Аннотация. Автором дано понятие «нации» и «национализма», рассмотрены существующие теории национализма. Автор выделяет ряд идей, легших в основу современного национализма, а именно: идею об исторических и неисторических народах, национального суверенитета, национального самоопределения. Эти идеи в той или иной степени можно обнаружить в любых националистических теориях современности, вне зависимости от идеологического, географического, исторического или иного критерия их выделения. В России одним из создателей националистического дискурса можно считать Н.М. Карамзина. Автором было проведено эмпирическое исследование националистических идей, распространенных среди испытуемых. В анкетировании приняли участие 100 националистов.
Ключевые слова. Нация, национализм, националистические идеи.
Annotation. The author gives the concept of "nation" and "nationalism", considers the existing theories of nationalism. The author highlights a number of ideas that formed the basis of modern nationalism, namely the idea of historical and non-historical peoples, national sovereignty, national self-determination. These ideas can be found to some extent in any nationalist theories of our time, regardless of the ideological, geographical, historical or other criteria for their allocation. In Russia, one of the creators of nationalist discourse can be considered N. Mmm. Karamzin. The author conducted an empirical study of nationalist ideas common among the subjects. 100 nationalists took part in the survey.
Keyword. Nationalism, nationalism, nationalist ideas.

Автор статьи не преследует цель создания новой теории национализма, потенциала существующих уже более чем достаточно для понимания русского национализма, надо лишь корректно воспользоваться имеющимся теоретическим инструментарием.
Следуя принципу Рене Декарта – «определяйте значение слов» - начнем с прояснения того содержания, которое вложено в термин «национализм».
Когда-то в советское время национализм трактовался как идеология национального превосходства и национальной исключительности и безоговорочно отвергался, как несоответствующий коммунистическим идеалам.
Такие понятия как «нация» и «национализм» имеют длинную историю, в течение которой их содержание неоднократно менялось.
Мы понимаем под национализмом принцип организации социума, в соответствии с которым идея самоопределения, существования и развития сообщества (нации) служит высшим ценностным ориентиром для выстраивания норм и ценностей, определяющих легитимность социального порядка в рамках данного социума.
Национализм как оформившееся явление имеет относительно недавнюю историю. Его активная репрезентация в качестве исторического феномена приходится на период XVIII–XIX вв., когда идея народного суверенитета, лежащая в основе национализма и выдвинутая идеологами Американской, Французской и европейских революций 1848 года, становится краеугольным камнем, определяющим принцип бытия европейских государств, а сам национализм становится планетарным явлением.
Вместе с тем протонационалистические чувства были свойственны народам с глубокой древности. Так, Аристотель в работе «Политика», приводя слова трагика Эврипида, пишет: «Прилично властвовать над варварами грекам», и далее: «варвар и раб по природе своей понятия тождественные» , тем самым разводя понятия свободного грека и варвара. В главе 3 Послания к Колоссянам Святой апостол Павел указывает: «…нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос» . Хотя позднейшие комментаторы усматривали в данных словах апостола Павла указание на единство христианской церкви, в которой «все естественные разности исчезают» , важно само различение этнических групп и акцент на том, что основой различения служат ценности, исповедуемые этими группами, их социальный статус.
Выделим ряд идей, легших в основу современного национализма.
– Идея об исторических и неисторических народах. Появившаяся и получившая своё первоначальное развитие в рамках немецкой классической философии идея исторических и неисторических народов по сути послужила основой для формирования таких идеологических форм, как «шовинизм», «нацизм» и «фашизм». Суть идеи состоит в делении человечества на народы (нации), творящие историю, и народы (нации), в силу своих духовных качеств субъектами истории не являющихся. Первым мыслителем, разделившим народы на две группы, стал Ф.В.Й. Шеллинг, для которого причисление народа к историческим было возможным в том случае, если народ способен к осуществлению какой-нибудь абсолютной идеи, будь то идея добра, правды или красоты. Соответственно, неисторические народы – народы, существование которых не одухотворено какой-либо безусловной идеей. Восприняв данную идею, современник Шеллинга В.Г.Ф. Гегель дополнил её, поместив народы в историческую перспективу. В отличие от «исторических народов» Шеллинга, «исторические народы» Гегеля – воплощение абсолютного духа в истории. Таким образом, каждый исторический народ – одна из ступеней самопознания абсолютного духа в историческом процессе. Последняя ступень самопознания абсолютного духа – германский народ. Эта идея нашла дальнейшее отражение в работах Ф. Энгельса о панславизме, размышлениях Б. Муссолини, Пол Пота и других «диктаторов» о противостоянии «буржуазных» и «пролетарских» наций.
