Глазами государства, глазами родителей: визуальная продукция для детей как поле моральной проблематизации в современной российской культуре
|
Введение 4
Глава I. Теоретическая рамка исследования. 14
Глава II. Пределы моральной проблематизации
визуальных медиа.
1. Хронологические рамки проблематизации 30
2. Средства проблематизации 47
3. Модели «защиты» от визуальных медиа 60
Глава III. Пределы практики.
1. Трансформация просмотра визуальных медиа в некоторых петербургских семьях
2. Проблематизация практики просмотра визуальных медиа в некоторых петербургских семьях
3. Реконструкция модели моральной проблематизации
Заключение 105
Литература и источники 111
Приложения
Приложение 1. Сведения об Информантах 120
Приложение 2. Таблица коммуникативных стратегий
поиска информантов.
Приложение 3. Интервью 1. (Инф_0, А., ж., 1982 г.р.) 1263
Приложение 4. Интервью 2. (Инф_3, В., м., 2008 г.р.) 134
Приложение 5. Интервью 3. (Инф_4, О., ж., 2004 г.р.) 144
Приложение 6. Интервью 4. (Инф_5, М., ж., 2005 г.р.) 149
Приложение 7. Интервью 5. (Инф_8, А., м., 2010 г.р.) 156
Приложение 8. Интервью 6. (Инф_6., Н., ж., 1978 г.р.)
Глава I. Теоретическая рамка исследования. 14
Глава II. Пределы моральной проблематизации
визуальных медиа.
1. Хронологические рамки проблематизации 30
2. Средства проблематизации 47
3. Модели «защиты» от визуальных медиа 60
Глава III. Пределы практики.
1. Трансформация просмотра визуальных медиа в некоторых петербургских семьях
2. Проблематизация практики просмотра визуальных медиа в некоторых петербургских семьях
3. Реконструкция модели моральной проблематизации
Заключение 105
Литература и источники 111
Приложения
Приложение 1. Сведения об Информантах 120
Приложение 2. Таблица коммуникативных стратегий
поиска информантов.
Приложение 3. Интервью 1. (Инф_0, А., ж., 1982 г.р.) 1263
Приложение 4. Интервью 2. (Инф_3, В., м., 2008 г.р.) 134
Приложение 5. Интервью 3. (Инф_4, О., ж., 2004 г.р.) 144
Приложение 6. Интервью 4. (Инф_5, М., ж., 2005 г.р.) 149
Приложение 7. Интервью 5. (Инф_8, А., м., 2010 г.р.) 156
Приложение 8. Интервью 6. (Инф_6., Н., ж., 1978 г.р.)
В этой работе я попытаюсь описать одну единственную ситуацию: ребенок и взрослый сидят перед экраном. На экране демонстрируется нечто.
То, что демонстрируется, взрослый понимает как не предназначенное для детского просмотра.
Я думала, что любые взрослые в этот момент всегда просят ребёнка закрыть глаза. Оказалось, что бывают случаи, когда взрослый говорит ребёнку: «пойди поиграй». Бывают случаи, когда взрослые просят ребёнка:
«пойди в свою комнату». Иногда случается, что взрослый просит ребёнка отвернуться или прикрывает ему глаза собственными ладонями. Бывают случаи, когда взрослый говорит ребёнку: «мне не нравится то, что ты
смотришь». Бывают случаи, когда взрослый молча переключает канал.
Бывают случаи, когда взрослый смотрит на ребёнка, который смотрит на экран. Бывают случаи, когда взрослый продолжает смотреть на экран и никак не взаимодействует с ребёнком. В конце концов, бывают случаи, когда
взрослые не считают, что на экране могут демонстрировать что-то, не предназначенное для детского просмотра. И я убеждена, что это далеко не все возможные случаи. Изобилие и разнообразие действий расцветает на том
месте, которое казалось мне пустым или не интересным.
Поэтому я предприняла попытку наметить такое описание ситуации, где это многообразие возможных способов поведения взрослого – выключающего телевизор, делающего вид, будто ничего не произошло,5
закрывающего ребёнку глаза и так далее - будет носить значение «морального поведения»1.
Сами взрослые могут интерпретировать этот жест как некоторую обычную и необходимую заботу о здоровье чада или воспитательную практику. Вместе с тем, государственные институты только начиная с 2000-х
годов стали формировать нормативную базу, объектами которой на равных правах стали и дети, и медиа. Появившиеся в начале 2010-х нормы ограничивают распространение визуальной продукции, которая
определяется федеральным законом как опасная для детей информация. Эти нормы ограничивают время трансляции такой визуальной продукции, которая определена федеральным законом как объект, угрожающий информационной безопасности ребёнка. Эти нормы создают институты надзора, выявляющие случаи угрозы для информационной безопасности
ребёнка. Эти нормы формируют запрос на организацию экспертных институтов, которые смогут оценить риски для безопасности ребёнка (те риски, которые произведет трансляция визуальной продукции). Эти нормы
посвященных объекту: «информационная безопасность ребёнка».
Многослойность и многообразие действий постепенно начинает обретать форму социального института.
Цели, задачи, объект и предмет исследования.
