "тактики отчаяния", его вызвала исключительно провокация правительства, и у левых сил попросту не было иного выбора.2 Поскольку пролетариат на это восстание пошел один, без буржуазно-демократической поддержки,. постольку восстание было обречено на поражение , хотя первоначально меньшевики делали упор на нехватку средств на вооружение. На основании официальной статистики стачек (которой пользовался и В.И. Ленин) меньшевики утверждали, что по силе натиска пролетариата высшей точкой 1905-го года был октябрь, а не декабрьские события. Ю.Ларин, который в то время примыкал к меньшевикам, указывал, что члены ЦК РСДРП считали начало декабрьских событий "крупной политической ошибкой", сделанной в результате провокации правительства. Ларин указывает, что такова была и позиция ЦК партии в целом, единственная ошибка которого состояла в том, что он не высказалася "более определенно и энергично за отсрочку всего дела". Ошибочным было решение пойти на восстание без полной уверенности в его победе и по мнению Г.В. Плеханова. Причинами поражения пролетариата, по Ларину, явились не недостаток организации или техники, а "политическое положение" блестящей изолированности пролетариата. Особенностью взгляда А.Л. Парвуса(Гельфанда) явился акцент(в вопросе о на генезисе восстания) не на действиях правительства, как у других социал-демократов, а на стихийном характере "урагана революции", игравшего на арфе социал-демократии.
Большевистские и близкие к ним авторы в этот период, как правило, указывали на "выдающуюся роль" правительственной провокации, на которую поддался пролетариат, а социал-демократы не смогли удержать его от выступления в невыгодных условиях.
Так, в январском(1906 г.) томе журнала "Образование" большевик М.С. Ольминский(Александров М.С., псевд. "Галерка") на основании ряда документов показывает, что несмотря на разговоры о восстании, о временном правительстве и т.п., социал-демократическим организациям в ноябре-декабре 1905 г. все это представлялось делом отдаленного будущего, делом другой стадии движения. Документы, приводимые им, доказывают, что социал-демократия в декабре 1905 г., хотя и говорила, что забастовка перейдет в вооруженное восстание, но нигде не было прямых призывов именно к вооруженному восстанию. Он считает это неоспоримым, как и то, что сама забастовка была вызвана провокацией реакции. Основную ответственность за то, что массы "поддались" на эту "провокацию", Ольминский возлагает, среди левых сил, в основном на социал-демократов.
Из ряда работ В.И. Ленина 1906-1907 гг. можно сделать уверенный вывод, что и он считал это восстание в значительной мере результатом "вспышкопускательства" со стороны революционных сил, от которого следовало бы воздерживаться в дальнейшем: "...никаких преждевременных призывов к восстанию! Никаких торжественных манифестаций к народу. Никаких пронунциаменто, никаких "провозглашений". ...Не надо бряцать оружием. Надо готовить оружие, - и в прямом, и в переносном смысле слова"4. И в 1906 г., читая соответствующую часть письма Ф. Энгельса к Зорге, где говорилось о необходимости воспрепятствовать преждевременному восстанию, В.И. Ленин сделал такую помету: "еще раз особо: ...учиться на ошибках(письмо 86 г.)".
С другой стороны, В.И. Ленин и другие большевистские авторы единодушны были и в том, что победа властей в Москве была "формальной" , т.к. декабрьское выступление показало реальную возможность вооруженных столкновений с правительственными силами и окончательно прояснило и все классовые противоречия, и необходимость союза с теми или иными непролетарскими слоями.
Меньшая часть большевистских авторов, говоря о генезисе восстания, хотя и признавала "провокацию" правительства и ограниченность влияния и позиции социал- демократии, но делала упор на то, что пролетариату действительно необходимо было ответить на черносотенные погромы активной самозащитой, которой и стало декабрьское восстание. Главная причина его поражения - исчезновение с арены борьбы "испуганных обывательских рядов." Некоторые авторы, в рамках этого подхода, утверждали, что все московское население(а не только пролетариат) было захвачено сознательным революционным порывом, который исходил непосредственно от внепартийных рабочих масс и который нельзя, да и не нужно было останавливать. Основной причиной поражения восставших эти публицисты считали лишь нехватку оружия или пропуск нужного момента для выступления, хотя вместе с этим они же подчеркивали широкие масштабы сбора средств на вооружение и многочисленные факты, когда это оружие добывалось насильственно. Именно эта точка зрения стала основой трактовки декабрьских событий, возобладавшей с середины 1920-х гг. В это время к ней присоединились и те авторы, которые первоначально стояли на другой точке зрения.
Уже "по горячим следам" некоторые социал-демократические авторы пытались скорректировать отдельные эпизоды декабрьских событий, отрицая, например, массовое участие населения в молебне на Красной площади 6-го декабря.
Через несколько лет, когда вопрос об ответственности за неудачное выступление в неподходящий момент уже не стоял столь остро, социал- демократические литераторы стали указывать и на другие факторы, вызвавшие декабрьский кризис в Москве. Наиболее тщательную трактовку этих событий предложил к 1910-м годам Ю.Л. Мартов. Участие эсдеков в Декабрьском восстании он объясняет шаткостью теоретических позиций обоих фракций и бесконечными внутрипартийными распрями социал-демократии "в дни свободы" по принципиальным вопросам развития революции и "метаниями" пролетарских масс, но тут же указывает, что социал-демократы повсюду играли активную роль. То, что меньшевики стали склоняться в отношении к перевороту к большевикам и Троцкому с Парвусом, не решив более общих вопросов, и привело к тому, что "партия санкционировала выступления, далекая от уверенности, без энтузиазма и самообмана". Частной причиной того, что партия "бросила тактику выжидания", стала, по Мартову, ее боязнь "отступить без боя" и решение дать бой "при условиях, далеких от гарантий успеха".1 В целом в работах Мартова сделана довольно удачная попытка освещения недавнего революционного прошлого РСДРП. У него нет апологетики ни единой из фракций, ни кого- либо из вождей. Однако эта работа предлагает по-своему законченную трактовку событий исключительно с внутрипартийной точки зрения и потому не учитывает некоторых важных факторов(например, настроения масс, позиций верхов). Призванная восполнить эту лакуну соответствующая часть "Общественного движения в России" представляет собой лишь описание хода событий, во многом заимствованное из меньшевистского сборника "Москва в декабре 1905 г."(М., 1906). В этом труде неожиданно выглядит выдержка из речи Ф.В. Дубасова на приеме по случаю его назначению в Москву 5 декабря 1905 г. о том, что "крамолу надо побеждать не залпами и штыками, а нравственным воздействием",1 т.к. большинство дореволюционных авторов(вне зависимости от партийной принадлежности) не видело в политике "верхов" в ноябре-декабре 1905 г. иных элементов, кроме карательной или провокационной составляющих.
Гораздо больше внимания собственно историческому анализу событий уделили в своих работах либералы, которые рассматривали события московского восстания в тесной связи с Манифестом 17 октября.
