Творчество Людмилы Улицкой - яркое и самобытное явление русской литературы эпохи постмодернизма. Работая в манере новой герменевтики и используя вместе с тем постмодернистские приёмы и идеи, писательница создала новую, во многом уникальную форму воплощения высоких ценностей классической русской литературы.
Одним из основных художественных приёмов в поэтике Л.Е. Улицкой является интертекстуальность - неизбежное явление для герменевтического дискурса, избранного писательницей в качестве основного творческого метода. Интертекстуальная игра с другими текстами становится одним из главных инструментов истолкования неочевидных, глубинных смыслов в уже привычных культурных явлениях.
Наиболее широкое представление категория интертекстуальности получает в романе «Медея и её дети», считающемся многими исследователями одним из лучших произведений Л.Е. Улицкой. В романе плодотворно реализуются интертекстуальные связи с мифологическим, библейским и собственно литературным интертекстами, благодаря которым в сознании читателя актуализируется целый комплекс различных культурных кодов.
Заявка на необычную интерпретацию знаменитого сюжета происходит уже на уровне заглавия, выносящего образ бездетной Медеи за пределы классической парадигмы. В образе Медеи Л. Улицкой реализуется анти-миф о жестокой колхидской царевне, где на место мстительной колдуньи, разрушившей не одну семью, выводится новая, христианская Медея, становящаяся главной хранительницей семейного очага рода Синопли. Подобно Урсуле, героине романа «Сто лет одиночества», Медея Синопли становится родообразующим элементом большого семейства, история которого метафорически претворяет в жизнь историю всего рода человеческого. Главная героиня, никогда не меняющая своего
местоположения, воплощает собой мировое древо; мотив путешествия, внезапно ею предпринятого, а также житейская мудрость роднят образ Медеи с образом Одиссея. Внешность героини и её духовная связь с Машей, в образе которой наблюдаются переклички с образом Марины Цветаевой, отсылают читателя к образу А.А. Ахматовой. Однако здесь наиболее интересны связи с образа Медеи с образом Христа. Рождённая в 1900 году, она, как и Христос, становится Богочеловеком, посредством которого человечество постигает истину. Бездетность - своеобразная жертва, благодаря которой Медея Синоплиискупает грехи античной Медеи, отсюда - сочетание в топосе дома черт сакрализованных Голгофы, Ковчега, дантовского Чистилища и ветхозаветного Храма, а также мифологизированных Колхиды, Итаки и булгаковского Города.
На материале образов остальных персонажей романа продуктивно реализуются близнечный миф и миф об андрогине. В образах Медеи и её двенадцати братьев и сестёр обыгрывается апостольский сюжет и вместе с тем реализуется инфернальная мотивика. Одними из ведущих мотивов, помогающих выстраивать иерархию образов, становятся мотивы боготворения, ритуальности и паломничества.
В персонажах романа часто реализуется несколько интертекстуальных связей разного типа. Так, мотив возвращения на родину роднит Георгия с Одиссеем, а его отношения с Медеей позволяют провести параллели с библейской мифологемой о любимом ученике; есть в тексте отсылки и к образу святого Георгия Змееборца (Победоносца). Образ Елены, матери Георгия, в больше степени реализует связи с образом Елены Троянской, трансформированных, как и в случае с Медеей, в христианском ключе.
Образ Ники отсылает к древнегреческой богине победы и одновременно реализует мотивику инфернальности, унаследованную от отца - Самуила, в образе которого проступают черты демона Самаэля, булгаковского Азазелло и христианского святого.
В образе одарённого античной телесностью Валерия Бутонова реализуются связи с образами Нарцисса, Ипполита, Персея. В их отношениях с Машей отзеркаливает мифологический сюжет об Амуре и Психее, реализуются и литературные сюжеты: отношения Онегина и Татьяны, Онегина и Ленского, лермонтовского Демона и княжны Тамары. Отношения же Маши с мужем Аликом очевидно подсвечены мифологическим сюжетом об Орфее и Эвридике.
Л.Е. Улицкая проявляет настоящее мастерство тонкой интертекстуальной игры. Так, верная супруга Медея с её страстью к искусству шитья оказывается вовсе не Пенелопой, но Одиссеем, а Бутонов, напрямую заявленный в качестве самого Александра Македонского, оказывается обычным Нарциссом, по-настоящему влюблённым лишь в своё отражение - в своего сына. Мифологическая парадигма трансформируется за счёт наполнения христианским содержанием - пишется новая история, оттененная знаменитым литературными сюжетами, список которых, кроме названных, включает произведения У. Шекспира, Л. Толстого, В. Набокова, Т. Толстой и многих других. Помимо прочего, содержание образов нарочито амбивалентно (мистический и христианский компоненты образа Медеи, инфернальность и святость Самуила). Калейдоскоп такого множества интертекстуальных связей активизирует у читателя мощный процесс переосмысления имеющихся культурных кодов и парадигм, помогает «открытию нового в старом», предоставляя каждому возможность прочитать этот художественный текст по-своему в зависимости от ориентации и уровня развития его историко-культурных и философских установок.
Мы уверены, что данное исследование - далеко не полный список находок в вопросе интертекстуальных связей в указанном художественном тексте. В этом и заключается перспектива дальнейшей работы над романом Л.Е. Улицкой «Медея и её дети».

Купить