Введение стр.3
Глава 1. Наука и ответственность: разработка методологии гуманитарного знания в работах «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности» стр. 12
Глава 2. «Первая филология»: антропные инстанции текста — автор, герой, читатель — в работах «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности» стр. 32
Заключение стр. 48
Список использованной литературы
Имя Михаила Михайловича Бахтина (1895-1975) в отечественной и мировой гуманитарной науке настолько хорошо известно, что представить его должным образом довольно затруднительно. Он один из немногих исследователей XX века, кто сам стал не только объектом исследования, но и культурным героем, вокруг которого сложилась определенная мифология. Сразу несколько дисциплин претендуют на то, что так или иначе изучают бахтинское наследие — «бахтинистика», «бахтинология», «бахтиноведение» и так далее . Ну а количество школ, а чаще частных инициатив отдельных исследователей, у каждого из которых «свой Бахтин», вообще едва ли исчислимо. Все это привело к тому, что обозреть весь круг работ о бахтинском творчестве, написанных на десятках европейских и неевропейских языков, фактически не представляется возможным. Любая сколь угодно про странная выборка будет неизбежно носить в той или иной степени случайный характер.
Самым серьезным из всех высказываний о Бахтине, безусловно, является обширнейший комментарий к бахтинскому собранию сочинений . Плод титанической работы ведущих знатоков творчества Бахтина, таких как С.С. Аверинцев, С.Г. Бочаров, Л.А. Гоготишвили, В.В. Кожинов, В.В. Ляпунов, В.Л. Махлин и других, этот комментарий дает исчерпывающие сведения о бахтинском научном творчестве сразу в нескольких важнейших направлениях.
Во-первых, в подробностях восстановлена текстологическая история каждого произведения, что, учитывая весьма непростую историю их написания, утраты и обретения, очень немало. Хотя даже сам факт того, что тексты Бахтина, особенно ранние, удалось прочесть и подготовить к печати, — это уже колоссальное приобретение для гуманитарной науки.
Во-вторых, удалось раскрыть огромный цитатный слой, тот самый «диалогизующий фон» бахтинских текстов, без анализа которого не может быть их адекватного прочтения. После тщательного сопоставительного анализа текстов, отдельных идей и концептов Бахтина с текстами, идеями и концептами Иммануила Канта и Вильгельма Дильтея, а также Германа Когена, Анри Бергсона, Макса Шелера и многих других Бахтину, с одной стороны, перестали приписывать открытия, которых он не совершал, а с другой — стал более очевиден и конкретен его действительный вклад в гуманитарную науку.
В-третьих, в комментарии даны истолкования используемых Бахтиным понятий, написанные по принципу словарной статьи, которая как бы «переводит» слова с бахтинского на общепринятый научно-гуманитарный русский. Надо сказать, что это первое и на данный момент единственное систематическое осмысление особенностей бахтинского узуса. Задуманный Н.Д. Тамарченко, С.Н. Бройтманом и А. Садецким проект «Бахтинского тезауруса», к сожалению, не продвинулся дальше стадии словника и считанных статей по отдельным вопросам. На современном этапе развития бахтинистики авторитетные ученые, среди которых В. Л. Махлин, считают путь изучения Бахтина через изучение его словоупотребления наиболее плодотворным.
В-четвертых, в комментарии производится обобщение всего того необъятного количества посвященной как общим, так и частным вопросам бахтинского наследия литературы, которое было известно на момент выхода очередного тома. Это уже, конечно, «диалогизующий фон» самого комментария, который его составители также считают необходимым эксплицировать.
В результате проделанной огромной работы бахтинские тексты были возвращены в свой интеллектуальный, духовный, мировоззренческий контекст, в котором они находились исторически, и эта реконтекстуализация Бахтина сослужила и еще сослужит службу как бахтинистике, так и гуманитарной науке в целом. По нашему мнению, только после выхода в свет этого собрания сочинений и стало возможным полноценное обращение к бахтинскому творчеству с какими бы то ни было целями.
