Введение 3
Глава 1. «Спиритуальные» мотивы в литературно-критических текстах В.
Кривулина 1970-х гг 11
1.1. Ленинградская самиздатская периодика: темы и вариации 11
1.2. Категория «спиритуальности» в критических статьях В. Кривулина 13
1.3. «Пророк» целостности: апология традиции в критике В. Кривулина 20
1.4. Советский интеллигент на rendez-vous с «духовностью» 24
Глава 2. «Историческое воображение» В. Кривулина и концепции времени в
культуре позднесоветского периода 34
2.1. Кривулин и неоконсервативные тенденции в обществе позднего
социализма 35
2.2. Вопрос к классику: опыты «врастания» в историю 44
2.3. Границы «спиритуального»: взгляд из 2000-х 57
Выводы 64
Список литературы
Виктора Кривулина (1944-2001) часто называют одним из главных деятелей ленинградской неофициальной среды, который не только обладал уникальным поэтическим слухом, способным изобразить наиболее глубокие слои сознания «подпольного» человека эпохи позднего социализма, но и был активным участником, а также идеологом независимого «культурного движения», создавшего разветвленную систему отношений,
компенсировавших отсутствие публичности, свободы и дискуссионности в официальной литературе.
Объект исследования - литературно-критические статьи и
выступления В. Кривулина 1970-1980-х годов.
Предмет исследования - концептуальные стратегии описания и анализа неофициальной культуры в критических статьях В. Кривулина.
Другими словами, в центре нашего исследования оказывается «мышление о культуре», т.е. то, каким образом поэт Виктор Кривулин теоретизировал феномен ленинградской неподцензурной поэзии, какие концептуальные рамки предлагал для описания конкретных текстов представителей неофициального сообщества, какие социально-политические и культурные процессы могли, при этом, влиять на самого Кривулина. Если говорить еще более кратко, то нам предстоит разобраться в том, каким поэт Виктор Кривулин был критиком.
Цель исследования - выявить основные стратегии осмысления неофициальной культуры в литературно-критических статьях В. Кривулина 1970-1980х гг.
Задачи исследования:
- описать основной корпус литературно-критических текстов В. Кривулина, созданных в 1970-1980-х гг.;
- вычленить наиболее характерную риторическую топику в описании феномена «неподцензурной поэзии» в критических текстах В. Кривулина;
- выделить основные понятия, на которых строился язык самоописания представителей ленинградской неофициальной литературы;
- проанализировать полемику В. Кривулина с Б. Гройсом, развернувшуюся на страницах журнала «37»;
- сопоставить взгляды В. Кривулина с теорией «культурного движения» Б. Иванова;
- проследить функционирование религиозной лексики в дискурсе В. Кривулина 1970-х гг.;
- описать образы времени, возникающие в критических текстах В. Кривулина и рассмотреть их в контексте его поэтической практики;
- рассмотреть феномен пассеизма в рамках развития ленинградской неофициальной литературы;
- проанализировать функционирование категории «спиритуальность» в литературно-критических статьях В. Кривулина;
- охарактеризовать трансформацию взглядов В. Кривулина в перестроечный и пост-советский период.
В исследовательской литературе интерес к творчеству Кривулина не перестает возрастать, о чем свидетельствует хотя бы недавнее издание наиболее полного сборника стихотворений 1970-х годов «Воскресные облака», составленного М. Шейнкером и О. Кушлиной. Характерно, что в рецензии на выход этого сборника, написанной Г. Беневичем, содержится наиболее распространенная модель восприятия поэзии Кривулина, строящаяся на мотиве «реставрации»: «при встрече с произведениями искусства прошлого Кривулин, можно сказать, религиозно пережил разрыв с культурой, неподлинность своего существования, оторванного от традиции и ее живых носителей. Но изнутри этого переживания, этой не только эстетической, но и экзистенциальной тоски, ему открылась возможность восстановления традиции и обретения подлинности» .
Мотив «восстановления», пожалуй, стал общим местом при определении специфики поэзии Кривулина еще со времен присуждения ему первой независимой литературной Премии Андрея Белого в 1979 году за «развитие петербургской поэтической традиции» Проект Кривулина неоднократно помещался в контекст целого поколения, пытавшегося найти альтернативу романтическому «шестидесятничеству» Оттепели,
окончательно свернувшейся в 1968 году вместе с вводом войск в Прагу. Выстраивая коллективную идентичность в своих стихах, Кривулин, согласно Борису Иванову, «нашел и обозначил точку опоры, общую для художественной интеллигенции и независимой гуманитарии в целом, - в КУЛЬТУРЕ как надысторической и надличной ойкумене существования творческого человека» .