В широком смысле я отношу описанное мною охранительное поведение взрослого и разрастающийся моральный дискурс вокруг понятий «ребёнок», «безопасность» и «медиа» к феномену моральной проблематизации, где полем для проблематизации морального характера выступает визуальная продукция для детей. Объектом моего исследования
оказывается практика детского медиа досуга в современной российской культуре, а предметом: моральная проблематизация этой практики.
Термин «моральная проблематизация» взят мной из работы Мишеля
Фуко «История сексуальности»2. В методологическом введении к ее второму тому – «Использование удовольствий» - Мишель Фуко определяет моральную проблематизацию как такой тип отношения индивида к
реальности и к самому себе, посредством которого он узнает истину собственного бытия в качестве субъекта морали3. Сферы, очерченные пределами морального внимания, являются крайними точками, приближаясь
к которым, индивид оказывается на границе возможности познания собственной моральной формы. Этот процесс и позволяет конституироваться моральной форме как таковой и одновременно является способом её
познания.
Цель моей работы: понять, как складывалась и чем характеризуется моральная проблематизации медиа досуга детей в современной российской культуре.
Задачи:
- собрать данные, в массив которых включены интервью с современными российскими семьями, оказавшимися доступными мне в качестве информантов, а также законодательные акты и правовые прецеденты, которые тем или иным образом проблематизировали сферу практик просмотра аудиовизуальной продукции ребенком за предшествующие исследованию 20 лет.
- выделить некоторые ключевые события в недавней отечественной истории, которые могли произвести значительные изменения в практиках просмотра ребёнка и морального выбора родителя.
- проанализировать дискурсивное содержание законодательных актов и правовых прецедентов, вычленив из них модель моральной проблематизации, предлагаемую родителям.
- проанализировать качественные данные интервью, выделив в них основные модели моральной проблематизации визуальной продукции для детей, существующие в семьях.
- сопоставить модели моральной проблематизации визуального
материала, выдвигаемые государственным типом дискурса с моделями
моральной проблематизации, с которыми семьи встречаются внутри повседневных практик.
Общая методология и методы исследования.
То, что меня интересует в документах, тем или иным образом манифестирующих представления о морали, окружающей сферу детского медиа досуга - это то, чем обосновываются и как объясняются механизмы
влияния медиа на ребенка или непосредственно на его моральное сознание.
Из этих обоснований и объяснений, на мой взгляд, складывается модель морали ребенка, а также модель работы медиа по отношению к моральному сознанию индивида, которые я попытаюсь описать в своей работе. Коль
скоро, я ищу обоснований в чужих речевых практиках, значит я исследую определенного рода дискурс. Поэтому я использую также метод8 дискурсивного анализа в том виде, в котором его применяет Мишель Фуко
для описания и исторического сравнения моральной проблематизации сферы сексуальности4, кроме того некоторые способы изучения дискурса я буду заимствовать из его «Археологии знания»5. Для осмысления отдельных
явлений современности, в пространстве которых существует практика просмотра визуальных медиа и её проблематизация, мне также понадобились теоретические модели, которые так или иначе концептуализируют современные дискурсивные и прагматические феномены. Так, например, мною используется концепт «моральных паник»6 для осмысления правового
прецедента 2008-го года, характеризующего переломную точку в юридических практиках, связанных с введением в правовое поле объекта «информационная безопасность ребёнка». Я также буду пользоваться теорией, актуальной для исследования общества риска (У. Бек7, Н. Луман8, О. Н. Яницкий9), - прежде всего для того, чтобы описать, как работает риск в
сфере визуального потребления детей. А когда я буду говорить о потреблении визуальных медиа, я буду обращаться к описанию потребления телевидения, модель которого предлагает Бодрийяр в «К критике политической экономии знака»10. Подробнее об этом написано в первой главе моей работы (см. Глава I. Теоретическая рамка).
Что касается эмпирической части исследования, то для сбора качественных данных и формирования выборки, мною был использован метод институциональной этнографии, впервые представленный Дороти Смит11, который основывается на расширении субъектного знания исследователя по мере продвижения из собственной стартовой позиции (standpoint) к знаниям и опыту других, включенных в институт или практику, индивидов. Я росла в 1990-е годы, я также смотрела мультфильмы, сталкивалась с запретами и обоснованиями этих запретов, а в беседе с моими информантами я осознаю изменение этих обоснований и трансформацию этих запретов, и хочу понять, какие институты и какие события личного
опыта индивидов говорят через эти процессы.
Основной стратегией поиска информантов становится метод доступной выборки. Вопрос доступности возникает из моего понимания современного института детства в постсоветской России, когда внутренний мир семьи и практики воспитания детей внутри семьи всё больше закрываются от посторонних12. Я, как бездетный взрослый, не являющийся педагогом или работником, принадлежащим к сфере взаимодействия с детьми младшего школьного или дошкольного возраста, не имею приемлемой возможности подойти и просто познакомиться с ребёнком на улице, для того, чтобы позвать его на интервью.
Это обстоятельство привело меня к следующему решению: исследовать возможности собственной социальной сети, постепенно расширяя контакты по степени ощущения их «социальной приемлемости» и свободы моего собственного диалога со взрослым о его ребёнке.