Объектом нашего исследования стали самые ранние из известных сочинений Бахтина — это трактаты «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности», опубликованные в I томе собрания сочинений (2003 год). Создававшиеся в первой половине 1920-х гг., эти тексты, по единодушному мнению специалистов, в сгущенной форме содержат практически все основные идеи, развивавшиеся Бахтиным на протяжении его долгой научной жизни. Можно сказать, что именно в работах «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности» Бахтин ищет свою проблематику в гуманитаристике, вырабатывает необходимую методологию и соответствующий ей терминологический инструментарий. Эти произведения замечательны еще и тем, что, создававшиеся Бахтиным «для себя», так сказать, для внутреннего пользования, они сохраняют своеобразную память о собственном генезисе — а следовательно, и генезисе бахтинской теории. То, что впоследствии из-за печальных особенностей личной и творческой биографии Бахтина будет скупо рассыпаться им на страницах многих других произведений, здесь не просто собрано воедино, но является главным и почти единственным объектом рассмотрения и изложения.
В частности, нигде, кроме как в своих ранних произведениях, «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности, Бахтин с такой неоспоримостью не являет себя как философ. «Последним опытом прямого философствования» Бахтина называет С.Г. Бочаров трактат о герое и авторе. Существует многими разделяемая точка зрения, что якобы Бахтин обращается к литературоведческой проблематике исключительно под давлением непреодолимых исторических обстоятельств — чтобы иметь хотя бы какую-то возможность печататься и быть услышанным: пойди русская история в начале XX века по иному пути — и мы бы знали только великого философа М.М. Бахтина, но никак не литературоведа. Мы же разделяем точку зрения, в наиболее аргументированном виде отстаивавшуюся Н.Д. Тамарченко, что что это совершенно не так.
То, что переход к эстетике словесного творчества был обусловлен имманентными причинами и явился естественным результатом эволюции бахтинского исследовательского мировоззрения, а не родом мимикрии в недружественном научно-гуманитарном пространстве, — приведению доводов в защиту справедливости этого тезиса на материале раннего бахтинского творчества и посвящено наше исследование. Поэтому целью нашей работы стало обоснование на примере изучения таких текстовых инстанций, как автор, герой и читатель, органичности перехода Бахтина от нравственно-философской проблематики к эстетике словесного творчества.
«Двойное гражданство» бахтинских текстов — в философской и филологической областях — неоднократно становилось предметом полемики и осмыслений. Не имея цели и возможности подробно останавливаться на каждом из них, укажем только на одну из самых свежих систематических попыток — она была сделана в монографии Н.С. Автономовой «Открытая структура: Якобсон—Бахтин—Лотман—Гаспаров» (2009 год). Тщательно прореферировав историю полувековых интернациональных споров филологов и философов о месте Бахтина в гуманитаристике, исследовательница, не принимая крайних точек зрения, приходит к следующему выводу: она отмечает его «продуктивную иррациональность», полагает, что «настоящий Бахтин еще впереди», но констатирует, что «яркая, эвристичная концепция, которая явно предпочитает идею фактам, вряд ли может быть источником метода для эмпирической гуманитарной науки».
Едва ли можно согласиться с этим заключением Н.С. Автономовой, хотя надо признать, что для настоящего момента оно в высшей степени характерно. Солидаризоваться с ним трудно не только потому, что в ее работе не в пример больше внимания уделяется бахтинистам и их мнениям, чем Бахтину и его текстам. Будь это соотношение обратным, стало бы самоочевидным, что как раз о проблемах методологии гуманитарной науки, о ее предмете и характере (повсеместная «эмпиричность» которого вовсе не кажется такой уж бесспорной) Бахтин размышлял как мало кто из отечественных гуманитариев. Не будет преувеличением сказать, что именно эта тема красной нитью проходит через все его научное творчество. Вот только несколько самых заметных работ, посвященных ей: «К философским основам гуманитарных наук», «К методологии гуманитарных наук», «Из записей 1970—1974 гг.», «Ответ на вопросы редакции «Нового мира»», «К вопросам методологии эстетики словесного творчества». Впервые же вопрос о сущности гуманитарного подхода всерьез был поставлен Бахтиным в работах «К философии по ступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности», которые с точки зрения тематики и проблематики представляют собой части единого замысла. Более того, «К философии поступка» является не просто философской преамбулой к «Автору и герою», или «Автор и герой» — эстетическим аппендиксом к «Философии поступка». С точки зрения вопроса о методологии гуманитарного познания у Бахтина эти две работы, как две части единого замысла, несут одинаковую смысловую нагрузку. Иначе говоря, проблематика эстетики словесного творчества не могла не начинаться у Бахтина с разработки нравственной философии, а философская антропология не могла не разрешиться в эстетическом ключе.