Так, П.Н. Милюков откликнулся на восстание статьей, появившейся в "Биржевых ведомостях" уже утром 14-го декабря. Там, с одной стороны, он подчеркивает его явную "нелепость" и обреченность, а с другой - явный успех, заключащийся в том, что небольшая горстка инсургентов смогла довольно заметное время противостоять всем усилиям могущественной государственной машины. Значение восстания П.Н. Милюков видел в доказательстве прекращения всякой взаимосвязи между властью и обществом.2 Намного позже, в 1927 г., в работе "Россия на переломе. Большевистский период русской революции", П.Н. Милюков вновь возвращается к событиям декабря 1905 г. и дает им оценку, руководствуясь совершенно другими ориентирами. "Попытка революционной части общественности решить спор московскими баррикадами(декабрь 1905 г.) была ... раздавлена, а вместе с ней перестала стоять угозой над правительством и конституционная часть общественности" Из либералов А.А. Кизеветтер и П.Б. Струве пытались не только оценить значение восстания, но и выяснить и объяснить суть этого процесса. П.Б. Струве в своей статье в газете "Русская мысль" в начале 1907 г. так обозначал связь этого восстания с Манифестом 17-го Октября: "после 17-го октября уступки внушали мысль не о перемирии и размежевании, а о том, чтобы как можно скорее доконать врага, пользуясь его слабостью" А.А. Кизеветтер, как и П.Б. Струве, видел в декабрьском восстании непосредственную реакцию на Манифест 17 октября. Простое провозглашение различных свобод без соответствущих им юридических норм привело, по А.А. Кизеветтеру, к появлению и укреплению в народе очень опасной мысли, что свобода означает отсутствие любых ограничений. Результатом этого внезапного исчезновения регулирующих норм вкупе с резко обозначившимся социальным расколом и было "нечто вроде вооруженного восстания".
Ряд авторов либерального направления(В.Розанов, В.Гессен) весьма эмоционально сводил подполеку восстания к правительственной провокации. По их мнению, Декабрьское вооруженное восстание являлось для правительства "своим явлением", "Ро^еп-К^о1ийоп"(полицейская революция - нем.), которую оно(правительство - А.В.) "положило в карман и выбросило за забор как сифилитического неудачного ребенка", и не пытаясь "осуществить возможную часть "их" требований".. В самом восстании было "больше полицейских, чем революционеров, и... вообще полицейские рядились в рабочие блузы".
Столь же эмоциональный и откровенный Петр Струве после восстания писал, что в московских событиях, при всей их бессмысленности, было что-то роковое, когда злоба и ожесточение угнетенного народа соединились с безумием, охватившим ожесточенную самодержавием интеллигенцию. По мнению Струве, в Москве были лишь "бутафорские" баррикады и "отчаянно храбрая, геройская борьба нафантазированных, обрекших себя гибели рабочих", а не народное восстание как таковое. Одновременно с этим Струве решительно осуждал способ карательных действий правительства. Причины и оценка восстания - таковы были основные вопросы, затрагивавшиеся в работах кадетских авторов.
Второй этап изучения проблемы - это 1918-й - начало 1950-х годов.
Значительную часть из тех 800 книг и около 600 журнальных статей по проблемам революции 1905-1907 гг., вышедших в 1918-1932 гг.(включая и публикацию источников и воспоминаний), составляли работы, посвященные осмыслению проблемы восстания в первой русской революции с позиций революционной демократии. Даже Октябрьская революция и гражданская война не заслонили от партийных публицистов эту важнейшую проблему первой русской революции. Появившиеся в 1920-х гг. работы по исследуемой теме можно разделить на три основные группы: исследования, посвященные В.И. Ленину как теоретику и практику вооруженного восстания в первой русской революции; работы, где во главу угла ставились собственно вопросы подготовки и проведения декабрьского вооруженного восстания в Москве(в т.ч. исследования по истории освободительного движения в целом) и работы, специально посвященные военно-боевой деятельности большевиков. Наиболее содержательные исследования следует отнести ко второй группе. Их писали участники или свидетели событий, в основном из числа большевиков( М.И. Васильев-Южин(Васильев, он же "Южный"), Ем. Ярославский(Губельман Мойша-Иуда Израилев), В.И. Невский(Ф.И. Кривобоков), Зиновий Яковлевич(Звулон Янкелев) Литвин(Седой), М.Н. Лядов(Мандельштам), С.И. Мицкевич(Иванов), М.Н. Покровский, Н.А. Рожков, В.К(он же Иосиф Гершкович). Таратута, С.И. Черномордик) и потому их следует определить, скорее, как ""исследования-воспоминания". Основных вопросов, которые рассматривались в этих работах, было два - о большевистском руководстве(хотя бы и несколько отстававшем от потребностей масс) и о том, что рабочие массы сами, в силу своего "бодрого и решительного настроения" принимали решения и участвовали в восстании. Первым историком-марксистом, подробно остановившемся на декабрьских событиях, был М.Н. Покровский.
Он настойчиво подчеркивает "безраздельное", "почти монопольное господство большевиков в Москве", ничтожное влияние эсэров, большевиков называет монополистами революционного движения, а их руководителя Шанцера(Марата) - "фактическим диктатором в революционном движении в Москве". До середины 20-х гг. он считал, что революционная "свежесть" московского пролетариата("текстильного", т.е. более отсталого, чем металлисты столицы), не получившего, как в Петербурге, "предметных уроков", имела и свою оборотную сторону - большую возбудимость и восприимчивость . Нетрудно заметить, что тут он очень близок к критикуемой им(в лице Н. Рожкова) меньшевистской историографии, считавшей декабрьское выступление стихийным результатом незрелости пролетариата. В 1928-м году он впервые говорит об уходах рабочих в деревню - но только как о факте, известном ему единственно из бесед со стариками-прохоровцами. Это признание надо соотнести с его утверждением о том, что только половина из прохоровцев была распропагандирована большевиками(вторая - эсэрами), а также с тем, что история Прохоровской мануфактуры была предметом пристального внимания историков в 1920-е годы. В двух последних(начиная с 1931-го года) изданиях "Русской истории" он по- прежнему признает отсталость москвичей, указывает, что "восстание было чисто большевистским делом", что "бастовал весь московский пролетариат", а на строительстве баррикад было "все население." Однако "свежесть" москвичей уже не имеет никакой "оборотной стороны": то, что московский пролетариат не знал таких неудач, как питерский, является теперь его несомненным плюсом. Речь идет уже не о каком-то влиянии меньшевиков, а, напротив, об их дезорганизующей роли, хотя и меньшей, чем в Петербурге. С утверждений начала 1920-х гг. о том, что, при необходимой внутренней убежденности(которой как раз и не было), достать оружие не составляло труда , М.Н. Покровский вскоре перенес акцент на то, что, напротив, оружия-то и не хватало восставшим.2 В первых издания своей "Русской истории" М.Н. Покровский сделал ряд важных замечаний: по поводу того, что в известном решении Московского Совета от 6 декабря "вопрос о переходе к вооруженной борьбе остался не вполне выясненным", об участии в восстании на стороне правительства воинских частей из Твери и т.д.
Позднее Покровский раздвигает хронологические рамки активного восстания до 14-го декабря, когда восстание "начало гаснуть" и уже не упоминает о прибытии в Москву каких-либо воинских частей, кроме Семеновского полка. По Покровскому, 7-го декабря сразу забастовало 150 тысяч человек . Идея о безраздельном доминировании в Москве большевистского начала(в 1926 г. Покровский все же признал за меньшевиками табачные фабрики и "рабочую аристократию"(печатников)) , а также положение о "совершенной" политической готовности московских рабочих к восстанию, о поддержке всем населением этого "чисто большевистского дела" стали основным содержанием предлагаемой им трактовки изучаемых событий к началу 1930-х годов.