Я провела интервью с 10 семьями, с родителями, а также с младшими и старшими детьми в домашней обстановке13 (всего 32 интервью), беседуя о практиках просмотра медиа, запретах и воспоминаниях о детских практиках просмотра ТВ в советское время, девяностые, нулевые и сейчас. В финальный вариант работы попали выдержки не из всех интервью. Так, я не смогла на этих страницах дать слово самым младшим информантам. Тем не менее, эти интервью состоялись, поэтому некоторые из текстов, не вошедших в основную часть работы, я прикрепляю в качестве приложений (см. Приложения 3-8). Необходимые сведения об информантов, а также схему социальной сети, в рамках которой производилась выборка, вы также найдете в приложениях (см. Приложение 2).
Степень изученности темы.
Этнографические исследования практик просмотра медиа (главным образом телесмотрения) проводятся не так давно. Так, по словам Е. В. Овчинской, прагматический поворот отечественной науки в сфере изучения медиа состоялся лишь в конце нулевых годов14. Поэтому можно перечислить лишь небольшое количество работ, посвященных практикам медиапотребления. Так, значительным исследованием в этой области является работа А. А. Новиковой и И. В. Кирии «Депрессивное медиапотребление (исследование телевизионных предпочтений сельских жителей)»15, а также монография О.В. Сергеевой «Домашний телевизор: экранная культура в пространстве повседневности»16, в которых представлен анализ и интерпретация качественных данных.
В чистом виде феномен моральной проблематизации в приложении к семейным практикам просмотра ещё никто не изучал. Однако попытки тем или иным образом поставить вопрос о связи моральной проблематизации этой сферы с институциональными практиками и артикуляцией форм морали, безусловно, предпринимались.
Существует сборник статей, посвященный советской мультипликации – «Весёлые человечки», где внутри дискурсивного анализа советских мультфильмов заложено предположение об их возможности
репрезентировать институты и социальную действительность, а также воспроизводить ценности советского общества. Так, в первой статье сборника17 обсуждается советский проект детства, и его преломление в продукции, адресованной детям, а также постулируется связь проекта с воспроизводством ценностных категорий: «именно благодаря своей утрированности Хрюши и прочие Степашки позволяют относительно легко увидеть внутренние механизмы, с помощью которых советская культура обеспечивала воспроизводство взрослых соответствующего типа и маргинализовала тех, кто выходил за допустимые рамки»18. Любопытно, что идея создания сборника (по крайней мере, так утверждается во вступительной статье19) приходит к авторам в ноябре 2007-го года. В тот самый момент, когда моральный аспект мультипликации постепенно выходит на первый план в публичных дискуссия по поводу претензий общественных организаций к каналу «2х2», а старая советская мультипликация активно противопоставляется зарубежной.
Вслед за «Весёлыми человечками» идут и другие дискурсивные исследования мультфильмов (статья О. В. Гороховой20 или Л. Г. Сафиуллиной21).
Но наиболее интересной для меня, в контексте данного исследования, является статья М. В. Ромашовой22, центральный тезис которой стал отправной точкой моего собственного исследования. В этой статье ее автор
выдвигает гипотезу о том, что те «содержательные, нравственно-этические критерии»23, мелькающие в правовых конфликтах или публичных дискуссиях, посвященных мультипликации, являются наследием советских
институтов. За этим утверждением не стоит подробного и доказательного анализа, однако это не входит в задачи, рассматриваемого текста, в котором автор лишь намечает проблему, выдвигая гипотезу.
В настоящем исследовании я частично развиваю и пытаюсь подтвердить догадку М. В. Ромашовой, в попытке различить типы дискурса и институциональные требования за высказываниями государства и родителей, совершающих выбор медиа продукции, которая «не несет опасности» детям.
То, что демонстрируется, взрослый понимает как не предназначенное для детского просмотра.
Я думала, что любые взрослые в этот момент всегда просят ребёнка закрыть глаза. Оказалось, что бывают случаи, когда взрослый говорит ребёнку: «пойди поиграй». Бывают случаи, когда взрослые просят ребёнка:
«пойди в свою комнату». Иногда случается, что взрослый просит ребёнка отвернуться или прикрывает ему глаза собственными ладонями. Бывают случаи, когда взрослый говорит ребёнку: «мне не нравится то, что ты
смотришь». Бывают случаи, когда взрослый молча переключает канал.
Бывают случаи, когда взрослый смотрит на ребёнка, который смотрит на экран. Бывают случаи, когда взрослый продолжает смотреть на экран и никак не взаимодействует с ребёнком. В конце концов, бывают случаи, когда
взрослые не считают, что на экране могут демонстрировать что-то, не предназначенное для детского просмотра. И я убеждена, что это далеко не все возможные случаи. Изобилие и разнообразие действий расцветает на том
месте, которое казалось мне пустым или не интересным.
Поэтому я предприняла попытку наметить такое описание ситуации, где это многообразие возможных способов поведения взрослого – выключающего телевизор, делающего вид, будто ничего не произошло,5
закрывающего ребёнку глаза и так далее - будет носить значение «морального поведения»1.
