Политическое использование городского пространства: Томск в первые постсоветские годы (1991-1996 гг.)
|
Аннотация 2
ВВЕДЕНИЕ 4
1 Формирование политического пространства в постсоветском Томске 18
1.1 Символическая политика девяностых: границы и категории описания 18
1.2 Политическое пространство Томского региона в первые постсоветские годы: новые
субъекты и региональные особенности 27
2 Властная топография Томска в первые постсоветские годы 40
2.1 Символическая трансформация городского пространства власти в первые постсоветские
годы 40
2.2 Городские ритуалы в постсоветском пространстве Томска 77
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 95
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 100
ВВЕДЕНИЕ 4
1 Формирование политического пространства в постсоветском Томске 18
1.1 Символическая политика девяностых: границы и категории описания 18
1.2 Политическое пространство Томского региона в первые постсоветские годы: новые
субъекты и региональные особенности 27
2 Властная топография Томска в первые постсоветские годы 40
2.1 Символическая трансформация городского пространства власти в первые постсоветские
годы 40
2.2 Городские ритуалы в постсоветском пространстве Томска 77
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 95
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 100
Актуальность темы исследования. На сегодняшний день исследовательский интерес к изучению масштабных и структурных изменений политической и идеологической системы, осуществлённых после распада СССР, находится в зачаточном состоянии. Несмотря на активные дискуссии о значении периода 1990-х в отечественной истории и широкое обилие публицистической литературы на эту тему, в отечественной и зарубежной историографии относительно немного исследований, комплексно реконструирующих специфику проявления трансформаций советской системы и становления постсоветского общества в различных контекстах.
Процесс распада советских политических и идеологических структур в 1991 г. катализировал деятельность различных социальных субъектов и институтов, репрезентирующих различный спектр установок в отношении недавнего прошлого. В данном контексте важным и одним из наиболее обсуждаемых вопросов стала тема советского символического наследия, сосредоточенного в городском пространстве новой власти. Помимо этого, в постсоветской России различные властные субъекты столкнулись с необходимостью формирования новых идентичностей, в связи с чем процесс легитимации и позиционирования власти в новом политическом пространстве имел достаточно устойчивый характер и широкий масштаб распространения. Между тем, существующий исследовательский интерес в этом поле сосредоточен главным образом на попытках описания процессов использования советского прошлого в контексте формирования политических дискурсивных стратегий. Примечательно, что, за редкими исключениями , в поле зрения исследователей не попадают процессы символической трансформации политического пространства (разрушение/перекодировка советского) в постсоветские годы. В свою очередь, пространство власти наравне с дискурсивными механизмами подверглось символическому переосмыслению в контексте смены политических структур и социальной нестабильности девяностых годов.
Практики политического использования объектов городского пространства имели свои особенности в зависимости от регионального контекста. В этом отношении выделялся процесс трансформации городского политического пространства Томска, где в качестве субъектов на поле символического позиционирования усиливались представители демократических партий и общественных движений, выступавшие с громкой антикоммунистической повесткой, влиявшая на процессы градостроительных, архитектурных и топонимических решений. В связи с этим, анализ символической трансформации публичного пространства сибирского города в первые постсоветские годы представляется весьма актуальным.
Во-первых, изучение механизмов символической трансформации городского пространства в Томске, позволит глубже понять особенности репрезентации постсоветской власти на региональном уровне.
Во-вторых, описание символических практик постсоветских властных структур в Томске может создать условия для более целостного понимания политики памяти в девяностые годы.
Наконец, рассмотрение процесса политического использования объектов городского пространства может способствовать расширению исследовательского поля изучения политической истории переломного периода для отечественной истории.
Степень изученности темы. Проблема, связанная с выявлением особенностей политического использования городского пространства и исследованием такого механизма в процессе конструирования символического поля первых постсоветских лет в России, находится на пересечении нескольких тематических полей. Стоит отметить, что многие из перечисленных работ представленные в данном пункте неотделимы от методологической базы исследования, поскольку, так или иначе в них переосмысливаются наиболее значимые для настоящей работы теоретические позиции. Помимо этого, нам казалось значимым выделить из чрезвычайно массивного потока исследовательской литературы на тему политики памяти и символической политики лишь наиболее значимые исследования для настоящей работы.
Первая группа работ связана с исследованиями символической политики, политики памяти и исторической политики в постсоветской России. Чаще всего исследования символической политики фокусируются на работе политических субъектов с прошлым, в связи с чем политику памяти можно считать центральным элементом символической политики. Несмотря на то, что процессы символической трансформации публичного пространства в 1990-е гг. к настоящему моменту изучены недостаточно, само направление, изучающее политику памяти развивается в России достаточно активно. Его ключевой особенностью можно считать многообразие определений, использующихся для описания работы политиков с прошлым: историческая политика, политика памяти, а также публичная и прикладная история . Вместе с этим, следует понимать, что исследования репрезентаций власти в городах в русле символической политики концентрируются на общих характеристиках пространств власти, игнорируя городской контекст. Это приводит к упущению факторов влияния городской среды на некоторые аспекты политических процессов, локализованных в пространстве города.
Проблемы коммеморации событий советского прошлого, поиска национальной идентичности и практики работы с прошлым в постсоветском политическом пространстве актуализированы в работах московского политолога О.Ю. Малиновой . Концептуальным понятием, обобщающим формы и виды обращения к прошлому для автора, является «политическое использование прошлого», т. е. «любые практики обращения к прошлому в политическом контексте вне зависимости от того, складываются ли они в последовательную стратегию» . Анализируя подобные практики в первые постсоветские годы, О.Ю. Малинова отмечала интенции исполнительных властных структур в рамках развития критического нарратива, продолжавшего перестроечную переоценку событий недавнего советского прошлого. В первые постсоветские годы риторика Б.Н. Ельцина и его соратников была основана на идее оправдания курса радикальной трансформации советского «тоталитарного» порядка. Вместе с этим, по мнению исследовательницы, постсоветское руководство в первой половине 1990-х гг. отказалось от инициативы систематического конструирования новой инфраструктуры прошлого. Нежизнеспособность подобной модели памяти в контексте радикальных и болезненных экономических реформ, по мнению автора была связана с отсутствием «позитивных символов, способных служить опорой для образов желаемого будущего» . В конечном счёте, по мнению О.Ю. Малиновой, символическая политика 1990-х гг. не смогла сформировать нарратив, обосновывающий необходимость распада прежнего режима и перехода к идеалам западной либеральной демократии.
