«ОНЕГИНСКИЙ КОД» В РОМАНЕ Ю. ЖАДОВСКОЙ «В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА»
|
Аннотация 2
Введение 7
1. «Онегинский код» в образно-сюжетной системе романа Ю. Жадовской «В
стороне от большого света». 16
1.1 Соответствие главной героини романа «В стороне от большого света»
пушкинской Татьяне Лариной 18
1.2 Роль социальный среды в самоопределении героинь Пушкина и
Жадовской 27
1.3 «Уж не пародия ли он?» - демонический тип мужского персонажа-
искусителя в романе «В стороне от большого света» 44
2. Поэтическое созерцание как миромоделирующий концепт в «романе
самосознания» у Пушкина и Жадовской 58
Заключение 83
Литература 86
Введение 7
1. «Онегинский код» в образно-сюжетной системе романа Ю. Жадовской «В
стороне от большого света». 16
1.1 Соответствие главной героини романа «В стороне от большого света»
пушкинской Татьяне Лариной 18
1.2 Роль социальный среды в самоопределении героинь Пушкина и
Жадовской 27
1.3 «Уж не пародия ли он?» - демонический тип мужского персонажа-
искусителя в романе «В стороне от большого света» 44
2. Поэтическое созерцание как миромоделирующий концепт в «романе
самосознания» у Пушкина и Жадовской 58
Заключение 83
Литература 86
Постановка проблемы
Литературным кодом называется система элементов, сформировавшаяся на основе определенного художественного произведения. Литературные коды обеспечивают устойчивость «именным», или «персональным», сверхтекстам. Они состоят из слов-сигналов, художественных образов, пространственно-временных показателей, сюжетных схем, мотивов и т. д. Н. Е. Меднис отмечает: «Определяющим фактором <...> является не только широкая представленность имени и творчества того или иного художника в масштабном литературном интертексте, но, главное, цельность этой представленности при сохранении единого художественного кода»
«Код может состоять из множества подкодов: персонажного, именного, числового, колористического и др.» . для того, чтобы описать его, нужно определить, какие элементы от художественного произведения осели в воспринимающем сознании. Литературный код имеет «ядерные и периферийные элементы. Ядерными называются элементы, которые «... способны выполнять сюжетообразующую функцию и закономерно, <...> встречаются в трансляции кода и его описании» . Периферию составляют такие элементы, которые «... из-за неизбежной деформации описания оказываются переведенными в “ранг несуществования” (Ю. М. Лотман) и которые по этой причине не будут считаться “представителями данного текста”, считываться как очевидная отсылка к < произведению-образцу >, выступать в сюжетообразующей функции» .
Второй принцип исследования литературных кодов состоит в выявлении совокупности элементов, связанных с творчеством и личностью определенного писателя, в литературе и ее «трансформаций». В этом случае код произведений-источников не рассматривается.
Онегинский тип героя использовался как социально-культурный тип и образ времени, потому что, как писал А.И. Герцен: «Образ Онегина настолько национален, что встречается во всех романах и поэмах, которые получают какое-либо признание в России, и не потому, что хотели бы копировать его, а потому, что его постоянно находишь около себя или в себе самом» . Код может быть исключительно минимизирован или максимально насыщен. Определения «в лоб» схематизируют ситуацию: «Онегин представляется слабым героем, неспособным взять на себя ответственность за судьбу девушки, Татьяна Ларина - сильной героиней, руководствующейся чувствами»
Что обеспечивает мифогенность «онегинского» сюжета? Ю.Н. Чумаков указывает на характер его разработки Пушкиным: «Любовный сюжет Евгения и Татьяны, выделенный для аналитического рассмотрения и специально отплетенный из запутанного сюжетного клубка, в этой своей мыслительной изолированности естественно обнаруживает прерывистость, эскизность, слабую мотивированность и незаконченность линий <...> внутри поэтической реальности он органически внедрен в ее многомерную сущность» . И.С. Юхнова, приводя разнообразные примеры, резонно констатирует, что «’’Онегинский” сюжет “Онегинское” присутствие в литературе и культуре обозначают разными формулами: ’онегинская традиция”, ’’онегинские мотивы”, ’’онегинский сюжет”, ’’онегинский миф”» . Все эти категории охватывает более общая категория «онегинского кода».
