Оглавление……………………………………………………………2
0.1. Введение……………………………………………………………….3
1. Жизненное призвание и природа сознания………………………. 12
2. Мыслить о Востоке через литературу
2.1. Книги и «состояние себя»…………………………………………...14
2.2. Тонкие инструменты писателя. Работа с ощущениями……………17
2.3. Ощутимая близость восточной духовности и человек европейской
культуры
3. Восток и Запад как пространство возможных миров
3.1. О философии возможных миров ……………………………………27
3.2. Поиск пропущенных миров в пространстве рецепции……………31
4. «Путевой дневник философа»
4.1. Кругосветное путешествие Германа Кайзерлинга………………...38
4.2. Философский текст как внимательное дыхание ощущениями…..39
4.3. О становлении способа мысли графа Кайзерлинга
5. Заключение
6. Список литературы

Купить

С какого-то момента открылись новые способы человеческого самоопределения, самонахождения. Сначала они были ручейками, но сейчас это уже мощные реки, несущиеся с гор в океан. Эта толща воды движется с Востока на Запад и содержит в себе психофизические практики и онтологические допущения, которые человек Запада усваивает с огромной радостью.
Культуры никогда не были закрытыми, и взаимодействие всегда осуществлялось, но с каждым веком его интенсивность возрастала. И жизненное призвание теперь неизбежно разворачивается в картине мира, для которой, например, представления о карме являются не только допустимыми, но порой даже банальными.
Если совсем недавно ещё можно было как-то избежать размышлений о восточной духовности, то теперь уже совершенно случайно можно забрести в чайную лавку и накрепко уйти в тонкий мир даосской философии: стать чайным мастером, научиться правильно дышать, перестать есть мясо, или чему-то подобному. Или можно услышать звуки ситара в каком-нибудь совершенно неподходящем для этого месте. Ещё можно забрести в кинотеатр, и там обязательно главный герой чему-то учится в Индии: изменять время, пространство... В новостной ленте можно обнаружить заметки о том, как очередной лама перешёл в радужное тело. Ещё можно услышать забавные истории о том, как Далай Лама играет в компьютерные игры, а канадские полицейские сообща медитируют перед началом рабочего дня. Множество интегральных исследований: философия, психология, йога, даже Книга перемен - всё это смело замешивается в палитре, а из этого затем рисуется удивительно притягательный образ будущего. И этот образ всё чаще оживает, потому что встречаешься с необычайными людьми, с чудесной музыкой... И этот образ крепчает, и берет нас в плен, подводя к постановке и исследованию проблемы жизненного призвания в рецепции духовных традиций Востока. Что происходит с человеком Запада в притягательном, не осмысленном ещё полностью, причудливо существующем интеллектуально-психологическом пространстве?
Пространство рецепции - это многообразие откликов, множество творений западного человека, культурных феноменов, не имевших шанса родиться в своей форме без участия восточной духовности. Это могут быть любые вещи: от необычной одежды и живописи, до музыки, поэзии, философии.
Нам, по роду деятельности, и в связи с исследовательской задачей интересны, прежде всего, тексты. В отличие от произведений искусства, постоянно генерирующих перцепции, тексты заявляют о том, что встреча осуществилась именно на уровне мысли, лексических значений и синтаксиса, требующих перевода. От того к текстам есть возможность вернуться, и найти в них смысл. Именно они, прежде всего, создают структуру полному квантовой неопределенности пространству взаимодействия Востока и Запада, и уже на их основе можно пробовать разворачивать свою мысль.
Попробуем внимательно присмотреться к тому, с какими вещами сталкивается человек Запада, когда его призвание разворачивается во встрече с духовными традициями Востока. Но не с учёными текстами, а с живой традицией. Не просто с набором принципов, практических советов, символов, а с живым, которое, так или иначе, придётся, а может быть и удастся, принять в себя. С впечатлениями, которые нужно будет реализовать, чтобы действительно продвигаться в то неведомое, которое ждёт за процессом трансформации.
Невероятно интересно в исследовании пространства взаимодействия находиться именно на этой территории тонких ощущений, там, где можно разглядеть, как мысль пробивает или создаёт поля аффектации.
Обращение к восточной мысли не дает забыть, что философия бытийствует и в сенсорных пространствах, как бы вложенных друг друга. Эти пространства «организуются по основанию дистантности и связанной с ней культивированности». Существуют не только пять основных сенсорных миров, разворачивающихся на основе наших органов чувств, но есть и другие, менее очевидные, например, такие как незаметное ощущение дыхания времени, которое китайская традиция предъявляет к проживанию в жизни.
Сенсорное пространство предполагает доминанту определенного типа коммуникации, поэтому социально и задает определенный способ существования социума. «Оптика задает один тип социума, ухо — другой, обоняние — третий тип, тактильность — четвертый, вкус — пятый тип социума или тип общения. Разумеется, так же как вложены друг в друга сенсорные пространства, так вложены друг в друга и социальные пространства.»