Сходно видел начало восстания, да и декабрьские события в целом и Ем. Ярославский. Ни он, ни М.Н. Покровский вообще не говорят о провокации правительства. Ем. Ярославский считает, что важнейшим фактором начала восстания были настроения в войсках московского гарнизона. Он соглашается с безосновательным утверждением Л.Троцкого, что "вступлением к восстанию" был пресловутый "финансовый манифест". Хотя московские рабочие, руководимые большевиками, и не питали иллюзий насчет возможной победы, они взялись за восстание, которое "решали и решили рабочие" подавляющим большинством. Здесь большевики обнаружили "некоторое соединение с меньшевиками"(в начале 1940-х годов об этом уже не упоминается). Аналогичная ситуация сложилась, по Ярославскому, и в Московской губернии, где рабочее дело поддержали "10 тысяч крестьян." Детали событий Ярославский берет из ряда воспоминаний, прессы и в значительной степени - из меньшевистского сборника "Москва в декабре 1905 г."(М., 1906). Таким образом, он признает, что Московский совет "ни слова" не сказал, как перевести забастовку в восстание, что работы прекращались вплоть до 8-го декабря. Через 15 лет эти и другие важные подробности, например, участие в борьбе "Тверских драгун", отсутствуют. Победа правительства в "непрерывном бою", который, по Ярославскому, начался со строительства баррикад 7-го числа и шел по всей Москве "очень долго", до 19-го декабря, случилась исключительно благодаря семеновцам. Напомним, что заполненные Ем. Ярославским в начале 1930-х гг. после письма И.В. Сталина "анкеты" стали основанием для последующей неверной трактовки и ряда событий Октябрьской революции.
В таком же ключе пишет о восстании в Москве (и в Ростове- на- Дону) В.И. Невский: оно было начато(под руководством большевиков) "совершенно сознательно", - в отличие от ряда других мест(Чита, Красноярск), где прибегнуть к вооруженной защите рабочих вынудило все-таки самодержавие. На московских рабочих при решении этого вопроса не было оказано никакого давления, а вот меньшевики, наоборот, согласились на это восстание только под воздействием решения Моссовета.
Нет существенных расхождений с этой позицией и в историческом очерке о 1905-м годе Н.А. Рожкова, бывшего меньшевика и приват- доцента Московского университета, уже с конца XIX века выступавшего с трудами по русской стории. Он утверждал, что настроение московского пролетариата "непрерывно возрастало и накалялось". Роль "искры" в этой "пороховой бочке", по Рожкову, сыграло известие об аресте 3-го декабря Петросовета. "Петербургский фактор"(семеновцы) "решил дело" и в конце восстания. Пожалуй, единственной особенностью Рожкова, выдававшей в нем меньшевика, стало утверждение о том, что "наибольшая энергия" пресненцев объяснялась их отсталостью. Из-за этой отсталости пресненцы, как только в них пробудилось политическое сознание, оказались чрезмерно восприимчивы к повстанческим настроениям и тактике, тем более, что хотя в 1905 г. там велась "огромная партийная работа", этот район "издавна центром социал-демократической пропаганды" не был.
Впрочем, Н. Рожков ничего не говорит о том, относится ли это наблюдение ко всей рабочей Москве.
Чем больше времени отделяло того или иного историка от декабря 1905 г., тем чаще опускались многие подробности событий, а схематизм и идеологизированность, напротив, усиливались. Порой появлялись новые, неизвестные ранее подробности. Так, С.И. Мицкевич в 1940-м году утверждал, что была-таки директива ЦК начать восстание и привез ее в Москву И.А. Саммер. Постепенно число дружинников выросло с 500-600 до 2000, помимо Московского, начали активно действовать и Замоскворецкий и Пресненско-Хамовнический советы, которые и руководили боевыми дружинами.
И, наоборот, некоторые наблюдения, сделанные в 1920-е гг.(например, у С.И. Черномордика(директора Московского Истпарта) - о влиянии меньшевиков в московском гарнизоне , у В.К. Таратуты - о незначительном влиянии Московского Совета на рабочее движение ), о том, что раздавались "голоса и против вооруженного восстания", в чем-то противоречившие линии Ярославского-Покровского, в конце 30-х - начале 40-х годов стали невозможными, а исследователи(или авторы опубликованных воспоминаний) вынуждены были исправлять подобные "ошибки".
С работами о революции 1905 г. и декабрьском восстании выступали в 1920-е гг. и некоторые коммунисты, занимавшие в тот момент руководящие посты в партии и государстве.
Героическое полотно восстания, изображенное Г.Е. Зиновьевым, отличается заметным схематизмом и идеологизированностью. По Г. Зиновьеву, рабочие, которые стояли во главе восстания, рвались в бой, только они и участвовали в восстании, а руководили ими исключительно социал-демократы. Их влияние в Московском совете составляло чуть ли не 99%, везде господствовала напряженная, боевая атмосфера.3 Рабочие в восстании и "строительстве баррикад", по Г. Зиновьеву, были в одиночестве, им помогала только некоторая часть городской бедноты.4 В этом же направлении изменилась и точка зрения М.С. Ольминского. Сразу после Октябрьской революции он назвал декабрьское восстание высшей ступенью развития 1905-го года, хотя и пройденной в ответ на "преследования со стороны правительства"5, но вскоре пришел к выводу, что единственной ошибкой социал-демократов было "подчинение другим партиям", выступавшим за отсрочку восстания. Однако пролетариату удалось исправить эту ошибку партийных "верхов".
На позициях большевистской историографии в освещении восстания находился в 1925 г. в своей историко-публицистической книге "Наша первая революция" и Л. Троцкий.Он еще указывает и на такие факты, которые, по разным причинам, стали игнорироваться историками(например, то, что баррикады не защищались, а лишь служили препятствием для продвижения войск). "Полевение" средних слоев, он связывает не только с их имманентным "революционным настроем", но и неспособностью правительственных войск приспособиться к тактике своего противника, когда стрельба из орудий следовала в ответ на ружейные выстрелы.
Единственным видным большевиком, который в это время признал, что в декабрьском движении "мы далеко не были руководящей силой","что мы совершенно не господа пложения", причем такого, когда пролетариат в Петербурге(а тем более в Москве) не созрел для руководящей революционной роли, и что социал-демократы являлись одной из равноправных составляющих того "революционного конгломерата", который "готовил, а вернее, способствовал" восстанию, был А.В. Луначарский. Именно Луначарский выступал на III съезде РСДРП с докладом о вооружденном восстании, но его трактовка исследуемых исторических событий так и осталась невостребованной. Вскоре(в 1930 г.) и сам он говорил о декабре 1905 г. в совершенно иной тональности.
Исследования различных сторон восстания(солдатское движение, движение отдельных отрядов пролетариата и служащих(печатников, железнодорожников и т.д.) содержатся в опубликованных в 20-е гг. работах бывших профсоюзных или солдатских беспартийных руководителей(В.Н. Переверзева, В.Ю. Ульянинского, В. Шера и других). Эти авторы уже в то время констатировали тенденцию, "несколько искажая историю, представлять себе рабочий класс в прошлом как поголовных революционеров".4 Вспоминал и анализировал современные ему события один из адвокатов, защищавший участников восстания на судебных процессах в 1906-1908 гг., М.Л. Мандельштам. Его книга5, вышедшая в 1931-м году, содержит и важные свидетельства об отдельных событиях(наличие оружия, состав собравшихся в доме Фидлера и т.д.) и одновременно анализ причин восстания(как результат провокации правительства), позиций городской думы, кадетов и психологии народных масс. Но, как правило, правительственная политика, сочувствующие ей и вообще непролетарские политические силы, начиная с 1920-х гг., оставались практически вне поля зрения исследователей.
Историки ограничивались лишь рассмотрением военной стороны дела. Хотя еще и признавалось, что 13-14-го массы начали уставать и снова уходить в деревню, что к 14-му декабря правительственные войска в основном(кроме Пресни) справились со своею задачей, что 15-го(когда прибыл Семеновский полк) уже наступило "затишье", но тем не менее семеновцы(как и большевики - по другую сторону баррикад) стали рассматриваться как практически единственная ударная сила в своем лагере.
В 1920-е гг. никто уже не говорил, как 1906-1910-х гг., о провокации правительства как важнейшем факторе начала восстания.