То, как этот «культурологический» проект реализовывался в
поэтических текстах более-менее проанализировано , но каким образом он воплощался в литературно-критической деятельности Кривулина остается практически не изученным. Даже несмотря на то, что при анализе индивидуальной поэтики Кривулин «рассматривается как идеолог и теоретик неофициальной культуры, поставивший перед собой важную задачу дать этой культуре историческое обоснование» , практически никто из исследователей не обращается к материалам самиздатской периодики для того, чтобы прояснить, в чем же заключалась эта самая пресловутая «теория» неофициальной культуры, из каких понятий она строилась, как соотносилась с социально-политическим контекстом «позднего социализма».
Впрочем, такая же участь постигла и историю неофициальной литературной критики, возникшей в Ленинграде в 1970 -х годах вместе с самиздатскими журналами «Часы», «37», «Обводный канал», «Северная почта» и др. Отчасти, такое положение дел вызвано низкой степенью влиятельности публицистических текстов самиздата, циркулировавших, преимущественно, в узком кругу ленинградских «подпольщиков». Лишь в исключительных случаях критические статьи, возникавшие в самиздате, перепечатывались и становились культурным артефактом, как, например, работа Б. Гройса «Московский романтический концептуализм»(1979).
В обстоятельной монографии «История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи» (2011) М. Берг и М. Липовецкий в разделе, посвященном «второй культуре», попытались вместить наиболее показательные примеры неофициальной критики на десяти страницах, из-за чего их анализ оказался довольно обрывочным и несколько зажатым рамками «основной» мысли о том, что «неофициальная литература комплиментарно воспроизводила и развивала те тенденции, что были репрессированы официальной советской литературой» . Тем не менее, Берг и Липовецкий выделили ряд важнейших для ленинградского самиздата публикаций, а также обратили внимание на тематические различия московского и ленинградского самиздата, которое существенно и для нашего исследования.
Чуть ли ни единственным случаем обращения к литературно¬критическим статьям Кривулина следует считать статью А. Житенёва «Виктор Кривулин как теоретик «неофициальной» культуры (1976-1984)». Претендуя на «системный» анализ публицистики поэта, данное исследование впервые демонстрирует обширность «проблемно-тематического поля критики» Кривулина, а также позволяет выделить «основные векторы его размышлений - самоидентификация и культурное позиционирование субъекта, типология моделей времени, эстетика провинциализма, анализ мировоззренческих увлечений «другой» культуры» . Тем не менее, в его статье обширные цитаты, сменяя одна другую, не всегда дают возможность реконструировать логику представлений самого Кривулина, т.к. оказываются выхвачены из контекста, а никакой самостоятельной концептуальной рамки для них Житенёв не предлагает. Впрочем, это не отрицает тот факт, что благодаря Житенёву многие тексты Кривулина впервые введены в исследовательский оборот.
Заметным достижением в изучении самиздатской периодики следует считать монографию британской исследовательницы Ж. фон Цитцевитц «Poetry and the Leningrad Religious-Philosophical Seminar 1974-1980: Music for a Deaf Age» (2016), которая подробно описала историю религиозно - философского кружка, организованного Т. Горичевой и В. Кривулиным, а также рассмотрела на примере конкретных текстов О. Охапкина, С. Стратановского и Е. Шварц принципы функционирования религиозной образности в ленинградской неофициальной литературы. Несмотря на то, что ее исследование сосредоточено на поэтических текстах и представляет собой «close reading» , в монографии довольно подробно освещаются вопросы, связанные с журналом «37», «религиозным ренессансом» 1970 -х гг. и проч.
Таким образом, актуальность нашего исследования заключается в попытке более пристально разобрать отдельные литературно-критические тексты В. Кривулина и выявить в них некие «связующие» звенья, позволяющие проследить динамику позиционирования «андеграундного» субъекта в неофициальном пространстве.
За последнее десятилетие тема «неофициальное искусство» в СССР претерпела значительные трансформации, о которых не имеет смысла распространяться в рамках данного исследования за исключением одного существенного момента. Связан он с тем, что герои «неофициальной» литературы перестали восприниматься в свете жестких исследовательских бинарных оппозиций: советский -антисоветский, тоталитарный-свободный, официальный-неофициальный. В этом плане, возможно, наиболее показателен концептуальный жест, который позволили себе кураторы выставки «70-е. Со_при_частность», проведенной в петербургском ЦВЗ «Манеж» осенью 2017 года. Едва ли не со всего города на эту выставку были отправлены картины художников, творивших в 1970-е, причем, как членов Союза, так и заслуженных нонконформистов. На экспозиции работы идеологических оппонентов были развешены вперемешку, воссоздавая «процесс монтажа» , так что зрителю самому приходилось отслеживать в
этом «вавилонском смешении», где «искусство», а где «госзаказ». Представляется, что в таком кураторском жесте содержится не только банальная провокационность, но и, возможно, неосознанная попытка историзировать неофициальное искусство и обнаружить его контекстуальные предпосылки в советской действительности .