Австралийский исследователь Г. Гилл аналогичным образом подчёркивал неудачи постсоветских политиков в процессе формирования нового политического нарратива, способного объяснить распад советского государства и создать символические основы позиционирования и легитимации постсоветского режима . Изучая конструирование постсоветской символической системы, Гилл проанализировал выступления представителей новых властных структур, символическое пространство публичного политического поля и трансформацию всего социокультурного контекста «новой России». По его мнению, ключевой причиной неудачных попыток создания эффективных форм символического нарратива является желание постсоветского режима полностью отказаться от критической проработки сюжетов и символов советской истории . Петербургский исследователь постсоветской исторической политики А.И. Миллер убедительно продемонстрировал, что функцию «критической проработки» советского прошлого в 1990-е гг. выполняли различные негосударственные агенты , активно использовавшие реальное/воображаемое прошлое для конструирования новых политических символов и ритуалов . Рассуждая об отношении первого постсоветского президента к ключевым символам недавнего прошлого, американский политолог Т. Шерлок также отмечал нежелание режима «последовательно и решительно разобраться с советским прошлым» . Посвящая свое исследование российской политике памяти в ХХ в., Н.Е. Копосов вписывает это явление в широкий контекст мировых тенденций эволюции исторического сознания. Рассматривая нынешние битвы за прошлое в контексте отношения современного человека к истории, автор затрагивает целый спектр проблем: «мемориальные войны» между Россией и ее соседями и эволюцию коллективных представлений о прошлом, современное состояние исторической науки и место истории в идеологической борьбе, особенности политики памяти в разных странах и динамику массового исторического сознания в постсоветской России .
Отдельной группой стоит выделить исследования, в которых рассматривается отражение политических перемен в символической структуре городской среды - установке и демонтаже памятников, топонимических решениях, архитектурных и градостроительных практик, меняющих смысловую логику политических репрезентаций, сосредоточенных в городском пространстве. В этом отношении выделяются работы московского историка Е.М. Болтуновой , рассматривающая процессы создания пространства власти в позднесоветские и постсоветские годы, связанные с использованием властной топографии, возникшей в дореволюционный период, а также формированием дискурсивных стратегий, реализованных в имперском представительском пространстве. Значимым для настоящей работы выводом данных исследований является подчеркивание ситуации постсоветского времени, когда в процессе трансформации пространства власти происходило выстраивание двух вариантов коллективной памяти - советского и имперского, которые были связаны между собой исторически, но в то же время создавали противоречие на поле символического позиционирования.
Ценные выводы представляют работы, анализирующие специфику процесса символической трансформации городского пространства на эмпирическом материале разных регионов. Исследования антрополога Л.А. Абрамяна посвящены описанию городского пространства Еревана через призму народных выступлений 1980-х и 2000-х гг., когда их активные субъекты использовали в своих целях символический потенциал площадей, улиц, а также попыток современных архитекторов и урбанистов порвать с многовековыми традициями путем изменений организации городского пространства . Социолог В.Х. Тхакахов, опираясь на концепции символического господства и мест памяти, анализирует процессы «топонимического передела» в постсоветские годы, развернувшегося в регионах Северного Кавказа . Томский исследователь С.С. Аванесов анализировал способы конструирования локальных городских пространств путём использования средств «визуальной презентации» на эмпирическом визуальном материале Томска . Одним из таких пространств, по мнению автора, являются «зоны остановки времени», то есть «локальные пространства, образованные артефактами, которые потеряли свой изначальный социокультурный смысл и перестали исполнять когда-то возложенную на них информационную, мотивационную и идеологическую функции». Отдельно стоит упомянуть московского антрополога В.А. Шнирельмана, затрагивающий не менее актуальную тему того, каким образом в постсоветские годы проводился поиск особых местных идентичностей, демонстрировавшие, что региональным властям и интеллектуалам было недостаточно иметь общерусскую идентичность .
В исследовательском проекте канадских политологов Б. Фореста и Д. Джонсон проводится сравнительный анализ трансформации/разрушения памятников в столицах стран бывшего СССР и его союзников. Данные авторы указывали на двойственную природу существования памятника, который можно рассматривать как символический капитал, являющийся предметом спора политических субъектов, и как общественное благо, которое потребляют жители города. В данном ключе постсоветская работа с памятниками предполагала символический диалог политических субъектов друг с другом и городской публикой в целях обретения престижа и легитимности .
Примером социально-антропологического взгляда на особенности функционирования постсоветского городского пространства можно считать эссе И. Утехина «Место действия. Публичность и ритуал в пространстве постсоветского города», в котором анализируется природа изменений границ постсоветского публичного пространства. Ценными для настоящей работы представляются рассуждения автора о случаях символической перекодировки советских памятников, взаимосвязи пространственных городских ориентиров с представительскими властными целями, а также о необходимости восприятия города в качестве составляющего элемента жизненного мира людей .
Глубже понять особенности деконструкции символического порядка позднесоветского режима помогли историко-антропологические исследования распада СССР. В одном из концептуальных выводов известной работы А. Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение» раскрывается парадокс позднесоветской системы: чем точнее повсюду воспроизводились формы советского авторитетного дискурса, тем большие изменения переживала сама система, что было связано с особенными отношениями советского субъекта с системой, построенных на принципе вненаходимости . В контексте настоящей работы ключевые понятия модели Юрчака, краткая характеристика которым будет дана в последующих разделах, имеют высокое значение, поскольку дают ценные объяснения процесса самоликвидации советской символической системы в годы перестройки. Объясняя процесс символической «закрытости» постсоветского общества во второй половине 1990-е годы, антрополог С. Ушакин, опираясь на социальные интерпретации физиологической теории афазии, выразил тезис о неспособности постсоветских субъектов находить новые смыслы в процессе поиска символических форм, который, по мнению автора, привел к использованию готовых, «бывших в употреблении» символических конструкций, в основе которых лежали советские символы и формы .