Для понимания того, как складывались и развивались взгляды Бахтина на методологию гуманитаристики, очень важен тот факт, что это происходило, так сказать, на контрастном фоне: бахтинская научная биография дает нам все основания для того, чтобы сказать, что параллельно Бахтин не менее интенсивно, хотя и в иных формах, размышлял о методологии естественных наук. Притом последнее было лишено у Бахтина и малейшего признака автоматического негативизма: осознавая всю разницу между гуманитарной и естественной наукой, Бахтин тем яснее представлял их как ветви единого человеческого знания . Наглядно показать это при помощи анализа текстов — составляет одну из задач нашего исследования.
Теснейшим образом с вопросом о методологии связан вопрос о терминологии. Ученый из совершенно другого «лагеря», имеющего куда более прозрачное отношение к эмпирике, чем филология, немецкий физик, лауреат Нобелевской премии Вернер Гейзенберг (1901—1976) писал: «Первая предпосылка познания явлений природы — введение адекватных понятий; лишь с помощью верных понятий мы в состоянии по-настоящему знать, что мы наблюдаем».
Как раз в «верности» и «адекватности» бахтинским понятиям очень часто отказывали. С легкой руки М.Л. Гаспарова по филологическому миру разошлась оценка языка Бахтина — он был назван «вызывающе-неточным». Еще более распространенным было мнение, что терминология Бахтина не может считаться научной и, соответственно, использоваться в научно-гуманитарном обороте , поскольку насквозь «метафорична». Неправомерность таких оценок доказана в комментарии к собранию сочинений Бахтина, однако он же на новом уровне подтвердил, что язык Бахтина действительно имеет свою специфику, которая должна обсуждаться и исследоваться. В нашем исследовании данная проблематика будет рассмотрена на примере таких терминов, как автор, герой и читатель, что является еще одной задачей нашего исследования. Эти же текстовые инстанции в их взаимодействии в свете перспективы создания и развития бахтинской методологии гуманитарных наук являются предметом нашего изучения.
Цель и задачи определили структуру исследования. Работа состоит из введения, двух глав и заключения.
В работе использованы следующие сокращения:
«Искусство и ответственность» — ИО
«К философии поступка» — ФП
«Автор и герой в эстетической деятельности» — АГ
«Лекции и выступления М.М. Бахтина 1924-1925 гг. в записях Л.В. Пумпянского» — Лекции
Сокращения используются для удобства чтения только во внутритекстовых ссылках на I том с указанием страницы. Ввиду названных особенностей комментария нами было решено давать на него ссылку в подстраничной сноске с пометой «комментарий» и указанием страницы (в работе цитируется только комментарий к I тому собрания сочинений).
С первых шагов в науке М.М. Бахтин заявляет о себе как исследователе с самостоятельным и глубоко оригинальным стилем мышления и новаторской философско-филологической программой, общее направление которой он формулирует уже в 1919 году в статье «Искусство и ответственность». Эта программа реализуется им в двух крупных сочинениях, активной работой над которыми ознаменовало сь для Бахтина начало 1920-х гг. — позднее, сохранившиеся лишь во фрагментах, они получили редакторские названия «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности».