– Идея национального суверенитета. Впервые обоснование идеи суверенитета можно найти в работе «Шесть книг о республике» французского мыслителя XVI в. Ж. Бодена. С точки зрения Бодена, суверенитет – абсолютная и постоянная власть государства как внутри страны, так и в межгосударственных отношениях. Соответственно, важнейшая характеристика суверенитета – независимость государства, выражающаяся в праве самостоятельно издавать и отменять законы, назначать высших должностных лиц, осуществлять верховный суд, помилования, чеканить монету, устанавливать меры и веса, взимать подати. Теория народного (национального) суверенитета была разработана Ж.-Ж. Руссо в преддверии Великой Французской революции. С точки зрения Руссо, суверенитет выступает зримым воплощением заключённого Общественного договора. Суверенитет принадлежит народу как основному субъекту Общественного договора и выступает основополагающим принципом республиканского строя. В основе суверенитета лежит принцип общей воли, который определяет, что есть благо для народа, а что благом не является. Суверенитет неотчуждаем и неделим, т.е. никто и ничто не может лишить народ суверенитета. Соответственно, обладая суверенитетом, народ выступает не просто источником власти, но и её субъектом.
– Идея национального самоопределения. Зачатки этой идеи нашли первое выражение в работах английских философов Т. Гоббса и Дж. Локка. Несмотря на все различия подходов Гоббса и Локка, их размышления о форме и содержании Общественного договора, который добровольно заключают граждане в целях учреждения политического сообщества и формирования представительных институтов (суверен – Т. Гоббса, власти – Дж. Локк), строятся по одному принципу. Идеи Гоббса и Локка в их применении к идее национального самоопределения развил Дж.-С. Милль в работе «Размышления о представительном правлении». С точки зрения Милля, стремление сообщества (нации), которое определило себя как нацию, выступает естественным чувством. Однако реализация этого чувства может быть ограничена в том случае, если указанный народ вынужден сосуществовать с другим народом в рамках одного государства. В таком свете попытка установления самоуправления (свободных институтов) может натолкнуться на сопротивление со стороны народа, что в значительной степени ограничивает возможность осуществлять свободное развитие народа (нации). Соответственно, «свободные установления по большей части требуют, чтобы политические границы совпадали с национальными» , т.е. идея свободного развития народа имплицитно предполагает свободу самоопределения.
Эти идеи в той или иной степени можно обнаружить в любых националистических теориях современности, вне зависимости от идеологического, географического, исторического или иного критерия их выделения.
Сам вопрос типологизации национализмов достаточно сложен и запутан. Перечислим самые популярные. Наиболее известная и одновременно наиболее простая типологизация предполагает выделение «западного» и «восточного» национализмов. Как считается, основоположником этой дихотомии выступил американский историк австрийского происхождения Ганс Кон, изложивший её основы в книге «Идея национализма». Исследователи предполагают, что идейные основы этой дихотомии Кон позаимствовал у немецкого историка Фридриха Мейнеке, который в начале ХХ в. предложил различать «государственные нации» и «культурные нации», отнеся к первым англичан, а ко вторым – немцев. Позаимствовав эту дихотомию, Кон вложил в неё собственное содержание. С его точки зрения, национализмы различаются по следующим критериям: 1) идеологический; 2) географический; 3) социологический; 4) политический; 5) хронологический; 6) психологический; 7) исторический.
Несмотря на определённую грубость классификация Кона, в силу простоты и эвристичного потенциала, достаточно широко использовалась на протяжении многих десятилетий.
В России одним из создателей националистического дискурса можно считать Н.М. Карамзина. Одновременно, термин «национализм» употребляется здесь в ценностно-нейтральном ключе, без каких-либо заведомо негативных коннотаций, связанных с шовинизмом, ксенофобией и пр., – такое понимание национализма прочно утвердилось в зарубежном академическом сообществе, но еще не совсем прижилось в России. В рамках данного подхода под национализмом понимается, прежде всего, совокупность взглядов, идей, а также практик, связанных со строительством национальных государств. Это чрезвычайно широкое определение, однако дать более точную дефиницию весьма затруднительно в силу разнородности национализма как явления и многозначности самого термина (скажем, к немецким националистам при желании можно отнести и Бисмарка, и Гитлера), заставляющего исследователей делать выводы, что «национализма как такового не существует» , ибо каждый раз мы имеем дело с конкретной интерпретацией понятий «нация» и «национализм», с той или иной разновидностью националистического дискурса.