В.А. Кошелев выделяет основные элементы «онегинского сюжета»: «...в истории своих любовных отношений герои дважды проходят три одинаковых этапа: 1) встреча; 2) письмо; 3) объяснение. В обоих случаях объяснение не приводит ни к чему конкретному: герои не сближаются и не отталкиваются друг от друга; все происходит без каких-либо внешних изменений, в плоскости “внутренней”, духовной жизни» . С некоторыми вариациями эта схема реализуется во всех произведениях, так или иначе обращенных к «онегинской традиции». Эта сюжетная схема, варьируясь, использовалась во всех произведениях отражающих «онегинский код». Помимо этого могли использоваться: «стилевой диалог, фрагментарность, столкновение поэзии и прозы, пародийность, ассоциативность повествования» . Фрагментарность, пропуски текста, прерывистость, вероятностная фабула с ее «. перерывами, пустотами, возобновлениями, скрытыми возможностями, альтернативными мотивировками,
палиндромными ходами, возвратными переосмыслениями, с развязкой, сочетающей бесповоротность и перспективу» (Ю. Н. Чумаков), «виртуальные» сюжеты (Е. С. Хаев), «возможный» сюжет (С. Г. Бочаров) - все это обеспечивает потенциал сюжетной продуктивности «онегинской» структуре.
Роман Пушкина как жанровый феномен и поэтический универсум, выражающий особое единство личности и бытия, становился мерой особой эпизации романной действительности, но высокая степень обращения русских писателей к этому роману часто оборачивалось (особенной к середине 1850-х годов) прямолинейной схематизацией образов героев и романного конфликта. Тема функционирования «онегинского» кода касалась или прозаически-идеологического преломления мира героев, или обще¬типологической специфики беллетристики в обращении к классике, что часто унифицировало личностный творческий диалог отдельного писателя- беллетриста с Пушкиным. Обычно такого рода исследования не углубляют мир писателя, воспринимающего «онегинский» код, а наоборот «выпрямляют» плоскость общих выводов и сюжетных схем. Влияние поэтической ауры пушкинского романа на прозу вообще не берется в расчет. Оно сразу перекрывается тургеневским влиянием. Разговор об отражении «онегинского» кода требует тщательного и фронтального соотношения, начиная от «ядерных» элементов кода - до системы мотивов и деталей, которые в своей отдельности, казалось бы, не доказательны для этого кода и являются тем самым «периферийными», но в присоединении к «ядерным» тоже приобретают немаловажную весомость. Одна из тайн пушкинского романа, что в нем даже простое на первый взгляд выражение «жук жужжал», «дым столбом восходит голубым» несут в себе поэтическую интенцию- память всего романа, и относясь к системе сюжетных мотивов, создают для такого «кода» подтекст, в котором начинают «работать» и другие вполне нейтральные мотивы «сна», созерцания пейзажа, болезни и смерти, любовного письма и даже всяких мелочей, которые щедро несет пушкинская «энциклопедия русской жизни».
В случае Ю. Жадовской роман «В стороне от большого света» создает негромкий, но мировоззренческий и главное поэтический внутренний диалог, который нельзя запротоколировать целиком в систему мотивов и концептуальных обобщений. Этот личный диалог поэтессы-прозаика с 10
гениальным поэтом «с солнцем в крови» звучит углубленно-сосредоточенно во всей атмосфере романа, атмосфере двойственной, потому что, творчески создавая ее, Жадовская находила духовный просвет в своей беспросветно грустной провинциальной жизни. И прояснение этой пушкинской «подсветки» многое дает для в общем-то неброского и даже «маргинального» для литературы того времени романа, имеющего однако «лица необщее выражение», и вносящего своей художественно-«поэтической» спецификой значительные коррективы в социально-критическое направление.