В этих трактатах молодой Бахтин формулирует последовательно свой извод «первой философии», а затем и «первой эстетики» в ее словесном воплощении — то есть «первой филологии». Обоснование начал философско-филологического метода познания проходит в контексте размышлений Бахтина о методах и целях его научного «антагониста» — естествознания. В 1924 году в Ленинграде Бахтин прочитает небольшой цикл лекций, посвященных размышлениям И. Канта, одного из наиболее значимых для Бахтина мыслителей, о «положительной» (естественной) науке в со- и противопоставлении ее с философией. В особую заслугу ему Бахтин ставит то, что Кант проблематизирует науку как самостоятельный феномен и философскую критику начал естествознания представляет как рефлексию науки о себе самой.
Через некоторое время под именем своего друга, биолога И.И. Канаева Бахтин опубликует статью «Современный витализм», где продолжит развивать свои взгляды на естественнонаучный подход к действительности и методологию науки на примере биологии и ее философских экспликаций, а заодно формулировать собственные методологические установки. По аналогии с дебютным выступлением Бахтина в печати, философские «пролегомены» к критике идей Г. Дриша, составляющей основное содержание статьи, можно назвать «Наука и ответственность». Здесь Бахтин в категорической манере критикует идею «нейтрального» метода, присущего естественным наукам, который пытается элиминировать субъект поиска на уровне мета-методологическом, поскольку определение как методологии, так и предмета изучения начинается с избрания четкой позиции субъектом познания.
Изнутри естествознания в удивительном согласии с направлением мысли Бахтина по этой проблеме выскажется несколько десятилетий спустя выдающийся физик Эрвин Шрёдингер. Он указывает на то, что создаваемая scientia картина мира конструируется без учета субъективного плана бытия и потому научная модель мира оказывается совершенно «бесчеловечной» — и на уровне субъекта познания, и на уровне его предмета. Вопросов о цели, смысле, этике и метафизике — то есть всего того, что определяет человека в качестве человека и составляет основу культуры, в рамках научной картины мира просто не существует.
По этой причине человеческое знание чем дальше, тем безвозвратней расщепляется надвое — на гуманитарное и естественнонаучное, а граница между ними проходит по человеку: между свободой и детерминизмом, ценностно-ориентированным и нравственно-индифферентным, логически доказуемым и постулируемым. На путях чистого теоретизма Бахтин считает преодоление этого дуализма совершенно невозможным, поэтому в своей «первой философии» он пытается выйти к тому «единому плану» бытия и сознания, в котором возможно обретение целостности человека и человеческого знания; это тот план, по мысли Бахтина, где человек представлен в полноте своей ответственности, единственности и ценностности.
Фундаментальной дихотомией, лежащей в основании любого человеческого действия и поступка (в том числе и мысленного), Бахтин полагает дихотомию «я — другой». И если естественные науки, условно говоря, основываются на принципе «я как другой», то есть предельном овнешнении внутреннего, то культура предполагает принцип «другой как я» — предельное вживание во внешнее. Поскольку это не два параллельно существующих плана, а модусы единого человеческого сознания, совершенный Бахтиным перевод проблематики в подобное русло не подменяет один вид дуализма другим, но, напротив, способствует его разрешению в конкретно - единственном бытии, в котором человек ответственно существует. Бахтин показывает, что обретение единого плана человеческой мысли возможно на путях «первой философии» в ее эстетическом воплощении — в «первой филологии».
Исследование проблематики собственно человеческого в эстетическом ключе заставляет Бахтина обратить пристальное внимание на такие моменты текста, как автор, герой и читатель, которые мы считаем целесообразным называть антропными, то есть предполагающими человека, инстанциями текста. Их особая важность подчеркивается тем, что для Бахтина эти три текстовые инстанции являются сквозными, поскольку существуют не только в пространстве художественного творчества, но также скрепляют самые разные пласты культуры в широком смысле, поэтому проблема антропных инстанций в полном смысле принадлежит компетенции первой филологии. Именно антропные инстанции играют роль того медиатора, который «осуществляет» единство двух разобщенных в интеллектуальном пространстве планов мышления и языка.