Другая группа - работы, посвященные описанию политического, социально-экономического развития Томской области в первые постсоветские годы. Практическую ценность представляют исследования Т.И. Ширко , С.А. Величко , П.С. Шараева , А.В. Сушко , посвященные становлению органов исполнительной и законодательной власти в Томской области в первые постсоветские годы, формированию региональных политических элит, ведущих политических партий и объединений в регионе. Их несомненным достоинством является привлечение неопубликованных ранее региональных архивных материалов и периодической печати, что позволило автору выделить основные периоды формирования органов исполнительной и законодательной власти в Сибири, совпадающие с этапами развития символической политики постсоветской властвующей элиты. Одной из немногих работ, в которой содержатся сведения о социально-экономическом развитии Томска в первые постсоветские годы, является выпущенный к 50-летию Томской области под редакцией В.П. Зиновьева комплексный труд «Томская область. Исторический очерк», представляющий собой подробное фактологичное описание истории региона . Отдельно стоит упомянуть работу томского журналиста С.А. Никифорова, посвященную биографии первого постсоветского губернатора Томской области В.М. Кресса . Автор, опираясь на широкий корпус материалов интервью и периодической печати о В.М. Крессе, предпринял попытку описания политической истории региона в 1990-е гг. Перечисленные исследования позволили охарактеризовать неоднородную структуру политической среды Томска в первые постсоветские годы, её ключевых институтов и субъектов, участвовавших в символическом позиционировании своего статуса, в том числе и в рамках городского пространства.
Проблема политического использования, символической трансформации, культурной апроприации объектов городского пространства в постсоветские годы только начинает актуализироваться, проявлением чего становятся работы, находящиеся на пересечении неоднородных междисциплинарных полей. Между тем, многие работы представляют значимый компаративистский потенциал для настоящей работы, дают возможности для сопоставления полученных выводов с эмпирическим материалом других регионов постсоветской России.
Объект исследования - Томск в первые постсоветские годы (1991-1996 гг.).
Предметом исследования выступает городское пространство Томска в первые постсоветские годы как поле упорядоченных и выстроенных в соответствии с некоторым замыслом политических репрезентаций.
Цель работы - выявить эволюцию, динамику, преемственность и разрывы в формировании и трансформации политической топографии областного центра в переломную для страны эпоху. Достижение данной цели предполагает решение следующих задач:
- проанализировать процессы политического распада партийных органов и становления новых субъектов законодательной и исполнительной власти;
- выявить особенности изменения символического порядка г. Томска на примере использования властной топографии;
- определить и охарактеризовать новые праздничные и символические ритуалы в городском пространстве Томска.
Хронологические рамки исследования охватывают период с августа 1991 г. до июля 1996 г. Выбор нижней временной границы непосредственным образом связан с событиями августовского путча, предопределивших окончательное перераспределение политических сил на политической карте Томского региона в первые постсоветские годы. Структурные изменения в политической сфере обусловили начало символической трансформации пространства Томска. Верхний временной рубеж исследования связан с корректировкой официальной символической политики, когда после президентских выборов 1996 г. принцип радикального отрицания «тоталитарного прошлого» начинал заменяться установками в сторону «примирения и согласия».
Территориальные рамки работы охватывают преимущественно город Томск. Подобный выбор был обусловлен не только краеведческим интересом, но также и тем, что в сравнении с другими сибирскими регионами, символические изменения пространства власти в Томске отличались решительностью и последовательностью. Соответственно, выбранные рамки позволяют произвести наглядное описание практик политического использования объектов городского пространства в региональном измерении. Также в работе имеются эпизодические обращения к материалам других регионов страны.
Методологическая база исследования базируется на синтезе общенаучных и специальных методов. В основе исследования лежит соблюдение принципа историзма, в соответствии с которым, феномен политического использования городского пространства рассматривается с учетом особенностей контекста первых постсоветских лет. Символическая политика в первые постсоветские годы на городском уровне менялась и корректировалась в обстановке проведения радикальных экономических реформ и острой политической борьбы органов законодательной и исполнительной власти...
Процесс распада советских политических и идеологических структур в 1991 г. катализировал деятельность различных социальных субъектов и институтов, репрезентирующих различный спектр установок в отношении недавнего прошлого. В данном контексте важным и одним из наиболее обсуждаемых вопросов стала тема советского символического наследия, сосредоточенного в городском пространстве новой власти. Помимо этого, в постсоветской России различные властные субъекты столкнулись с необходимостью формирования новых идентичностей, в связи с чем процесс легитимации и позиционирования власти в новом политическом пространстве имел достаточно устойчивый характер и широкий масштаб распространения. Между тем, существующий исследовательский интерес в этом поле сосредоточен главным образом на попытках описания процессов использования советского прошлого в контексте формирования политических дискурсивных стратегий. Примечательно, что, за редкими исключениями , в поле зрения исследователей не попадают процессы символической трансформации политического пространства (разрушение/перекодировка советского) в постсоветские годы. В свою очередь, пространство власти наравне с дискурсивными механизмами подверглось символическому переосмыслению в контексте смены политических структур и социальной нестабильности девяностых годов.
Практики политического использования объектов городского пространства имели свои особенности в зависимости от регионального контекста. В этом отношении выделялся процесс трансформации городского политического пространства Томска, где в качестве субъектов на поле символического позиционирования усиливались представители демократических партий и общественных движений, выступавшие с громкой антикоммунистической повесткой, влиявшая на процессы градостроительных, архитектурных и топонимических решений. В связи с этим, анализ символической трансформации публичного пространства сибирского города в первые постсоветские годы представляется весьма актуальным.
Во-первых, изучение механизмов символической трансформации городского пространства в Томске, позволит глубже понять особенности репрезентации постсоветской власти на региональном уровне.
Во-вторых, описание символических практик постсоветских властных структур в Томске может создать условия для более целостного понимания политики памяти в девяностые годы.
Наконец, рассмотрение процесса политического использования объектов городского пространства может способствовать расширению исследовательского поля изучения политической истории переломного периода для отечественной истории.
Степень изученности темы. Проблема, связанная с выявлением особенностей политического использования городского пространства и исследованием такого механизма в процессе конструирования символического поля первых постсоветских лет в России, находится на пересечении нескольких тематических полей. Стоит отметить, что многие из перечисленных работ представленные в данном пункте неотделимы от методологической базы исследования, поскольку, так или иначе в них переосмысливаются наиболее значимые для настоящей работы теоретические позиции. Помимо этого, нам казалось значимым выделить из чрезвычайно массивного потока исследовательской литературы на тему политики памяти и символической политики лишь наиболее значимые исследования для настоящей работы.