Однако, в отечественной историографии, начиная с Н.А. Полевого, сформировалось и постепенно укрепилось представление о Н.М. Карамзине как о беллетристе, авторе «красиво написанной летописи», «галереи портретов», которая не отвечает ни на один «философский вопрос». Такое нигилистическое отношение к работам Н.М. Карамзина было окончательно сформулировано П.Н. Милюковым, по мнению которого главный труд историографа России ничего не дал российской исторической науке, а только беспомощно завершил старый период ее развития . При этом в историографическом труде П.Н. Милюкова, где содержится подобный вывод, именно анализ исторической концепции Н.М. Карамзина занимает центральное место. Характерно и то обстоятельство, что вся русская историография XVII — первой трети XIX в. разделена П.Н. Милюковым на 2 периода: «Период первый — до Карамзина (включительно)» и «Период второй — после Карамзина». Не случайно подобная оценка принадлежала перу одного из лидеров российского либерального радикализма предреволюционной поры, мечтавшего о создании новой культурной традиции в России. К сожалению, в российской культуре XIX — первой половины XX в. историческое творчество Н.М. Карамзина рассматривалось, прежде всего, через призму политических вопросов. «История» Н.М. Карамзина воспринималась и подвергалась нападкам в качестве одного из символов старой монархической России.
В XX в. начинается второе открытие творчества Н.М. Карамзина в российской историографии и культуре. С.Ф. Платонов в речи, посвященной Карамзину, отмечал, «В произведениях своих Карамзин вовсе упразднил вековое противоположение Руси и Европы, как различных и непримиримых миров; он мыслил Россию, как одну из Европейских стран, и русский народ, как одну из равнокачественных с прочими наций» . Крупнейшие исследователи русского средневековья С.Б. Веселовский, М.Д. Приселков высоко оценивали источниковедческий уровень работы Н.М. Карамзина. Жизнь и творчество раннего Н.М. Карамзина были глубоко переосмыслены в замечательных работах Ю.М. Лотмана. В подобной переоценке нуждается и главный труд Н.М. Карамзина — «История государства Российского», многие идеи которого требуют нового осмысления.
В XIX в. в российской исторической науке славян было принято считать европейским народом, который был вынужден покинуть родину — земли по р. Дунай — в результате движения других народов. В «Истории» Н.М. Карамзин отмечал, что славяне, как и другие народы Европы, скорее всего пришли из Азии — «колыбели всех народов», что согласуется «с преданиями Священными» и данными филологии о родстве европейских и азиатских языков. Однако, так как первые исторические данные сообщают о славянах — венедах как жителях Европы, то, как отмечал историк, «считаем Венедов Европейцами, когда История находит их в Европе. Сверх того, они самыми обыкновениями и нравами отличались от Азиатских народов…» .
Позднее, размышляя над историей России, Н.М. Карамзин отметил глубокую связь славян с Востоком — «древний характер Славян являл в себе нечто Азиатское; являет и доныне: ибо они, вероятно, после других Европейцев удалились от Востока, коренного отечества народов». Карамзин отмечает, что после распада Римской империи военные силы славян на Западе были достаточны для завоевания Европы, но отсутствие у них политического единства привело большинство славянских народов, кроме русского, к потере независимости. Славянские народы в древности расселились на громадной территории «от моря Балтийскаго до Адриатическаго, от Эльбы до Мореи и Азии… они, сильные числом и мужеством, могли бы тогда, соединясь, овладеть Европою; но, слабые от развлечения силъ и несогласия, почти везде утратили независимость, и только один из них, искушенный бедствиями, удивляет ныне мир величиемъ». Когда после падения Рима наследниками античной культуры Запада стали германские народы («основалось в Европе владычество народов германских»), то Россия вошла «в сию новую, общую систему», добровольно призвав варягов. Карамзин полагал, что главным фактором этого вхождения стало призвание князей из Северной Европы — «Скандинавия, гнездо витязей беспокойных… дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых славянскими и чудскими племенами…» . Всего за сто лет ранней истории, к концу X в. «Европейская Россия была уже не менее нынешней… она достигла от колыбели до величия редкого». По характеристике Карамзина, в это время «Россия превосходила обширностию едва ли не все тогдашния Государства Европейския… рожденная, возвеличенная Единовластиемъ, не уступала в силе и в гражданском образовании первейшим Европейским Державам, основанным на развалинах Западной Империи народами Германскими» .
