ВВЕДЕНИЕ 3
ГЛАВА 1. «ПУШКИНСКИЙ ТЕКСТ» В «ПНИНЕ» 11
1.1. Пушкинские биографические подтексты 11
1.2. Пушкинская элегия в романе: историософия и самосознание писателя-
эмигранта 21
ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ 1 29
ГЛАВА 2. «АХМАТОВСКИЙ ТЕКСТ» В «ПНИНЕ» 30
2.1. Образ А.А. Ахматовой и культуры модернизма 28
2.2. Пародирование ранней ахматовской лирики: ритмико-интонационный
аспект 52
ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ 2 62
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 63
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 65
ПРИЛОЖЕНИЕ 73

Купить

В.В. Набоков, будучи филологом и университетским преподавателем, почти в каждом своём произведении обращался к текстам русской литературы. В предисловии к роману «Дар» писатель говорит прямо: «Его героиня не Зина, а Русская Литература» [Набоков, 1997: 44]. Этот вывод можно отнести и к другим произведениям Набокова, в том числе, к роману «Пнин» (1957).
Актуальность исследования. Во-первых, изучение диалога новейшей литературы и русской классики в текстах писателя актуально в силу востребованности в современной филологической науке рецептивной эстетики, основателями которой являются Х.Р. Яусс [Яусс, 1994] и В. Изер [Изер, 2008]. Немецкие учёные опирались в том числе и на концепцию диалога М.М. Бахтина: «Быть - значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, всё кончается. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончиться» [Бахтин, 1994: 161]. «Автор глубоко активен, но его активность носит особый диалогический характер. Одно дело активность в отношении мёртвой вещи, безгласного материала, который можно лепить и формировать как угодно, и другое - активность в отношении чужого живого и полноправного сознания. Это активность вопрошающая, провоцирующая, отвечающая, соглашающаяся, возражающая и т.п., т.е. диалогическая активность <...>. Это - активность более высокого качества. Она преодолевает не сопротивление мёртвого материала, а сопротивление чужого сознания чужой правды», - пишет исследователь [Бахтин, 1977: 298].
Прежде всего, основатели школы рецептивной эстетики по-новому ставят вопрос о восприятии искусства, в частности, литературы: «На границе, когда поле нашего исследования выходит за пределы автономного искусства и современной литературы и втягивает проблемы литературной традиции, встаёт вопрос, которым пренебрегла классическая эстетика - вопрос об опыте искусства, следовательно, об эстетической практике, которая лежит в основе всех манифестаций искусства как производящей (поэтика), воспринимающей (эстетика) и коммуникативной деятельности (катарсис)» [Яусс, 1994: 97]. Из подобной постановки вопроса исследователь делает вывод, что «анализ имплицитного читателя должен быть дополнен анализом исторического читателя, реконструкция имманентного горизонта ожидания, который предписывает произведение, - реконструкцией общественного горизонта опыта, который привносит читатель из своего исторического жизненного мира» [Яусс, 1994: 97]. Другими словами, Яусс предлагает обратиться к истории литературы, которая призвана реконструировать «горизонты ожидания» читателя, на основе которых создавались или воспринимались художественные тексты, что приводит к пониманию, каким образом «читатель прошлого расценивал произведение» [Яусс, 2004: 200].
Изер также поднимает вопрос о природе художественного текста, которая не может разрешиться в рамках классического подхода: «Кажущееся чёткое разграничение воображения, разума и восприятия, общераспространённое в психологии, совершенно не работает применительно к художественной литературе. Литература зарождается от взаимодействия фантазии, сознания и восприятия, и исток её легко увидеть в каждой из этих “способностей”» [Изер, 2008: 19].
Учёные критикуют предшествующие им подходы к истории литературы, заключавшиеся в классификации материала по жанрам или хронологии, изредка затрагивая биографию писателей в качестве «экскурса» и обращающие внимание лишь на «шедевры», «ведь качество и ранг литературного произведения определяются не биографическими или историческими условиями его возникновения и не просто местом в последовательности развития жанров, а трудноуловимыми критериями художественного воздействия, рецепции и последующей славы произведения и автора» [Яусс, 1995: 41].
Исследования, посвящённые выявлению пластов классической литературы в произведениях Набокова, преимущественно основаны на
анализе «Пушкинского текста» в «Даре» (И. Паперно [Паперно, 1997], В.П. Старк [Старк, 1997]), выявлении литературных подтекстов в
конкретных произведениях писателя [Shapiro, 1998], осмыслении интертекстов, восходящих как к отдельным предшественникам [Connolly, 1983], так и к целым периодам [Карпов, 2002]. Программные работы по «Пнину» написаны Г. Барабтарло [Барабтарло, 2015], однако в них не говорится о «столкновении» разных литературных эпох в рамках произведения. Также роман попал во внимание зарубежных исследователей, работы которых посвящены анализу взаимодействия нарратора и главного героя на протяжении романа [Hales,]; [Pellerdi, 1991-1994] или рассмотрено влияние произведения на мировосприятие читателя [Rice, 2005].