Первая группа работ связана с исследованиями символической политики, политики памяти и исторической политики в постсоветской России. Чаще всего исследования символической политики фокусируются на работе политических субъектов с прошлым, в связи с чем политику памяти можно считать центральным элементом символической политики. Несмотря на то, что процессы символической трансформации публичного пространства в 1990-е гг. к настоящему моменту изучены недостаточно, само направление, изучающее политику памяти развивается в России достаточно активно. Его ключевой особенностью можно считать многообразие определений, использующихся для описания работы политиков с прошлым: историческая политика, политика памяти, а также публичная и прикладная история . Вместе с этим, следует понимать, что исследования репрезентаций власти в городах в русле символической политики концентрируются на общих характеристиках пространств власти, игнорируя городской контекст. Это приводит к упущению факторов влияния городской среды на некоторые аспекты политических процессов, локализованных в пространстве города.
Проблемы коммеморации событий советского прошлого, поиска национальной идентичности и практики работы с прошлым в постсоветском политическом пространстве актуализированы в работах московского политолога О.Ю. Малиновой . Концептуальным понятием, обобщающим формы и виды обращения к прошлому для автора, является «политическое использование прошлого», т. е. «любые практики обращения к прошлому в политическом контексте вне зависимости от того, складываются ли они в последовательную стратегию» . Анализируя подобные практики в первые постсоветские годы, О.Ю. Малинова отмечала интенции исполнительных властных структур в рамках развития критического нарратива, продолжавшего перестроечную переоценку событий недавнего советского прошлого. В первые постсоветские годы риторика Б.Н. Ельцина и его соратников была основана на идее оправдания курса радикальной трансформации советского «тоталитарного» порядка. Вместе с этим, по мнению исследовательницы, постсоветское руководство в первой половине 1990-х гг. отказалось от инициативы систематического конструирования новой инфраструктуры прошлого. Нежизнеспособность подобной модели памяти в контексте радикальных и болезненных экономических реформ, по мнению автора была связана с отсутствием «позитивных символов, способных служить опорой для образов желаемого будущего» . В конечном счёте, по мнению О.Ю. Малиновой, символическая политика 1990-х гг. не смогла сформировать нарратив, обосновывающий необходимость распада прежнего режима и перехода к идеалам западной либеральной демократии.
Австралийский исследователь Г. Гилл аналогичным образом подчёркивал неудачи постсоветских политиков в процессе формирования нового политического нарратива, способного объяснить распад советского государства и создать символические основы позиционирования и легитимации постсоветского режима . Изучая конструирование постсоветской символической системы, Гилл проанализировал выступления представителей новых властных структур, символическое пространство публичного политического поля и трансформацию всего социокультурного контекста «новой России». По его мнению, ключевой причиной неудачных попыток создания эффективных форм символического нарратива является желание постсоветского режима полностью отказаться от критической проработки сюжетов и символов советской истории . Петербургский исследователь постсоветской исторической политики А.И. Миллер убедительно продемонстрировал, что функцию «критической проработки» советского прошлого в 1990-е гг. выполняли различные негосударственные агенты , активно использовавшие реальное/воображаемое прошлое для конструирования новых политических символов и ритуалов . Рассуждая об отношении первого постсоветского президента к ключевым символам недавнего прошлого, американский политолог Т. Шерлок также отмечал нежелание режима «последовательно и решительно разобраться с советским прошлым» . Посвящая свое исследование российской политике памяти в ХХ в., Н.Е. Копосов вписывает это явление в широкий контекст мировых тенденций эволюции исторического сознания. Рассматривая нынешние битвы за прошлое в контексте отношения современного человека к истории, автор затрагивает целый спектр проблем: «мемориальные войны» между Россией и ее соседями и эволюцию коллективных представлений о прошлом, современное состояние исторической науки и место истории в идеологической борьбе, особенности политики памяти в разных странах и динамику массового исторического сознания в постсоветской России .
Отдельной группой стоит выделить исследования, в которых рассматривается отражение политических перемен в символической структуре городской среды - установке и демонтаже памятников, топонимических решениях, архитектурных и градостроительных практик, меняющих смысловую логику политических репрезентаций, сосредоточенных в городском пространстве. В этом отношении выделяются работы московского историка Е.М. Болтуновой , рассматривающая процессы создания пространства власти в позднесоветские и постсоветские годы, связанные с использованием властной топографии, возникшей в дореволюционный период, а также формированием дискурсивных стратегий, реализованных в имперском представительском пространстве. Значимым для настоящей работы выводом данных исследований является подчеркивание ситуации постсоветского времени, когда в процессе трансформации пространства власти происходило выстраивание двух вариантов коллективной памяти - советского и имперского, которые были связаны между собой исторически, но в то же время создавали противоречие на поле символического позиционирования.
Ценные выводы представляют работы, анализирующие специфику процесса символической трансформации городского пространства на эмпирическом материале разных регионов. Исследования антрополога Л.А. Абрамяна посвящены описанию городского пространства Еревана через призму народных выступлений 1980-х и 2000-х гг., когда их активные субъекты использовали в своих целях символический потенциал площадей, улиц, а также попыток современных архитекторов и урбанистов порвать с многовековыми традициями путем изменений организации городского пространства . Социолог В.Х. Тхакахов, опираясь на концепции символического господства и мест памяти, анализирует процессы «топонимического передела» в постсоветские годы, развернувшегося в регионах Северного Кавказа . Томский исследователь С.С. Аванесов анализировал способы конструирования локальных городских пространств путём использования средств «визуальной презентации» на эмпирическом визуальном материале Томска . Одним из таких пространств, по мнению автора, являются «зоны остановки времени», то есть «локальные пространства, образованные артефактами, которые потеряли свой изначальный социокультурный смысл и перестали исполнять когда-то возложенную на них информационную, мотивационную и идеологическую функции». Отдельно стоит упомянуть московского антрополога В.А. Шнирельмана, затрагивающий не менее актуальную тему того, каким образом в постсоветские годы проводился поиск особых местных идентичностей, демонстрировавшие, что региональным властям и интеллектуалам было недостаточно иметь общерусскую идентичность .