Человек, каким его представляет эстетика, ближе живому, поступающему, всегда конкретному человеку единственного бытия-события, нежели обобщенному условному «homo sapiens» сциентистского подхода. А так как человек воплощен в художественном произведении посредством антропных инстанций, Бахтин рассматривает взаимодействие между этими последними как один из модусов человеческих взаимоотношений, восходящих генетически во всем своем многообразии к фундаментальной оппозиции «я—другой».
Автор и читатель, с которым автор делится своим «auctoritas» с тем, чтобы последний мог ему «со-творить», формировать смысловой и ценностный слои романа, представляют антропную субъектность (позиция «я»), в то время как герой — антропную объектность (позиция «другой»). Подспудное наличие оппозиции «я-другой», по Бахтину, есть необходимое условие возможности эстетического отношения и осуществления эстетической ценности.
Эстетическая ценность в художественном произведении осуществляется в напряженном взаимодействии антропных инстанций, в противодействии разнонаправленных сил, при котором объектная инстанция стремится реализовать себя в качестве субъектной, а субъектная (или субъектные), будучи моментом иерархически выстроенного эстетического целого, — слиться с объектом собственного эстетического видения. В случае реализации одной из двух тенденций эстетическая ценность пере стает быть эстетической. Антропные инстанции поскольку являются моментами эстетического целого, поскольку существуют в противопоставлении друг другу. Именно познавательно-этический, ценностный и смысловой зазор между сознаниями автора, героя и читателя делает акт чтения потенциально экзистенциальным поступком, то есть выводит в область конкретно-единственного бытия.
Разрыв же между субъектным и объектным планами теоретического осмысления Бахтиным преодолевается в самом языке. Бахтин делает акцент на самой процессуальности перехода, приводит многочисленные описания, в изобилии пользуется отглагольными существительными, а также создает термины-дублеты, в которых каждое из слов пары существует в своем стилистически-смысловом пласте текста, но четко эксплицирует связь со своим семантическим «близнецом». Бахтин часто актуализирует этимологию, внутреннюю форму слов или даже их морфологическую структуру и таким образом делает сам язык, а не тот или иной научный «диалект» основой для создания единого плана мышления. Бахтинская терминология вообще стремится в пределе к таким терминам, которые можно только назвать, помыслить, но крайне трудно, почти невозможно определить.
Для «первой филологии» проблема языка является без преувеличения краеугольным камнем, потому что терминология — важнейший инструмент тематизации реальности, определяющий тенденцию постановки вопросов к ней. И как показывает Бахтин в работах «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности», от того, насколько ответственно и интеллектуально честно будет исследователем избираться позиция для этого вопрошания, зависит обретение человеческим достоверным знанием утраченного единства.
Перефразируя высказывание известного физика Вернера Гейзенберга: «История физики — это ... история понятий» , — можно сказать, что история филологии — это история понятий вдвойне. Однако сейчас уже очевидно, что бахтинская терминология — которая трудно переводима на другие языки — в условиях научной глобализации, стремлении обрести интернациональный и общепонятный гуманитарный язык, бахтинская терминология — за переводами которой не без скептицизма наблюдает русскоязычный гуманитарий — не может в полном объеме / смысле быть введена в научный оборот, не может заменить существующую терминологию. Но важно другое. Представляется, ценность бахтинской терминологии в том, что она не столько концептуализирующая, столько проблематизирующая, это язык, который ставит вопросы, не отрицая предшествующий узус, но проблематизируя также и его, часто — внутреннюю форму слова. Это, вероятно, еще одна причина, по которой Бахтин преимущественно терминологизует слова обыденного языка.
Другое дело, что вопрос о терминологии в гуманитаристике и науке в целом действительно стоит очень остро, если не сказать — болезненно: потому что терминология имеет власть формировать использующего ее субъекта. То есть раз изобретенная и введенная (при удачном стечении обстоятельств) в научный оборот, она конституирует тот круг вопросов, которое имеет задать будущее поколение исследователей изучаемому предмету.
1. Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. М.: Русские словари, Языки
славянской культуры, 1997-2012.
2. Бахтин М.М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении.
Марксизм и философия языка. Статьи. М.: Изд-во «Лабиринт», 2000. 640с.
3. Краткий понятийно-терминологический справочник по этимологии
и исторической лексикологии [Электронный ресурс] / сост. Ж.Ж. Варбут, А.Ф. Журавлев. [М.:] ИРЯ РАН им. В.В. Виноградова, 1998. URL: http://etymolog.ruslang.ru/doc/etymology terms.pdf(дата обращения: 03.05.16)
4. Новая философская энциклопедия: В 4 т. / Ин-т философии РАН, Нац.
общ.- науч. фонд. М.: Мысль, 2010.
5. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / под ред. Н.Д.
Тамарченко. М.: Издательство Кулагиной, Intrada, 2008. 358 с.
6. Ефремова Т.Ф. Толковый словарь словообразовательных единиц русского
языка: около 1900 словообразовательных единиц. М.: Астрель АСТ,
2005. 636 c.
7. Аверинцев С.С. Автор // Аверинцев С.С. София-Логос. Словарь. Киев:
ДУХ I ЛГТЕРА, 2006. С. 24-27.
8. Аверинцев С.С. Авторство и авторитет // Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М.: Языки славянских
культур, 1996. С. 76-100.
9. Аверинцев С.С. «Аналитическая психология» К.-Г. Юнга и
закономерности творческой фантазии // О современной буржуазной эстетике: Сб. статей. Вып. 3. М.: Искусство, 1972. С. 110-155.
10. Аверинцев С.С. Бахтин и русское отношение к смеху // Аверинцев С.С.
Собрание сочинений. Связь времен. Киев: ДУХ I Л1ТЕРА, 2005. С. 342-359.
11. Аверинцев С. С. Бахтин, смех и христианская культура // Аверинцев С. С.
Собрание сочинений. Связь времен. Киев: ДУХ I Л1ТЕРА, 2005. С. 342-359.
12. Аверинцев С.С. Два рождения европейского рационализма // Аверинцев
С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М.: Языки славянских культур, 1996. С. 329-346.
13. Аверинцев С.С. К дефиниции человека [Электронный ресурс] //
Библиотека Якова Кротова. URL: http://krotov.info/library/01 a/ve/ rinzev 005.htm(дата обращения: 01.05.2016).
14. Аверинцев С.С. Личность и талант ученого // Литературное обозрение.
1976. №10. С.58-61.
15. Автономова Н.С. Открытая структура: Якобсон—Бахтин—Лотман—
Гаспаров. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. 502 с.
16. Бак Д.П. Неформальный метод в литературоведении (К проблеме
вненаходимости литературоведа) // Бахтинский сборник: Выпуск II / Под ред. Д.Куюнджича и В.Махлина. М., Саранск, 1991. С.243-264.
17. Бахтин М.М. М.М. Бахтин: беседы с В.Н. Дувакиным. М.: Согласие, 2002.
398 с.
18. Бахтинский тезаурус. Материалы и исследования: Сб. ст. / под ред. Н.Д.
Тамарченко, С.Н. Бройтмана, А. Садецкого. М.: РГГУ, 1997. 183 с.
19. Бердяев Н.А. Философия свободы // Бердяев Н.А. Философия свободы.
Смысл творчества. Опыт оправдания человека. М.: Академический проект. Екатеринбург: Деловая книга, 2015. С. 5-232.
20. Бондарев А.П. Автор и читатель в эстетической деятельности // Диалог.
Карнавал. Хронотоп. 1997. №4. С. 26-32.
21. Бонецкая Н.К. Бахтин в двадцатые годы // М.М. Бахтин: pro et contra: В 2
т. / сост. К.Г. Исупов. Т.2. Изд-во РХГИ, 2002. С. 132-201.
