Введение 3
Глава I. Петроградский университет в годы революции и Гражданской
войны 13
Глава II. Петроградский-Ленинградский университет в 1922-1925 гг 40
Глава III. Ленинградский университет в 1925-1929 гг 55
Заключение 73
Список использованных источников и литературы 77
Приложения
История образования и, в частности, высшей школы России при советской власти является, на наш взгляд, одной из самых сложных тем для исторического исследования. Сложность проистекает не от бедности источниковой базы и историографии, но, напротив, – от многообразия первого и второго, объять весь их спектр – задача чрезвычайной трудности. Сложность заключается и в многоплановости объекта исследования: изучать историю
высшей школы, особенно в постреволюционный период, в отрыве от истории
науки, культуры, социально-экономических и политических условий, внутри и внешнеполитической ситуации решительно невозможно. Каждая из упомянутых отраслей представляет собой колоссальный историографический
пласт, изучение которого для плодотворной работы совершенно необходимо.
Изучение истории высшей школы в советском государстве, ее сложных
отношений с советской властью, особенно в период 1917 – 1920-х и 1930-
х гг., пользуется неослабевающим интересом среди как российских, так и зарубежных исследователей. Работы, посвященные преобразованию российской высшей школы в советскую, начали появляться практически одновременно с воплощением в жизнь планов и установок большевиков. Начальный
период историописания был в меньшей степени подвержен влиянию политической конъюнктуры, благодаря чему в первые годы советской власти имел
место известный плюрализм оценок проводившихся преобразований, делались указания на откровенную неудачность некоторых из них, отражались
глубокие противоречия внутри самого Наркомпроса, отмечалась сложность
социального состава и политического облика высшей школы, что «объяснялось не только относительной свободой отечественной науки в первые годы
существования большевистского режима, но и тем, что исследованиями занимались непосредственные участники былых событий, основываясь в том
числе и на собственном опыте».1 С.О. Шмидт заметил, что «до насильствен-
1
Камчатнов Г.А. История высшей школы и университетов России XIX – начала XX веков: периодизация
историографии проблемы // Преподаватель. XXI век. 2008. № 3. С. 72.4
ного насаждения в 1930-е годы единогласия в науке имело место многообразие исторических взглядов, а также представлений о путях поиска исторической истины».2
Впоследствии, когда демократизм в партии сошел на нет и попытки
критики мероприятий государственной власти и Коммунистической партии,
указания на наличие других путей развития стали расцениваться как «антисоветские вылазки», а прямые идеологические противники большевиков по
тем или иным причинам были вынуждены замолчать, все пореволюционные
преобразования освещались лишь в санкционированном властью свете, причем партия и ее вождь И.В. Сталин присвоили себе право единственно правильного толкования истории,
3
словом, произошло «искривление исторического и историографического пространства»:4 «стал невозможен плюрализм
мнений, утверждались цитатнический догматизм, комментирование цитат
как форма «исследований», и история откровенно политизировалась».5 Никакая критика, за исключением «вредительской деятельности врагов народа» и
отдельных несущественных недочетов деятельности советских и партийных
органов, была невозможна.6 Очень точно суть этой историографической проблемы выразил М.В. Ходяков, подчеркнув факт превалирования государственно-партийных интересов над научным знанием, что «не могло не сказаться на подходах авторов к разрабатываемой теме и на постановке ряда
принципиальных вопросов, суть которых на известных этапах развития об-
2
Шмидт С.О. К изучению истории советской исторической науки 1920-1930-х годов // Шмидт С.О. Путь
историка. Избранные труды по источниковедению и историографии. М., 2007. С. 130.
3
См. по этому вопросу, напр.: Сталин И.В. О некоторых вопросах истории большевизма: Письмо в редакцию журнала «Пролетарская Революция» // Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. М., 1951. С. 84-102; Сталин И.В.,
Жданов А.А., Киров С.М. Замечания по поводу конспекта учебника по истории СССР // Сталин И.В. Сочинения. Т. 14. М., 1997. С. 40-42.
4
Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 9.
5
Шмидт С.О. Указ. соч. С. 134.
6 Напр.: «Извращения, ошибки, которые были разоблачены Центральным Комитетом Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) … препятствуя развитию школы на отдельных этапах, все же не могли,
конечно, остановить ее огромного количественного и качественного роста» (Константинов Н.А., Медынский
Е.Н. Очерки по истории советской школы РСФСР за 30 лет. М., 1948. С. 3).5
щества в значительной степени выхолащивалась, сводя на нет смысл исследования».