В исследовательском проекте канадских политологов Б. Фореста и Д. Джонсон проводится сравнительный анализ трансформации/разрушения памятников в столицах стран бывшего СССР и его союзников. Данные авторы указывали на двойственную природу существования памятника, который можно рассматривать как символический капитал, являющийся предметом спора политических субъектов, и как общественное благо, которое потребляют жители города. В данном ключе постсоветская работа с памятниками предполагала символический диалог политических субъектов друг с другом и городской публикой в целях обретения престижа и легитимности .
Примером социально-антропологического взгляда на особенности функционирования постсоветского городского пространства можно считать эссе И. Утехина «Место действия. Публичность и ритуал в пространстве постсоветского города», в котором анализируется природа изменений границ постсоветского публичного пространства. Ценными для настоящей работы представляются рассуждения автора о случаях символической перекодировки советских памятников, взаимосвязи пространственных городских ориентиров с представительскими властными целями, а также о необходимости восприятия города в качестве составляющего элемента жизненного мира людей .
Глубже понять особенности деконструкции символического порядка позднесоветского режима помогли историко-антропологические исследования распада СССР. В одном из концептуальных выводов известной работы А. Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение» раскрывается парадокс позднесоветской системы: чем точнее повсюду воспроизводились формы советского авторитетного дискурса, тем большие изменения переживала сама система, что было связано с особенными отношениями советского субъекта с системой, построенных на принципе вненаходимости . В контексте настоящей работы ключевые понятия модели Юрчака, краткая характеристика которым будет дана в последующих разделах, имеют высокое значение, поскольку дают ценные объяснения процесса самоликвидации советской символической системы в годы перестройки. Объясняя процесс символической «закрытости» постсоветского общества во второй половине 1990-е годы, антрополог С. Ушакин, опираясь на социальные интерпретации физиологической теории афазии, выразил тезис о неспособности постсоветских субъектов находить новые смыслы в процессе поиска символических форм, который, по мнению автора, привел к использованию готовых, «бывших в употреблении» символических конструкций, в основе которых лежали советские символы и формы .
Другая группа - работы, посвященные описанию политического, социально-экономического развития Томской области в первые постсоветские годы. Практическую ценность представляют исследования Т.И. Ширко , С.А. Величко , П.С. Шараева , А.В. Сушко , посвященные становлению органов исполнительной и законодательной власти в Томской области в первые постсоветские годы, формированию региональных политических элит, ведущих политических партий и объединений в регионе. Их несомненным достоинством является привлечение неопубликованных ранее региональных архивных материалов и периодической печати, что позволило автору выделить основные периоды формирования органов исполнительной и законодательной власти в Сибири, совпадающие с этапами развития символической политики постсоветской властвующей элиты. Одной из немногих работ, в которой содержатся сведения о социально-экономическом развитии Томска в первые постсоветские годы, является выпущенный к 50-летию Томской области под редакцией В.П. Зиновьева комплексный труд «Томская область. Исторический очерк», представляющий собой подробное фактологичное описание истории региона . Отдельно стоит упомянуть работу томского журналиста С.А. Никифорова, посвященную биографии первого постсоветского губернатора Томской области В.М. Кресса . Автор, опираясь на широкий корпус материалов интервью и периодической печати о В.М. Крессе, предпринял попытку описания политической истории региона в 1990-е гг. Перечисленные исследования позволили охарактеризовать неоднородную структуру политической среды Томска в первые постсоветские годы, её ключевых институтов и субъектов, участвовавших в символическом позиционировании своего статуса, в том числе и в рамках городского пространства.
Проблема политического использования, символической трансформации, культурной апроприации объектов городского пространства в постсоветские годы только начинает актуализироваться, проявлением чего становятся работы, находящиеся на пересечении неоднородных междисциплинарных полей. Между тем, многие работы представляют значимый компаративистский потенциал для настоящей работы, дают возможности для сопоставления полученных выводов с эмпирическим материалом других регионов постсоветской России.
Объект исследования - Томск в первые постсоветские годы (1991-1996 гг.).
Предметом исследования выступает городское пространство Томска в первые постсоветские годы как поле упорядоченных и выстроенных в соответствии с некоторым замыслом политических репрезентаций.
Цель работы - выявить эволюцию, динамику, преемственность и разрывы в формировании и трансформации политической топографии областного центра в переломную для страны эпоху. Достижение данной цели предполагает решение следующих задач:
- проанализировать процессы политического распада партийных органов и становления новых субъектов законодательной и исполнительной власти;
- выявить особенности изменения символического порядка г. Томска на примере использования властной топографии;
- определить и охарактеризовать новые праздничные и символические ритуалы в городском пространстве Томска.
Хронологические рамки исследования охватывают период с августа 1991 г. до июля 1996 г. Выбор нижней временной границы непосредственным образом связан с событиями августовского путча, предопределивших окончательное перераспределение политических сил на политической карте Томского региона в первые постсоветские годы. Структурные изменения в политической сфере обусловили начало символической трансформации пространства Томска. Верхний временной рубеж исследования связан с корректировкой официальной символической политики, когда после президентских выборов 1996 г. принцип радикального отрицания «тоталитарного прошлого» начинал заменяться установками в сторону «примирения и согласия».
Территориальные рамки работы охватывают преимущественно город Томск. Подобный выбор был обусловлен не только краеведческим интересом, но также и тем, что в сравнении с другими сибирскими регионами, символические изменения пространства власти в Томске отличались решительностью и последовательностью. Соответственно, выбранные рамки позволяют произвести наглядное описание практик политического использования объектов городского пространства в региональном измерении. Также в работе имеются эпизодические обращения к материалам других регионов страны.
Методологическая база исследования базируется на синтезе общенаучных и специальных методов. В основе исследования лежит соблюдение принципа историзма, в соответствии с которым, феномен политического использования городского пространства рассматривается с учетом особенностей контекста первых постсоветских лет. Символическая политика в первые постсоветские годы на городском уровне менялась и корректировалась в обстановке проведения радикальных экономических реформ и острой политической борьбы органов законодательной и исполнительной власти...
Символическая структура городского пространства Томска в условиях радикальных политических и идеологических изменений, социально-экономического кризиса девяностых годов становилась продуктом политической борьбы, а её ключевые объекты были подвергнуты переосмыслению и перекодировке. Подобная ситуация является типичной для переломных периодов в жизни общества, когда встает необходимость выстраивания нового социального порядка путём трансформации прежней системы ценностей, практик и институтов. В этой логике город стоит рассматривать как символическую форму, участвующую в позиционировании новой власти и формировании её идентичности.