Степень изученной проблемы
И.Н. Розанов в статье «Ранние подражания «Евгению Онегину» (1936) выявил механизм рецепции беллетристикой пушкинского романа как подражание. которому свойственна однозначность понимания «готового слова» с усечением его потенциальных значений. Л. В. Грекова в своей диссертации «“Евгений Онегин” А. С. Пушкина и русская беллетристика 1830-1850-х годов: Аспекты рецепции» рассмотрела специфику восприятия «онегинского» слова и образов (Татьяны и Ольги) в беллетристике 1830—40-х годов. Исследовательница показала: «Как меняется механизм беллетристической рецепции: от восприятия пушкинского слова как носителя философско-эстетических или бытовых категорий до его рефлексии и введения «своего слова», но содержащего глубоко в его основании обращение к пушкинскому слову» .
В некоторых работах изучается влияние пушкинского романа в стихах на отдельные произведения беллетристов середины века (например, Е. Тур ).
На широком материале функционирование сюжетных кодов («онегинского». «печоринского» и «жорж-сандовского» в русских повестях середины века анализирует А.А. Пономарева , которая указывает, что: «В 1850-е годы роман в стихах рассматривается как замечательный факт прошлого, герои - образцы своего времени. В 1850-е годы можно выделить две линии в разработке «онегинского» сюжетного материала. Первая - развитие «онегинских» сюжетных ситуаций, сформировавшихся в произведениях романтиков и представителей «натуральной школы». Вторая - формирование «онегинской» сюжетной ситуации отвергнутое признание (героиня) и ее адаптация к контексту злободневной социальной проблематики, связанной с идеями женской эмансипации и переосмыслением ценностных установок литературного поколения 1840-х годов» . Ю. Жадовская отчасти относится к «первой» линии развития «онегинских» ситуаций. Но писательницу притягивает одна «онегинская» сюжетная ситуация: женщина перед выбором между чувством и долгом: «отказ героини от любви и счастья из чувства долга. Он приобретает в беллетристике особое наполнение: поступок женщины связывается с идеей самопожертвования» . Но и в этот пушкинский сюжет Жадовская вносит свои коррективы.
Тяготение романа Жадовской к пушкинскому роману обусловлено внешними причинами (значение «пушкинского» направления и «Онегина» как «главного» его произведения, - проистекающий из него характер «эпизации», актуализированный потребностями эпохи 50-х гг.). В основе этой «эпизации»- личность как стержень; она поэтически переформатирует и скрепляет бытие. Через личность обретаются идеальные начала бытия, в
которых заключен исток эпизации романа после периода тотального социального детерминизма образа человека в «натуральной школе» 40-50гг.
Культ романтизации внутреннего мира личности был свойствен ряду женщин-писательниц (он в духе Жорж Санд, переносился с мужского героя - на героиню, статус которой в обществе лишал ее «мужских» путей самоидентичности). У Жадовской стоический тип единства внутренней (индивидуалистической) свободы с внутренним же подчинением миру (это близко английскому женскому роману).
Жадовская занимает достаточно скромное место в русской литературе и как поэтесса и как романистка . Исследований, ей посвященных, очень и очень мало. И многие из них имеют культурно-популярный ознакомительный характер, выдвигающие писательницу как
представительницу областнической (провинциальной) литературы. Художественный мир писательницы рассматривался или в аспекте «усадебного текста» , или в аспекте развития от произведения - к произведению творческого метода писательницы (как «представительницы женской прозы») .
Цель исследования:
1) выявить образно-характерологические и сюжетно-тематические переклички романа Ю. Жадовской «В стороне от большого света» с романом А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
2) Проследить характер идеологической и поэтической рецепции пушкинского романа у Жадовской в аспекте значения поэтического созерцания в художественном миромоделировании и в «воспитания чувств» героев.