7
После ХХ съезда КПСС и начала «оттепели» идеологический гнет несколько смягчился, однако власть не могла допустить возможности полностью независимого изучения прошлого, выпустить монополию на толкование
истории из своих рук. Курс на «восстановление» «ленинской концепции» исторического процесса не привел к качественному пересмотру историографии; продолжалось замалчивание масштабов ущерба, нанесенного высшей
школе, деформации образовательной системы (особенно гуманитарного знания), разгрома и идеологизации науки. Уже в постперестроечное время
В.А. Шишкин отметил, что «в 60-70-е годы … историкам негласно или открыто предписывалась обязательность рассматривать события и явления …
прежде всего с так называемой классовой точки зрения, с учетом тех догм и
схем, которые «рекомендовались» партийно-государственными структурами».
8 Ю.Н. Афанасьев резко отозвался о большинстве работ того времени,
как о строго дозированно иллюстрирующих положения «классиков марксистской мысли» некоторыми историческими примерами.9 Советские историки второй половины 1960-х – 1980-х гг. стремились максимально осторожно показать объект исследования, обходя острые углы и затушевывая резкие,
дискуссионные моменты. Результатом такого подхода становилась примитивизация исторического процесса, превращение его в лубок, раз от разу пересказываемый с помощью одних и тех же, раз и навсегда затверженных формул. Вместе с тем, нельзя упускать из внимания слова Б.А. Романова (в передаче Р.Ш. Ганелина): «Историки писали и печатались. Приспособленчество
всегда считалось дурным качеством, но приспосабливаться было необходи-
7
Ходяков М.В. Децентрализм в промышленной политике регионов России: 1917-1920 гг. СПб., 2001. С. 34.
8 Государственные институты и общественные отношения в России XVIII-XX вв. в зарубежной историографии / Редкол.: Р.Ш. Ганелин, В.А. Шишкин, А.И. Рупасов и др. СПб., 1994. С. 4.
9 Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Советская историография: сб. ст. / Под общ. ред.
Ю.Н. Афанасьева. М., 1996. С. 7, 21, 25-28, 30-31, 37.6
мо, если уж Вы стали профессиональным историком».10 Нельзя, впрочем, отрицать значительного расширения тематического спектра исследований и их
источниковой базы. Происходило накопление фактологического материала,
велась широкая исследовательская работа в доступных архивных фондах.
Послабление наступило лишь в годы «перестройки». Именно тогда, а
впоследствии и в 1990-е гг. на волне шквального интереса к истории, введения в научный оборот недоступных ранее сведений, масштабного рассекречивания архивных фондов, рождается историография, совершенно по-иному
оценивающая как приход большевиков к власти, так и их политику, в том
числе и в отношении высшей школы.11 Одновременно отечественные исследователи и читатели получили широкий, практически неограниченный доступ к материалам, долгое время находившимся в практически недоступных
хранилищах спецхранов, а также зарубежной историографии. Еще в 1994 г.
Н.Н. Смирнов отметил, что мнения зарубежных исследователей «не всегда
совпадают с теми, что годами преобладали в отечественной литературе, подчас они бывают диаметрально противоположными, но, тем не менее, требуют
к себе пристального внимания и скрупулезного анализа».
Таким образом, была рассмотрена и исследована история Петроградского/Ленинградского университета в 1917-1929 гг. Кажется, в ходе работы
удалось решить поставленные задачи и достигнуть цели – комплексно, на материалах различных источников изучить ход развития университета.
Исследование сложных и противоречивых хитросплетений истории
университета в данный период – весьма сложная, но, как представляется,
также и весьма важная работа. Многообразность факторов, определяющих
развитие университетской структуры, методов преподавания, роли университета в подготовке квалифицированных кадровых специалистов, определила и
направления и резкие повороты деятельности университета. Каждый новый
ректор привносил что-то новое в университет, стараясь – и порой небезуспешно – выдержать баланс между натиском новой власти и складывавшейся долгие десятилетия университетской системой, вовсе не готовой к резким
коренным переменам.