Во-вторых, актуальность исследования обусловлена вниманием современного литературоведения к проблемам памяти - как психологической, так и историософской категории, особенно значимой для творческого сознания русской эмиграции первой волны. Концепции памяти писателей русского зарубежья находятся в центре исследований М.Д. Шраера [Шраер, 2000] и Б.В. Аверина [Аверин, 2003]. Так, Аверин отмечает, что писатель особое внимание уделяет не только памяти как способу самопознания, но и образу читателя: «Набоков пишет “Другие берега”, чтобы найти тайный узор собственной судьбы, разгадать загадочную картинку. Той же задачей обременены многие из его героев. Но адресована она и ещё одному лицу - читателю. Мало кто из русских писателей так дотошно, как Набоков, занимался организацией читательского восприятия» [Аверин, 2003: 300]. Исследователь иллюстрирует цепочку аллюзий,
цепляющихся одна за другую и начинающихся с имён героев и персонажей романов. Так, например, в «Защите Лужина» только в конце произведения читатель узнаёт фамилию и имя главного героя, что заставляет его вспомнить, как и кто его до этого называл: «Всё это можно расценить как искусство игры со словом и именем, а можно - как приглашение к тотальному воспоминанию, процессу воскресения личности, культуры и мира через память» [Аверин, 2003: 302]. В набоковской игре различными приёмами (аллюзиями, реминисценциями, скрытыми цитатами) интерпретаторы его творчества часто замечают «только игру или “металитературу”». Аверин видит совершенно иную причину писательской увлечённости приёмами, связанными с памятью: «Не только герои Набокова погружены в воспоминание, но и читатель должен быть погружён в текст и во все его внетекстовые связи как в своё личное воспоминание. Необходимость перечитывания произведений Набокова, о котором писала Н. Берберова, связана именно с этой особенностью» [Аверин, 2003: 302].
Большое внимание роли памяти, по словам Аверина, уделяли и другие писатели. Так, Шраер сравнивает концепции памяти у Набокова и Бунина, которого ранний автор «Пнина» называл своим предшественником. Обоих авторов также сравнивают с Марселем Прустом, однако есть одно принципиально важное различие между их отношением к воспоминаниям. Как отмечает Шраер, у Бунина «память не обладает заданной структурой, и очертания воспоминаний часто зависят от случайной последовательности повествовательных обстоятельств... <...> К тому же память в поэтике Бунина тесно связана с устным повествованием и его корнями в русском народном творчестве» [Шраер, 2000: 187]. Последнее замечание учёного связано с тем, что с окончанием акта устного повествования заканчивается и сам процесс воспоминания, а герой возвращается в реальность. Противопоставляя набоковскую модель памяти бунинскому пониманию, Шраер пишет: «Наоборот, в произведениях Набокова воспоминания всегда упорядочены и находятся под контролем автора / рассказчика. <.> Контуры рассказа открываются ему во всей своей целостности и полноте в момент космической синхронизации, когда его воспоминания о Нине (замужней героине произведения, с которой у безымянного рассказчика был долгий роман. - Ю.К.), заключающие в себе больше пятнадцати лет жизни, выстраиваются в чёткую схему» [Шраер, 2000: 187-188]. Помимо чёткости и стройности выстроенной системы воспоминаний, для Набокова характерны повторы, или «неявные соответствия». Согласно терминологии Аверина: «Набоков заставляет читателя погрузиться в воспоминания о тексте читаемого произведения. Так начинают проступать “тайные знаки” явного сюжета» [Аверин, 2003: 304].
Наконец, Барабтарло, рассуждая о набоковском понимании читателя, параллельно объясняет авторское понимание времени: «Набоков всегда ощущает, что память смертного может быть предшественницей такого состояния сознания, которому прошлое может быть доступно непосредственно, и тогда возможно бесконечное исследование, могущее привести к открытию водяных знаков времени» [Барабтарло, 2015: 261].
Суммируя результаты исследований трёх учёных, мы делаем вывод о том, что для набоковской концепции памяти основополагающими элементами являются: а) попытка воспоминания момента до рождения; б) чёткость выстраиваемых воспоминаний; и в) «неявные соответствия», помогающие читателю по-новому взглянуть на текст.
Новизна данной работы заключается в выявлении и системном анализе «текстов» русской литературы в романе «Пнин», в частности, «Ахматовского текста», который ранее не попадал в фокус внимания исследователей англоязычного творчества Набокова.