Несмотря на значительную степень объективности в освещении первой российской революции, характерную для большинства исследований начала 1920-х годов, необходимо отметить, что уже с начала 1930-х годов стали преобладать работы, которые не просто несли неизбежную печать своей эпохи и отголоски политического противостояния 1905-1907 годов, но и схематизировали развитие событий под заданные идеологические и обществоведческие стереотипы. Историками партии отбрасывались не только мемуарные публикации по "истпрофовской" линии, но и воспоминания некоторых бывших и нынешних большевиков, например, руководителя боевой организации МК большевиков Д. Гиммера3, опубликованные в середине1920-х гг. Иногда стремление замолчать те или иные отдельные эпизоды восстания или направить их описание в определенное русло, похоже, преследовало цель заставить современников забыть о тех или иных своих собственных промахах во время восстания или просто приукрасить свою роль. Это в основном относится к работам московских авторов.
Те же из исследователей, которые не были идеологически или политически ангажированы, смогли выступить с довольно содержательными исследованиями, которые, хотя и не охватывали проблемы восстания в целом, а касались отдельных профессиональных, территориальных или возрастных групп, позволяли вполне достоверно реконструировать события декабря 1905 г.
Однако освещение вопроса с начала 1930-х годов пошло по понятным причинам по совершенно другому пути, и картина декабрьского вооруженного восстания, смоделированная историками в весьма узких рамках историко-партийного подхода "Краткого курса истории ВКП(б)", практически в неизменном виде(вплоть до текстуальных совпадений) просуществовала до начала 1950-х годов и в таком своем виде не представляла особого научного интереса для исследователей даже в общепринятом контексте истории КПСС.
Третьим этапом в историографии первой русской революции следует считать начало 1950-х - начало 1980-х годов, когда были опубликованы новые архивные источники, исследователи получили дополнительные возможности доступа к архивным материалам. Первые итоги изучения этой темы были подытожены на страницах журналов "Коммунист" и "Вопросы истории" в 1955 г.3 Заслугой авторов работ, вышедших в этот период, и прежде всего такого вдумчивого исследователя вооруженных восстаний декабря 1905 г., как Н.Н. Яковлев,4 является систематическое изложение самого хода событий, истории разработки революционной тактики, характеристика отдельных источников. Эти вопросы нашли свое отражение и в общих работах, посвященных истории первой русской революции(всего в 1954-1957 годах вышло свыше двух с половиной тысяч различных изданий по "истории 1905-го года". ). В этот же период, буквально в течение 2-3-х лет, появился ряд работ, в которых творчески исследовалась история разработки большевистской тактики и некоторые историко-философские вопросы(в частности, учение о революционной ситуации).
Вместе с тем, несмотря на определенные достижения научной мысли к середине 50-х гг., значение вышедших работ не следует переоценивать. Как справедливо отмечается в нашей литературе, будучи более насыщенными документальными материалами, юбилейные издания по своей проблематике, по принципиальным позициям в освещении исследуемых вопросов не имели существенных отличий от аналогичных работ, вышедших во второй половине 30-х- 40-х годах.
С этого времени окончательно утвердился трафаретный подход к освещению ряда вопросов(переоценка брожения в Московском гарнизоне, описание заседания Московского совета 6 декабря 1905 г., однозначная оценка революционности в настроениях рабочих) на основании многократного воспроизведения высказываний одних и тех же лиц(З. Я. Литвина-Седого, Васильева-Южина, некоторых писем М. Горького и некоторых других).4 Следует отметить, что подлинно научные исследования по данной проблеме имели относительно малый удельный вес по сравнению с настоящим потоком научно-популярной (и предельно идеологизированной) литературы, прежде всего юбилейной, которая носила в значительной мере компилятивный характер и не продвигала науку вперед, между тем насаждая упрощенный подход и схематизацию.
Важное значение для историографии изучаемой темы имела прошедшая в середине 1950-х - начале 1960- гг. в основном на страницах журнала "Вопросы истории КПСС" интенсивная дискуссия по проблеме революционной ситуации и общенационального кризиса(изучение вопроса, в т.ч. с привлечением конкретно-исторического материала(Россия в 1917 г., Германия в 1923 г.) продолжалось и позднее ). После доклада, который по этому вопросу сделал в 1925 г. на XIV партконференции Г.Е. Зиновьев, проблема революционной ситуации находилась практически вне поля зрения обществоведов, сводивших ленинскую теорию социалистической революции в основном к закону неравномерности экономического и политического развития в эпоху империализма даже в тех случаях, когда, казалось бы, нельзя было обойти марксистских взглядов на выбор момента и своевременность вооруженного выступления . Иногда в этой связи упоминался и постулат о перерастании буржуазно-демократической в социалистическую революцию. Соответственно, "реабилитация" и дальнейшая разработка теории революционной ситуации и общенационального кризиса были с энтузиазмом встречены философами и историками и вскоре официально признаны в тезисах ЦК КПСС к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина.
Участники дискуссии 1950-1960-х гг. о революционной ситуации предложили довольно стройный и теоретически разработанный понятийный аппарат, который призван был дать четкий и недвусмысленный ответ на вопрос о своевременности (или несвоевременности) того или иного массового революционного выступления в настоящем, прошлом или в будущем. Некоторые авторы(Ю.А. Красин), в частности, подчеркивали, что общее "революционное положение" автоматически не ведет к возникновению революционного кризиса.
Декабрьские события 1905 г. представляли собой принципиальный момент первой русской революции. Многочисленные очевидцы, по долгу службы или под впечатлением переживаемого "текущего момента", зафиксировали происходившее. Позднее составлялись даже картосхемы с обозначением мест расположения баррикад, правительственных войск, штабов повстанцев, писались романы, ставились пьесы и снимались кинофильмы. Это было интересно тем, кто вспоминал свою молодость и в меньшей степени - тем, кто узнавал в этих картинах юность своих отцов и дедов(среди участников восстания таких, кому в 1905 г. было больше тридцати лет - считанные единицы).
Для историков, по верному замечанию одного из современников 1905¬го года, "восстания и перевороты —самое неинтересное. Важны их зарождение и развитие, история сущности и психологическая правда"1. В декабрьском восстании таких наиболее значимых, сущностных моментов было два.
Во-первых, когда 7-8 декабря прекратились работы на большинстве московских предприятий. Власти пытались поддерживать порядок прежним способом - в места участившихся скоплений народа высылались воинские или жандармские наряды. Вскоре - как стихийный ответ масс на действия войск(обстрел толпы вечером 10-го декабря), поддержанного революционерами, - выросли баррикады.
Они возникли, в основном, в местах с наиболее удобным для этого, полугородским, полудеревенским уличным рельефом, с природными препятствиями, тогда еще совершенно не тронутыми процессом урбанизации(Пресня-Миусы-Бутырки-Арбат). С другой стороны, такие фабрично-заводские районы, как Замоскворечье и Лефортово, дают сравнительно малое число баррикад.
Так, во-вторых, с 11-го декабря начались столкновения войск с вооруженными дружинниками и более ожесточенная вооруженная борьба. Перед войсками не ставилась цель "ликвидации" противника в полицейском смысле, но не было и команды на повсеместную физическую "ликвидацию" врага, исключая непосредственно сражавшихся с войсками. Нужно было быстро восстановить общественный порядок, а арестовывать подозрительных в той обстановке(при неизбежной скудости улик в результате таких скоропалительных арестов) власти не видели особого смысла, тем более, что многие сторонники крайних партий властям были хорошо известны. Революционеры, в свою очередь, повели борьбу (даже в моменты или в местах ее наибольшего размаха) фактически на основе и в рамках тактики и стратегии индивидуального террора прежних лет. То же самое можно сказать и о ее завершении, которое происходило также, как это допускал(или предполагал) в своем сознании приверженец террора - это почти что непременная и предсказуемая гибель в результате удачного или неудачного террористического акта.
