Введение
Глава 1. Тело и телесные практики
1.1. Концептуализация тела
1.2. Телесные практики в исторической перспективе
Глава 2. Редуцированная чувственность и практики ее преодоления. 20
2.1. Иммануил Кант
2.2. Жан-Франсуа Лиотар
2.3. Жорж Батай
Глава 3. Aesthesis и rhythmos
3.1. Aesthesis
2.2. Rhythmos
Заключение
Список литературы
Rhythmos и aesthesis: топология чувственности
|
Введение
Глава 1. Тело и телесные практики
1.1. Концептуализация тела
1.2. Телесные практики в исторической перспективе
Глава 2. Редуцированная чувственность и практики ее преодоления. 20
2.1. Иммануил Кант
2.2. Жан-Франсуа Лиотар
2.3. Жорж Батай
Глава 3. Aesthesis и rhythmos
3.1. Aesthesis
2.2. Rhythmos
Заключение
Список литературы
Проблема чувственности – это вопрос, который еще не был задан в
истории философии. Поэтому нет никаких общих мест, которые смогли бы
сконструировать ход рассуждений в тексте. Основной тезис, из которого мы
будем исходить и который мы будем разворачивать в работе – это тезис о
редуцированной чувственности. Редуцированная чувственность есть такая
чувственность, полнота которой сведена к одному ее элементу, и этот элемент
заменяет собой другие способы и альтернативы чувственных переживаний.
Проблема редуцированной чувственности проскользнула еще у Карла Маркса,
который заявил, что всю полноту чувственных переживаний мы заменили
единственно одним – чувством обладания. Позднее Жиль Делез и Феликс
Гваттари покажут, что эдипизация, как тоталитаристский дискурс, вывела
сексуальность на первый план и свела весь поток чувственных переживаний в
поле сексуальности. Чувство обладания, сексуальность – это лишь примеры
редукции чувственности, но они демонстрируют общую тенденцию.
Одним из ключевых моментов, обуславливающих проблему сжатой
чувственности, является конфигурация человека как пребывающего в
состоянии нехватки. Конститутивным моментом нехватки является ее
невозможность наполнения. Чревоугодники едят, даже когда живот
переполнен, ведь не голод является толчком для обжорства, а нехватка,
внутренняя, онтологическая нехватка, для которой обжорство – лишь один из
сценариев, по которому можно следовать. И отношение к еде сводится к ее
поглощению, без остатка впитать ее в себя, властвовать над ней с помощью
уничтожения. Наполняться при таком режиме можно, но достичь полноты
нельзя. В наших реалиях нехватка упрочняется, рынок подстегивает нас к
большему потреблению, а когда мы потребляем, создается иллюзия
наполняемости. И только когда становится тошно, мерзко или просто
некомфортно пребывать в этом теле, с этими потребностями, с вечной жаждой
и голодом – тогда встает вопрос о том, как работает наша чувственность.4
Рассуждения ведут к вопросам заботы о себе, воспитание
чувственности, о различного рода практиках, способных перестроить
конституцию тела. Первое, что приходит на ум, это предельные практики
экстатического характера, практики, известные еще древним грекам и
имеющие свою актуальность вплоть до нашего времени. Здесь имеется в виду
фигура Жоржа Батая, который продемонстрировал нам, что экстаз и
экстатическое выбивает нас из нашего нынешнего состояния и подпускает к подлинному.
Однако экстатические практики не единственно возможный путь для
преодоления редуцированной чувственности. Греческая форма заботы о себе,
стоические практики самоконтроля, идиоритмия – все это есть способы
преодоления сжатого тела, сжатой чувственности. Это скрупулёзные
практики, основанные на познании с одной стороны и работе по
самовоспитанию с другой. Каждой из практик будут посвящены отдельные
фрагменты текста. Нужно уточнить, что на этом список практик не
заканчивается, однако эти три варианта являются наиболее яркими и
приметными в истории культуры.
Исходя из вышесказанного работа делится на введение, три главы и
заключение. Поскольку чувственность определенным образом локализована,
первая глава посвящена телу, его концептуализации и исторической развертке.