Политическое пространство, оформившееся на рубеже десятилетий в Томске, отличало ряд особенностей. Во-первых, это чрезвычайно насыщенный состав его легитимного и нелегитимного полей, состоявшие из разнообразных политических партий, движений и объединений, каждое из которых артикулировало свои интерпретации окружающей действительности. В Томском регионе весомые позиции занимали представители демократического движения, выступавшие с громкой антикоммунистической риторикой, занявшие к концу 1991 г. места в законодательных органах разного уровня, а также вошедшие в коалиционный состав Администрации области - главного исполнительного органа власти. Другой особенностью являлось то, что в состав администрации вошли также и представители бывшей партийно-хозяйственной номенклатуры, которым, однако, предстояло позиционировать новый политический статус, используя для этого разнообразный спектр символических инструментов. Помимо этого, перед представителями новых властных структур стояла задача обеспечить легитимацию проводимых социально-экономических реформ.
На уровне властного дискурса, логика политических решений первого постсоветского руководства формировала стремление конструировать символический образ «нового» государства, построенного на контрасте с «тоталитарным» прошлым. Результатом этого процесса стало появление различных постсоветских вариантов памяти о советском, которое использовали и интерпретировали в своих выступлениях разные общественно-политические субъекты, что нашло своё отражение в практиках политического использования объектов городского пространства Томска.
Советская властная топография, доставшаяся в наследство представителям властных структур постсоветского Томска, представляла из себя структурированную в позднесоветские годы систему объектов, участвовавших в репрезентации авторитетного дискурса. Памятники В.И. Ленину, С.М. Кирову, В.А. Куйбышеву, административные здания, созданные в позднесоветские годы, сочетавшиеся с богатым архитектурным наследием дореволюционной эпохи, зачастую маркированные «героическими» топонимами представляли собой комплекс пространственных ориентиров, транслировавшие соответствующие идеологические позиции.
Для реализации нового властного дискурса, построенного на бинарном принципе отрицания важнейших постулатов, символов и идей прежнего режима, местные политики и общественные деятели включились в процесс политического использования городского пространства власти путём перекодировки и разрушения его ключевых элементов. В этой связи выделяется деятельность негосударственных агентов, объединившихся под крылом историко-просветительского общества «Мемориал».
Публичная символизация жертв советских репрессий, конструирование семиотического контекста, способного придать гибели неповинных ученых, деятелей культуры и рядовых граждан социально-политическую значимость, стали продуктом деятельности «Мемориала». Важным проявлением работы данного института в пространстве власти стало создание мемориального комплекса памяти жертв политических репрессий (Сквер Памяти). Символическая составляющая проекта явно соответствовала стремлениям постсоветской властвующей элиты продемонстрировать радикальный разрыв с тоталитарным наследием советского прошлого. Наполненный памятью о травматическом опыте многих горожан, данный мемориальный объект маркировал важную часть городского пространства, поскольку расположился не просто в центре города, но возле зданий городской администрации и бывшего горотдела НКВД - места, обладающего высоким символическим содержанием, травматическая память о котором становилась значимым элементом коллективных представлений томичей. Сквер Памяти и связанные с ним коммеморативные практики имели все шансы стать элементом символической опоры новой региональной власти, заменив собой важные объекты советской властной топографии, восприятие которых являлось частью повседневной городской жизни.
Последовательность символической политики новой городской власти выражалась в попытках использования мест городского пространства, представлявшие собой связующие узлы советской властной топографии. С этой целью на протяжении всех девяностых годов менялось пространство площади Революции - общественного центра Томска, наполненного чрезвычайно насыщенным набором символических элементов, выражавшие смыслы разных по содержанию моделей памяти.
В первые месяцы после распада СССР, представителям городских властных органов предстояло решить вопрос о судьбе памятника В.И. Ленину на площади Революции - центрального элемента советской властной топографии, продолжавший оказывать значительное символическое влияние на практики всех участников политического процесса. Сторонники либеральных преобразований в законодательных органах власти неоднократно подчеркивали необходимость решительных действий в вопросе о судьбе ленинского монумента. Анализ их политических заявлений показал любопытную особенность постсоветской борьбы с ленинскими памятниками - артикуляция взаимосвязи между физическим уничтожением объекта прежнего режима и «нематериальным» существованием идей, которые он олицетворяет. В конечном счёте, под предлогом «плановой реконструкции площади», памятник В.И. Ленину на площади Революции был демонтирован в сентябре 1992 г. Это событие стало чертой, разделяющей этапы символической трансформации пространства власти в Томске.
Наравне с конструированием антисоветской модели памяти, происходило усиленное формирование городской идентичности на основе обращения к сюжетам дореволюционной истории Томска. Процесс рецепции имперского пространства власти имел несколько направлений: 1) топонимические практики - переименования ведущих университетов, возвращение площади Революции её исторического названия (Ново-Соборная); 2) реконструкция и реставрация имперского/царского пространства власти в виде монастырей и объектов деревянного зодчества; 3) обращение к дореволюционной политической символике (гербы, флаги). Любопытным проявлением этого процесса стала судьба последнего томского памятника Ленину на одноименной площади, который оказался погружен в контекст восстановленного имперского пространства власти - сегодня его окружают Богоявленский собор, Иверская часовня и здание торговой галереи.
В целом, говоря о символической политике постсоветских структур в Томске можно отметить её решительный характер в области десоветизации политических нарративов и деформации советского пространства власти, что отличалось от непоследовательных практик легитимации непопулярных политических мер на федеральном уровне. Эту особенность можно объяснить политическим влиянием представителей демократических партий в законодательных органах и городской администрации, а также интенсивной деятельностью в области политики памяти общественных организаций.
Другой задачей работы являлось описание значимого вида городских ритуалов - публичных актов вспоминания событий прошлого, являющиеся составной частью символической политики. Изменения символической структуры властной топографии привели к созданию мест памяти, становившиеся удобным ресурсом для коммеморативного использования. Здесь снова важно отметить роль членов общества «Мемориал», по инициативе которых происходила перекодировка важнейших ритуалов позднесоветского режима, что создавало условия для символической борьбы в дни публичных актов коммеморации. Так, 7 ноября, на улицах Томска, в радиусе одного проспекта, можно было наблюдать два разных варианта коммеморативной интерпретации одного события - на площади Революции привычно отмечались годовщины Великой Октябрьской революции, а через дорогу сторонники «Мемориала» проводили траурную вахту в рамках «Дня траура и скорби».