Соответственно этой тактике революционеры обосновались в ряде опорных пунктов, совершая оттуда рейды и вылазки, а правительственные силы приступили к поэтапной "зачистке" городской территории с помощью постоянных, на определенном месте, патрулей и артиллерии. Последнее вроде бы было лишено смысла в военном отношении, но как бы то ни было, уже 13-14-го декабря стали заметны результаты такой "зачистки". В середине дня 15-го декабря в Москву прибыл Семеновский полк, которому(в условиях возвращения жизни в остальных частях Москвы в привычную колею) и было поручено восстановить порядок в единственном оставшемся в Москве мятежном районе - на Пресне. Тогда же собрание депутатов Моссовета решило прекратить борьбу, но на Пресне не захотели сложить оружие. Мотивы такого шага пресненцев неоднозначны, но в результате дело было представлено так, что лишь лейб-гвардия - Семеновский полк - смогла поставить точку в противостоянии власти и ее вооруженных противников.
Зарождение и развитие декабрьских событий имеет объективную основу в недовольстве "низов" теми "отъявленными" условиями, в которых им приходилось "ютится". Прежде всего это относилось к тем, кто пришел в Москву недавно. И они сами, и их работодатели, и власти, считали такое положение само собой разумеющимся: все знали, что со временем "деревенские" так или иначе ассимилировались в Москве, а на их место на фабрики приходило новое пополнение(сходная ситуация была характерна и для советского времени - имеется в виду набор рабочих по лимиту). Но такой установившийся порядок вещей уже не снимал всевозраставшего недовольства своим положением среди рабочего населения(особенно после принятия Манифеста). В октябре-ноябре многим из них в результате экономических невооруженных забастовок удалось улучшить условия своего существования. Хозяева признали депутатов как полноценных представителей своих рабочих, с которыми надо считаться.
Рабочие в основной массе не соглашались с тем, что существует прямая связь между наличной социально-экономической ситуацией и изменениями в политическом строе, на которой настаивали лево¬радикальные силы. Зачастую рабочие просто не знали значения слов, употреблявшихся агитаторами. Весьма редкие примеры, когда в рабочих петициях содержались политические требования, показывают лишь их инородный характер по отношению к основному тексту.
1-2-го декабря руководители МК отговорили от немедленного выступления делегатов от части 2-го Ростовского гренадерского полка. Главным аргументом такого решения называется общая неподготовленность восстания. В то же время никто из них не счел нужным отклонить спустя 2-3 дня призыв(неизвестно кем инициированный) забастовать и восстать, обращенный к московским рабочим, которые и сами не очень-то стремились на баррикады.
Если ничего не было готово 1-2-го декабря, трудно говорить об удовлетворительной готовности к такому делу спустя несколько дней.
Между тем созданный в 20-х числах ноября Московский совет, ничем себя до того не проявивший, 4-го декабря, уже на исходе сильной ноябрьской забастовочной волны, потребовал от московских рабочих две вещи: доизбрать в свой состав депутатов и готовиться к близящимся серьезным событиям. Они и готовились - большая часть еще с конца ноября брала расчет и уходила в деревню. Другая часть осталась в городе и сочувственно относилась к замыслам вновь помериться силами с "верхами". Некоторые догадывались, что на этот раз бороться будут не так, как в октябре или в ноябре и дело может дойти до вооруженных столкновений: они, соглашаясь с такой перспективой, от учебных занятий переходили к "снятию" городовых на глухих постах в ночное время. Моссовет в этой связи даже предложил рабочим не отвлекаться на экономические требования и 8-часовой рабочий день.
Это направление Моссовета , находившегося под заметным влиянием левых партий, сильно диссонировало с динамикой активности большинства московских рабочих. Так, в период нарастания октябрьской и ноябрьской забастовочных волн( сопоставимых по силе и числу участников), ни о каком бегстве по деревням не было и речи.
Серьезные споры среди депутатов Моссовета и на партийных собраниях о необходимости забастовки завершились тем, что взяли верх ее сторонники. Последние неоднократно выступали с подробными воспоминаниями, с описанием даже отдельных малозначительных эпизодов уличной борьбы, строительства баррикад, митингов и т.д. Однако заседаниям Моссовета и партийной конференции посвящено лишь несколько фраз и никто не припомнил того, кто именно на конференции или из депутатов совета(или хотя бы от какого предприятия или района) первый высказался в том смысле, что рабочие(где именно?) наковали пик и кинжалов и не могут больше ждать. Логично было бы предположить, что эти слова принадлежали кому-то из пресненцев, но на этот счет нет ни одного признания в обширном корпусе опубликованных и неопубликованных воспоминаний. Персонифицированы, помимо авторства "Советов восставшим рабочим", лишь возражения началу восстания( В.Л. Шанцера и Р.С. Землячки) .
Никто из "первых лиц" ни разу не упоминает о какой-либо связи избранной линии на восстание с общепартийными решениями, в том числе III-го съезда партии. Нет и свидетельств того, чтобы вопрос о восстании серьезно поднимался на внутрипартийном уровне и в октябре- ноябре 1905 г.
Что же произошло в первых числах декабря, что заставило руководство московских "крайних партий" сделать весьма спорные, даже с их собственной точки зрения( и с позиций марксистско- ленинской теории революции) шаги?
Как было показано в диссертации, лозунг вооруженного восстания довольно часто звучал в ноябре-начале декабря 1905 г. в Москве, на вооружение собирались деньги, проводились военные занятия, но в основном этим все и ограничивалось. ЦК РСДРП и его структуры также никак не ожидали скорого воплощения в жизнь призывов к восстанию, наполнивших Москву.
Карательные органы, имевшие только в самом МК РСДРП(б) как минимум двух осведомителей, тоже не проявляли особой активности.
Последние правительственные узаконения серьезно не ущемляли ни московских рабочих, ни положение самих революционеров; никаких серьезных (сопоставимых по значению с гибелью Баумана) событий в административно-полицейской жизни Москвы не наблюдалось. Наконец, несколько уменьшились(в результате предшествующих забастовок) нужда и бедствия московских "низов", так что и с этой стороны не было повода для немедленного начала нового раунда борьбы. Субъективно ни власти, ни революционеры не видели ближайшей возможности для проведения лозунга вооруженного восстания.
С другой стороны, никто из лиц, непосредственно вовлеченных в восстание, ни разу в последующие годы не сказал о том, что его начинали, как это следовало бы из предшествующей пропаганды и самого решения Моссовета, предполагая добиться или приблизить новые серьезные изменения в общественно-политическом строе, сопоставимые с теми, что произошли в октябре 1905 г. Везде в воспоминаниях речь идет только о противодействии наступлению правительства, сводимому к наглому наступлению на октябрьские завоевания в законодательной сфере.
В действительности повлиять на решение москвичей могли лишь два важных события(никакие так называемые "груды временных правил" тут ни при чем). В конце ноября Петросовет принял так называемый "финансовый манифест". Для рабочих он был совершенно неудобоисполнимым. Те же, кто позаботился о том, чтобы "обнулить" свои вклады в кредитных учреждениях, сделали это помимо манифеста(по признанию самих его авторов). Вслед за его публикацией последовала "ликвидация" Петербургского Совета. Затем последовало назначение московским генерал-губернатором В.Ф. Дубасова, известного своей жесткостью в подавлении антиправительственных выступлений.
Нужно обратить внимание и на заметное стремление авторов мемуаров переложить тяжесть решения о начале восстания на влияние представителей из Петербурга и даже из Варшавы или на инициативу самих рабочих.