Сами взрослые могут интерпретировать этот жест как некоторую обычную и необходимую заботу о здоровье чада или воспитательную практику. Вместе с тем, государственные институты только начиная с 2000-х
годов стали формировать нормативную базу, объектами которой на равных правах стали и дети, и медиа. Появившиеся в начале 2010-х нормы ограничивают распространение визуальной продукции, которая
определяется федеральным законом как опасная для детей информация. Эти нормы ограничивают время трансляции такой визуальной продукции, которая определена федеральным законом как объект, угрожающий информационной безопасности ребёнка. Эти нормы создают институты надзора, выявляющие случаи угрозы для информационной безопасности
ребёнка. Эти нормы формируют запрос на организацию экспертных институтов, которые смогут оценить риски для безопасности ребёнка (те риски, которые произведет трансляция визуальной продукции). Эти нормы
посвященных объекту: «информационная безопасность ребёнка».
Многослойность и многообразие действий постепенно начинает обретать форму социального института.
Цели, задачи, объект и предмет исследования.
В широком смысле я отношу описанное мною охранительное поведение взрослого и разрастающийся моральный дискурс вокруг понятий «ребёнок», «безопасность» и «медиа» к феномену моральной проблематизации, где полем для проблематизации морального характера выступает визуальная продукция для детей. Объектом моего исследования
оказывается практика детского медиа досуга в современной российской культуре, а предметом: моральная проблематизация этой практики.
Термин «моральная проблематизация» взят мной из работы Мишеля
Фуко «История сексуальности»2. В методологическом введении к ее второму тому – «Использование удовольствий» - Мишель Фуко определяет моральную проблематизацию как такой тип отношения индивида к
реальности и к самому себе, посредством которого он узнает истину собственного бытия в качестве субъекта морали3. Сферы, очерченные пределами морального внимания, являются крайними точками, приближаясь
к которым, индивид оказывается на границе возможности познания собственной моральной формы. Этот процесс и позволяет конституироваться моральной форме как таковой и одновременно является способом её
познания.
Цель моей работы: понять, как складывалась и чем характеризуется моральная проблематизации медиа досуга детей в современной российской культуре.
Задачи:
- собрать данные, в массив которых включены интервью с современными российскими семьями, оказавшимися доступными мне в качестве информантов, а также законодательные акты и правовые прецеденты, которые тем или иным образом проблематизировали сферу практик просмотра аудиовизуальной продукции ребенком за предшествующие исследованию 20 лет.
- выделить некоторые ключевые события в недавней отечественной истории, которые могли произвести значительные изменения в практиках просмотра ребёнка и морального выбора родителя.
- проанализировать дискурсивное содержание законодательных актов и правовых прецедентов, вычленив из них модель моральной проблематизации, предлагаемую родителям.
- проанализировать качественные данные интервью, выделив в них основные модели моральной проблематизации визуальной продукции для детей, существующие в семьях.
- сопоставить модели моральной проблематизации визуального
материала, выдвигаемые государственным типом дискурса с моделями
моральной проблематизации, с которыми семьи встречаются внутри повседневных практик.
Общая методология и методы исследования.
То, что меня интересует в документах, тем или иным образом манифестирующих представления о морали, окружающей сферу детского медиа досуга - это то, чем обосновываются и как объясняются механизмы
влияния медиа на ребенка или непосредственно на его моральное сознание.
Из этих обоснований и объяснений, на мой взгляд, складывается модель морали ребенка, а также модель работы медиа по отношению к моральному сознанию индивида, которые я попытаюсь описать в своей работе. Коль
скоро, я ищу обоснований в чужих речевых практиках, значит я исследую определенного рода дискурс. Поэтому я использую также метод8 дискурсивного анализа в том виде, в котором его применяет Мишель Фуко
для описания и исторического сравнения моральной проблематизации сферы сексуальности4, кроме того некоторые способы изучения дискурса я буду заимствовать из его «Археологии знания»5. Для осмысления отдельных
явлений современности, в пространстве которых существует практика просмотра визуальных медиа и её проблематизация, мне также понадобились теоретические модели, которые так или иначе концептуализируют современные дискурсивные и прагматические феномены. Так, например, мною используется концепт «моральных паник»6 для осмысления правового
прецедента 2008-го года, характеризующего переломную точку в юридических практиках, связанных с введением в правовое поле объекта «информационная безопасность ребёнка». Я также буду пользоваться теорией, актуальной для исследования общества риска (У. Бек7, Н. Луман8, О. Н. Яницкий9), - прежде всего для того, чтобы описать, как работает риск в
сфере визуального потребления детей. А когда я буду говорить о потреблении визуальных медиа, я буду обращаться к описанию потребления телевидения, модель которого предлагает Бодрийяр в «К критике политической экономии знака»10. Подробнее об этом написано в первой главе моей работы (см. Глава I. Теоретическая рамка).
Что касается эмпирической части исследования, то для сбора качественных данных и формирования выборки, мною был использован метод институциональной этнографии, впервые представленный Дороти Смит11, который основывается на расширении субъектного знания исследователя по мере продвижения из собственной стартовой позиции (standpoint) к знаниям и опыту других, включенных в институт или практику, индивидов. Я росла в 1990-е годы, я также смотрела мультфильмы, сталкивалась с запретами и обоснованиями этих запретов, а в беседе с моими информантами я осознаю изменение этих обоснований и трансформацию этих запретов, и хочу понять, какие институты и какие события личного
опыта индивидов говорят через эти процессы.