Анализ элементов «онегинского кода» в романе Ю.Жадовской «В стороне от большого света» определяет следующие задачи исследования:
5) Сравнить образы главных героинь (Татьяны Лариной и Евгении)
6) Проанализировать пространственную модель «усадебного текста» в романах; соотношение героя с пространством и с социальной средой
7) Определить сходство и различие любовного сюжета в романах
8) Обозначить философско-эстетические тенденции поэтического
миросозерцания и художественно-тематические аспекты его
выражения в романах Пушкина и Жадовской.
Объект исследования: Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин» и роман Ю.В. Жадовской «В стороне от большого света»
Предмет исследования: «онегинский код» в системе его ядерных и периферийных элементов
Методы исследования: сравнительно-сопоставительный и
структурно-семиотический.
Краткое содержание работы.
Во Введении актуализируются основные аспекты проблематики исследования, дается краткая характеристика работ по изучению «онегинского кода» и характера его рецепции в литературе середины XIX в., указываются цель и задачи исследования, уточняются его объект и предмет, а также определяются методы анализа материала и дается краткое описание работы.
В 1 главе работы «онегинский код» рассматривается в образно-сюжетной системе романа Ю. Жадовской «В стороне от большого света». 14
Отмечается соответствие главной героини романа «В стороне от большого света» пушкинской Татьяне Лариной. Анализируется роль социальной среды в самоопределении героинь Пушкина и Жадовской. Прослеживается в системе мужских персонажей романа Жадовской роль демонического типа персонажа-искусителя близкого характеру индивидуализма Онегина. В композиции исследовательской работы выстраиваются два круга соотнесения романа Жадовской с «Онегиным». 1) идеологизация как ценностное соотношение объектов художественной системы (1 глава) и 2) линия поэтического созерцания как «воспитания чувств» т.е. возвышения души над сферами подчинения (2 глава).
В Заключении обобщаются результаты исследования и намечаются перспективы проблемы «онегинского» кода для русской литературы XIX.
Литературным кодом называется система элементов, сформировавшаяся на основе определенного художественного произведения. Литературные коды обеспечивают устойчивость «именным», или «персональным», сверхтекстам. Они состоят из слов-сигналов, художественных образов, пространственно-временных показателей, сюжетных схем, мотивов и т. д. Н. Е. Меднис отмечает: «Определяющим фактором <...> является не только широкая представленность имени и творчества того или иного художника в масштабном литературном интертексте, но, главное, цельность этой представленности при сохранении единого художественного кода»
«Код может состоять из множества подкодов: персонажного, именного, числового, колористического и др.» . для того, чтобы описать его, нужно определить, какие элементы от художественного произведения осели в воспринимающем сознании. Литературный код имеет «ядерные и периферийные элементы. Ядерными называются элементы, которые «... способны выполнять сюжетообразующую функцию и закономерно, <...> встречаются в трансляции кода и его описании» . Периферию составляют такие элементы, которые «... из-за неизбежной деформации описания оказываются переведенными в “ранг несуществования” (Ю. М. Лотман) и которые по этой причине не будут считаться “представителями данного текста”, считываться как очевидная отсылка к < произведению-образцу >, выступать в сюжетообразующей функции» .
Второй принцип исследования литературных кодов состоит в выявлении совокупности элементов, связанных с творчеством и личностью определенного писателя, в литературе и ее «трансформаций». В этом случае код произведений-источников не рассматривается.