Объект данного исследования - русская литература в рецептивном сознании писателей-эмигрантов.
Предмет исследования - «Пушкинский» и «Ахматовский» тексты в романе Набокова «Пнин».
Материалом исследования послужили роман «Пнин» и наиболее репрезентативные тексты, представляющие в произведении эпоху золотого и серебряного веков, а именно ранняя поэзия А.А. Ахматовой (сборники стихотворений «Вечер» и «Чётки»), лирика Л. Червинской, И. Одоевцевой и стихотворение А.С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных.»
Цель исследования - реконструировать и проанализировать тексты русской классики и «новой классики» серебряного века в романе В. Набокова «Пнин».
В процессе достижения цели необходимо решить следующий ряд задач:
1. Выявить типы репрезентации «Пушкинского текста» и обозначить присущие каждому типу специфические черты.
2. Рассмотреть пушкинские биографические подтексты в «Пнине».
3. Изучить роль неканонической элегии А.С. Пушкина «Брожу ли я средь улиц шумных» в структуре набоковского романа.
4. Исследовать типы репрезентации «Ахматовского текста» и обозначить присущие каждому типу специфические черты.
5. Описать культурно-социальные явления, представленные посредством «Ахматовского текста» - декадентское сообщество, образ femme fatale, жизнетворческий сценарий Ахматовой и ее подражательниц.
6. Определить системное место в романе каждого из «текстов» русской классики и «новой классики» серебряного века.
Методология и методы исследования. Исследуя «Ахматовский текст», мы опирались на теоретические работы по концепции жизнетворчества таких исследователей, как А.К. Жолковский [Жолковский, 1998] и И. Паперно [Паперно, 1999]. Набоков встраивает «текст» в ткань романа в частности с помощью пародийного изображения ахматовской установки на модель поведения «императрицы», поэтому частью методологического фундамента исследования стали классические работы Ю.Н. Тынянова о пародии [Тынянов, 1977]. Также теоретико-методологическую основу нашего
исследования составили работы Ю.М. Лотмана по семиотике, необходимые для распознавания знаков, отсылающих к текстам русской классики, и истории литературного быта, важные для понимания механизмов эмигрантской повседневности и набоковского творчества [Лотман, 1992].
Теоретическая значимость исследования состоит в постановке проблемы о механизмах репрезентации русской классики в модернистских текстах.
Практическую значимость составляет комментарий к малоизученному роману «Пнин», а также возможность использовать результаты исследования в лекционных материалах по творчеству В.В. Набокова и русских писателей-эмигрантов XX в.
Положения, выносимые на защиту.
1. «Пушкинский текст» в романе представляет собой опыт рецепции русской классики, вокруг которого объединяются «тексты» других русский писателей XIX в. (Тургенева, Толстого и др.).
2. Встроенная в роман Набокова неканоническая элегия А.С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных.» символизирует уход, физическое умирание «старшего» поколения русской эмиграции и «руинизацию» культуры диаспоры в целом.
3. Пародия на лирику А.А. Ахматовой демонстрирует реакцию Набокова на «новую классику» серебряного века, характеризующуюся поэтическими экспериментами в ритмико-интонационной области.
4. «Ахматовский текст» в «Пнине» репрезентирует характерный для культуры модернизма социально-психологический тип, отличающийся отчетливо выраженной жизнетворческой установкой.
5. Русская классика XIX в. представлена в тексте как иконически (имя поэта, изображение на книге), так и опосредованно (лекции или дискуссии о произведении).
6. Литература серебряного века, воспринимаемая Набоковым как творчество современников, показана в «Пнине» непосредственно (пародийные персонажи и стихотворные пародии на поэтов-модернистов).
7. «Пушкинский» и «Ахматовский текст» в романе Набокова воспроизводят взаимодействие двух эпох: золотого и серебряного веков, представленных наиболее репрезентативными фигурами.
Структура исследования. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы и приложения. Во Введении обоснована актуальность работы, приведена теоретико-методологическая база, описана новизна исследования, обозначены цель и задачи; также определена теоретическая и практическая значимость диплома, выдвинуты основные тезисы, выносимые на защиту. В первой главе мы подробно остановились на анализе «Пушкинского текста», исследовании стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных.» и определения роли в романе русской классики XIX в. Во второй главе представлен анализ «Ахматовского текста» в «Пнине», его роль в репрезентации эпохи декадентства, эстетики и жизнетворчества модернизма и русского зарубежья начала XX века, эпигонов Ахматовой и непосредственно творчества самой поэтессы. В заключении подводятся итоги исследования, выявляются закономерности взаимодействия двух эпох в творческом сознании автора и значение данного приёма у Набокова. В приложении представлена таблица частотности упоминаний русских и зарубежных писателей и их произведений в романе Набокова «Пнин».

Купить