Несмотря на это, богатые ресурсы памяти о важнейших праздниках советской эпохи помешали различным практикам их забвения обрести положительные эффекты для новой власти. Усиление позиций оппозиционной коммунистической партии ко второй половине девяностых годов освежало политическую актуальность вспоминаний Октября и Первомая, в пространстве которых проигравшие на политической арене коммунисты выигрывали на поле символической борьбы и политики памяти.
Единственным событием, не вызывавшее противоборствующих интерпретаций в реальности постсоветского времени, являлась победа в Великой Отечественной войне. Осознавая символическое значение этого события, постсоветские властные структуры корректировали его смысловые элементы («Победа - подвиг народа, а не советского государства»), для того чтобы не отступать от стратегии разрыва с тоталитарным прошлым, и, вместе с этим, «изобретали» новые коммеморативные формы Дня Победы (к примеру, массовые ежегодные парады). Современная политическая актуальность советских ритуалов может объясняться неудачным эффектом праздников, апеллировавших к событиям дореволюционной истории.
Полученные выводы подтверждают гипотезу исследования - в рамках символической трансформации публичного пространства в Томске формировалось несколько конкурировавших друг с другом моделей памяти, выраженных в практиках установки памятников, топонимии пространства и ритуальных коммемораций событий прошлого. Разрушение и перекодировка объектов советской властной топографии воспринимались шагами на пути к построению «новой России», однако сосуществование различных по смысловому содержанию моделей памяти о прошлом, не вызвало существенных сдвигов в коллективных представлениях горожан. В конечном счёте, практики использования городского пространства во второй половине 1990-х гг. ориентировались на курс «согласия и примирения», нулевой эффект от которого может объяснить изменения символической политики в 21 веке, что, однако, является предметом другого исследования.
Политическое пространство, оформившееся на рубеже десятилетий в Томске, отличало ряд особенностей. Во-первых, это чрезвычайно насыщенный состав его легитимного и нелегитимного полей, состоявшие из разнообразных политических партий, движений и объединений, каждое из которых артикулировало свои интерпретации окружающей действительности. В Томском регионе весомые позиции занимали представители демократического движения, выступавшие с громкой антикоммунистической риторикой, занявшие к концу 1991 г. места в законодательных органах разного уровня, а также вошедшие в коалиционный состав Администрации области - главного исполнительного органа власти. Другой особенностью являлось то, что в состав администрации вошли также и представители бывшей партийно-хозяйственной номенклатуры, которым, однако, предстояло позиционировать новый политический статус, используя для этого разнообразный спектр символических инструментов. Помимо этого, перед представителями новых властных структур стояла задача обеспечить легитимацию проводимых социально-экономических реформ.
На уровне властного дискурса, логика политических решений первого постсоветского руководства формировала стремление конструировать символический образ «нового» государства, построенного на контрасте с «тоталитарным» прошлым. Результатом этого процесса стало появление различных постсоветских вариантов памяти о советском, которое использовали и интерпретировали в своих выступлениях разные общественно-политические субъекты, что нашло своё отражение в практиках политического использования объектов городского пространства Томска.
Советская властная топография, доставшаяся в наследство представителям властных структур постсоветского Томска, представляла из себя структурированную в позднесоветские годы систему объектов, участвовавших в репрезентации авторитетного дискурса. Памятники В.И. Ленину, С.М. Кирову, В.А. Куйбышеву, административные здания, созданные в позднесоветские годы, сочетавшиеся с богатым архитектурным наследием дореволюционной эпохи, зачастую маркированные «героическими» топонимами представляли собой комплекс пространственных ориентиров, транслировавшие соответствующие идеологические позиции.
Для реализации нового властного дискурса, построенного на бинарном принципе отрицания важнейших постулатов, символов и идей прежнего режима, местные политики и общественные деятели включились в процесс политического использования городского пространства власти путём перекодировки и разрушения его ключевых элементов. В этой связи выделяется деятельность негосударственных агентов, объединившихся под крылом историко-просветительского общества «Мемориал».
Публичная символизация жертв советских репрессий, конструирование семиотического контекста, способного придать гибели неповинных ученых, деятелей культуры и рядовых граждан социально-политическую значимость, стали продуктом деятельности «Мемориала». Важным проявлением работы данного института в пространстве власти стало создание мемориального комплекса памяти жертв политических репрессий (Сквер Памяти). Символическая составляющая проекта явно соответствовала стремлениям постсоветской властвующей элиты продемонстрировать радикальный разрыв с тоталитарным наследием советского прошлого. Наполненный памятью о травматическом опыте многих горожан, данный мемориальный объект маркировал важную часть городского пространства, поскольку расположился не просто в центре города, но возле зданий городской администрации и бывшего горотдела НКВД - места, обладающего высоким символическим содержанием, травматическая память о котором становилась значимым элементом коллективных представлений томичей. Сквер Памяти и связанные с ним коммеморативные практики имели все шансы стать элементом символической опоры новой региональной власти, заменив собой важные объекты советской властной топографии, восприятие которых являлось частью повседневной городской жизни.
Последовательность символической политики новой городской власти выражалась в попытках использования мест городского пространства, представлявшие собой связующие узлы советской властной топографии. С этой целью на протяжении всех девяностых годов менялось пространство площади Революции - общественного центра Томска, наполненного чрезвычайно насыщенным набором символических элементов, выражавшие смыслы разных по содержанию моделей памяти.
В первые месяцы после распада СССР, представителям городских властных органов предстояло решить вопрос о судьбе памятника В.И. Ленину на площади Революции - центрального элемента советской властной топографии, продолжавший оказывать значительное символическое влияние на практики всех участников политического процесса. Сторонники либеральных преобразований в законодательных органах власти неоднократно подчеркивали необходимость решительных действий в вопросе о судьбе ленинского монумента. Анализ их политических заявлений показал любопытную особенность постсоветской борьбы с ленинскими памятниками - артикуляция взаимосвязи между физическим уничтожением объекта прежнего режима и «нематериальным» существованием идей, которые он олицетворяет. В конечном счёте, под предлогом «плановой реконструкции площади», памятник В.И. Ленину на площади Революции был демонтирован в сентябре 1992 г. Это событие стало чертой, разделяющей этапы символической трансформации пространства власти в Томске.