Справедливости ради отметим, что современники нередко воспринимали «Историю» Карамзина не в качестве научного труда, но в качестве литературного произведения. Об этом прямо говорил один из них, заявлявший, что «Карамзина должна благодарить Россия не за историю, но за обогащение словесности многими превосходными, драгоценными историческими отрывками» .
Замечено было весьма точно. Труд Карамзина как произведение литературы содержит такие типичные для этого жанра письменности категории, как образ и сюжет. Под образом можно понимать реальность (прошлого и настоящего), сформированную сознанием и воображением автора и нашедшую выражение в художественном (или научно-историческом) произведении. Что касается сюжета, то в этой категории выражается действенная сторона образа, или образ в процессе его генезиса, развития и связей. Центральным образом произведения является государство Российское. Но если принимать во внимание, что «История государства Российского» есть история монархической власти, то образ государства в произведении Карамзина сливается с образом монархии и неотделим от нее. Сюжет же произведения охватывает весь ход истории государства — от призвания варягов, которое было завязкой сюжета, до периода междуцарствия, поскольку последующий период историограф осветить не успел.
Сила Карамзина как мыслителя, историка и художника в том, что он нашел путь к преодолению несомненного противоречия в его повествовании об опричнине с общим сюжетом его труда как литературного произведения и с содержащейся в нем концепцией как в произведении русской историографии. Заключалось это, во-первых, в том, что он допускал возможность исторической неправоты монарха, когда тот, забывая о своем месте, превращается в тирана, и карамзинский образ Ивана Грозного при описании опричнины был образом такого монарха-тирана. Такой образ был вполне понятен современникам, читателям Карамзина. С русской историей до появления «Истории государства Российского» эти читатели знакомы были слабо. Но образы тиранов в лице римских императоров были им хорошо известны из священной истории, что и позволило им воспринять подобный образ монарха. Во-вторых, Карамзин показал, что спасение государству потребовалось уже от тирана. Таким спасителем стал народ, «подданные», которые «превзошли всех в терпении», и, по его словам, «гибли, но спасли для нас могущество России, ибо сила народного повиновения есть сила государственная». Таким образом создавались предпосылки для общего обогащения сюжета произведения. Тем самым Карамзин наметил идею включения народа в историю, как силы, для России столь же существенной, как и монархия. Но эта идея воплотится в общественной мысли несколько позже, когда возникнет теория официальной народности, в которой наравне с монархией в качестве основы России будет
и народ. Однако, конечно же, такое заявление по поводу народа, осознававшего необходимость терпения ради спасения России, совершенно неисторично.
«Национализм» в западном научном дискурсе, связанном с Россией, представляет собой совершенно отдельную категорию. В качестве научной темы этот термин появился в 1960-х годах в работах, посвященных основным политико-философским школам императорской России (славянофильство, панславизм, консерватизм) . Новый всплеск интереса к российской политической философии XIX века можно объяснить контекстом холодной войны, в котором формировалось большинство западных школ по изучению Советского Союза, а также ощущением, что для понимания советского общества уже недостаточно знания марксизма и революционного образа мыслей. Новая волна исследований, таким образом, сосредоточилась на русской консервативной традиции, которая до сих пор оставалась вне поля зрения, поскольку основное внимание уделялось революционным авторам.
Во второй половине 1970-х акцент в исследованиях сместился с России XIX века на тогдашнее советское общество. Это явилось заслугой таких авторов, как Джон Данлоп, Уильям Лакёр, пытавшихся в течение многих лет привлечь внимание к явлению, которое они определяли как «возрождение русского национализма» . Они изучали тенденцию, казавшуюся им парадоксальной: рост интереса среди советских диссидентов к темам, которые считались националистическими, что выражалось в обращении к имперскому прошлому и в защите исторических и природных памятников, а также параллельно нарастающее внимание к тем же темам в среде «официальной» советской интеллигенции, проявлявшееся главным образом в литературе («деревенская проза») и в изобразительном искусстве , одобренном партией .