Онегинский тип героя использовался как социально-культурный тип и образ времени, потому что, как писал А.И. Герцен: «Образ Онегина настолько национален, что встречается во всех романах и поэмах, которые получают какое-либо признание в России, и не потому, что хотели бы копировать его, а потому, что его постоянно находишь около себя или в себе самом» . Код может быть исключительно минимизирован или максимально насыщен. Определения «в лоб» схематизируют ситуацию: «Онегин представляется слабым героем, неспособным взять на себя ответственность за судьбу девушки, Татьяна Ларина - сильной героиней, руководствующейся чувствами»
Что обеспечивает мифогенность «онегинского» сюжета? Ю.Н. Чумаков указывает на характер его разработки Пушкиным: «Любовный сюжет Евгения и Татьяны, выделенный для аналитического рассмотрения и специально отплетенный из запутанного сюжетного клубка, в этой своей мыслительной изолированности естественно обнаруживает прерывистость, эскизность, слабую мотивированность и незаконченность линий <...> внутри поэтической реальности он органически внедрен в ее многомерную сущность» . И.С. Юхнова, приводя разнообразные примеры, резонно констатирует, что «’’Онегинский” сюжет “Онегинское” присутствие в литературе и культуре обозначают разными формулами: ’онегинская традиция”, ’’онегинские мотивы”, ’’онегинский сюжет”, ’’онегинский миф”» . Все эти категории охватывает более общая категория «онегинского кода».
В.А. Кошелев выделяет основные элементы «онегинского сюжета»: «...в истории своих любовных отношений герои дважды проходят три одинаковых этапа: 1) встреча; 2) письмо; 3) объяснение. В обоих случаях объяснение не приводит ни к чему конкретному: герои не сближаются и не отталкиваются друг от друга; все происходит без каких-либо внешних изменений, в плоскости “внутренней”, духовной жизни» . С некоторыми вариациями эта схема реализуется во всех произведениях, так или иначе обращенных к «онегинской традиции». Эта сюжетная схема, варьируясь, использовалась во всех произведениях отражающих «онегинский код». Помимо этого могли использоваться: «стилевой диалог, фрагментарность, столкновение поэзии и прозы, пародийность, ассоциативность повествования» . Фрагментарность, пропуски текста, прерывистость, вероятностная фабула с ее «. перерывами, пустотами, возобновлениями, скрытыми возможностями, альтернативными мотивировками,
палиндромными ходами, возвратными переосмыслениями, с развязкой, сочетающей бесповоротность и перспективу» (Ю. Н. Чумаков), «виртуальные» сюжеты (Е. С. Хаев), «возможный» сюжет (С. Г. Бочаров) - все это обеспечивает потенциал сюжетной продуктивности «онегинской» структуре.
Роман Пушкина как жанровый феномен и поэтический универсум, выражающий особое единство личности и бытия, становился мерой особой эпизации романной действительности, но высокая степень обращения русских писателей к этому роману часто оборачивалось (особенной к середине 1850-х годов) прямолинейной схематизацией образов героев и романного конфликта. Тема функционирования «онегинского» кода касалась или прозаически-идеологического преломления мира героев, или обще¬типологической специфики беллетристики в обращении к классике, что часто унифицировало личностный творческий диалог отдельного писателя- беллетриста с Пушкиным. Обычно такого рода исследования не углубляют мир писателя, воспринимающего «онегинский» код, а наоборот «выпрямляют» плоскость общих выводов и сюжетных схем. Влияние поэтической ауры пушкинского романа на прозу вообще не берется в расчет. Оно сразу перекрывается тургеневским влиянием. Разговор об отражении «онегинского» кода требует тщательного и фронтального соотношения, начиная от «ядерных» элементов кода - до системы мотивов и деталей, которые в своей отдельности, казалось бы, не доказательны для этого кода и являются тем самым «периферийными», но в присоединении к «ядерным» тоже приобретают немаловажную весомость. Одна из тайн пушкинского романа, что в нем даже простое на первый взгляд выражение «жук жужжал», «дым столбом восходит голубым» несут в себе поэтическую интенцию- память всего романа, и относясь к системе сюжетных мотивов, создают для такого «кода» подтекст, в котором начинают «работать» и другие вполне нейтральные мотивы «сна», созерцания пейзажа, болезни и смерти, любовного письма и даже всяких мелочей, которые щедро несет пушкинская «энциклопедия русской жизни».
