МАКСИМ ГРЕК МЕЖДУ «ЛАТИНСКИМ» ЗАПАДОМ И «РУССКИМ» ВОСТОКОМ: ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ МЕМОРИАЛЬНЫХ СТРАТЕГИЙ И ПРАКТИК СРЕДНЕВЕКОВОГО КНИЖНИКА
|
АННОТАЦИЯ 3
ВВЕДЕНИЕ 3
Глава 1 Михаил Триволис и Максим Грек: ренессансная культурная традиция и путь в Московское государство 18
1.1 Translatio studii, translatio imperii и греческая эмиграция в Италии
конца XV века 18
1.2 Инок Максим и русское общество: перевод, полемика и память 24
Глава 2 Конструируя «еретическое»: Судный список Максима Грека как документ memoria ecclesiae 33
2.1 Обнаружение Судных списков Н. Н. Покровским и
источниковедческие аспекты их анализа 33
2.2 Люди и тексты: «ересь», «справа» и конструирование книжного
канона на соборах 1525 и 1531 гг 37
Глава 3 "Прилежнейшии богомолецъ...": адаптационные стратегии и самоидентификация в текстах Максима Грека после соборного осуждения . 47
3.1 Апологетический дискурс афонского инока и реконструкция семантического пространства церковной памяти в сочинениях Святогорца 47
3.2 «Гипербореец» из «святейшей» России: опальный «учитель
православной веры» и московские книжники - дискурсы святости 56
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 65
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 69
ПРИЛОЖЕНИЕ А Список публикаций, статей и тезисов по теме ВКР81
ПРИЛОЖЕНИЕ Б Выступления по теме ВКР на научно-исследовательских конференциях и семинарах 82
ВВЕДЕНИЕ 3
Глава 1 Михаил Триволис и Максим Грек: ренессансная культурная традиция и путь в Московское государство 18
1.1 Translatio studii, translatio imperii и греческая эмиграция в Италии
конца XV века 18
1.2 Инок Максим и русское общество: перевод, полемика и память 24
Глава 2 Конструируя «еретическое»: Судный список Максима Грека как документ memoria ecclesiae 33
2.1 Обнаружение Судных списков Н. Н. Покровским и
источниковедческие аспекты их анализа 33
2.2 Люди и тексты: «ересь», «справа» и конструирование книжного
канона на соборах 1525 и 1531 гг 37
Глава 3 "Прилежнейшии богомолецъ...": адаптационные стратегии и самоидентификация в текстах Максима Грека после соборного осуждения . 47
3.1 Апологетический дискурс афонского инока и реконструкция семантического пространства церковной памяти в сочинениях Святогорца 47
3.2 «Гипербореец» из «святейшей» России: опальный «учитель
православной веры» и московские книжники - дискурсы святости 56
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 65
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 69
ПРИЛОЖЕНИЕ А Список публикаций, статей и тезисов по теме ВКР81
ПРИЛОЖЕНИЕ Б Выступления по теме ВКР на научно-исследовательских конференциях и семинарах 82
Актуальность работы. Максим Грек - исключительное и яркое явление русской средневековой культуры XVI в. Воспитанный в семье образованных православных греков, пока ещё Михаил Триволис отправился в Италию с целью получения дальнейшего образования. Побывав в 1494 - 1498 гг. во Флоренции, Падуе, Ферраре, Венеции и Милане, Михаил изучал философию и латинский язык, переписывал древние манускрипты античных и христианских авторов. Работа с классическими сочинениями, постижение наук и преподавание различных дисциплин приобщили будущего инока к гуманистической европейской культуре. Не отыскав своего призвания в католической латиноязычной среде, Михаил Триволис отправляется на гору Афон в монастырь Ватопед, где принимает монашеский постриг с именем Максим. Определившим дальнейшую судьбу инока событием стало прибытие на Афон московского посольства в 1516 г. Великий князь просил прислать в Москву «книжного переводчика» для нужд православных московских книжников. Для решения подобных задач был избран инок Максим Грек, чью высокую образованность и филологическую подготовку отметил игумен Ватопедского монастыря.
Актуальность данной работы может быть определена рядом аспектов и сопутствующих им факторов. Для начала стоит отметить, что непосредственно текстуальное наследие Максима Грека до сих пор интересует исследователей русской средневековой литературы. Так, продолжается издание сочинений Максима Грека, правленых и объединенных в сборники его собственной рукой , ведутся дискуссии о том, как должна проходить работа над творениями афонского инока, предлагаются различные варианты подготовки изданий . Изучение феномена исторической памяти в ее
разнообразных формах и концепциях все еще остается научным трендом, обладает широким эвристическим и методологическим потенциалом . Хотя труды Максима Грека и не становились ранее отдельным объектом исследований памяти, многими учеными была замечена мемориальная подоплека творчества афонского инока . Вопросы, касающиеся отношения инока к предметам и концептам различных культур и «культурных языков» - византийской, ренессансной, русской, - все еще ожидают своего
исследователя . Все чаще в максимогрековедении поднимается вопрос о необходимости применения «сетевого подхода» в изучении как творений святогорца, так и произведений прочих московских книжников конца русского средневековья. Исследователями постулируется обязательность рассмотрения той или иной фигуры в контексте как литературных, так и не-литературных связей. Книжник, свидетельства о нем, его работы - все это должно рассматриваться посредством меж- и интердисциплинарных подходов .
Представляется необходимым выделить дискуссию, произошедшую между российским филологом Д. М. Буланиным и американским византинистом И. Шевченко. В своей статье «Четыре мира и две загадки Максима Грека» Шевченко, «позволив себе некоторые общие рассуждения», стремился представить московский период жизни Максима Грека как некое «недоразумение» и утверждал, что афонский инок не осознавал Россию как свое духовное отечество, будучи всецело «прилеплен» к святой горе Афон, в своих сочинениях идентифицируя себя исключительно со Святой горой и называя себя «святогорцем» . Против такого понимания выступил Д. М. Буланин, поставив в центр проблему «конфликта двух культур с разной системой ценностей», по итогам которого Максим Грек осознал себя как русского писателя .
Причастность Максима Грека одновременно к нескольким «культурным мирам» позволяет задаться вопросом о том, как и посредством чего происходила трансформация идентичности и самоидентификации Максима Грека в контекстах различных видов коллективной памяти: православно¬византийской, гуманистически-европейской и книжно-московской.