22. Бонецкая Н.К. О стиле философствования М.Бахтина // Диалог. Карнавал.
Хронотоп. 1996. №1. С. 6-48.
23. Бочаров С .Г. Бахтин-филолог: книга о Достоевском // Вопросы
литературы. 2006. №2. С. 48-67.
24. Бочаров С.Г. Об одном разговоре и вокруг него // Бочаров С.Г. Сюжеты
русской литературы. М.: Языки славянской культуры, 1999. С. 472-502.
25. Бочаров С.Г Событие бытия. М.М. Бахтин и мы в дни его столетия //
Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М.: Языки славянской культуры, 1999. С. 503-520.
26. Бройтман С.Н. Мир, празднующий богатство несовпадения с собою
(Научная конференция «Проблемы теоретической и исторической поэтики в трудах М.М.Бахтина». Москва, РГГУ, 23 июля 1995 года) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1995. №4. С. 178-184.
27. Бубер М. Я и Ты / пер. с нем. Ю.С. Терентьева, Н. Файнгольда. М.:
Высшая школа, 1993. 175 с.
28. Веселовский А.Н. История или теория романа? // Веселовский А.Н.
Избранные работы. Л.: Художественная литература, 1939. С.3-22.
29. Гайденко П.П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой.
М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. 456 с.
30. Гайденко П.П. Научная рациональность и философский разум. М.:
Прогресс-Традиция, 2003. 528 с.
31. Гаспаров М.Л. Бахтин в русской культуре 20-го века // Вторичные
моделирующие системы. Тарту, 1979. С.111-114.
32. Гейзенберг В. Развитие понятий в истории квантовой механики //
Гейзенберг В. Избранные философские работы: Шаги за горизонт. Часть и целое / пер. А.В. Ахутина, В.В. Бибихина. СПб.: Наука, 2005. С. 46-59.
33. Гоготишвили Л.А. Варианты и инварианты М.М. Бахтина // Вопросы
философии. 1992. №1. С.115-133.
34. Гоготишвили Л.А. Философия языка М.М. Бахтина и проблема
ценностного релятивизма // М.М. Бахтин как философ / отв. ред. Л.А. Гоготишвили и П.С. Гуревич. М.: Наука, 1992. С.142-174.
35. Грюбель Р Проблема ценности и оценки в творчестве М.М.Бахтина //
Диалог. Карнавал. Хронотоп. 2001. №1. С. 32- 67.
36. Исупов К.Г. Уроки М.М. Бахтина // М.М. Бахтин: pro et contra: В 2 т. / сост.
К.Г. Исупов. Т.1. СПб.: изд-во РХГИ, 2002. С. 7-44.
37. Калыгин А.И. Ранний М. Бахтин. Эстетика как преодоление этики. Эго¬
персонализм, лирический герой и единство эстетических теорий. М.: РГО, 2007. 129 с.
38. Кларк К., Холквист М. Архитектоника ответственности (пер. Н.К.
Бонецкой) // М.М. Бахтин: pro et contra: В 2 т. / сост. К.Г. Исупов. Т.2. Изд-во РХГИ, 2002. С. 37-71.
39. Кормилов С.И. Особенности литературоведческой терминологии М.М.
Бахтина и строение литературно-художественного произведения // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1996. №2. С. 6-22.
40. М.М. Бахтин в зеркале критики / отв. ред. и сост. Т.Г. Юрченко. М.:
ИНИОН, 1995. 191 с.
41. М.М. Бахтин: pro et contra: В 2 т. / сост. К.Г. Исупов. СПб.: изд-во РХГИ,
2002.
42. Мамардашвили М.К. Обязательность формы // Вопросы литературы. 1976.
№11. С. 75-80.
43. Махлин В. Л. Бахтин и западный диалогизм // Диалог. Карнавал. Хронотоп.
1996. №3. С. 68-76.
44. Махлин В.Л. Невельская школа. Круг Бахтина // М.М. Бахтин: pro et
contra: В 2 т. / сост. К.Г. Исупов. Т.1. СПб.: изд-во РХГИ, 2002. С. 122-326.