Тезис о редуцированной чувственности путь и не был заявлен громко в
истории философии, но не раз обыгрывался в разных контекстах. В связи с
этим во второй главе настоящей работы мы переходим к раскрытию тезиса о
сжатой чувственности и там же демонстрируем ряд практик, способствующих
преодолению этой сжатости. В третьей главе концептуализируются два
понятия – aesthesis и rhythmos, как необходимые конститутивные элементы,
собирающие чувственность и задающие тон умному расщеплению субъекта.
Проблема редуцированной чувственности крайне актуальна сегодня,
когда уже общим местом стало несогласие с установками на потребление, с
дискурсами власти и биополитикой, но не было еще громко сказано ни о5
сжатом теле, ни о редуцированной чувственности, которые есть важный
момент человеческого. Продемонстрировать эту важность и попытаться
создать категориальный аппарат для дальнейших размышлений – вот цель и
задача настоящей работы.
истории философии. Поэтому нет никаких общих мест, которые смогли бы
сконструировать ход рассуждений в тексте. Основной тезис, из которого мы
будем исходить и который мы будем разворачивать в работе – это тезис о
редуцированной чувственности. Редуцированная чувственность есть такая
чувственность, полнота которой сведена к одному ее элементу, и этот элемент
заменяет собой другие способы и альтернативы чувственных переживаний.
Проблема редуцированной чувственности проскользнула еще у Карла Маркса,
который заявил, что всю полноту чувственных переживаний мы заменили
единственно одним – чувством обладания. Позднее Жиль Делез и Феликс
Гваттари покажут, что эдипизация, как тоталитаристский дискурс, вывела
сексуальность на первый план и свела весь поток чувственных переживаний в
поле сексуальности. Чувство обладания, сексуальность – это лишь примеры
редукции чувственности, но они демонстрируют общую тенденцию.
Одним из ключевых моментов, обуславливающих проблему сжатой
чувственности, является конфигурация человека как пребывающего в
состоянии нехватки. Конститутивным моментом нехватки является ее
невозможность наполнения. Чревоугодники едят, даже когда живот
переполнен, ведь не голод является толчком для обжорства, а нехватка,
внутренняя, онтологическая нехватка, для которой обжорство – лишь один из
сценариев, по которому можно следовать. И отношение к еде сводится к ее
поглощению, без остатка впитать ее в себя, властвовать над ней с помощью
уничтожения. Наполняться при таком режиме можно, но достичь полноты
нельзя. В наших реалиях нехватка упрочняется, рынок подстегивает нас к
большему потреблению, а когда мы потребляем, создается иллюзия
наполняемости. И только когда становится тошно, мерзко или просто
некомфортно пребывать в этом теле, с этими потребностями, с вечной жаждой
и голодом – тогда встает вопрос о том, как работает наша чувственность.4
Рассуждения ведут к вопросам заботы о себе, воспитание
чувственности, о различного рода практиках, способных перестроить
конституцию тела. Первое, что приходит на ум, это предельные практики
экстатического характера, практики, известные еще древним грекам и
имеющие свою актуальность вплоть до нашего времени. Здесь имеется в виду
фигура Жоржа Батая, который продемонстрировал нам, что экстаз и
экстатическое выбивает нас из нашего нынешнего состояния и подпускает к подлинному.
Однако экстатические практики не единственно возможный путь для
преодоления редуцированной чувственности. Греческая форма заботы о себе,
стоические практики самоконтроля, идиоритмия – все это есть способы
преодоления сжатого тела, сжатой чувственности. Это скрупулёзные
практики, основанные на познании с одной стороны и работе по
самовоспитанию с другой. Каждой из практик будут посвящены отдельные
фрагменты текста. Нужно уточнить, что на этом список практик не
заканчивается, однако эти три варианта являются наиболее яркими и
приметными в истории культуры.
Исходя из вышесказанного работа делится на введение, три главы и
заключение. Поскольку чувственность определенным образом локализована,
первая глава посвящена телу, его концептуализации и исторической развертке.