Соответственно, научную проблему исследования формируют два взаимосвязанных вопроса:
• Какими процессами в интеллектуальной жизни общества была продиктована трансформация текстуальных и публичных практик средневекового книжника?
• Какая модель поведения может позволить средневековому интеллектуалу обрести конвенционально установленный «старческий» статус в глазах консервативных книжников?
Историография исследования довольно обширна и суммарно насчитывает около 200 лет изучения. Личность и произведения Максима Грека интересовали как исследователей древнерусской литературы, так и церковных деятелей Российской империи (святитель Филарет (Гумилевский), митрополит Макарий (Булгаков), Е. Е. Голубинский, В. Ягич, А. И. Соболевский и проч.). Первым исследованием, подытожившим достижения максимогрековедения в дореволюционной России, стала книга В. С. Иконникова «Максим Грек и его время» . В. С. Иконников систематизировал и изложил все известные на тот момент данные о Максиме Греке. Работа В. С. Иконникова до сих пор имеет актуальность и используется в современных исследованиях биографии Максима Грека.
А. И. Ивановым была предпринята попытка систематизации и классификации всех известных на тот момент произведений и сочинений Максима Грека . Исследование А. И. Иванова, пусть и справедливо подвергшееся критике за ряд неточностей, облегчает работу с масштабным наследием Святогорца. А. И. Иванов также известен своими трудами, посвященными вопросам связи Максима Грека с ренессансной Италией .
Книга Н. А. Казаковой «Очеки по истории русской общественной мысли...» затронула важный для советского максимогрековедения вопрос о социальной направленности сочинений Максима Грека. В фокусе Н. А. Казаковой оказались сочинения Максима Грека, написанные главным образом против несправедливости, учиненной феодалами против населения Русского государства .
1970-е годы были отмечены грандиозным поворотом в изучении вопроса о соборных судах в советском максимогрековедении. С обнаружением Сибирской рукописи Сибирской археографической экспедицией в научный оборот был введен документ, которые дал ученым более полное и нюансированное представление о подлинном тексте «Судного дела Максима Грека». Издание «Судных списков Максима Грека и Исака Собаки» было подготовлено Н. Н. Покровским и издано в 1971 году . Именно этим изданием «Судного списка Максима Грека», как наиболее актуальным, мы и воспользовались для решения задач ВКР.
Появление Сибирского списка в руках исследователей породило множество публикаций по теме соборных судов 1525 и 1531 гг. Отметим некоторые из них. Вопросом о соборных судах занимались Н. А. Казакова , А. И. Иванов , А. А. Зимин .
В 1977 году выходит книга Н. В. Синицыной, подытожившая ее многолетние источниковедческие и кодикологические исследования рукописного наследия и биографии Максима Грека . Благодаря работе Н. В. Синицыной стал возможным поиск решений по систематизации сочинений Максима Грека. Именно это исследование Н. В. Синицыной определило дальнейшее понимание того, как нам следует изучать произведения Святогорца. В 1984 увидела свет книга Д. М. Буланина, значительно уточнившая влияние византийской культуры на творчество писателя. Д. М. Буланиным были рассмотрены переводы греческих текстов, осуществленные Максимом Греком .
Необходимо отметить грандиозную по имеющемуся фактическому материалу и поставленным вопросам работу отечественного историка Н. В. Синицыной. Выпущенная в 2008 году в серии «ЖЗЛ», работа крупнейшего российского исследователя наследия Максима Грека послужит для нас основным источником по биографии старца .
Серьезным сдвигом в изучении текстуального наследия Максима Грека послужило текстологическое исследование огромного по своим масштабам круга сочинений писателя-святогорца, которое предприняла Л. И. Журова. В результате изучения корпуса текстов прижизненных собраний, составленных самим Максимом Греком, Л. И. Журовой были сделаны важные обобщения по истории создания кодексов сочинений Святогорца, а также об отношениях между ними . Кроме того, Л. И. Журова опубликовала исследованные и выверенные тексты отдельной, второй частью монографии . Также перу Л. И. Журовой принадлежит ряд важных статей о Максиме Греке, митрополите Данииле и Федоре Карпове, посвященных вопросам соборных судов , отношениям между Максимом Греком и московским обществом , греческих текстов Святогорца в России .
Важно отметить работы Д. М. Буланина и М. Гардзанити, демонстрирующие последние достижения максимогрековедения в российской и итальянской славистике .
Объектом исследования является корпус сочинений Максима Грека как носитель информации о стратегиях установления причастности Святогорца к коллективной памяти средневековых московских книжников.
Предметом работы является процесс трансформации используемых Максимом Греком стратегий причастности к коллективной памяти после соборного осуждения 1525 и 1531 гг. и формул самоидентификации в его сочинениях, которые конституировали идентичность афонского инока с сообществами memoria ecclesiae (памяти Церкви) . Идентичность здесь следует рассматривать как предмет динамики, на который воздействуют определенные события, процессы и социокультурный ландшафт .
Гипотезой исследования является предположение о том, что Максим Грек, осужденный московскими церковными властями и на долгие годы лишенный церковных Таинств, был вынужден изменить направленность своих мемориальных, полемических и аргументационных стратегий, доказывая как свою непричастность к «еретическому» в целом, так и несправедливость конкретных обвинений в порче книг и ложному пониманию «книжной справы».
В результате подобного освоения новой модели «московского книжника» ученым греком была создана особая система формул причастности к идентичности, связанной с памятью Церкви, которая позволила ему легитимизировать в глазах московского общества свои инструменты работы с «духовными» текстами.
Цель исследования - охарактеризовать процессы интеллектуальной и литературной трансформации стратегий причастности к коллективной памяти средневековых русских интеллектуалов Максима Грека и дать характеристику изменениям в его идентификационных формулах.
Для достижения поставленной цели были сформулированы следующие задачи:
1) Реконструировать культурный контекст домосковского периода жизни (1470-1518) Максима Грека и определить, с какими текстами и контекстами какой коллективной памяти Михаил-Максим работал до своего прибытия в Россию;
2) Дать характеристику мемориальным стратегиям и практикам, которыми руководствовался Максим Грек при взаимодействии с московскими книжниками и написании полемических сочинений;
3) Реконструировать семантический, идеологический и
мировоззренческий контексты соборного обвинения 1525 и 1531 гг. на материалах Судных списков Максима Грека. Выявить ключевые механизмы осуждения и категории, в рамках которых был осужден Максим Грек;
4) Выделить наиболее репрезентативные, программные произведения афонского старца и установить, имела ли место в сочинениях Святогорца трансформация стратегий причастности к коллективной памяти московских книжников.