В случае Ю. Жадовской роман «В стороне от большого света» создает негромкий, но мировоззренческий и главное поэтический внутренний диалог, который нельзя запротоколировать целиком в систему мотивов и концептуальных обобщений. Этот личный диалог поэтессы-прозаика с 10
гениальным поэтом «с солнцем в крови» звучит углубленно-сосредоточенно во всей атмосфере романа, атмосфере двойственной, потому что, творчески создавая ее, Жадовская находила духовный просвет в своей беспросветно грустной провинциальной жизни. И прояснение этой пушкинской «подсветки» многое дает для в общем-то неброского и даже «маргинального» для литературы того времени романа, имеющего однако «лица необщее выражение», и вносящего своей художественно-«поэтической» спецификой значительные коррективы в социально-критическое направление.
Степень изученной проблемы
И.Н. Розанов в статье «Ранние подражания «Евгению Онегину» (1936) выявил механизм рецепции беллетристикой пушкинского романа как подражание. которому свойственна однозначность понимания «готового слова» с усечением его потенциальных значений. Л. В. Грекова в своей диссертации «“Евгений Онегин” А. С. Пушкина и русская беллетристика 1830-1850-х годов: Аспекты рецепции» рассмотрела специфику восприятия «онегинского» слова и образов (Татьяны и Ольги) в беллетристике 1830—40-х годов. Исследовательница показала: «Как меняется механизм беллетристической рецепции: от восприятия пушкинского слова как носителя философско-эстетических или бытовых категорий до его рефлексии и введения «своего слова», но содержащего глубоко в его основании обращение к пушкинскому слову» .
В некоторых работах изучается влияние пушкинского романа в стихах на отдельные произведения беллетристов середины века (например, Е. Тур ).
На широком материале функционирование сюжетных кодов («онегинского». «печоринского» и «жорж-сандовского» в русских повестях середины века анализирует А.А. Пономарева , которая указывает, что: «В 1850-е годы роман в стихах рассматривается как замечательный факт прошлого, герои - образцы своего времени. В 1850-е годы можно выделить две линии в разработке «онегинского» сюжетного материала. Первая - развитие «онегинских» сюжетных ситуаций, сформировавшихся в произведениях романтиков и представителей «натуральной школы». Вторая - формирование «онегинской» сюжетной ситуации отвергнутое признание (героиня) и ее адаптация к контексту злободневной социальной проблематики, связанной с идеями женской эмансипации и переосмыслением ценностных установок литературного поколения 1840-х годов» . Ю. Жадовская отчасти относится к «первой» линии развития «онегинских» ситуаций. Но писательницу притягивает одна «онегинская» сюжетная ситуация: женщина перед выбором между чувством и долгом: «отказ героини от любви и счастья из чувства долга. Он приобретает в беллетристике особое наполнение: поступок женщины связывается с идеей самопожертвования» . Но и в этот пушкинский сюжет Жадовская вносит свои коррективы.
Тяготение романа Жадовской к пушкинскому роману обусловлено внешними причинами (значение «пушкинского» направления и «Онегина» как «главного» его произведения, - проистекающий из него характер «эпизации», актуализированный потребностями эпохи 50-х гг.). В основе этой «эпизации»- личность как стержень; она поэтически переформатирует и скрепляет бытие. Через личность обретаются идеальные начала бытия, в
которых заключен исток эпизации романа после периода тотального социального детерминизма образа человека в «натуральной школе» 40-50гг.
Культ романтизации внутреннего мира личности был свойствен ряду женщин-писательниц (он в духе Жорж Санд, переносился с мужского героя - на героиню, статус которой в обществе лишал ее «мужских» путей самоидентичности). У Жадовской стоический тип единства внутренней (индивидуалистической) свободы с внутренним же подчинением миру (это близко английскому женскому роману).
Жадовская занимает достаточно скромное место в русской литературе и как поэтесса и как романистка . Исследований, ей посвященных, очень и очень мало. И многие из них имеют культурно-популярный ознакомительный характер, выдвигающие писательницу как
представительницу областнической (провинциальной) литературы. Художественный мир писательницы рассматривался или в аспекте «усадебного текста» , или в аспекте развития от произведения - к произведению творческого метода писательницы (как «представительницы женской прозы») .