Схожую цель преследует и литературный критик А. Конаков, выпустивший сборник статей о неофициальных авторах «Вторая вненаходимая: очерки неофициальной литературы» (2017). В книге Конаков ставит перед собою цель, пользуясь методологической рамкой антрополога А. Юрчака , рассмотреть «неофициальную литературу», «с учетом множества конкретных реалий и практик позднесоветской жизни, ее широкого антропологического контекста» . Авторы, которые, казалось бы, стремились исключить себя из советской действительности, создавали тексты, «обусловленные» самой этой действительностью, будь то архитектурный план по застройке окраин бараками (Холин), дефицит товаров (Пригов) или получение собственной квартиры (Аронзон). Согласно Конакову, «та или иная литературная форма вырастает из стихии самой советской материальности, из конкретных условий советской жизни» .
Весьма симптоматично, что новое поколение интеллектуалов, применяя по отношению к неподцензурной поэзии современную методологическую оптику, с одной стороны, демифологизирует этот исторический период, а с другой стороны, производит своеобразную ревизию привычных, устоявшихся исследовательских схем. Вероятно, временная дистанция, отделяющая сегодня молодых исследователей от такого явления, как «неподцензурная поэзия», заставляет искать новый язык описания этого периода.
Новизна исследования связана с тем, что литературно-критическое наследие В. Кривулина, малоизученное, а, в некоторых случаях, и вовсе неизвестное, анализируется в контексте становления ленинградской неофициальной культуры в 1970-х годах.
Методологической основой исследования являются историко-литературный, структурно-типологический, герменевтический методы, а также принципы дискурсивного анализа.
Данная работа является лишь частью исследования, которое поможет раскрыть фигуру Кривулина-критика в полной мере. Поэтому мы не ставим задач в рамках дипломного отчета полностью осветить заявленную тему, но ограничимся анализом наиболее показательных текстов Кривулина 1970-х годов, в которых, на наш взгляд, прослеживается единая логика осмысления неофициальной литературы сквозь призму «спиритуальности».
В первой главе мы рассмотрим категорию «спиритуальности» в литературно-критических текстах, а во второй - сравним мотивы художественной критики Кривулина с его поэтической практикой. Вторая глава, таким образом, будет посвящена репрезентации истории и концепциям времени в текстах Кривулина.
В ходе проделанного исследования мы стремились вычленить некие стержневые моменты в разветвленной системе критических текстов и выступлений Виктора Кривулина 1970-х годов. Обращая внимание, в первую очередь, на риторические и рефлективные схемы, в которые облекалась мысль Кривулина-критика, мы проанализировали некоторые составляющие его категориального аппарата. Стремясь охарактеризовать феномен неофициальной литературы как явление многосоставное, Кривулин, в то же время, вычленил две основные тенденции развития творческих методов представителей неподцензурной поэзии: 1) спиритуализацию и сакрализацию творчества и 2) возрождение пассеизма в «совершенно новом виде» .
Метафизическая ориентированность текста стала в описании Кривулина основной чертой нонконформистского художественного сознания, а сама фигура художника сблизилась с пророком, тайновидцем. Конструируя в своих статья «язык опосредования», Кривулин прибегал к довольно оригинально осмысленным понятиям из религиозной сферы, таким как соборность, а порою использовал излюбленные русскими религиозными философами оппозиции зрелища/ действа для объяснения специфики неофициальной живописи. Особенно резко этот взгляд представлен в полемике с Б. Гройсом, которая продемонстрировала, что религиозная топика и образность составляют основу литературно-критической стратегии Кривулина этого периода.
В середине 70-х годов Кривулин выступает апологетом универсальной, надвременной целостности, в связи с чем , в его критических текстах возникает органицистская метафора «единства» живых и мертвых русских поэтов, позволяющая выстроить особые отношения с прошлым и настоящим. Как мы стремились показать, сутью концепции времени Кривулина является ее принципиальная ахронистичность, которая оказывается залогом «врастания в историю», причем сама история понимается не как конкретная реальность «позднего социализма» 1970-х годов, а как пространство культуры и языка.
Соотнося себя с традицией русского модернизма Кривулин, в некоторой степени соответствовал той общей пассеистической и консервативной тональности, которой было охвачено советское общество в конце 60-х, а затем и в «долгие 70-е». Но определяющим оказывается то, что вступая в некий резонанс с консервативными тенденциями, кривулинский тип самидентификации этого периода затем претерпел существенные изменения под воздействием разъедающей, неутешительной саморефлексии.
Формируя образ поколения на основе концепта «спиритуальности» Кривулин ориентировался на модернистскую парадигму, включавшую в себя оккультный элемент, поэтому введение Кривулиным в «самиздатскую» критику термина «спиритуальной» лирики (в которую входили ленинградские авторы) было своеобразным акцентированием этой культурной преемственности. В конечном счете, это было выполнением собственного императива, сформулированного еще в «Вопросе к Тютчеву»: «родства к истории родной, не отрекайся».
Помощь студентам и аспирантам в выполнении работ от наших партнеров