Хронологические рамки исследования - с середины XV в. до 1556 года. Выбор подобных хронологических рамок обусловлен, с одной стороны, принципиальной необходимостью понимания и учета контекста ренессансной Италии и поствизантийской (османской) Греции, с которыми был связан Максим Грек. С другой стороны, до конца своих дней, скончавшись в 1555(6) году, Максим Грек писал различные письма, послания и редактировал собрания собственных сочинений, где артикулировал собственное мировоззрение и отношение к обществу московских книжников.
Источниковая база исследования представлена опубликованными сочинениями Максима Грека московского периода (1518-1552) . Обращение к авторским литературным сочинениям дало нам «ключ» к стратегиям и практикам самоидентификации Максима Грека в сложных жизненных обстоятельствах, начиная с прибытия афонского инока в Москву и заканчивая последними годами его жизни. По самым смелым подсчетам А. И. Иванова, Максимом Греком было написано около 365 самостоятельных сочинений разного характера, жанра и объема . Этот факт предопределил сплошной просмотр и выборочное использование сочинений Максима Грека. Выбор был продиктован целью и задачами выпускной квалификационной работы и обусловлен степенью изученности разных текстов Святогорца: корпус непосредственно привлекаемых в исследовании сочинений составил 14 произведений различных жанров и видов.
Также в исследовании были использованы актовые материалы, касающиеся взаимоотношений русских светских и духовных властей со вселенскими патриархами в XVI в. . Обращение к данному виду источников в нашей работе дало возможность понять, как относились к фигуре и литературному творчеству Максима Грека за пределами России и за рамками «воображаемого сообщества» русских православных книжников. К анализу привлечены духовные грамоты, относящиеся как к московскому периоду жизни Максима Грека до осуждений 1525 и 1531 гг., так и после, то есть к концу жизни афонского старца.
Особого внимания заслуживает «Судный список» соборов 1525 и 1531 гг. . Данный исторический источник дает исследователям представление о том, в рамках каких концептов и мировоззренческих представлений участников судебного процесса, выявление которых возможно при обращении к типологическому методу, формулировались соборные обвинения в адрес Максима Грека и, следовательно, установить, какие модели поведения были общепринятыми, какие постулировались в речах и тексте судебных протоколов?
Принимая во внимание, что источник создавался как «функциональный заместитель подлинных соборных протоколов процессов начала XVI в.» , необходимо учитывать комплексность и компилятивный характер Судного списка, что предопределило использование методов историко-генетической традиции и традиции исследований памяти (memory studies). Внимательное изучение обвинительных и оправдательных речей, их анализ и установление социальных ролей возможны благодаря обращению к социологической и психологической традициям изучения феномена идентичности и самоидентификации - например, чему и кому оппонировали стороны процесса, к каким текстам, образам и понятиям обращались?
Методологическую основу работы составляют историко-генетический метод, типологический метод, исследовательские подходы memory studies, герменевтический анализ, методы исследования феноменов идентичности и самоидентификации, феноменология культуры.
«Методологическим законодателем» в сфере исследований памяти стал французский социолог и историк Морис Альбвакс . Альбвакс впервые затронул важность социального аспекта памяти, который выражался во внутреннем переживании индивидом коллективного опыта. Социолог ввел понятие «социальных рамок» памяти, выдвинув мысль об обусловленности индивидуальной памяти отдельных членов общества его коллективными представлениями. Память индивида, таким образом, невозможна без существования коллектива, где коренятся «рамки» памяти. Именно М. Альбвакс предложил рассматривать память как конструкт и источник идентичностей. Таким образом, идентичность и самоидентификация невозможны вне контекста «социальных рамок» памяти, идентичность конструируется, формируется в тесной связи с историей и прошлым того или иного сообщества.
Свою интерпретацию теории Альбвакса предложила Е. А. Мельникова , изложившая «рабочую» концепцию понимания чтения и текста как проживаемого события, которое зависит от существующих и принятых в обществе конвенций воспоминания. Иначе говоря, исследователь постулирует, что социальная память индивидов определяет, что именно будет прочитываться в тексте. Важное место в работе Е. А. Мельниковой занимает концепция «текстуальных сообществ» Б. Стока . Религиозные сообщества средневековья, рассмотренные Б. Стоком, показывают нам такое отношение к тексту, где представление о содержании и смысле читаемого текста является главным маркером групповой идентичности и основным механизмом формирования этих сообществ.
Исследователем механизмов коллективной памяти, отражающих отношения между обществом и текстом, также был Ю. М. Лотман . Российский исследователь семиотики представил культуру как коллективный интеллект и коллективную память, в которой существует набор текстов, постоянно сохраняющийся и актуализующийся в виде смыслового инварианта. Характер восприятия обществом того или иного ряда текстов определяет культуру и мировоззрения общества (коллектива). Коллективная память оказывается тесно связана с практиками осмысления текстов в той или иной культуре.
В рамках нашей работы необходимо обратить внимание на подход к проблематике коллективной памяти в православных культурах Slavia Orthodoxa , предложенный итальянским историком-русистом Марчелло Гардзанити. Ученый ввел понятие коллективной «памяти Церкви» (memoria ecclesiae), определяя ее как память, укорененную и развивающуюся в лоне Церкви на фоне непрерывной связи между местными, национальными церквами и Вселенской Церковью. М. Гардзанити определяет подобную память прежде всего как «память слова», которая хранит в себе архив ссылок и цитат, содержащихся в церковнославянских текстах . Развивая мысль М. Гардзанити, мы предлагаем рассматривать «память Церкви» как источник солидарностей в «воображаемом сообществе» православных книжников.
Работа Б. Андерсона «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма», а точнее - его концепция «воображаемых сообществ», играет фундаментальную роль в нашем исследовании. Б. Андерсон полагал, что сообщества, в которых люди не взаимодействуют друг с другом лицом к лицу, являются «воображаемыми» . Члены сообщества православных книжников не могли поддерживать постоянный контакт, поскольку находились в разных странах, регионах и принадлежали к разным поместным Церквям. Следовательно, справедливо интерпретировать сообщество московских книжников как «воображаемое», фундаментом которого являются корпус текстов Священного Писания и Священного Предания, нормативные духовные тексты, а также различные идеи, образы, смыслы и ценности.