Тезис о редуцированной чувственности путь и не был заявлен громко в
истории философии, но не раз обыгрывался в разных контекстах. В связи с
этим во второй главе настоящей работы мы переходим к раскрытию тезиса о
сжатой чувственности и там же демонстрируем ряд практик, способствующих
преодолению этой сжатости. В третьей главе концептуализируются два
понятия – aesthesis и rhythmos, как необходимые конститутивные элементы,
собирающие чувственность и задающие тон умному расщеплению субъекта.
Проблема редуцированной чувственности крайне актуальна сегодня,
когда уже общим местом стало несогласие с установками на потребление, с
дискурсами власти и биополитикой, но не было еще громко сказано ни о5
сжатом теле, ни о редуцированной чувственности, которые есть важный
момент человеческого. Продемонстрировать эту важность и попытаться
создать категориальный аппарат для дальнейших размышлений – вот цель и
задача настоящей работы.
Ситуация, в которой мы пребываем сейчас – это ситуация постмодерна
в посткапиталистическом мире. Умер Бог, но его смерть «похожа на то
явление, когда свет тысячелетия назад погасшей звезды еще виден, но при
всем своем свечении оказывается чистой “видимостью”!»68; умер пролетариат,
о котором говорил Маркс и на которого он возлагал надежды.
Стратегии Маркса и Ницше открыли возможность появлению
постмодерна, позволили расщепить субъекта, «освободить наши речи и
действия, наши сердца и наслаждения от фашизма»69, но человек остался в
положении Беликова – в калошах и с зонтиком, скрюченный и скукоженный.
Редуцированная чувственность – это проблема, которая еще не была
поставлена. Поэтому всякие рассуждения о чувственности в контексте
истории философии приводят к скрупулёзному собиранию крупиц, из которых
можно было бы составить основу для категориального аппарата.
В работе была последовательна продемонстрирована данная
проблематика. Все начинается с тела. Тело здесь представлено не только как
носитель чувственности, не только как тело-порог, но и как самостоятельный
предмет разговора. Исторически так сложилось, что о теле говорят в контексте
души, ума, рассудка. Сложно сказать, кто именно был зачинателем «новой»
традиции тела. Можно говорить о философии тела в контексте
вышеназванных Ницше и Маркса, Фрейда и позднего Гуссерля. Но в
постмодернистском смысле пожалуй первым стал говорить А. Арто: «Дав
человеку тело без органов, ты освободишь его от всех автоматизмов и вернешь
ему истинную свободу»70. Арто задал пафос всей последующей традиции,
определил интонацию, в которой речь о теле будет производиться: тело,
которое мы имеем сейчас, автоматизировано, механицизировано. Оно не
актуализирует свой потенциал. Если угодно, тело не телесно.
Во многом благодаря Ж.Делезу теперь можно говорить о теле как о чемто не вторичном. Мы чувствуем автоматизмы тела, «когда нам до смерти
надоедает видеть своими глазами, дышать своими легкими, глотать своим
ртом, говорить своим языком, думать своими мозгами, иметь анус, глотку,
голову и ноги»71. Это чувство, если его не игнорировать, если к нему
прислушиваться, становится точкой несогласия с буржуазно
сконструированным телом. И мы вынуждены трансформировать
чувственность. Опыты трансформации мы заимствуем из религии.
И, несмотря на то, что Бог умер, христианство оставило нам много
полезных и серьезных теоретических и практических стратегий. Все
начинается с практик молчания, которые помогают отстраниться от шума, в
первую очередь от того шума, который мы сами каждый день воспроизводим.
И в какой-то момент молчание начинает звучать: это звук собственного ритма.
Чуткие люди смогут услышать его, некоторые смогут подключаться к этому
ритму с относительной регулярностью, и только «брахманы» будут жить
ритмично. Значит задача – стать брахманом постмодернистского типа,
Орфеем XIX века: тем, кто может свой ритм услышать и создать.