Основной стратегией поиска информантов становится метод доступной выборки. Вопрос доступности возникает из моего понимания современного института детства в постсоветской России, когда внутренний мир семьи и практики воспитания детей внутри семьи всё больше закрываются от посторонних12. Я, как бездетный взрослый, не являющийся педагогом или работником, принадлежащим к сфере взаимодействия с детьми младшего школьного или дошкольного возраста, не имею приемлемой возможности подойти и просто познакомиться с ребёнком на улице, для того, чтобы позвать его на интервью.
Это обстоятельство привело меня к следующему решению: исследовать возможности собственной социальной сети, постепенно расширяя контакты по степени ощущения их «социальной приемлемости» и свободы моего собственного диалога со взрослым о его ребёнке.
Я провела интервью с 10 семьями, с родителями, а также с младшими и старшими детьми в домашней обстановке13 (всего 32 интервью), беседуя о практиках просмотра медиа, запретах и воспоминаниях о детских практиках просмотра ТВ в советское время, девяностые, нулевые и сейчас. В финальный вариант работы попали выдержки не из всех интервью. Так, я не смогла на этих страницах дать слово самым младшим информантам. Тем не менее, эти интервью состоялись, поэтому некоторые из текстов, не вошедших в основную часть работы, я прикрепляю в качестве приложений (см. Приложения 3-8). Необходимые сведения об информантов, а также схему социальной сети, в рамках которой производилась выборка, вы также найдете в приложениях (см. Приложение 2).
Степень изученности темы.
Этнографические исследования практик просмотра медиа (главным образом телесмотрения) проводятся не так давно. Так, по словам Е. В. Овчинской, прагматический поворот отечественной науки в сфере изучения медиа состоялся лишь в конце нулевых годов14. Поэтому можно перечислить лишь небольшое количество работ, посвященных практикам медиапотребления. Так, значительным исследованием в этой области является работа А. А. Новиковой и И. В. Кирии «Депрессивное медиапотребление (исследование телевизионных предпочтений сельских жителей)»15, а также монография О.В. Сергеевой «Домашний телевизор: экранная культура в пространстве повседневности»16, в которых представлен анализ и интерпретация качественных данных.
В чистом виде феномен моральной проблематизации в приложении к семейным практикам просмотра ещё никто не изучал. Однако попытки тем или иным образом поставить вопрос о связи моральной проблематизации этой сферы с институциональными практиками и артикуляцией форм морали, безусловно, предпринимались.
Существует сборник статей, посвященный советской мультипликации – «Весёлые человечки», где внутри дискурсивного анализа советских мультфильмов заложено предположение об их возможности
репрезентировать институты и социальную действительность, а также воспроизводить ценности советского общества. Так, в первой статье сборника17 обсуждается советский проект детства, и его преломление в продукции, адресованной детям, а также постулируется связь проекта с воспроизводством ценностных категорий: «именно благодаря своей утрированности Хрюши и прочие Степашки позволяют относительно легко увидеть внутренние механизмы, с помощью которых советская культура обеспечивала воспроизводство взрослых соответствующего типа и маргинализовала тех, кто выходил за допустимые рамки»18. Любопытно, что идея создания сборника (по крайней мере, так утверждается во вступительной статье19) приходит к авторам в ноябре 2007-го года. В тот самый момент, когда моральный аспект мультипликации постепенно выходит на первый план в публичных дискуссия по поводу претензий общественных организаций к каналу «2х2», а старая советская мультипликация активно противопоставляется зарубежной.
Вслед за «Весёлыми человечками» идут и другие дискурсивные исследования мультфильмов (статья О. В. Гороховой20 или Л. Г. Сафиуллиной21).
Но наиболее интересной для меня, в контексте данного исследования, является статья М. В. Ромашовой22, центральный тезис которой стал отправной точкой моего собственного исследования. В этой статье ее автор
выдвигает гипотезу о том, что те «содержательные, нравственно-этические критерии»23, мелькающие в правовых конфликтах или публичных дискуссиях, посвященных мультипликации, являются наследием советских
институтов. За этим утверждением не стоит подробного и доказательного анализа, однако это не входит в задачи, рассматриваемого текста, в котором автор лишь намечает проблему, выдвигая гипотезу.
В настоящем исследовании я частично развиваю и пытаюсь подтвердить догадку М. В. Ромашовой, в попытке различить типы дискурса и институциональные требования за высказываниями государства и родителей, совершающих выбор медиа продукции, которая «не несет опасности» детям.
В своей работе я изучала моральную проблематизацию практики медиадосуга детей, отталкиваясь от описания этой практики. Описание практики потребления медиа и тех рисков, которые это описание сопрягало с практикой, легло в основу, созданной мною модели, по которой, на мой взгляд, сегодня может происходить моральная проблематизация визуальной продукции для детей в России.
На данном этапе мне трудно судить о том, насколько моё описание было полным.