Каждое сенсорное пространство не только возникает в жизни социума, так сказать, «объективно», стихийно, само по себе, но и особым образом культивируется многими субъектами, развивается ими намеренно, по некоторым планам, подчас имеющим много общего и задающим определенную направленность такого культивирования. В рамках каждого сенсорного пространства накапливается определенный фонд артефактов и стереотипов, — фонд, который позволяет владеть тем или иным сенсорным пространством. Философская рефлексия, дополняющая эстетическую и религиозную рефлексии, — это одна из форм такого культивирования.
«В этом плане можно говорить не только о сенсорных пространствах, но и о сенсорных культурах. Пока чаще всего говорят только об одной, а именно о визуальной культуре. Но точно так же можно говорить и о других формах, типах культуры, распределенных по сенсорному основанию.»
Сенсорное пространство становится культурным посредством изъятия его из потока времени, оно фиксируется и переходит в артефактное состояние. «Ощущения типологизируются по уровню дистантности. По мере того как мы спускаемся вниз по лестнице дистантности, меркнет свет культуры, ослабляется культурная оформленность сенсорного пространства...» И чем труднее становится работа с этим пространством, тем выше становится эмоциональная и экзистенциальная значимость этого пространства.
В некоторых пространствах мы наблюдаем отсутствие форм фиксирования. «Артефакты во всех этих контактных (или промежуточных, как обоняние) сенсорных пространствах проблематичны.» Если нет тонких инструментов фиксации, то нет и возможности исцеления переводом. Если философия есть способ обрести бытийную определенность посредством различения смыслов, если мы учимся проводить ощутимый поток жизни через утонченные сетки сознательности, то все глубже понимаем творчество и стремление Заратустры: "собрать и соединить воедино все, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью." На пути плетения целостности мы оказываемся в сенсорных пространствах, и выстраиваем их вербальную структуру посредством фиксации и, в связи с тем, что говорим о сенсорных пространствах как о культурных пространствах, нам открывается извечная игра культуры, игра перевода.
Делёз говорил, что глубочайшее - это кожа. Иная работа с сенсорным основанием отличает Восток, но зачастую, так получается, что наша мысль сразу же спросонья упирается в связку Восток-Запад, и не идёт дальше этого. Спокойно осуществляет рубрикацию, и успокаивается, продолжая жить в привычном. И эта сила непонимания воплощается. Воспользуемся фрагментом из Путевого дневника, чтобы узнать как.
"Мне пора уезжать из Лахора; нельзя разнеживаться. Но я не могу не восхищаться тем, насколько белые обитатели этого индийского города наложили на него свой характерный отпечаток; кварталы туземцев выглядят здесь едва ли не такой же экзотикой, как нью-йоркские или амстердамские гетто. Непонимание - это великая сила. Если бы у англичан хватило душевной широты, чтобы не отгораживаться от всего неанглийского, они никогда не завоевали бы Индию, и не правили бы в ней, как это происходит сейчас."
Однако для того, чтобы расширить душу, чтобы она научилась глубоко и осмысленно вдыхать проходящее сквозь неё, недостаточно прямого усилия. Не достаточно того, что есть, и поэтому невиданное приводит в замешательство. Здесь мышление делает попытки справиться, и, в конце концов, осваивает какой-то ритм, и понимание начинает двигаться, мысль - разрастаться. Вероятно, в таких образах можно описать возникновение того, что обычно впоследствии обобщенно называют способом мысли.
Способ мысли - наиболее удачное определение для того, в чем состоит предмет данного исследования. Это понятие, не набравшее ещё энтелехийности и, которое, судя по всему, в философской речи существует как нечто само собой разумеющееся, и почти никогда не оговаривается отдельно. Способ мысли - это, как правило, не то, что мыслится, но то, как мысль движется. Так говорят обычно о глубинных основаниях разворачивающейся в тексте логики, о том, что позволяет мысли двигаться так, как она движется, и что побуждает её. Иными словами это понятие употребляют, когда хотят подчеркнуть процессуальность мысли, ее движение, избегающее объективации, и всего, что связано со временем, в том числе, и способами распоряжаться своим собственным временем тоже.
В статье французского автора Козье, посвященной отношению Фуко и Делёза к литературе, способ мысли употребляется, как возможность так или иначе понимать акт мышления, и далее иным образом мыслить. «Это некий новый способ мысли, который поставлен на кон: он не призывает начинать все сначала, но встраивается в мысль, в некоторую область мысли.(...) Так в одном из текстов, посвещенных Делезу, Фуко возвращается к своему рассмотрению делёзианской критики диалога как способа философской мысли, критики, которая, как он подчеркивает, дает возможность устанавливать некий новый способ мысли - мысли о различии, которая содержит в себе возможность различения в мысли: включает различие в мысль ради возможности мыслить(...) Таким образом, каждый раз, когда практика письма своеобразно вводит сдвиги и перемещения в то, что управляет нашей мыслью, она делает возможным тем самым некий новый способ мыслить.» Цель состоит в том, чтобы мыслить иначе и понимать иначе сам акт мышления.