Это заставляет нас согласиться с предположением о том, что доминирующей причиной решения о начале восстания стало опасение за ближайшее будущее московских структур крайнего направления, за то, что они - в результате их возможной "ликвидации" или вынужденного отъезда из города - могли бы уйти в политическое небытие, так и оставшись никем незамеченными. Кроме того, МК РСДРП не был отгорожен китайской стеной от влияния московских эсэров; и разницу в отношении к восстанию следовало бы считать не только внутрипартийным эсэровским вопросом, но и вообще характерной чертой во взаимоотношениях Москвы и ЦО всех левых сил. Но наличная стадия общественно-политической и экономической борьбы, правильно понятые интересы освободительного движения не требовали вооруженного восстания, по крайней мере, немедленно. Напротив, такое восстание и даже новая широкомасштабная невооруженная стачка им сильно вредили.
Однако Моссовет в своем решении настаивает на необходимости посредством стачки-восстания немедленно добиваться новых сдвигов в социально-политической сфере. Подход меньшевиков - восстание как результат массового движения, которое нельзя "назначать" - виден в требовании объявить всеобщую стачку, но заканчивается все в духе военно-технического подхода: стачку нужно стремиться перевести в вооруженное восстание.
.Решение Моссовета, в чем бы ни был его смысл, вызвало у масс, которые даже не очень ясно понимали значение слова восстание, известную поддержку. Это были те, кто остался в городе и участвовал в массовом движении 7-10 декабря. Их недовольство было настолько сильным, что перевешивало многие другие соображения, принятые во внимание рабочими, заблаговременно покинувшими город.
Однако к вооруженной борьбе и притом направленной(по заявлениям ее инициаторов) в пользу глобальных социально-политических преобразований почти никто даже из оставшихся рабочих не был готов и не собирался в ней участвовать. Когда 10-11 декабря они увидели, что выходит так, что происходящие события не приведут ни к какому улучшению в их насущных нуждах(и к чему именно приведут, неизвестно), то и они стали покидать город, образовав "вторую волну" беженцев. Они, безусловно, были более активны(или более обездолены), чем их товарищи, заранее покинувшие свои рабочие места. Они интуитивно ощущали неполитический характер своего протестного настроения, но не имели(в т.ч. в силу деструктивной деятельности политических сил левого фланга) такой неполитической руководящей силы, которая могла бы предложить им стратегию и тактику, адекватную характеру их недовольства.
Но были и рабочие, которые восприняли тезис о приоритете политической борьбы, поверили в его осуществимость и актуальность, и хотели немедленно поддержать в этом "крайние партии". В результате в Москве "из рабочей массы осталось только то, что желало воевать с правительством", и таких было "очень немного" (не считая тех, кто по разным другим причинам не мог или не хотел покинуть город). Однако линия инициаторов стачки-восстания - от момента его начала(которое, если действительно встать на стратегические и тактические позиции социал-демократии, следовало бы "отложить до весны"(В.И. Ленин) - до его завершения(не исключая и сам ход событий) - совсем не соответствовала линии, которую предполагала выработанная "план- тактика".
Революционеры и не пытались предпринять какие-либо действия, которые, независимо от их результатов(впрочем, начиная восстание, мало кто всерьез надеялся на удачный результат) хотя бы определенно показали их стремление как-то повлиять на власть в общеполитическом смысле. Декабристы 1905-го года избрали совершенно бесполезную для этого тактику устройства окруженных баррикадами "гнезд"(сами они почему-то называли их "чортовыми") и нападений на окраинные форпосты полиции и ее отдельных служащих. Это нельзя назвать "обороной" - тут налицо линия, родственная тактике индивидуального террора. Дружинники, кроме антиполицейского террора, больше не сделали ничего, чтобы оправдать звание "противников режима". Видя это, некоторые из тех, кто намеревался до конца поддерживать инициаторов восстания, почувствовали себя обманутыми или пребывали в недоумении. Впрочем, есть отдельные свидетельства бывших московских ответственных работников, указывающих, что и "дружинники с охотой вступали в перестрелку с полицией и черной сотней, но в массе своей совсем не рвались в "последний бой".
Как бы то ни было, со стороны противоправительственных сил не было стремления вести дело так, чтобы боевыми действиями как-то добиваться изменений в общественно-политическом строе. Кроме уничтожения возможно большего числа "слуг реакции", вооруженные дружинники(некоторые занялись этим еще до начала восстания) не стремились к другим целям или перед ними никто таких целей не ставил.
В результате декабрьского восстания массы были возвращены в прежние условия труда и быта и на несколько лет утратили возможность их сколько-нибудь заметного улучшения. Что же касается значимости новой баррикадной тактики, накопления массами нового политического опыта, усвоения возможности непосредственной вооруженной борьбы, то последующие революционные события так и не дали материала для проверки этих утверждений.
Безусловно, декабрьские события 1905 г. стали наиболее острым столкновением противостоящих правительству сил со своими оппонентами, но вооруженный вызов стал возможен только потому, что массовое движение обладало немалым протестным потенциалом. Об этом потенциале было известно и либеральным политическим деятелям, но они не были готовы участвовать в отстаивании экономических интересов рабочего класса, или не могли убедительно доказать, что сейчас достаточно октябрьско-ноябрьских завоеваний и новое(даже невооруженное) выступление лишь повредит делу. Сохранявшиеся, тем не менее, протестные настроения сумели задействовать лишь представители "крайних партий". Они выдвинули небесспорные тезисы о том, что лишь в результате ряда немедленных социально-политических преобразований, которые они представляли необходимым продолжением начатого Манифестом 17-го Октября, и которые можно достичь лишь в результате стачки-восстания, пролетариат сможет "добиться своего". Большинство рабочего класса, и до начала и во время декабрьских событий, в основном отвергло эти построения(большинство - интуитивно, некоторые - усвоив какие-то начатки социально-экономических теорий). Кроме того, выбор момента(при ведущей роли социал-демократов) для начала и тактики борьбы в ходе восстания в Москве указывали на их нестыковку с наработанными большевиками тактическими взглядами и ближайшими перспективами движения, которые видел ЦК РСДРП.
Но линия, отстаивавшаяся сторонниками восстания, все-таки привела к складыванию такой ситуации, когда действительно доведенному до крайней меры народу пришлось искать какой-то ответ лозунгу восстания, не просто произнесенному на митинге, но ставшему неожиданно претворяться в жизнь. Этот ответ оказался неоднозначным и по-разному виделся различным представителям рабочего населения. Однако проиграли все, т.к. восстание было чуждо насущным интересам пролетариата и не вписывалось в рамки наличной стадии освободительного движения в целом. Подвергся серьезной деформации и недавний положительный опыт невооруженной борьбы народных низов за свои экономические права.
Для историков, по верному замечанию одного из современников 1905¬го года, "восстания и перевороты —самое неинтересное. Важны их зарождение и развитие, история сущности и психологическая правда"1. В декабрьском восстании таких наиболее значимых, сущностных моментов было два.
Во-первых, когда 7-8 декабря прекратились работы на большинстве московских предприятий. Власти пытались поддерживать порядок прежним способом - в места участившихся скоплений народа высылались воинские или жандармские наряды. Вскоре - как стихийный ответ масс на действия войск(обстрел толпы вечером 10-го декабря), поддержанного революционерами, - выросли баррикады.
Они возникли, в основном, в местах с наиболее удобным для этого, полугородским, полудеревенским уличным рельефом, с природными препятствиями, тогда еще совершенно не тронутыми процессом урбанизации(Пресня-Миусы-Бутырки-Арбат). С другой стороны, такие фабрично-заводские районы, как Замоскворечье и Лефортово, дают сравнительно малое число баррикад.