Для изучения сочинений средневекового книжника нужно принимать во внимание метод герменевтического анализа. Как отметил И. Н. Данилевский, ключевая задача современного медиевиста - герменевтическая. Исследователю, чтобы начать адекватно воспринимать текст, написанный сотни лет назад, необходимо «проделать путь от интерпретации источника к пониманию текста» .
Важное место в исследовании занимают понятия «идентичности» и «самоидентификации», а также «идентификационных формул». При использовании концепта «идентичности» мы сталкиваемся с большим количеством литературы, которая посвящена исследованиям идентичности, и подходами, которые тем или иным образом интерпретируют феномен самоидентификации. Для решения задач выпускной квалификационной работы были отобраны следующие концепции, трактовки и постулаты.
Американский историк Ф. Глисон выделил две традиции понимания концепта «идентичности» :
• Психологическую, которая восходит к работам З. Фрейда, В. Джеймса и Э. Эриксона, который ввел ныне «модное» понятие
«кризиса идентичности». В русле психологической традиции принято понимать идентичность как нечто внутреннее, сохраняющееся независимо от внешних изменений, которые происходят в результате взаимодействия индивида и общества или сообществ. Идентичность здесь локализована одновременно как в «ядре» индивидуальной, так и в «ядре» общественной культур.
• Социологическую, представленную работами П. Бергера и Э. Гоффмана. Идентичность здесь рассматривается как норма, которая приписывается индивиду с внешней стороны,
следовательно, идентичность подвергается изменениям в зависимости от обстоятельств. Идентичность следует понимать как результат взаимодействия конкретного индивида и общества. Идентичность, таким образом, нуждается в постоянной поддержке и актуализации.
Н. Д. Потапова, изучившая процесс следствия по делу декабристов и уделившая особое внимание проблеме формирования солидарностей среди осужденных, отметила, что самоидентификация каждого человека динамична и представляет собой сложный процесс. В разные периоды жизни человек может идентифицировать себя по-разному, различными способами и путями. Как пишет Н. Д. Потапова, «в момент конфликта в голове проносятся несколько возможных вероятных, порой конфликтующих справедливостей. Нет такой клятвы или врожденного признания, счета в банке, ID или партбилета, которые четко фиксировали бы процесс самоидентификации, зависящий от множества меняющихся обстоятельств, и управляли бы тем. Какими смыслами человек наделяет события» .
В выпускной квалификационной работе сделана попытка отследить и зафиксировать динамику представлений Максима Грека о самоидентификации посредством ряда идентификационных формул, - слов, предложений и дискурсивных формаций - в которых Святогорец выражал понимание своего места в окружающем его мире, артикулируя собственные представления о «родине» и «отечестве».
Весь московский период своей жизни и деятельности Максим Грек сотрудничал, вступал в конфликт, дискутировал с местными светскими и церковными иерархами. И здесь, на наш взгляд, кажется небесполезным употребление подхода анализа дискурса под авторством М. Фуко. В своих работах Фуко подчеркивал связь властных отношений в обществе и дискурса - языка и практик, которые регулируют отношения внутри общества и социальных групп .
Структура работы отвечает поставленным задачам и цели исследования. Работа состоит из введения, трех глав с подразделами, заключения, списка использованных источников и литературы, а также двух приложений
Актуальность данной работы может быть определена рядом аспектов и сопутствующих им факторов. Для начала стоит отметить, что непосредственно текстуальное наследие Максима Грека до сих пор интересует исследователей русской средневековой литературы. Так, продолжается издание сочинений Максима Грека, правленых и объединенных в сборники его собственной рукой , ведутся дискуссии о том, как должна проходить работа над творениями афонского инока, предлагаются различные варианты подготовки изданий . Изучение феномена исторической памяти в ее
разнообразных формах и концепциях все еще остается научным трендом, обладает широким эвристическим и методологическим потенциалом . Хотя труды Максима Грека и не становились ранее отдельным объектом исследований памяти, многими учеными была замечена мемориальная подоплека творчества афонского инока . Вопросы, касающиеся отношения инока к предметам и концептам различных культур и «культурных языков» - византийской, ренессансной, русской, - все еще ожидают своего
исследователя . Все чаще в максимогрековедении поднимается вопрос о необходимости применения «сетевого подхода» в изучении как творений святогорца, так и произведений прочих московских книжников конца русского средневековья. Исследователями постулируется обязательность рассмотрения той или иной фигуры в контексте как литературных, так и не-литературных связей. Книжник, свидетельства о нем, его работы - все это должно рассматриваться посредством меж- и интердисциплинарных подходов .
Представляется необходимым выделить дискуссию, произошедшую между российским филологом Д. М. Буланиным и американским византинистом И. Шевченко. В своей статье «Четыре мира и две загадки Максима Грека» Шевченко, «позволив себе некоторые общие рассуждения», стремился представить московский период жизни Максима Грека как некое «недоразумение» и утверждал, что афонский инок не осознавал Россию как свое духовное отечество, будучи всецело «прилеплен» к святой горе Афон, в своих сочинениях идентифицируя себя исключительно со Святой горой и называя себя «святогорцем» . Против такого понимания выступил Д. М. Буланин, поставив в центр проблему «конфликта двух культур с разной системой ценностей», по итогам которого Максим Грек осознал себя как русского писателя .
Причастность Максима Грека одновременно к нескольким «культурным мирам» позволяет задаться вопросом о том, как и посредством чего происходила трансформация идентичности и самоидентификации Максима Грека в контекстах различных видов коллективной памяти: православно¬византийской, гуманистически-европейской и книжно-московской.
Соответственно, научную проблему исследования формируют два взаимосвязанных вопроса:
• Какими процессами в интеллектуальной жизни общества была продиктована трансформация текстуальных и публичных практик средневекового книжника?
• Какая модель поведения может позволить средневековому интеллектуалу обрести конвенционально установленный «старческий» статус в глазах консервативных книжников?
Историография исследования довольно обширна и суммарно насчитывает около 200 лет изучения. Личность и произведения Максима Грека интересовали как исследователей древнерусской литературы, так и церковных деятелей Российской империи (святитель Филарет (Гумилевский), митрополит Макарий (Булгаков), Е. Е. Голубинский, В. Ягич, А. И. Соболевский и проч.). Первым исследованием, подытожившим достижения максимогрековедения в дореволюционной России, стала книга В. С. Иконникова «Максим Грек и его время» . В. С. Иконников систематизировал и изложил все известные на тот момент данные о Максиме Греке. Работа В. С. Иконникова до сих пор имеет актуальность и используется в современных исследованиях биографии Максима Грека.
