СПОСОБЕН ЛИ ИСКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ ЗАНИМАТЬСЯ ТВОРЧЕСТВОМ?

В ходе проведённого исследования была предпринята попытка философски осмыслить феномен искусственного интеллекта в контексте творчества — области, долгое время считавшейся исключительной прерогативой человека. Исследование не ставило перед собой цель дать окончательные ответы на вопросы о сущности машинного творчества, но стремилось обозначить ключевые онтологические, гносеологические и культурные линии напряжения, возникающие в эпоху сосуществования человека и интеллектуальных систем. Обращение к философии техники, постгуманистической оптике, теории субъекта и эстетике позволило взглянуть на искусственный интеллект не просто как инструмент, но как вызов традиционным представлениям о человеке, его уникальности и творческой исключительности.
В первой главе были рассмотрены исторические и философские основания разделения между человеческим и машинным. Основанное на картезианской метафизике различение разума и тела послужило основой для закрепления исключительности человеческого cogito как источника разума, воли и творчества. В этом контексте машина воспринималась как лишённая внутренней жизни и способности к самотрансценденции. Однако уже в XX веке с развитием кибернетики, вычислительных технологий и теории информации началось постепенное разрушение жёсткой границы между «естественным» и «искусственным», «человеческим» и «механическим». Появление алгоритмических систем, способных к обучению, прогнозированию и генерации контента, поставило под сомнение идею уникальности человеческого разума и породило новые философские дилеммы. Вторая глава была посвящена анализу природы творчества — как в классическом философском дискурсе, так и в современных интерпретациях. Мы показали, что даже в рамках антропоцентрической традиции понимание творчества далеко не однозначно: от платоновского вдохновения и кантовского гения до прагматического понимания творчества как решения проблем или социального конструкта. Современные когнитивные и нейронаучные подходы во многом демистифицировали творчество, представив его как совокупность воспроизводимых ментальных операций, открытых, как предполагается, и для алгоритмизации. Это позволило перейти к рассмотрению ИИ как потенциального творческого агента — не обязательно по образу и подобию человека, но как иного, «нечеловеческого» носителя креативности. В третьей главе была предпринята попытка классифицировать формы участия ИИ в творческом процессе — от вспомогательного инструмента до автономного соавтора. Мы рассмотрели практические примеры генеративных моделей, таких как GPT, DALL-E, Midjourney, а также кейсы использования ИИ в литературе, музыке, визуальных искусствах и научной деятельности. Анализ этих примеров позволил констатировать, что границы между авторством, редактурой, генерацией и интерпретацией постепенно размываются. Особое внимание было уделено вопросу интенциональности: «Обладает ли ИИ намерением, и нужно ли оно вообще для признания акта как творческого?». Мы пришли к выводу, что наличие человеческого участия в контексте, постановке задачи и оценке результатов остаётся критически важным, однако всё чаще сам процесс генерации осуществляется без прямого контроля, что требует переосмысления статуса агентности. В четвёртой главе был сделан переход от функционально-прагматического взгляда к постгуманистической перспективе. Мы рассмотрели идеи Брайдотти и Н. Кэтрин, отвергающих привилегированное положение человека в онтологии субъекта. Концепт нечеловеческих агентов и гибридных субъектов, в том числе на основе теории Латура, предложил новую модель креативности — как распределённой, сетевой, эмерджентной. Творчество в этой рамке перестаёт быть индивидуальной заслугой, превращаясь в результат взаимодействия множества агентов: человеческих, машинных, культурных. Мы также обсудили, насколько возможно для ИИ не просто создавать, но искать смысл, переживать экзистенциальные состояния и сомневаться. Здесь вступают в игру идеи Сартра, Камю и Франкла, указывающие на то, что подлинное творчество невозможно без внутренней свободы и установки на преодоление абсурдности бытия.
Критика алгоритмической эстетики, представленная через идеи Бодрийяра и Гройса, позволила взглянуть на ИИ-искусство как на форму симулякра — неотличимого от оригинала, но утратившего связь с реальностью. Мы показали, что автоматизация художественного производства подрывает традиционные институты авторства, эстетической оценки и культурной легитимации. Вместе с тем в условиях цифрового потока и «клиповости» восприятия возникает новая логика ценности, не в уникальности и ауре произведения, а в его способности к репликации, адаптации, вовлечению. Наконец, в последнем разделе главы было сделано усилие по философскому переосмыслению техники. Привлечение концепций Жильбера Симондона и Бернара Стиглера позволило утверждать, что техника — не враг духа, а его продолжение, инструмент и форма выражения. Искусственный интеллект в этой рамке предстает не как угроза, а как шанс на трансформацию самого понятия субъекта, на становление новой онтологии креативности. Возможно, творчество будущего не будет ни «человеческим», ни «машинным» — но чем-то третьим, возникающим в сопряжении множеств, в интерфейсах, в коллаборациях.
Таким образом, мы приходим к выводу, что искусственный интеллект, будучи технической системой, способен не только выполнять творческие функции, но и инициировать глубокие философские сдвиги в понимании самого творчества, субъекта, культуры. Он вызывает необходимость пересмотра устоявшихся границ, понятий и оппозиций. Вопрос стоит не столько в том, может ли ИИ быть креативным «как человек», сколько в том, готовы ли мы признать творчество вне модели индивидуального сознания, гения и намерения. Ответ на этот вопрос требует не только технического, но и онтологического осмысления.


Купить