Я исходила из довольно узкой и специфической теоретической рамки, в которой методологические модели работают так, как они были мною поняты и переорентированы с учетом эмпирических наблюдений. Отчасти гипотетическим остается вопрос о правомерности использования теории «общества риска» в моей собственной аналитической модели, которую я
использую на всех этапах дискурсивного исследования, следуя догадкам о природе «рисков» и присущей им иррациональной логике, на которую указывает Ульрих Бек143. Тем не менее, я попыталась объяснить этот
возможно экстравагантный способ применения, продиктованный мне материалом (см. «Главу I. Теоретическая рамка исследования» С.17-20). Не менее открытым остается и вопрос о корректности использования термина
Бодрийяра «ТВ-предмет»144, связанного с его теорией общества потребления по отношению к неравенству классов. Теория, исходящая из предпосылки неравенства классов, была переориентировано мной по отношению к
неравному способу распределения времени телевизионного просмотра внутри семейных практик (см. «Глава I. Теоретическая рамка исследования» С.18-
19). Я попыталась опираться здесь на следующую логику: первичным является освоение «ТВ-предмета» в качестве объекта, маркирующего статус; уже затем открывается иррациональная глубина потребления, которая
бесконечно расширяется за плоскостью экрана, порождая риски, которые опознаются как угрожающие здоровью внутри медикализованного морального дискурса. Понятийная конструкция «медикализация морального
дискурса» встречается на страницах моей работы на правах некоторой самоочевидности, связанной с предположением о том, что биомедицинския тип дискурса бесконечно расширяет сферы своего применения (см. «Глава I
Теоретическая рамка исследования» С.21-22).
Определения, включавшие иррациональную форму феноменов, с которыми я предполагала работать, на более общем уровне соотносятся с моим выбором в качестве основной теоретической рамки представления о моральном субъекте, предложенные Мишелем Фуко145 (см. «Глава I.
Теоретическая рамка исследования» С.26-27). С другой стороны, можно отметить, что мое построение носит замкнутый на себя характер, не предполагающий выхода за его пределы тех, кто является предметом моего описания. Ведь если взять некоторую константу (данную в форме субъекта морали) и добавить некоторое ограниченное число переменных (бесконечное производство рисков, расширяющееся и «углубляющееся» потребление медиапродукции, разрастание биомедицинского типа дискурса), которые будут бесконечно прогрессировать, а их прогрессия будет подчиняться одному и тому же заданному принципу, постоянно апеллирующему к самому
себе (субъект морали и границы его познания), то переход к рациональной проработке ситуации телесмотрения оказывается в принципе невозможен.
На выходе получится бесконечно расширяющаяся, самовоспроизводящаяся, «мельчающая» и усложняющаяся на каждом своем этапе бесконечная динамическая форма – впрочем, как мне кажется, именно так и работает
модель Мишеля Фуко, связанная с феноменом субъекта морали.
Стратегию доступной выборки информантов для эмпирической части исследования я обосновывала методом институциональной этнографии. Этот метод был предложен Дороти Смит146 и в своем оригинальном применении
базировался на расширении границ субъективного знания исследователя, начинающего с самого себя (см. Введение С.9). Тем не менее, мой неформализованный интуитивный способ работы с материалом перерос в то, что я бы назвала «дискурсивной этнографией» (см. «Глава III. Пределы практики» С. 71-104).
По результатам проведенной работы, выяснилось, что появление ограничений в сфере потребления медиа детьми определяют «взлёт» и «падение» основного потребителя в семье – того потребителя, которому принадлежит основная привилегия пользования техническими средствами (ТВ-предметом, ноутбуком и т. д.), то есть тем каналом связи, по которому в
семью поступает визуальная информация.
Исследование практик просмотра визуальных медиа в семьях показало, что всякий медиум, связанный с экраном, содержит в себе практический парадокс: его индивидуальное использование может мгновенно переходить в общее пользование коллектива, иными словами, тот или иной субъект не может пользоваться им безраздельно. Для пользования этим медиа достаточно прямого или опосредованного взгляда, а иногда даже слуха.
Таким образом, семьи имеют дело с благом, которое фактически невозможно распределить - потенциал этого блага бесконечен так же как бесконечно возрастающее с ростом изобилия желание.
Простота пользования и символический статус данного блага делают затрудненным его иерархическое распределение. Представление о присвоенном «благе» начинает связываться у детей не с самим техническим предметом и его присвоением (этот предмет и не может быть присвоен), а с содержанием той продукции, которую демонстрирует техническое средство, а далее с той продукцией, которая создана по мотивам потребляемых фильмов и мультфильмов (игрушки, компьютерные игры, аксессуары и т.д.)... Потребление ребёнка начинает в прямом смысле стремительно
«ускользать» из сферы внимания взрослого, который стремится преподнести ограничение (и самоограничение) в качестве «лекарства» от вины за собственное стремление к неограниченному типу потребления. Тем временем общее количество технических средств, осуществляющих трансляцию, в семьях продолжает расти и их основными пользователями становятся дети, - при том, что дети не являются основными их потребителями.
С возрастанием изобилия, с переходом на новый этап потребления блага такого рода – с увеличением количества программ, доступностью кабельного телевидения, появлением компьютера, уплотнением телевизионного изображения и ускорением телевизионного потока - общество сталкивается с иррационально разрастающейся тревогой, которая
выражает себя в форме ощутимых моральных паник (см. Глава II. С.30-46).
Эта ситуация довольно быстро была отрефлексирована на уровне государственного дискурса в качестве «болезни» и «нездорового
потребления» (см. Глава II. С.47-59), лекарством от которого должно было стать ограничение визуального потребления детей как основных адресатов и субъектов желания, «конкурирующих» с родителями в неограниченном типе потребления всего, что не может быть ими присвоено.