А. И. Ивановым была предпринята попытка систематизации и классификации всех известных на тот момент произведений и сочинений Максима Грека . Исследование А. И. Иванова, пусть и справедливо подвергшееся критике за ряд неточностей, облегчает работу с масштабным наследием Святогорца. А. И. Иванов также известен своими трудами, посвященными вопросам связи Максима Грека с ренессансной Италией .
Книга Н. А. Казаковой «Очеки по истории русской общественной мысли...» затронула важный для советского максимогрековедения вопрос о социальной направленности сочинений Максима Грека. В фокусе Н. А. Казаковой оказались сочинения Максима Грека, написанные главным образом против несправедливости, учиненной феодалами против населения Русского государства .
1970-е годы были отмечены грандиозным поворотом в изучении вопроса о соборных судах в советском максимогрековедении. С обнаружением Сибирской рукописи Сибирской археографической экспедицией в научный оборот был введен документ, которые дал ученым более полное и нюансированное представление о подлинном тексте «Судного дела Максима Грека». Издание «Судных списков Максима Грека и Исака Собаки» было подготовлено Н. Н. Покровским и издано в 1971 году . Именно этим изданием «Судного списка Максима Грека», как наиболее актуальным, мы и воспользовались для решения задач ВКР.
Появление Сибирского списка в руках исследователей породило множество публикаций по теме соборных судов 1525 и 1531 гг. Отметим некоторые из них. Вопросом о соборных судах занимались Н. А. Казакова , А. И. Иванов , А. А. Зимин .
В 1977 году выходит книга Н. В. Синицыной, подытожившая ее многолетние источниковедческие и кодикологические исследования рукописного наследия и биографии Максима Грека . Благодаря работе Н. В. Синицыной стал возможным поиск решений по систематизации сочинений Максима Грека. Именно это исследование Н. В. Синицыной определило дальнейшее понимание того, как нам следует изучать произведения Святогорца. В 1984 увидела свет книга Д. М. Буланина, значительно уточнившая влияние византийской культуры на творчество писателя. Д. М. Буланиным были рассмотрены переводы греческих текстов, осуществленные Максимом Греком .
Необходимо отметить грандиозную по имеющемуся фактическому материалу и поставленным вопросам работу отечественного историка Н. В. Синицыной. Выпущенная в 2008 году в серии «ЖЗЛ», работа крупнейшего российского исследователя наследия Максима Грека послужит для нас основным источником по биографии старца .
Серьезным сдвигом в изучении текстуального наследия Максима Грека послужило текстологическое исследование огромного по своим масштабам круга сочинений писателя-святогорца, которое предприняла Л. И. Журова. В результате изучения корпуса текстов прижизненных собраний, составленных самим Максимом Греком, Л. И. Журовой были сделаны важные обобщения по истории создания кодексов сочинений Святогорца, а также об отношениях между ними . Кроме того, Л. И. Журова опубликовала исследованные и выверенные тексты отдельной, второй частью монографии . Также перу Л. И. Журовой принадлежит ряд важных статей о Максиме Греке, митрополите Данииле и Федоре Карпове, посвященных вопросам соборных судов , отношениям между Максимом Греком и московским обществом , греческих текстов Святогорца в России .
Важно отметить работы Д. М. Буланина и М. Гардзанити, демонстрирующие последние достижения максимогрековедения в российской и итальянской славистике .
Объектом исследования является корпус сочинений Максима Грека как носитель информации о стратегиях установления причастности Святогорца к коллективной памяти средневековых московских книжников.
Предметом работы является процесс трансформации используемых Максимом Греком стратегий причастности к коллективной памяти после соборного осуждения 1525 и 1531 гг. и формул самоидентификации в его сочинениях, которые конституировали идентичность афонского инока с сообществами memoria ecclesiae (памяти Церкви) . Идентичность здесь следует рассматривать как предмет динамики, на который воздействуют определенные события, процессы и социокультурный ландшафт .
Гипотезой исследования является предположение о том, что Максим Грек, осужденный московскими церковными властями и на долгие годы лишенный церковных Таинств, был вынужден изменить направленность своих мемориальных, полемических и аргументационных стратегий, доказывая как свою непричастность к «еретическому» в целом, так и несправедливость конкретных обвинений в порче книг и ложному пониманию «книжной справы».
В результате подобного освоения новой модели «московского книжника» ученым греком была создана особая система формул причастности к идентичности, связанной с памятью Церкви, которая позволила ему легитимизировать в глазах московского общества свои инструменты работы с «духовными» текстами.
Цель исследования - охарактеризовать процессы интеллектуальной и литературной трансформации стратегий причастности к коллективной памяти средневековых русских интеллектуалов Максима Грека и дать характеристику изменениям в его идентификационных формулах.
Для достижения поставленной цели были сформулированы следующие задачи:
1) Реконструировать культурный контекст домосковского периода жизни (1470-1518) Максима Грека и определить, с какими текстами и контекстами какой коллективной памяти Михаил-Максим работал до своего прибытия в Россию;
2) Дать характеристику мемориальным стратегиям и практикам, которыми руководствовался Максим Грек при взаимодействии с московскими книжниками и написании полемических сочинений;
3) Реконструировать семантический, идеологический и
мировоззренческий контексты соборного обвинения 1525 и 1531 гг. на материалах Судных списков Максима Грека. Выявить ключевые механизмы осуждения и категории, в рамках которых был осужден Максим Грек;
4) Выделить наиболее репрезентативные, программные произведения афонского старца и установить, имела ли место в сочинениях Святогорца трансформация стратегий причастности к коллективной памяти московских книжников.
Хронологические рамки исследования - с середины XV в. до 1556 года. Выбор подобных хронологических рамок обусловлен, с одной стороны, принципиальной необходимостью понимания и учета контекста ренессансной Италии и поствизантийской (османской) Греции, с которыми был связан Максим Грек. С другой стороны, до конца своих дней, скончавшись в 1555(6) году, Максим Грек писал различные письма, послания и редактировал собрания собственных сочинений, где артикулировал собственное мировоззрение и отношение к обществу московских книжников.