Наравне с конструированием антисоветской модели памяти, происходило усиленное формирование городской идентичности на основе обращения к сюжетам дореволюционной истории Томска. Процесс рецепции имперского пространства власти имел несколько направлений: 1) топонимические практики - переименования ведущих университетов, возвращение площади Революции её исторического названия (Ново-Соборная); 2) реконструкция и реставрация имперского/царского пространства власти в виде монастырей и объектов деревянного зодчества; 3) обращение к дореволюционной политической символике (гербы, флаги). Любопытным проявлением этого процесса стала судьба последнего томского памятника Ленину на одноименной площади, который оказался погружен в контекст восстановленного имперского пространства власти - сегодня его окружают Богоявленский собор, Иверская часовня и здание торговой галереи.
В целом, говоря о символической политике постсоветских структур в Томске можно отметить её решительный характер в области десоветизации политических нарративов и деформации советского пространства власти, что отличалось от непоследовательных практик легитимации непопулярных политических мер на федеральном уровне. Эту особенность можно объяснить политическим влиянием представителей демократических партий в законодательных органах и городской администрации, а также интенсивной деятельностью в области политики памяти общественных организаций.
Другой задачей работы являлось описание значимого вида городских ритуалов - публичных актов вспоминания событий прошлого, являющиеся составной частью символической политики. Изменения символической структуры властной топографии привели к созданию мест памяти, становившиеся удобным ресурсом для коммеморативного использования. Здесь снова важно отметить роль членов общества «Мемориал», по инициативе которых происходила перекодировка важнейших ритуалов позднесоветского режима, что создавало условия для символической борьбы в дни публичных актов коммеморации. Так, 7 ноября, на улицах Томска, в радиусе одного проспекта, можно было наблюдать два разных варианта коммеморативной интерпретации одного события - на площади Революции привычно отмечались годовщины Великой Октябрьской революции, а через дорогу сторонники «Мемориала» проводили траурную вахту в рамках «Дня траура и скорби».
Несмотря на это, богатые ресурсы памяти о важнейших праздниках советской эпохи помешали различным практикам их забвения обрести положительные эффекты для новой власти. Усиление позиций оппозиционной коммунистической партии ко второй половине девяностых годов освежало политическую актуальность вспоминаний Октября и Первомая, в пространстве которых проигравшие на политической арене коммунисты выигрывали на поле символической борьбы и политики памяти.
Единственным событием, не вызывавшее противоборствующих интерпретаций в реальности постсоветского времени, являлась победа в Великой Отечественной войне. Осознавая символическое значение этого события, постсоветские властные структуры корректировали его смысловые элементы («Победа - подвиг народа, а не советского государства»), для того чтобы не отступать от стратегии разрыва с тоталитарным прошлым, и, вместе с этим, «изобретали» новые коммеморативные формы Дня Победы (к примеру, массовые ежегодные парады). Современная политическая актуальность советских ритуалов может объясняться неудачным эффектом праздников, апеллировавших к событиям дореволюционной истории.
Полученные выводы подтверждают гипотезу исследования - в рамках символической трансформации публичного пространства в Томске формировалось несколько конкурировавших друг с другом моделей памяти, выраженных в практиках установки памятников, топонимии пространства и ритуальных коммемораций событий прошлого. Разрушение и перекодировка объектов советской властной топографии воспринимались шагами на пути к построению «новой России», однако сосуществование различных по смысловому содержанию моделей памяти о прошлом, не вызвало существенных сдвигов в коллективных представлениях горожан. В конечном счёте, практики использования городского пространства во второй половине 1990-х гг. ориентировались на курс «согласия и примирения», нулевой эффект от которого может объяснить изменения символической политики в 21 веке, что, однако, является предметом другого исследования.
Подобные работы
- ТРУДОВАЯ МИГРАЦИЯ И ПОЛИТИКА ИНТЕГРАЦИИ МИГРАНТОВ В РОССИИ 1991— 2021 гг. (НА ПРИМЕРЕ ТОМСКОЙ ОБЛАСТИ)
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 4770 р. Год сдачи: 2022 - СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ 1920-1930-х гг. В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Дипломные работы, ВКР, педагогика. Язык работы: Русский. Цена: 6300 р. Год сдачи: 2018 - Практики социализации и инкультурации детей у татар в 1920-1940-е гг
Дипломные работы, ВКР, антропология. Язык работы: Русский. Цена: 4320 р. Год сдачи: 2016 - ПЕРЕИМЕНОВАНИЯ ГОРОДОВ И УЛИЦ В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ:
ЭТАПЫ И ОСОБЕННОСТИ
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 3850 р. Год сдачи: 2016 - АНТИАЛКОГОЛЬНАЯ КАМПАНИЯ (1985-1988): ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ОРИЕНТИРЫ И ПОВСЕДНЕВНЫЕ ПРАКТИКИ
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 4345 р. Год сдачи: 2019 - БРЕНДИНГ ЛОКАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В
СОЦИАЛИЗИРУЮЩИХ И РЕКРЕАЦИОННЫХ ПРАКТИКАХ ГОРОДСКОГО СООБЩЕСТВА
Дипломные работы, ВКР, социология. Язык работы: Немецкий. Цена: 4900 р. Год сдачи: 2018 - Благоустройство советских городов в 1964-1991 гг. на примере г. Сургута
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 4300 р. Год сдачи: 2021 - СОЦИАЛЬНО-АРХИТЕКТУРНЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ (1920-1930-Е ГГ.): ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 4330 р. Год сдачи: 2019 - СОЦИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО КАК ПРОЦЕСС (22.00.04 )
Диссертации (РГБ), социология. Язык работы: Русский. Цена: 700 р. Год сдачи: 2003 - ФАКТОРЫ ЭФФЕКТИВНОГО РАЗВИТИЯ МЕСТНОЙ ПРЕССЫ КРАСНОЯРСКОГО КРАЯ
Магистерская диссертация, журналистика. Язык работы: Русский. Цена: 4900 р. Год сдачи: 2016