Расплату за потребление взрослых или «вину потребления» выражают риски, сопряженные с визуальной продукцией для детей – тем благом, которое дети в действительности могут присвоить. Распределение рисков происходит зеркальным способом по отношению к тому, как распределялось иррациональное благо, - поэтому риски, произведенные медиа-объектами, приходятся на долю детей, которым полагалась наименьшая часть блага (с увеличением в сторону наименьшей возрастной границы). Такое распределение рисков фиксирует расшатывающиеся семейные иерархии в использовании технических средств, способных транслировать визуальную продукцию. Эти риски и организуют ограничения просмотра визуальной продукции. Ограничения в свою очередь понимаются как единственное «лекарство» от присущего субъекту стремлению к неограниченному потреблению.
На сегодняшний момент в отечественном дискурсе эта ситуация проговаривает себя только на языке биомедицинских, юридических или религиозных терминов, так как сами субъекты, которые не могут говорить на языке желания, потому что испытывают тревогу в тот момент, когда пытаются признать себя в качестве таковых. Они одновременно и находят себя в желании, и тут же себя в нем теряют. Эта ситуация кажется мне похожей на то, что происходит в советском мультфильме про цветиксемицветик. В тот момент, когда все бесконечные неисчерпаемые блага «атакуют» субъекта, ситуация бесконечного обладания трансформируется в физическое страдание. Всё это происходит из-за самого факта наличия бесконечного желания, присущего субъекту. Единственным способом справиться с желанием является осуществление желания другого, предъявленного в форме «выздоровления». На мой взгляд, та модель, по которой происходит моральная проблематизация практики медиа досуга детей в современной россиской культуре в общем смысле выражает собой общий шок потребления
На данном этапе мне трудно судить о том, насколько моё описание было полным.
Я исходила из довольно узкой и специфической теоретической рамки, в которой методологические модели работают так, как они были мною поняты и переорентированы с учетом эмпирических наблюдений. Отчасти гипотетическим остается вопрос о правомерности использования теории «общества риска» в моей собственной аналитической модели, которую я
использую на всех этапах дискурсивного исследования, следуя догадкам о природе «рисков» и присущей им иррациональной логике, на которую указывает Ульрих Бек143. Тем не менее, я попыталась объяснить этот
возможно экстравагантный способ применения, продиктованный мне материалом (см. «Главу I. Теоретическая рамка исследования» С.17-20). Не менее открытым остается и вопрос о корректности использования термина
Бодрийяра «ТВ-предмет»144, связанного с его теорией общества потребления по отношению к неравенству классов. Теория, исходящая из предпосылки неравенства классов, была переориентировано мной по отношению к
неравному способу распределения времени телевизионного просмотра внутри семейных практик (см. «Глава I. Теоретическая рамка исследования» С.18-
19). Я попыталась опираться здесь на следующую логику: первичным является освоение «ТВ-предмета» в качестве объекта, маркирующего статус; уже затем открывается иррациональная глубина потребления, которая
бесконечно расширяется за плоскостью экрана, порождая риски, которые опознаются как угрожающие здоровью внутри медикализованного морального дискурса. Понятийная конструкция «медикализация морального
дискурса» встречается на страницах моей работы на правах некоторой самоочевидности, связанной с предположением о том, что биомедицинския тип дискурса бесконечно расширяет сферы своего применения (см. «Глава I
Теоретическая рамка исследования» С.21-22).
Определения, включавшие иррациональную форму феноменов, с которыми я предполагала работать, на более общем уровне соотносятся с моим выбором в качестве основной теоретической рамки представления о моральном субъекте, предложенные Мишелем Фуко145 (см. «Глава I.
Теоретическая рамка исследования» С.26-27). С другой стороны, можно отметить, что мое построение носит замкнутый на себя характер, не предполагающий выхода за его пределы тех, кто является предметом моего описания. Ведь если взять некоторую константу (данную в форме субъекта морали) и добавить некоторое ограниченное число переменных (бесконечное производство рисков, расширяющееся и «углубляющееся» потребление медиапродукции, разрастание биомедицинского типа дискурса), которые будут бесконечно прогрессировать, а их прогрессия будет подчиняться одному и тому же заданному принципу, постоянно апеллирующему к самому
себе (субъект морали и границы его познания), то переход к рациональной проработке ситуации телесмотрения оказывается в принципе невозможен.
На выходе получится бесконечно расширяющаяся, самовоспроизводящаяся, «мельчающая» и усложняющаяся на каждом своем этапе бесконечная динамическая форма – впрочем, как мне кажется, именно так и работает
модель Мишеля Фуко, связанная с феноменом субъекта морали.
Стратегию доступной выборки информантов для эмпирической части исследования я обосновывала методом институциональной этнографии. Этот метод был предложен Дороти Смит146 и в своем оригинальном применении
базировался на расширении границ субъективного знания исследователя, начинающего с самого себя (см. Введение С.9). Тем не менее, мой неформализованный интуитивный способ работы с материалом перерос в то, что я бы назвала «дискурсивной этнографией» (см. «Глава III. Пределы практики» С. 71-104).
По результатам проведенной работы, выяснилось, что появление ограничений в сфере потребления медиа детьми определяют «взлёт» и «падение» основного потребителя в семье – того потребителя, которому принадлежит основная привилегия пользования техническими средствами (ТВ-предметом, ноутбуком и т. д.), то есть тем каналом связи, по которому в
семью поступает визуальная информация.