Источниковая база исследования представлена опубликованными сочинениями Максима Грека московского периода (1518-1552) . Обращение к авторским литературным сочинениям дало нам «ключ» к стратегиям и практикам самоидентификации Максима Грека в сложных жизненных обстоятельствах, начиная с прибытия афонского инока в Москву и заканчивая последними годами его жизни. По самым смелым подсчетам А. И. Иванова, Максимом Греком было написано около 365 самостоятельных сочинений разного характера, жанра и объема . Этот факт предопределил сплошной просмотр и выборочное использование сочинений Максима Грека. Выбор был продиктован целью и задачами выпускной квалификационной работы и обусловлен степенью изученности разных текстов Святогорца: корпус непосредственно привлекаемых в исследовании сочинений составил 14 произведений различных жанров и видов.
Также в исследовании были использованы актовые материалы, касающиеся взаимоотношений русских светских и духовных властей со вселенскими патриархами в XVI в. . Обращение к данному виду источников в нашей работе дало возможность понять, как относились к фигуре и литературному творчеству Максима Грека за пределами России и за рамками «воображаемого сообщества» русских православных книжников. К анализу привлечены духовные грамоты, относящиеся как к московскому периоду жизни Максима Грека до осуждений 1525 и 1531 гг., так и после, то есть к концу жизни афонского старца.
Особого внимания заслуживает «Судный список» соборов 1525 и 1531 гг. . Данный исторический источник дает исследователям представление о том, в рамках каких концептов и мировоззренческих представлений участников судебного процесса, выявление которых возможно при обращении к типологическому методу, формулировались соборные обвинения в адрес Максима Грека и, следовательно, установить, какие модели поведения были общепринятыми, какие постулировались в речах и тексте судебных протоколов?
Принимая во внимание, что источник создавался как «функциональный заместитель подлинных соборных протоколов процессов начала XVI в.» , необходимо учитывать комплексность и компилятивный характер Судного списка, что предопределило использование методов историко-генетической традиции и традиции исследований памяти (memory studies). Внимательное изучение обвинительных и оправдательных речей, их анализ и установление социальных ролей возможны благодаря обращению к социологической и психологической традициям изучения феномена идентичности и самоидентификации - например, чему и кому оппонировали стороны процесса, к каким текстам, образам и понятиям обращались?
Методологическую основу работы составляют историко-генетический метод, типологический метод, исследовательские подходы memory studies, герменевтический анализ, методы исследования феноменов идентичности и самоидентификации, феноменология культуры.
«Методологическим законодателем» в сфере исследований памяти стал французский социолог и историк Морис Альбвакс . Альбвакс впервые затронул важность социального аспекта памяти, который выражался во внутреннем переживании индивидом коллективного опыта. Социолог ввел понятие «социальных рамок» памяти, выдвинув мысль об обусловленности индивидуальной памяти отдельных членов общества его коллективными представлениями. Память индивида, таким образом, невозможна без существования коллектива, где коренятся «рамки» памяти. Именно М. Альбвакс предложил рассматривать память как конструкт и источник идентичностей. Таким образом, идентичность и самоидентификация невозможны вне контекста «социальных рамок» памяти, идентичность конструируется, формируется в тесной связи с историей и прошлым того или иного сообщества.
Свою интерпретацию теории Альбвакса предложила Е. А. Мельникова , изложившая «рабочую» концепцию понимания чтения и текста как проживаемого события, которое зависит от существующих и принятых в обществе конвенций воспоминания. Иначе говоря, исследователь постулирует, что социальная память индивидов определяет, что именно будет прочитываться в тексте. Важное место в работе Е. А. Мельниковой занимает концепция «текстуальных сообществ» Б. Стока . Религиозные сообщества средневековья, рассмотренные Б. Стоком, показывают нам такое отношение к тексту, где представление о содержании и смысле читаемого текста является главным маркером групповой идентичности и основным механизмом формирования этих сообществ.
Исследователем механизмов коллективной памяти, отражающих отношения между обществом и текстом, также был Ю. М. Лотман . Российский исследователь семиотики представил культуру как коллективный интеллект и коллективную память, в которой существует набор текстов, постоянно сохраняющийся и актуализующийся в виде смыслового инварианта. Характер восприятия обществом того или иного ряда текстов определяет культуру и мировоззрения общества (коллектива). Коллективная память оказывается тесно связана с практиками осмысления текстов в той или иной культуре.
В рамках нашей работы необходимо обратить внимание на подход к проблематике коллективной памяти в православных культурах Slavia Orthodoxa , предложенный итальянским историком-русистом Марчелло Гардзанити. Ученый ввел понятие коллективной «памяти Церкви» (memoria ecclesiae), определяя ее как память, укорененную и развивающуюся в лоне Церкви на фоне непрерывной связи между местными, национальными церквами и Вселенской Церковью. М. Гардзанити определяет подобную память прежде всего как «память слова», которая хранит в себе архив ссылок и цитат, содержащихся в церковнославянских текстах . Развивая мысль М. Гардзанити, мы предлагаем рассматривать «память Церкви» как источник солидарностей в «воображаемом сообществе» православных книжников.
Работа Б. Андерсона «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма», а точнее - его концепция «воображаемых сообществ», играет фундаментальную роль в нашем исследовании. Б. Андерсон полагал, что сообщества, в которых люди не взаимодействуют друг с другом лицом к лицу, являются «воображаемыми» . Члены сообщества православных книжников не могли поддерживать постоянный контакт, поскольку находились в разных странах, регионах и принадлежали к разным поместным Церквям. Следовательно, справедливо интерпретировать сообщество московских книжников как «воображаемое», фундаментом которого являются корпус текстов Священного Писания и Священного Предания, нормативные духовные тексты, а также различные идеи, образы, смыслы и ценности.
Для изучения сочинений средневекового книжника нужно принимать во внимание метод герменевтического анализа. Как отметил И. Н. Данилевский, ключевая задача современного медиевиста - герменевтическая. Исследователю, чтобы начать адекватно воспринимать текст, написанный сотни лет назад, необходимо «проделать путь от интерпретации источника к пониманию текста» .
Важное место в исследовании занимают понятия «идентичности» и «самоидентификации», а также «идентификационных формул». При использовании концепта «идентичности» мы сталкиваемся с большим количеством литературы, которая посвящена исследованиям идентичности, и подходами, которые тем или иным образом интерпретируют феномен самоидентификации. Для решения задач выпускной квалификационной работы были отобраны следующие концепции, трактовки и постулаты.