Цель исследования:
1) выявить образно-характерологические и сюжетно-тематические переклички романа Ю. Жадовской «В стороне от большого света» с романом А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
2) Проследить характер идеологической и поэтической рецепции пушкинского романа у Жадовской в аспекте значения поэтического созерцания в художественном миромоделировании и в «воспитания чувств» героев.
Анализ элементов «онегинского кода» в романе Ю.Жадовской «В стороне от большого света» определяет следующие задачи исследования:
5) Сравнить образы главных героинь (Татьяны Лариной и Евгении)
6) Проанализировать пространственную модель «усадебного текста» в романах; соотношение героя с пространством и с социальной средой
7) Определить сходство и различие любовного сюжета в романах
8) Обозначить философско-эстетические тенденции поэтического
миросозерцания и художественно-тематические аспекты его
выражения в романах Пушкина и Жадовской.
Объект исследования: Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин» и роман Ю.В. Жадовской «В стороне от большого света»
Предмет исследования: «онегинский код» в системе его ядерных и периферийных элементов
Методы исследования: сравнительно-сопоставительный и
структурно-семиотический.
Краткое содержание работы.
Во Введении актуализируются основные аспекты проблематики исследования, дается краткая характеристика работ по изучению «онегинского кода» и характера его рецепции в литературе середины XIX в., указываются цель и задачи исследования, уточняются его объект и предмет, а также определяются методы анализа материала и дается краткое описание работы.
В 1 главе работы «онегинский код» рассматривается в образно-сюжетной системе романа Ю. Жадовской «В стороне от большого света». 14
Отмечается соответствие главной героини романа «В стороне от большого света» пушкинской Татьяне Лариной. Анализируется роль социальной среды в самоопределении героинь Пушкина и Жадовской. Прослеживается в системе мужских персонажей романа Жадовской роль демонического типа персонажа-искусителя близкого характеру индивидуализма Онегина. В композиции исследовательской работы выстраиваются два круга соотнесения романа Жадовской с «Онегиным». 1) идеологизация как ценностное соотношение объектов художественной системы (1 глава) и 2) линия поэтического созерцания как «воспитания чувств» т.е. возвышения души над сферами подчинения (2 глава).
В Заключении обобщаются результаты исследования и намечаются перспективы проблемы «онегинского» кода для русской литературы XIX.
Для периода 1850- годов классика 1830-х годов уже далеко отстоит от современного кризиса. Ее отделяет полоса социологизации литературы и тенденции «мелодраматизма» в лирике. Это конец «николаевской эпохи» - апогей кризиса жизни, когда, говоря словами Герцена «всё побеждено, все побеждены, а победителя нет». Для существования героини романа Жадовской «В стороне от большого света» становится важным духовное самоопределение в провинциальной (маргинальной) действительности, которая воздействует на человека не столь даже через социальный конфликт, или свое внешнее влияние, а через свой характер стагнации и энтропии (и тогда «в стороне от света» становится метафорой эпохи). Ю. Лотман обнаруживает ту же самую тенденцию как одну из главных доминант всего творчества Пушкина в целом: «...и в истории, как и в более глубоких пластах человеческой жизни, Пушкин видит мертвящие тенденции, находящиеся в борении с живыми, человеческими, полными страсти и трепета силами. Поэтому тема застывания, затормаживания, окаменения или превращения человека в бездушную вещь, страшную своим движением еще больше, чем неподвижностью, соседствует у него с оживанием, одухотворением, победой страсти и жизни над неподвижностью и смертью» . И для романа писательницы, переживающей тот же конфликт, что переживает ее героиня, становится важен «Евгений Онегин». «Онегинский код» включает в себя не только образные и сюжетные соответствия с мировоззренческими акцентами современной понимания пушкинского романа. Но для Жадовской пушкинский текст дает культурно-мифологическую конструкцию полного гармоничного бытия.