Итак, мы показали в работе сжатое тело, влияние дискурсов власти на
конституирование буржуазного тела и сложность преодоления этой
буржуазной обертки. Далее были продемонстрированы ряд практик, которые
иллюстрируют пути преодоления и перевоспитания редуцированной
конфигурации чувственности. И здесь стоическая традиция заботы о себе как
практики длинною в жизнь оказывается как никогда актуальной, ведь
невозможно показать на завершенный образ воспитанного человека, и забота
о чувственности есть важный момент самосозидания
в посткапиталистическом мире. Умер Бог, но его смерть «похожа на то
явление, когда свет тысячелетия назад погасшей звезды еще виден, но при
всем своем свечении оказывается чистой “видимостью”!»68; умер пролетариат,
о котором говорил Маркс и на которого он возлагал надежды.
Стратегии Маркса и Ницше открыли возможность появлению
постмодерна, позволили расщепить субъекта, «освободить наши речи и
действия, наши сердца и наслаждения от фашизма»69, но человек остался в
положении Беликова – в калошах и с зонтиком, скрюченный и скукоженный.
Редуцированная чувственность – это проблема, которая еще не была
поставлена. Поэтому всякие рассуждения о чувственности в контексте
истории философии приводят к скрупулёзному собиранию крупиц, из которых
можно было бы составить основу для категориального аппарата.
В работе была последовательна продемонстрирована данная
проблематика. Все начинается с тела. Тело здесь представлено не только как
носитель чувственности, не только как тело-порог, но и как самостоятельный
предмет разговора. Исторически так сложилось, что о теле говорят в контексте
души, ума, рассудка. Сложно сказать, кто именно был зачинателем «новой»
традиции тела. Можно говорить о философии тела в контексте
вышеназванных Ницше и Маркса, Фрейда и позднего Гуссерля. Но в
постмодернистском смысле пожалуй первым стал говорить А. Арто: «Дав
человеку тело без органов, ты освободишь его от всех автоматизмов и вернешь
ему истинную свободу»70. Арто задал пафос всей последующей традиции,
определил интонацию, в которой речь о теле будет производиться: тело,
которое мы имеем сейчас, автоматизировано, механицизировано. Оно не
актуализирует свой потенциал. Если угодно, тело не телесно.
Во многом благодаря Ж.Делезу теперь можно говорить о теле как о чемто не вторичном. Мы чувствуем автоматизмы тела, «когда нам до смерти
надоедает видеть своими глазами, дышать своими легкими, глотать своим
ртом, говорить своим языком, думать своими мозгами, иметь анус, глотку,
голову и ноги»71. Это чувство, если его не игнорировать, если к нему
прислушиваться, становится точкой несогласия с буржуазно
сконструированным телом. И мы вынуждены трансформировать
чувственность. Опыты трансформации мы заимствуем из религии.
И, несмотря на то, что Бог умер, христианство оставило нам много
полезных и серьезных теоретических и практических стратегий. Все
начинается с практик молчания, которые помогают отстраниться от шума, в
первую очередь от того шума, который мы сами каждый день воспроизводим.
И в какой-то момент молчание начинает звучать: это звук собственного ритма.
Чуткие люди смогут услышать его, некоторые смогут подключаться к этому
ритму с относительной регулярностью, и только «брахманы» будут жить
ритмично. Значит задача – стать брахманом постмодернистского типа,
Орфеем XIX века: тем, кто может свой ритм услышать и создать.
Итак, мы показали в работе сжатое тело, влияние дискурсов власти на
конституирование буржуазного тела и сложность преодоления этой
буржуазной обертки. Далее были продемонстрированы ряд практик, которые
иллюстрируют пути преодоления и перевоспитания редуцированной
конфигурации чувственности. И здесь стоическая традиция заботы о себе как
практики длинною в жизнь оказывается как никогда актуальной, ведь
невозможно показать на завершенный образ воспитанного человека, и забота
о чувственности есть важный момент самосозидания
Подобные работы
- Rhythmos и aesthesis: топология чувственности
Дипломные работы, ВКР, философия. Язык работы: Русский. Цена: 3850 р. Год сдачи: 2017 - Rhythmos и aesthesis: топология чувственности
Дипломные работы, ВКР, философия. Язык работы: Русский. Цена: 4310 р. Год сдачи: 2017