Американский историк Ф. Глисон выделил две традиции понимания концепта «идентичности» :
• Психологическую, которая восходит к работам З. Фрейда, В. Джеймса и Э. Эриксона, который ввел ныне «модное» понятие
«кризиса идентичности». В русле психологической традиции принято понимать идентичность как нечто внутреннее, сохраняющееся независимо от внешних изменений, которые происходят в результате взаимодействия индивида и общества или сообществ. Идентичность здесь локализована одновременно как в «ядре» индивидуальной, так и в «ядре» общественной культур.
• Социологическую, представленную работами П. Бергера и Э. Гоффмана. Идентичность здесь рассматривается как норма, которая приписывается индивиду с внешней стороны,
следовательно, идентичность подвергается изменениям в зависимости от обстоятельств. Идентичность следует понимать как результат взаимодействия конкретного индивида и общества. Идентичность, таким образом, нуждается в постоянной поддержке и актуализации.
Н. Д. Потапова, изучившая процесс следствия по делу декабристов и уделившая особое внимание проблеме формирования солидарностей среди осужденных, отметила, что самоидентификация каждого человека динамична и представляет собой сложный процесс. В разные периоды жизни человек может идентифицировать себя по-разному, различными способами и путями. Как пишет Н. Д. Потапова, «в момент конфликта в голове проносятся несколько возможных вероятных, порой конфликтующих справедливостей. Нет такой клятвы или врожденного признания, счета в банке, ID или партбилета, которые четко фиксировали бы процесс самоидентификации, зависящий от множества меняющихся обстоятельств, и управляли бы тем. Какими смыслами человек наделяет события» .
В выпускной квалификационной работе сделана попытка отследить и зафиксировать динамику представлений Максима Грека о самоидентификации посредством ряда идентификационных формул, - слов, предложений и дискурсивных формаций - в которых Святогорец выражал понимание своего места в окружающем его мире, артикулируя собственные представления о «родине» и «отечестве».
Весь московский период своей жизни и деятельности Максим Грек сотрудничал, вступал в конфликт, дискутировал с местными светскими и церковными иерархами. И здесь, на наш взгляд, кажется небесполезным употребление подхода анализа дискурса под авторством М. Фуко. В своих работах Фуко подчеркивал связь властных отношений в обществе и дискурса - языка и практик, которые регулируют отношения внутри общества и социальных групп .
Структура работы отвечает поставленным задачам и цели исследования. Работа состоит из введения, трех глав с подразделами, заключения, списка использованных источников и литературы, а также двух приложений
Воспитанный в среде аристократических греков согласно «византийским» стандартам образования, Михаил Триволис отправился в ренессансную Италию с целью передачи греческой учености путем переписки святоотеческих и античных манускриптов, корпуса текстов греческой культуры. Движимый поиском «философского учения» и книжной мудрости, Михаил Триволис учился у лучших европейских гуманистов и греческих учителей. Неизгладимое впечатление на юношу оказал итальянский проповедник и реформатор Иероним Савонарола, боровшийся против «морального упадка» Римской церкви. В ходе переживаемого кризиса Михаил Триволис становится монахом Максимом на горе Афон в Ватопедском монастыре, где и было, по мысли Н. В. Синицыной, сформировано «ядро» идентичности Максима Грека.
Для первого периода пребывания Максима Грека в России характерно использование полемического дискурса и обращение к памяти, истории Церкви и Священному Преданию в рамках дискуссий о неправославности римо-католицизма, астрологии и магии, спорах о свободе воли.
Можно зафиксировать, что Максим Грек обращается к «памяти Церкви» также и для установления контакта с интеллектуальными агентами московского общества. В это время Святогорец транслирует модель «ученого грека», избегая интерпретации его деятельности как «философской». Однако афонский старец, покусившийся на самостоятельную «духовную экспертизу», сталкивается как с иным пониманием идеи духовного просвещения, главным выразителем которой стал духовный лидер Великого княжества Московского митрополит Даниил, так и с объективной политической реальностью формирующегося Русского царства со своей идеологией, предполагавшей полный политический и духовный суверенитет.
На соборах 1525 и 1531 гг. Святогорцу были предъявлены многочисленные обвинения. Инок подвергся осуждению за исправления «русских» книг, посягательство на авторитет русских митрополитов, русских святых-чудотворцев, сложные и комплексные для русских интеллектуалов нестяжательские взгляды, а также посягательство на сакральные истины православной догматики. Заточенный в монастырях и лишенный возможности причаститься, Максим Грек тяжело переживал обстоятельства, в которых он оказался.
В условиях того, что можно с осторожностью назвать «кризисом идентичности», или «кризисом самоидентификации», Максим Грек был вынужден искать новые способы построения культурного диалога с московскими интеллектуалами, мысль которых, находившая выражение как в письменной, так и в устной (будь то соборный суд или частная беседа двух образованных людей) речи, в той или иной степени регламентировалась узким понятием «книжности».
Отказываясь идти по пути полного конформизма, Святогорец избирает стратегию поиска компромиссов - путей, которые позволили ему четко и недвусмысленно, в сравнении с текстами до соборного осуждения 1525 г., адаптировать собственную византийскую и ренессансную «ученость» под нужды духовного просвещения российского общества.
Следуя намеченной в 1530 - 1540-х гг. программе, Максим Грек создает как множество произведений, которые были объединены конкретными темами, так и адресует личные послания высокопоставленным лицам и простым монахам и монахиням. Со временем афонский инок сумел выработать особый подход к светским и церковным интеллектуалам русского общества, который привел членов этого общества к почитанию старца как святого еще при его земной жизни. Он, как некогда его главный обвинитель митрополит Даниил, адресует россиянам послания на различные темы - политические, религиозные, аскетические, с помощью которых устанавливает контакт как с церковными иерархами (например, митрополитами Иоасафом и Макарием, а также, предположительно, Даниилом), так и со светскими политическими агентами (например, боярином Шуйским, великим князем и впоследствии царем Иваном IV).
Публичная фигура Максима Грека как старца обретает важное идеологическое и учительское значение для церковных и светских интеллектуалов московского общества - все это время он находился на периферии различных книжных коллективов Русского государства, то есть в тверском Отроче монастыре - одном из фактических центров монашеской, иноческой жизни Московского государства. Максим Грек, будучи агентом коллективной византийско-православной, гуманистически-ренессансной и московско-книжной памяти, в собственных сочинениях стремился объединить интеллектуальные и подвижнические достижения каждой из культур сообразно с целями, продиктованными идеей «духовного просвещения».