Так, во-вторых, с 11-го декабря начались столкновения войск с вооруженными дружинниками и более ожесточенная вооруженная борьба. Перед войсками не ставилась цель "ликвидации" противника в полицейском смысле, но не было и команды на повсеместную физическую "ликвидацию" врага, исключая непосредственно сражавшихся с войсками. Нужно было быстро восстановить общественный порядок, а арестовывать подозрительных в той обстановке(при неизбежной скудости улик в результате таких скоропалительных арестов) власти не видели особого смысла, тем более, что многие сторонники крайних партий властям были хорошо известны. Революционеры, в свою очередь, повели борьбу (даже в моменты или в местах ее наибольшего размаха) фактически на основе и в рамках тактики и стратегии индивидуального террора прежних лет. То же самое можно сказать и о ее завершении, которое происходило также, как это допускал(или предполагал) в своем сознании приверженец террора - это почти что непременная и предсказуемая гибель в результате удачного или неудачного террористического акта.
Соответственно этой тактике революционеры обосновались в ряде опорных пунктов, совершая оттуда рейды и вылазки, а правительственные силы приступили к поэтапной "зачистке" городской территории с помощью постоянных, на определенном месте, патрулей и артиллерии. Последнее вроде бы было лишено смысла в военном отношении, но как бы то ни было, уже 13-14-го декабря стали заметны результаты такой "зачистки". В середине дня 15-го декабря в Москву прибыл Семеновский полк, которому(в условиях возвращения жизни в остальных частях Москвы в привычную колею) и было поручено восстановить порядок в единственном оставшемся в Москве мятежном районе - на Пресне. Тогда же собрание депутатов Моссовета решило прекратить борьбу, но на Пресне не захотели сложить оружие. Мотивы такого шага пресненцев неоднозначны, но в результате дело было представлено так, что лишь лейб-гвардия - Семеновский полк - смогла поставить точку в противостоянии власти и ее вооруженных противников.
Зарождение и развитие декабрьских событий имеет объективную основу в недовольстве "низов" теми "отъявленными" условиями, в которых им приходилось "ютится". Прежде всего это относилось к тем, кто пришел в Москву недавно. И они сами, и их работодатели, и власти, считали такое положение само собой разумеющимся: все знали, что со временем "деревенские" так или иначе ассимилировались в Москве, а на их место на фабрики приходило новое пополнение(сходная ситуация была характерна и для советского времени - имеется в виду набор рабочих по лимиту). Но такой установившийся порядок вещей уже не снимал всевозраставшего недовольства своим положением среди рабочего населения(особенно после принятия Манифеста). В октябре-ноябре многим из них в результате экономических невооруженных забастовок удалось улучшить условия своего существования. Хозяева признали депутатов как полноценных представителей своих рабочих, с которыми надо считаться.
Рабочие в основной массе не соглашались с тем, что существует прямая связь между наличной социально-экономической ситуацией и изменениями в политическом строе, на которой настаивали лево¬радикальные силы. Зачастую рабочие просто не знали значения слов, употреблявшихся агитаторами. Весьма редкие примеры, когда в рабочих петициях содержались политические требования, показывают лишь их инородный характер по отношению к основному тексту.
1-2-го декабря руководители МК отговорили от немедленного выступления делегатов от части 2-го Ростовского гренадерского полка. Главным аргументом такого решения называется общая неподготовленность восстания. В то же время никто из них не счел нужным отклонить спустя 2-3 дня призыв(неизвестно кем инициированный) забастовать и восстать, обращенный к московским рабочим, которые и сами не очень-то стремились на баррикады.
Если ничего не было готово 1-2-го декабря, трудно говорить об удовлетворительной готовности к такому делу спустя несколько дней.
Между тем созданный в 20-х числах ноября Московский совет, ничем себя до того не проявивший, 4-го декабря, уже на исходе сильной ноябрьской забастовочной волны, потребовал от московских рабочих две вещи: доизбрать в свой состав депутатов и готовиться к близящимся серьезным событиям. Они и готовились - большая часть еще с конца ноября брала расчет и уходила в деревню. Другая часть осталась в городе и сочувственно относилась к замыслам вновь помериться силами с "верхами". Некоторые догадывались, что на этот раз бороться будут не так, как в октябре или в ноябре и дело может дойти до вооруженных столкновений: они, соглашаясь с такой перспективой, от учебных занятий переходили к "снятию" городовых на глухих постах в ночное время. Моссовет в этой связи даже предложил рабочим не отвлекаться на экономические требования и 8-часовой рабочий день.
Это направление Моссовета , находившегося под заметным влиянием левых партий, сильно диссонировало с динамикой активности большинства московских рабочих. Так, в период нарастания октябрьской и ноябрьской забастовочных волн( сопоставимых по силе и числу участников), ни о каком бегстве по деревням не было и речи.
Серьезные споры среди депутатов Моссовета и на партийных собраниях о необходимости забастовки завершились тем, что взяли верх ее сторонники. Последние неоднократно выступали с подробными воспоминаниями, с описанием даже отдельных малозначительных эпизодов уличной борьбы, строительства баррикад, митингов и т.д. Однако заседаниям Моссовета и партийной конференции посвящено лишь несколько фраз и никто не припомнил того, кто именно на конференции или из депутатов совета(или хотя бы от какого предприятия или района) первый высказался в том смысле, что рабочие(где именно?) наковали пик и кинжалов и не могут больше ждать. Логично было бы предположить, что эти слова принадлежали кому-то из пресненцев, но на этот счет нет ни одного признания в обширном корпусе опубликованных и неопубликованных воспоминаний. Персонифицированы, помимо авторства "Советов восставшим рабочим", лишь возражения началу восстания( В.Л. Шанцера и Р.С. Землячки) .
Никто из "первых лиц" ни разу не упоминает о какой-либо связи избранной линии на восстание с общепартийными решениями, в том числе III-го съезда партии. Нет и свидетельств того, чтобы вопрос о восстании серьезно поднимался на внутрипартийном уровне и в октябре- ноябре 1905 г.
Что же произошло в первых числах декабря, что заставило руководство московских "крайних партий" сделать весьма спорные, даже с их собственной точки зрения( и с позиций марксистско- ленинской теории революции) шаги?
Как было показано в диссертации, лозунг вооруженного восстания довольно часто звучал в ноябре-начале декабря 1905 г. в Москве, на вооружение собирались деньги, проводились военные занятия, но в основном этим все и ограничивалось. ЦК РСДРП и его структуры также никак не ожидали скорого воплощения в жизнь призывов к восстанию, наполнивших Москву.
Карательные органы, имевшие только в самом МК РСДРП(б) как минимум двух осведомителей, тоже не проявляли особой активности.
Последние правительственные узаконения серьезно не ущемляли ни московских рабочих, ни положение самих революционеров; никаких серьезных (сопоставимых по значению с гибелью Баумана) событий в административно-полицейской жизни Москвы не наблюдалось. Наконец, несколько уменьшились(в результате предшествующих забастовок) нужда и бедствия московских "низов", так что и с этой стороны не было повода для немедленного начала нового раунда борьбы. Субъективно ни власти, ни революционеры не видели ближайшей возможности для проведения лозунга вооруженного восстания.
С другой стороны, никто из лиц, непосредственно вовлеченных в восстание, ни разу в последующие годы не сказал о том, что его начинали, как это следовало бы из предшествующей пропаганды и самого решения Моссовета, предполагая добиться или приблизить новые серьезные изменения в общественно-политическом строе, сопоставимые с теми, что произошли в октябре 1905 г. Везде в воспоминаниях речь идет только о противодействии наступлению правительства, сводимому к наглому наступлению на октябрьские завоевания в законодательной сфере.
В действительности повлиять на решение москвичей могли лишь два важных события(никакие так называемые "груды временных правил" тут ни при чем). В конце ноября Петросовет принял так называемый "финансовый манифест". Для рабочих он был совершенно неудобоисполнимым. Те же, кто позаботился о том, чтобы "обнулить" свои вклады в кредитных учреждениях, сделали это помимо манифеста(по признанию самих его авторов). Вслед за его публикацией последовала "ликвидация" Петербургского Совета. Затем последовало назначение московским генерал-губернатором В.Ф. Дубасова, известного своей жесткостью в подавлении антиправительственных выступлений.