45. Махлин В.Л. Рукописи горят без огня (Вместо предисловия) // Михаил
Михайлович Бахтин / под ред. В.Л.Махлина. М.: Ро ссийская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. С. 5-22.
46. Махлин В.Л. Тоже разговор // Вопросы литературы. 2004. №3. С. 3-45.
47. Михаил Михайлович Бахтин / под ред. В.Л.Махлина. М.: Российская
политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. 440 с.
48. Морсон Г. С., Эмерсон К. Михаил Бахтин. Создание прозаики <фрагмент>
(пер. Л.Н. Высоцкого, В.М. Калинкина) // М.М. Бахтин: pro et contra: В 2 т. / сост. К.Г. Исупов. Т.2. Изд-во РХГИ, 2002. С. 72-97.
49. «Мы должны узнавать в обратных направлениях...» (Стенограмма
докторской защиты В. Л. Махлина) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1998. №2. С. 137-192.
50. Новикова Л.И. К методологии гуманитарного познания // М.М. Бахтин как
философ / отв. ред. Л.А. Гоготишвили и П.С. Гуревич. М.: Наука,
1992. С. 97-109.
51. Павленко А.Н. Антропный принцип: истоки и следствия в европейской
научной рациональности // Философско-религиозные истоки науки / отв. ред. П.П. Гайденко. М.: Мартис, 1997. С. 178-218.
52. Панич А.О. «Любовь к слову» и «любовь к мудрости» в творческом
мышлении Бахтина // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1997. №3. С. 67-100.
53. Паньков Н.А. Вопросы биографии и научного творчества М.М. Бахтина.
М.: Изд-во Моск. ун-та, 2009. 720 с.
54. Перетц В.Н. Из лекций по методологии истории русской литературы.
Киев: Типография 2-й Артели, 1914. 496 с.
55. Садецкий А. Диалогическое становление (слово Бахтина в оригинале и в
переводе: проблемы дискурсивной аксиологии) // Бахтинский тезаурус. Материалы и исследования: Сб. ст. / под ред. Н.Д. Тамарченко, С.Н. Бройтмана, А. Садецкого. М.: РГГУ, 1997. С. 17-132.
56. Самохвалова В.И. Сознание как диалогическое отношение // М.М. Бахтин
как философ / отв. ред. Л. А. Гоготишвили и П.С. Гуревич. М.: Наука, 1992. С. 190-205.
57. Светлакова О.А. Эстетический объект у Бахтина и Ортега-и-Гассета //
Литература в зеркале эпохи: сб. статей к юбилею профессора И.П.Куприяновой. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. С. 115-119.
58. Тамарченко Н.Д. Поэтика Бахтина и современная рецепция его творчества
(Филология в лицах) // Вопросы литературы. 2011. №1. С. 291-340.
59. Тамарченко Н.Д. Поэтика Бахтина: уроки «бахтинологии» // Известия
РАН. Серия литературы и языка. 1996. Т. 55. №1. С. 3-16.
60. Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и
русская философско - филологическая традиция. М.: Изд - во Кулагиной, 2011. 400 с.
61. Фридман И.Н. Незавершенная судьба «Эстетики завершения» // М.М.
Бахтин как философ / отв. ред. Л.А. Гоготишвили и П.С. Гуревич. М.: Наука, 1992. С.51-67.
62. Шредингер Э. Природа и греки. Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая
динамика», 2001. 80 с.
63. Шредингер Э. Разум и материя. Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая
динамика», 2000. 96 с.
64. Clark K., Holquist M. Mikhail Bakhtin: [A biography]. Cambridge, Mass.;
London: Belknap press of Harvard univ. press, 1984. 398 pp.
65. Emerson C. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. Princeton: Princeton
University Press, 1997. 350 pp.
66. Morson G.S., Emerson C. Mikhail Bakhtin: Creation of a Prosaics. California:
Stanford University Press, 1990. 532 pp.