Инок, на протяжении всей жизни идентифицировавший себя со «Святой горой» (выражение прежде всего конфессиональной идентичности, сакрального пространства, и лишь потом региональной идентификации), в момент своего прибытия в Москву и создания там первых переводов был вынужден доказывать свою причастность к коллективной «церковной» памяти, обращаясь к определенному набору текстов не только как «греческий писатель» и гуманист, но и как полноценный русский «книжник» . Эта «память Церкви», memoria ecclesiae, будучи признанной и Максимом Греком, и русским обществом, оказалась наиболее плодотворным полем для построения диалога между опальным иноком и московскими книжниками.
Хотя исследователи и стремились представить Максима Грека как писателя, имеющего идентичность греческого интеллектуала, как грека, ставшего московским книжником, на деле сам Максим Грек конституировал свою принадлежность к миру православного монашества. В связи с этим можно говорить о складывании особой, «церковной», связанной с memoria ecclesiae идентичности Максима Грека, которая устанавливает правила использования этих «благих начинаний», то есть инструментов других коллективных идентичностей для наставления единоверцев. Подобная, по выражению Л. И. Журовой, «гибридная ментальность» афонского старца, в основу которой легли «социальные рамки» «памяти Церкви», сделала возможным гармоничное сочетание лояльности московскому государю и Русской Церкви, идентичности с сообществом православным монахов, а также иноческого подвига Святогорца, выраженного в его непрестанном духовном служении как делом, так и словом.
Для первого периода пребывания Максима Грека в России характерно использование полемического дискурса и обращение к памяти, истории Церкви и Священному Преданию в рамках дискуссий о неправославности римо-католицизма, астрологии и магии, спорах о свободе воли.
Можно зафиксировать, что Максим Грек обращается к «памяти Церкви» также и для установления контакта с интеллектуальными агентами московского общества. В это время Святогорец транслирует модель «ученого грека», избегая интерпретации его деятельности как «философской». Однако афонский старец, покусившийся на самостоятельную «духовную экспертизу», сталкивается как с иным пониманием идеи духовного просвещения, главным выразителем которой стал духовный лидер Великого княжества Московского митрополит Даниил, так и с объективной политической реальностью формирующегося Русского царства со своей идеологией, предполагавшей полный политический и духовный суверенитет.
На соборах 1525 и 1531 гг. Святогорцу были предъявлены многочисленные обвинения. Инок подвергся осуждению за исправления «русских» книг, посягательство на авторитет русских митрополитов, русских святых-чудотворцев, сложные и комплексные для русских интеллектуалов нестяжательские взгляды, а также посягательство на сакральные истины православной догматики. Заточенный в монастырях и лишенный возможности причаститься, Максим Грек тяжело переживал обстоятельства, в которых он оказался.
В условиях того, что можно с осторожностью назвать «кризисом идентичности», или «кризисом самоидентификации», Максим Грек был вынужден искать новые способы построения культурного диалога с московскими интеллектуалами, мысль которых, находившая выражение как в письменной, так и в устной (будь то соборный суд или частная беседа двух образованных людей) речи, в той или иной степени регламентировалась узким понятием «книжности».
Отказываясь идти по пути полного конформизма, Святогорец избирает стратегию поиска компромиссов - путей, которые позволили ему четко и недвусмысленно, в сравнении с текстами до соборного осуждения 1525 г., адаптировать собственную византийскую и ренессансную «ученость» под нужды духовного просвещения российского общества.
Следуя намеченной в 1530 - 1540-х гг. программе, Максим Грек создает как множество произведений, которые были объединены конкретными темами, так и адресует личные послания высокопоставленным лицам и простым монахам и монахиням. Со временем афонский инок сумел выработать особый подход к светским и церковным интеллектуалам русского общества, который привел членов этого общества к почитанию старца как святого еще при его земной жизни. Он, как некогда его главный обвинитель митрополит Даниил, адресует россиянам послания на различные темы - политические, религиозные, аскетические, с помощью которых устанавливает контакт как с церковными иерархами (например, митрополитами Иоасафом и Макарием, а также, предположительно, Даниилом), так и со светскими политическими агентами (например, боярином Шуйским, великим князем и впоследствии царем Иваном IV).
Публичная фигура Максима Грека как старца обретает важное идеологическое и учительское значение для церковных и светских интеллектуалов московского общества - все это время он находился на периферии различных книжных коллективов Русского государства, то есть в тверском Отроче монастыре - одном из фактических центров монашеской, иноческой жизни Московского государства. Максим Грек, будучи агентом коллективной византийско-православной, гуманистически-ренессансной и московско-книжной памяти, в собственных сочинениях стремился объединить интеллектуальные и подвижнические достижения каждой из культур сообразно с целями, продиктованными идеей «духовного просвещения».
Инок, на протяжении всей жизни идентифицировавший себя со «Святой горой» (выражение прежде всего конфессиональной идентичности, сакрального пространства, и лишь потом региональной идентификации), в момент своего прибытия в Москву и создания там первых переводов был вынужден доказывать свою причастность к коллективной «церковной» памяти, обращаясь к определенному набору текстов не только как «греческий писатель» и гуманист, но и как полноценный русский «книжник» . Эта «память Церкви», memoria ecclesiae, будучи признанной и Максимом Греком, и русским обществом, оказалась наиболее плодотворным полем для построения диалога между опальным иноком и московскими книжниками.
Хотя исследователи и стремились представить Максима Грека как писателя, имеющего идентичность греческого интеллектуала, как грека, ставшего московским книжником, на деле сам Максим Грек конституировал свою принадлежность к миру православного монашества. В связи с этим можно говорить о складывании особой, «церковной», связанной с memoria ecclesiae идентичности Максима Грека, которая устанавливает правила использования этих «благих начинаний», то есть инструментов других коллективных идентичностей для наставления единоверцев. Подобная, по выражению Л. И. Журовой, «гибридная ментальность» афонского старца, в основу которой легли «социальные рамки» «памяти Церкви», сделала возможным гармоничное сочетание лояльности московскому государю и Русской Церкви, идентичности с сообществом православным монахов, а также иноческого подвига Святогорца, выраженного в его непрестанном духовном служении как делом, так и словом.