Исследование практик просмотра визуальных медиа в семьях показало, что всякий медиум, связанный с экраном, содержит в себе практический парадокс: его индивидуальное использование может мгновенно переходить в общее пользование коллектива, иными словами, тот или иной субъект не может пользоваться им безраздельно. Для пользования этим медиа достаточно прямого или опосредованного взгляда, а иногда даже слуха.
Таким образом, семьи имеют дело с благом, которое фактически невозможно распределить - потенциал этого блага бесконечен так же как бесконечно возрастающее с ростом изобилия желание.
Простота пользования и символический статус данного блага делают затрудненным его иерархическое распределение. Представление о присвоенном «благе» начинает связываться у детей не с самим техническим предметом и его присвоением (этот предмет и не может быть присвоен), а с содержанием той продукции, которую демонстрирует техническое средство, а далее с той продукцией, которая создана по мотивам потребляемых фильмов и мультфильмов (игрушки, компьютерные игры, аксессуары и т.д.)... Потребление ребёнка начинает в прямом смысле стремительно
«ускользать» из сферы внимания взрослого, который стремится преподнести ограничение (и самоограничение) в качестве «лекарства» от вины за собственное стремление к неограниченному типу потребления. Тем временем общее количество технических средств, осуществляющих трансляцию, в семьях продолжает расти и их основными пользователями становятся дети, - при том, что дети не являются основными их потребителями.
С возрастанием изобилия, с переходом на новый этап потребления блага такого рода – с увеличением количества программ, доступностью кабельного телевидения, появлением компьютера, уплотнением телевизионного изображения и ускорением телевизионного потока - общество сталкивается с иррационально разрастающейся тревогой, которая
выражает себя в форме ощутимых моральных паник (см. Глава II. С.30-46).
Эта ситуация довольно быстро была отрефлексирована на уровне государственного дискурса в качестве «болезни» и «нездорового
потребления» (см. Глава II. С.47-59), лекарством от которого должно было стать ограничение визуального потребления детей как основных адресатов и субъектов желания, «конкурирующих» с родителями в неограниченном типе потребления всего, что не может быть ими присвоено.
Расплату за потребление взрослых или «вину потребления» выражают риски, сопряженные с визуальной продукцией для детей – тем благом, которое дети в действительности могут присвоить. Распределение рисков происходит зеркальным способом по отношению к тому, как распределялось иррациональное благо, - поэтому риски, произведенные медиа-объектами, приходятся на долю детей, которым полагалась наименьшая часть блага (с увеличением в сторону наименьшей возрастной границы). Такое распределение рисков фиксирует расшатывающиеся семейные иерархии в использовании технических средств, способных транслировать визуальную продукцию. Эти риски и организуют ограничения просмотра визуальной продукции. Ограничения в свою очередь понимаются как единственное «лекарство» от присущего субъекту стремлению к неограниченному потреблению.
На сегодняшний момент в отечественном дискурсе эта ситуация проговаривает себя только на языке биомедицинских, юридических или религиозных терминов, так как сами субъекты, которые не могут говорить на языке желания, потому что испытывают тревогу в тот момент, когда пытаются признать себя в качестве таковых. Они одновременно и находят себя в желании, и тут же себя в нем теряют. Эта ситуация кажется мне похожей на то, что происходит в советском мультфильме про цветиксемицветик. В тот момент, когда все бесконечные неисчерпаемые блага «атакуют» субъекта, ситуация бесконечного обладания трансформируется в физическое страдание. Всё это происходит из-за самого факта наличия бесконечного желания, присущего субъекту. Единственным способом справиться с желанием является осуществление желания другого, предъявленного в форме «выздоровления». На мой взгляд, та модель, по которой происходит моральная проблематизация практики медиа досуга детей в современной россиской культуре в общем смысле выражает собой общий шок потребления
Заказать работу
Заявка на оценку стоимости
Это краткая форма заказа. После ее заполнения вы перейдете на полную форму заказа работы
Каталог работ (130502)
- Бакалаврская работа (31388)
- Диссертация (960)
- Магистерская диссертация (18319)
- Дипломные работы, ВКР (53194)
- Главы к дипломным работам (2108)
- Курсовые работы (9669)
- Контрольные работы (6188)
- Отчеты по практике (1308)
- Рефераты (1450)
- Задачи, тесты, ПТК (616)
- Ответы на вопросы (154)
- Статьи, Эссе, Сочинения (911)
- Бизнес-планы (49)
- Презентации (101)
- РГР (84)
- Авторефераты (РГБ) (1691)
- Диссертации (РГБ) (1879)
- Прочее (433)
Новости
06.01.2018
Помощь студентам и аспирантам в выполнении работ от наших партнеров
Помощь студентам и аспирантам в выполнении работ от наших партнеров
Помощь в выполнении учебных и научных работ на заказ ОФОРМИТЬ ЗАКАЗ
дальше»» Все новости
Статьи
- Где лучше заказывать диссертации и дипломные?
- Выполнение научных статей
- Подготовка диссертаций
- Подводные камни при написании магистерской работы
- Помощь в выполнении дипломных работ
»» Все статьи
Заказать работу
Заявка на оценку стоимости
Это краткая форма заказа. После ее заполнения вы перейдете на полную форму заказа работы