Отдельное внимание в работе было уделено становлению и развитию
партийной организации Петроградского/Ленинградского университета, ее
роли в общественно-политической жизни. Исследованные архивные и библиографические источники подводят к выводу, что эта роль в жизнедеятельности университета в 1917-1929 гг. была исключительно заметной. К середине 1920-х гг. она возрастает настолько, что имеет смысл говорить об определяющем значении парторганизации в жизни университета. Несмотря на известную неблагодарность партийной работы, некоторую ее абстрактность и
незначимость с точки зрения аполитичного в своей массе студенчества первой половины 1920-х гг. (а с точки зрения части профессуры, эта работа носила откровенно бесполезный и даже вредный характер), в весьма непродолжительный срок при массированной поддержке государственно-партийной
машины университет фактически оказался подконтролен парторганизации,
встроенной в жесткую систему органов РКП(б)/ВКП(б).74
Материальное положение профессуры и студенчества университета,
значительно ухудшившееся в годы Первой Мировой войны, в первые годы
советской власти продолжало деградировать. Результатом этого стала череда
безвременных смертей выдающихся ученых университета, массовое бегство
студенчества из города. Впоследствии вмешательство государства, в том
числе и проводимая им политика, позволяло, с одной стороны, привлечь на
свою сторону квалифицированные преподавательские кадры и обеспечить их
лояльность, а с другой – положить конец инакомыслию в студенческих рядах, вычистив большую часть вольнодумцев из университетских аудиторий и
щедро разбавив оставшихся просоветски настроенными пролетариями «от
станка и сохи». Тем не менее, преподавательская зарплата оказалась на
несравненно более низком уровне, нежели до революции, а студенческие
стипендии не были в состоянии обеспечить достаточно высокий жизненный
уровень.
Состояние материально-технической базы университета в целом повторяло динамику развития материально-бытового положения профессорскопреподавательского состава и студенчества. Испытав на себе влияние разрухи, неуклонно разраставшейся на протяжении 1917-1921 гг., она не могла не
оказывать, в свою очередь, влияния на качество преподавания и обучения в
университете. В последующие годы она начала восстанавливаться – отчасти
за счет более щедрых государственных ассигнований, но главным образом
благодаря энтузиазму сотрудников университета.
Развитие взаимоотношений университета с органами государственной
власти и партийными органами убедительно доказывает всю важность построения конструктивных отношений, которую осознавали обе стороны. Недопустимость одергиваний и грубых окриков была очевидна; позиции ортодоксальных коммунистов, заявлявших о необходимости радикального реформирования университета или даже полной его ликвидации, не могли быть
и не были поддержаны рационально мыслящим большинством Наркомпроса.
В результате советская власть проводила более гибкую политику в отноше75
нии высшей школы – с помощью введения классового приема, платы за обучение, реформирования учебных планов, программ и даже самих методов
преподавания. Но даже такое вмешательство в дела высшей школы большинству профессорско-преподавательского состава казалось возмутительным.
Еще более возмутительным оказалось «заигрывание» Наркомпроса с профессурой, непоследовательность и несогласованность политики в центре и на
местах. Все это не могло не отвращать от советской власти даже нейтрально
настроенных к ней преподавателей.
Новая историческая реальность, в которой оказался университет, поставила его перед дилеммой: измениться или сойти со сцены. В этой реальности не оказалось места фундаментальному всестороннему образованию:
гораздо более ценными представлялись выпускники «узких» втузов, социалистическая интеллигенция, которая должна была прийти на смену «буржуазным спецам». Убедившись в конечном итоге, что университет не сможет
самостоятельно пойти на сознательное «усекновение голов» студентов, партийно-государственный аппарат сделал попытку навязать ему свое видение
образовательной системы – путем выведения всех гуманитарных специальностей из стен вуза и навязывания ему новой структуры и руководства, превращения бывшего императорского университета в советский вуз.
Подводя итог, можно отметить тот огромный по своей тягостности
путь, который был пройден университетом за 1917-1929 гг. Несмотря на
сложность складывания отношений с новой властью, университет не подчинился ей безоглядно, стремился сохранить лицо, – до тех пор, пока это было
возможно. Катастрофическое материальное положение, в котором оказался
университет, профессура и студенчество, стало еще одним влиятельным аргументом в руках советской власти. Структурные преобразования, продиктованные Наркомпросом, больно ударили по качеству образования в университете; особенно сильным оказался удар по гуманитарному образованию. И все
же вплоть до 1930 г. университет сохранял небольшую частицу автономии,
на которую до определенного момента советская власть не покушалась. Когда же полная зависимость университета стала очевидной, от этой частицы
избавились.
Помощь студентам и аспирантам в выполнении работ от наших партнеров