«Говоря иначе, литература вводит различие: она сама по себе является некоей мыслью, где и есть это различие, что собственно и наблюдается в произведении. Литература и есть мир расхождения, различения - различие в ней - это не концепт, а движение, она является не репрезентацией, а подлинностью мысли. Это то, что Делёз говорит о поэтическом языке, который в основном и представляет литературный язык: поэзия "исполнена всей властью свойственной языку бифуркации и вариации, гетерогенеза и варьирования.»»
В «Психологической топологии пути» Мераб Константинович Мамардашвили употребляет конструкт «способ мысли» немного иначе, однако это не противоречит, а дополняет сказанное выше. Философ в третьей лекции говорит о том, что намеревается «выявить стиль мышления человека, который проделал опыт (...), и внутри этого опыта работает некий способ мысли, который я и хочу выделить, поскольку он является частью того, какую фигуру, какой рисунок или какой контур принимает сама жизнь человека, который приобщился к такому виденью. Само это виденье как-то меняет жизнь, судьбу."» Стержень прустовского виденья - это "смотреть на мир так, чтобы видеть то, что видишь как элемент фигуры, закона..." Воспринимать за деталями закон.
Первый вариант о том, как понимать сам акт мышления, а второй о том, как мышление так понимаемое присутствует в жизни. Иными словами о способе обращения с мыслью в практике жизни. Куда её девать? Создается какой-то способ обращения с постоянно присутствующей мыслью. Оба приведенных смысла подходят в качестве методологической установки.
Как правило, способ мысли употребляют уже после того, как сформировалось чье-то уникальное мышление. Стало вдруг ясно, что это мысль из каких-то иных оснований. Это нечто сильно отличающееся. Попробуем взять на вооружение это понятие, и с ним отправится в путешествие к земле Востока, на встречу существам с иными полями аффектации, навстречу к иной природе. Нам предстоит попытка обнаружить способ или даже способы мысли, формирующиеся в процессе взаимодействия западного человека с духовными традициями Востока.
Образцовым текстом в этом смысле может служить роман Германа Кайзерлинга "Путевой дневник философа", в котором оригинальный мыслитель в мельчайших подробностях излагает свой опыт встречи со странами Дальнего Востока - Индией, Китаем, Японией, очень часто уделяя огромное внимание ощущениям и их интерпретации. Это как раз то, что нужно. Основу исследования составляет работа с этим романом, к слову, запустившим в европейской культуре повсеместную любовь к Востоку.
Обращение к произведению Г.Кайзерлинга осуществляется с тем, чтобы описать тот способ мысли, который философ спонтанно творит в попытке правильно передать трансформацию собственных ощущений. Во многом Кайзерлинг охвачен желанием реализации впечатлений, и в таком смысле книгу эту можно использовать в исследовании проблемы призвания в рецепции восточной духовности на манер того, как Мамардашвили, использует Пруста, т.е. как своего рода психологическую топологию пути, помноженную на проблему взаимодействия Востока и Запада.
Обращение к художественной литературе, в пограничных изысканиях, подобных нашему, не является чем-то новым. В своих фундаментальных исследованиях ориентализма, например, Э.Саид уделяет нарративу, как западному способу репрезентации Востока, большое внимание. Детальный анализ литературы и других "имагинативных практик" помогает ученому последовательно вскрывать комплекс ориентализма, с античных времен складывавшийся в западной культуре.
Саид обращается к нарративу европейского романа, как специфически западному способу обращения с жизненным миром, и мы последуем его примеру, но немного по-своему: если ученый обращается к тем, кто вольно или невольно обретался в русле возвеличивания Запада, т.е. тем, кто не смог отлепиться от общих тенденций своего окружения, то мы обращаемся к тем, кто попытался поместить себя ниже таких потоков. В первую очередь - это Герман Кайзерлинг.
Таким образом, перед нами стоит задача, следуя за нитью призвания войти в запутанное интеллектуально-психологическое пространство осмысления восточной духовности. Если говорить о призвании, то это наиболее интимная вещь. Это обращение к своему собственному пути. А он включает в себя не мучения профориентации, и не только героическую встречу с судьбой, но ещё то, как человек ощущает жизнь собственной души. Удерживая такой ориентир, мы окажемся на территории тонких ощущений, т.е. там, где можно разглядеть, как мысль западного человека пробивает или создаёт поля аффектации. Как происходит действительное осмысление восточной духовности, предъявляющей нам совершенно иные сборки субъекта. На примере романа Германа Кайзерлинга внимательно рассмотрим, как на границе складывается совершенно новый способ мысли

Купить