Годы перестройки и распада Советского Союза стали своего рода золотым веком для изысканий в области «национализма», которые теперь уже не ограничивались Россией, а охватывали все народы СССР . Политические и социальные потрясения во вновь возникших странах интерпретировались как «пробуждение» народов, находившихся под гнетом России, который был назван «шовинистическим». Таким образом, национализм рассматривался в рамках бинарной схемы: национализм не русских народов, поскольку он был демократическим и антиколониальным, считался «здоровым», равно как и «народные фронты» эпохи Горбачёва, в то время как национализм русских определялся как консервативный, самодержавный и колониальный, символом которого стала антисемитская «Память», основная организация русских националистов . В некоторых работах предпринимались попытки исследовать различия между «хорошим» и «плохим» национализмом, как если бы его интуитивно определяемая бинарная природа и непосредственное влияние на внешнюю политику Запада (поддержка новых государств в их противостоянии российскому господству) могли быть достаточным основанием для признания легитимности подобного рода разделения. Отсутствие работ, в которых рассматривались бы «националистические» черты российских политиков, считавшихся либеральными (от Ельцина до Гайдара и Чубайса), говорит о том, что западным ученым было трудно приклеивать ярлык «националистический» к своим на тот момент политическим союзникам.
В 1990-х схема, сложившаяся в предыдущее десятилетие, сохранилась. В работах, посвященных проблеме национальной идентичности, речь главным образом шла о том, какую роль играли интеллектуалы в формулировании идеи своей нации . «Национализм» рассматривался как отдельная область исследований в рамках проблемы «национальной идентичности», относящейся к политической философии или истории идей, и исследовался по большей части как идеологическое явление. Идеологическая подоплека работ мало изменилась: русский национализм по-прежнему понимался как продукт имперского и советского наследия. Таким образом, прилагались усилия к тому, чтобы проследить идеологическую преемственность с царских времен (черносотенцы, антисемитизм и т.п.) и социальную преемственность с советских времен (различные группы вокруг «Памяти»: монархисты, сталинисты и др.). Сформировавшийся нарратив по-прежнему дополнялся скрытым подтекстом, который сводился к осуждению национализма как российской «проблемы» . При этом множились медицинские метафоры: тело России было больным, а национализм сравнивался с раком или гангреной, для которых необходимо найти лекарства или лечение и т.д. Аналогия с веймарской Германией способствовала появлению основной метафоры, на этот раз исторической, для описания России начала 1990-х годов, когда ученые были сосредоточены на успехе Владимира Жириновского и искали параллели с нацизмом .
В то время как «русский национализм» анализировался в соответствии с вышеописанной схемой, различные «национализмы» других народов бывшего Советского Союза оценивались гораздо более позитивно: украинский, белорусский, прибалтийские варианты национализма бурно приветствовались, поскольку считалось, что они вносят свой вклад в демократизацию соответствующих республик и даже в укрепление их связей с Европой. С тех же позиций изучались и разные внутрироссийские варианты национализма, поскольку они воспринимались как своего рода локомотив демократизации страны — через опыт федерализации: Татарстан и Якутия возглавляли список республик, превозносимых западными учеными . Дебаты по поводу концепции гражданской нации и понятия «россияне», продвигаемого Борисом Ельциным, рассматривались по большей части как способ обезвредить национализм этнических республик и в гораздо меньшей степени уделялось внимание тому, как это соотносилось с «этническим большинством» и идеей «русской идентичности». Регионы, которые столкнулись с проявлениями массового насилия и/или сепаратистскими движениями (Армения, Азербайджан, Грузия, Молдавия, Чечня), выделились в совершенно особую категорию: там «национализм» изучался в основном не как продукт идеологии, а с точки зрения его социальных причин и геополитических факторов, в результате которых страны оказались в столь критических ситуациях . На этом фоне практически только работы, посвященные русским национальным меньшинствам в ближнем зарубежье, пытались каким-то образом встроить «русский национализм» в более широкий социальный и политический контекст и представить анализ культурных мотивов, связанных с национализмом, что существенно отличалось от упомянутых медицинских метафор. С этой точки зрения наиболее плодотворными были исследования, посвященные странам Балтии и звучавшим там требованиям со стороны русского национального меньшинства .

Купить