Построение сюжета романа «В стороне от большого света» определялось «изображением процесса формирования характера женщины,
способной к саморазвитию и рефлексии» . У Жадовской более плотные взаимоотношения героини со своей «женской» средой, чем у героини Пушкина. Критериями здесь выступают оппозиции: молодость - старость; естественность - светская искусственность; поэтическое - прозаическое (меркантильное). В этой линии «воспитания чувств» и внутреннего самоосвобождения речь идет не только о явлениях мира как факторах бытия, но и о двойниках внутреннего Я. У Генечки - все персонажи в связи с ней, ее двойники, зеркала, глядя в которые она своим Я обретает свободу над своим Я. Композиция сюжета романа Жадовской строится» - как чередование внутренних драматических коллизий отношений Г енечки со «своим Другим» и с «чужим Другим». Уход «своего Другого»: отъезд Лизы к Татьяне Петровне, а после - замужество Лизы; смерть тетушки; замужество Татьяны Петровны. Коллизии отношений Евгении с «чужим Другим» - старик-масон Тарханов, Данаров (важны критерии социальные, этические, культурные). У Жадовской в Другом дается вариант дисбаланса - лично-этического и морально-нормативного, что героине позволяет при восприятии Другого занять позицию «над» этим внутренним конфликтом (индивидуализм и «подчинение рутине среды»), позицию, связанную с «совестью» перед Богом, от которой и проистекает чистое и великое «беззлобие» Генечки.
Влияние «онегинского кода» в романе Жадовской происходит по двум, проанализированным в работе линиям: образно-сюжетной (в которой писательница идеологически корректирует темы и мотивы, воспринятые от пушкинского романа) и поэтически-репрезентативной линией, коррелирующей со спецификой «воспитания чувств», отраженного в «Евгении Онегине» и «В стороне от большого света» через поэтическую причастность сознания бытию. Эти две линии создают внутреннее равновесие противоположных аспектов «онегинского кода» в романе Жадовской, что и отличает его от других произведений середины века, в которых мотивы пушкинского романа были развиты культурно-идеологически.
Построение сюжета романа «В стороне от большого света» определялось «изображением процесса формирования характера женщины,
способной к саморазвитию и рефлексии» . У Жадовской более плотные взаимоотношения героини со своей «женской» средой, чем у героини Пушкина. Критериями здесь выступают оппозиции: молодость - старость; естественность - светская искусственность; поэтическое - прозаическое (меркантильное). В этой линии «воспитания чувств» и внутреннего самоосвобождения речь идет не только о явлениях мира как факторах бытия, но и о двойниках внутреннего Я. У Генечки - все персонажи в связи с ней, ее двойники, зеркала, глядя в которые она своим Я обретает свободу над своим Я. Композиция сюжета романа Жадовской строится» - как чередование внутренних драматических коллизий отношений Г енечки со «своим Другим» и с «чужим Другим». Уход «своего Другого»: отъезд Лизы к Татьяне Петровне, а после - замужество Лизы; смерть тетушки; замужество Татьяны Петровны. Коллизии отношений Евгении с «чужим Другим» - старик-масон Тарханов, Данаров (важны критерии социальные, этические, культурные). У Жадовской в Другом дается вариант дисбаланса - лично-этического и морально-нормативного, что героине позволяет при восприятии Другого занять позицию «над» этим внутренним конфликтом (индивидуализм и «подчинение рутине среды»), позицию, связанную с «совестью» перед Богом, от которой и проистекает чистое и великое «беззлобие» Генечки.
Влияние «онегинского кода» в романе Жадовской происходит по двум, проанализированным в работе линиям: образно-сюжетной (в которой писательница идеологически корректирует темы и мотивы, воспринятые от пушкинского романа) и поэтически-репрезентативной линией, коррелирующей со спецификой «воспитания чувств», отраженного в «Евгении Онегине» и «В стороне от большого света» через поэтическую причастность сознания бытию. Эти две линии создают внутреннее равновесие противоположных аспектов «онегинского кода» в романе Жадовской, что и отличает его от других произведений середины века, в которых мотивы пушкинского романа были развиты культурно-идеологически.