Нужно обратить внимание и на заметное стремление авторов мемуаров переложить тяжесть решения о начале восстания на влияние представителей из Петербурга и даже из Варшавы или на инициативу самих рабочих.
Это заставляет нас согласиться с предположением о том, что доминирующей причиной решения о начале восстания стало опасение за ближайшее будущее московских структур крайнего направления, за то, что они - в результате их возможной "ликвидации" или вынужденного отъезда из города - могли бы уйти в политическое небытие, так и оставшись никем незамеченными. Кроме того, МК РСДРП не был отгорожен китайской стеной от влияния московских эсэров; и разницу в отношении к восстанию следовало бы считать не только внутрипартийным эсэровским вопросом, но и вообще характерной чертой во взаимоотношениях Москвы и ЦО всех левых сил. Но наличная стадия общественно-политической и экономической борьбы, правильно понятые интересы освободительного движения не требовали вооруженного восстания, по крайней мере, немедленно. Напротив, такое восстание и даже новая широкомасштабная невооруженная стачка им сильно вредили.
Однако Моссовет в своем решении настаивает на необходимости посредством стачки-восстания немедленно добиваться новых сдвигов в социально-политической сфере. Подход меньшевиков - восстание как результат массового движения, которое нельзя "назначать" - виден в требовании объявить всеобщую стачку, но заканчивается все в духе военно-технического подхода: стачку нужно стремиться перевести в вооруженное восстание.
.Решение Моссовета, в чем бы ни был его смысл, вызвало у масс, которые даже не очень ясно понимали значение слова восстание, известную поддержку. Это были те, кто остался в городе и участвовал в массовом движении 7-10 декабря. Их недовольство было настолько сильным, что перевешивало многие другие соображения, принятые во внимание рабочими, заблаговременно покинувшими город.
Однако к вооруженной борьбе и притом направленной(по заявлениям ее инициаторов) в пользу глобальных социально-политических преобразований почти никто даже из оставшихся рабочих не был готов и не собирался в ней участвовать. Когда 10-11 декабря они увидели, что выходит так, что происходящие события не приведут ни к какому улучшению в их насущных нуждах(и к чему именно приведут, неизвестно), то и они стали покидать город, образовав "вторую волну" беженцев. Они, безусловно, были более активны(или более обездолены), чем их товарищи, заранее покинувшие свои рабочие места. Они интуитивно ощущали неполитический характер своего протестного настроения, но не имели(в т.ч. в силу деструктивной деятельности политических сил левого фланга) такой неполитической руководящей силы, которая могла бы предложить им стратегию и тактику, адекватную характеру их недовольства.
Но были и рабочие, которые восприняли тезис о приоритете политической борьбы, поверили в его осуществимость и актуальность, и хотели немедленно поддержать в этом "крайние партии". В результате в Москве "из рабочей массы осталось только то, что желало воевать с правительством", и таких было "очень немного" (не считая тех, кто по разным другим причинам не мог или не хотел покинуть город). Однако линия инициаторов стачки-восстания - от момента его начала(которое, если действительно встать на стратегические и тактические позиции социал-демократии, следовало бы "отложить до весны"(В.И. Ленин) - до его завершения(не исключая и сам ход событий) - совсем не соответствовала линии, которую предполагала выработанная "план- тактика".
Революционеры и не пытались предпринять какие-либо действия, которые, независимо от их результатов(впрочем, начиная восстание, мало кто всерьез надеялся на удачный результат) хотя бы определенно показали их стремление как-то повлиять на власть в общеполитическом смысле. Декабристы 1905-го года избрали совершенно бесполезную для этого тактику устройства окруженных баррикадами "гнезд"(сами они почему-то называли их "чортовыми") и нападений на окраинные форпосты полиции и ее отдельных служащих. Это нельзя назвать "обороной" - тут налицо линия, родственная тактике индивидуального террора. Дружинники, кроме антиполицейского террора, больше не сделали ничего, чтобы оправдать звание "противников режима". Видя это, некоторые из тех, кто намеревался до конца поддерживать инициаторов восстания, почувствовали себя обманутыми или пребывали в недоумении. Впрочем, есть отдельные свидетельства бывших московских ответственных работников, указывающих, что и "дружинники с охотой вступали в перестрелку с полицией и черной сотней, но в массе своей совсем не рвались в "последний бой".
Как бы то ни было, со стороны противоправительственных сил не было стремления вести дело так, чтобы боевыми действиями как-то добиваться изменений в общественно-политическом строе. Кроме уничтожения возможно большего числа "слуг реакции", вооруженные дружинники(некоторые занялись этим еще до начала восстания) не стремились к другим целям или перед ними никто таких целей не ставил.
В результате декабрьского восстания массы были возвращены в прежние условия труда и быта и на несколько лет утратили возможность их сколько-нибудь заметного улучшения. Что же касается значимости новой баррикадной тактики, накопления массами нового политического опыта, усвоения возможности непосредственной вооруженной борьбы, то последующие революционные события так и не дали материала для проверки этих утверждений.
Безусловно, декабрьские события 1905 г. стали наиболее острым столкновением противостоящих правительству сил со своими оппонентами, но вооруженный вызов стал возможен только потому, что массовое движение обладало немалым протестным потенциалом. Об этом потенциале было известно и либеральным политическим деятелям, но они не были готовы участвовать в отстаивании экономических интересов рабочего класса, или не могли убедительно доказать, что сейчас достаточно октябрьско-ноябрьских завоеваний и новое(даже невооруженное) выступление лишь повредит делу. Сохранявшиеся, тем не менее, протестные настроения сумели задействовать лишь представители "крайних партий". Они выдвинули небесспорные тезисы о том, что лишь в результате ряда немедленных социально-политических преобразований, которые они представляли необходимым продолжением начатого Манифестом 17-го Октября, и которые можно достичь лишь в результате стачки-восстания, пролетариат сможет "добиться своего". Большинство рабочего класса, и до начала и во время декабрьских событий, в основном отвергло эти построения(большинство - интуитивно, некоторые - усвоив какие-то начатки социально-экономических теорий). Кроме того, выбор момента(при ведущей роли социал-демократов) для начала и тактики борьбы в ходе восстания в Москве указывали на их нестыковку с наработанными большевиками тактическими взглядами и ближайшими перспективами движения, которые видел ЦК РСДРП.
Но линия, отстаивавшаяся сторонниками восстания, все-таки привела к складыванию такой ситуации, когда действительно доведенному до крайней меры народу пришлось искать какой-то ответ лозунгу восстания, не просто произнесенному на митинге, но ставшему неожиданно претворяться в жизнь. Этот ответ оказался неоднозначным и по-разному виделся различным представителям рабочего населения. Однако проиграли все, т.к. восстание было чуждо насущным интересам пролетариата и не вписывалось в рамки наличной стадии освободительного движения в целом. Подвергся серьезной деформации и недавний положительный опыт невооруженной борьбы народных низов за свои экономические права.
Подобные работы
- Социально-политическая борьба накануне и во время Декабрьского (1905 г.) вооруженного восстания в Москве
Диссертация , история . Язык работы: Русский. Цена: 500 р. Год сдачи: 2000 - Социально-политическая борьба накануне и во время Декабрьского (1905 г.)
вооруженного восстания в Москве
Диссертации (РГБ), история . Язык работы: Русский. Цена: 470 р. Год сдачи: 2000 - РЕВОЛЮЦИОННАЯ И ГОСУДАРСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И. Н. СМИРНОВА В СИБИРИ (1910-1921 ГГ.)
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 4280 р. Год сдачи: 2021