Помощь студентам в учебе
«Записка» Иннокентия о смерти Пафнутия Боровского (вопросы поэтики и жанра)
|
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА I. Записка о смерти Пафнутия Боровского — памятник древнерусской литературы XV века
1.1. Историко-литературный контекст
2.2. Записка о смерти Пафнутия Боровского: особенности композиции
ГЛАВА II. Записка о смерти Пафнутия Боровского
в контексте агиографии
2.1. Записка в составе пространной редакции Жития Пафнутия Боровского
2.2. Житийная топика в Записке о смерти Пафнутия Боровского
ГЛАВА III. Проблема жанра Записки о смерти Пафнутия Боровского
Заключение
Список использованной литературы
ГЛАВА I. Записка о смерти Пафнутия Боровского — памятник древнерусской литературы XV века
1.1. Историко-литературный контекст
2.2. Записка о смерти Пафнутия Боровского: особенности композиции
ГЛАВА II. Записка о смерти Пафнутия Боровского
в контексте агиографии
2.1. Записка в составе пространной редакции Жития Пафнутия Боровского
2.2. Житийная топика в Записке о смерти Пафнутия Боровского
ГЛАВА III. Проблема жанра Записки о смерти Пафнутия Боровского
Заключение
Список использованной литературы
Записка Иннокентия о смерти Пафнутия Боровского — памятник
древнерусской литературы второй половины XV в., она датируется
1477–78 гг1. Записка рассказывает о последних днях жизни преподобного
Пафнутия Боровского, основателя Боровского монастыря. Боровский
монастырь был основан в 1444 г., он расположен на территории современной
Калужской области. Автор Записки — инок Иннокентий, один из «древних» учеников Пафнутия.
В. О. Ключевский, впервые опубликовавший текст Записки в 1871 г.,
предложил датировать ее 1477—78 гг. Однако эту датировку можно считать
спорной, так как единственный известный нам список содержится в сборнике
XVI в. из библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря (РГБ, ф. 113,
собр. Волоколамского монастыря, № 515)4. Этот сборник содержит краткий
летописец Марка Левкеинского, составленный в Иосифо-Волоколамском
монастыре и датируемый серединой XVI в.5, на основании чего
Л. В. Тиганова, Н. Б. Тихомиров и Ю. А. Неволин — авторы дополнительной
описи Волоколамского собрания РГБ — уточняют датировку всего сборника,
ограничивая ее серединой XVI в.
Сборник, о котором идет речь, написан в четверку разными
почерками — полууставом и скорописью7. Он отличается весьма
разнообразным содержанием, представляя собой пример того особого типа
маленьких рукописных четьих сборников, сложившегося в Волоколамском монастыре в XVI веке, который описан Р. П. Дмитриевой8. Как установила
Р. П. Дмитриева, этот тип сборников развился из сборников так называемого
«энциклопедического типа»9 (термин введен Р. П. Дмитриевой),
появившегося среди четьих сборников в XV в. в связи с «оживлением
общественной и литературной жизни на Руси во второй половине XV в.»10.
Сборники «энциклопедического типа» включали разнообразные статьи,
«начиная с отрывков из философских трактатов и кончая заговорами от
болезней и рецептами чернил»11. Таковы, например, энциклопедические
сборники, составленные Кирилло-Белозерским старцем Ефросином во
второй половине XV в.12 Волоколамские четьи сборники XVI в. сохранили
некоторые черты энциклопедических сборников XV в., но были и
значительные отличия. Так, для волоколамских сборников XVI в. характерна,
как отмечает Р. П. Дмитриева, сравнительная узость тематики,
обусловленная и узостью интересов монастыря. Например, в этих сборниках
преобладают темы, «связанные с задачей прославления монастыря»,
из-за чего в сборники часто включаются сочинения Иосифа Волоцкого,
произведения, посвященные ему, а также труды современников, связанных с
монастырем. Несмотря на знакомство с современным летописанием,
волоколамские старцы выписывают только отдельные летописные статьи, не
интересуясь историческим повествованием в полном объеме, как это было в
XV в. Кроме того, падает интерес волоколамских книжников к
апокрифическим сочинениям. При этом, — пишет Р. П. Дмитриева, —
несмотря на традиционность в подборе материала и замкнутость самого
литературного круга Волоколамского монастыря, четьи сборники этого типа
включают и современные сочинения, что связано со «вниманием наиболее просвещенной части постриженников монастыря к новым литературным и
публицистическим произведениям»13, хотя современная повествовательная
литература светского характера включается волоколамскими старцами в
сборники только при условии наличия нравоучительно-назидательного содержания.
Стоит отметить и другие выделенные Р. П. Дмитриевой черты этого
типа сборников, которые непосредственно связаны с особенностями
Волоколамского монастыря как значимого книжного центра. Первое — это
обычай почитания наставников, сложившийся в монастыре и отразившийся
на принципе составления сборников, так как зачастую ученики включали в
свои сборники сочинения своих учителей или произведения, связанные с
ними. Отражается это и во владельческих записях, в которых часто
указывалось, чьим учеником был владелец четьего сборника. Другая важная
особенность — связь Волоколамского монастыря с такими значительными
книгописными мероприятиями, как создание летописных сводов и
составление Великих Миней Четьих митрополита Макария, который был
постриженником Волоколамского монастыря. С первым связано частое
включение в сборники житийных текстов, особенно совпадающих по
времени составления со сборниками, в которые они включаются. На второе
указывает в том числе включение в сборники произведений, не имеющих
заглавия и начинающихся как летописные статьи.
Подчеркнем, что в единственном известном нам списке Записка не
озаглавлена, чем объясняется разнообразие наименований этого текста,
которые мы встречаем в исследовательской традиции. Причем интересно, что
выбор наименования оказывается тесно связан с проблемами поэтики и
жанра Записки. Так, В. О. Ключевский, рассматривавший жития в первую
очередь как источник для изучения истории участия монастырей в колонизации северо-восточной Руси14, впервые в 1871 г. опубликовав
Записку, озаглавил ее «Запиской Иннокентия о последних днях учителя его
Пафнутия Боровскаго»15. Это наименование сохранилось и позднее: к нему
обращались Д. С. Лихачев16 и Л. А. Дмитриев17. Позже Д. С. Лихачев
предложил именовать текст не «запиской», а «рассказом», аргументировав
это некоторыми особенностям поэтики Записки18. Это наименование
использовала и Е. В. Крушельницкая. Существуют также другие варианты
наименований. Так, например, автор описи рукописей библиотеки
Волоколамского монастыря 1882 года иеромонах Иосиф именует Записку
«повествованием» (полностью: «Повествование о кончине пр. Пафнутия
Боровского, составленное учеником его Иннокентием»). Среди работ
последних лет можно выделить статью М. К. Кузьминой — здесь Записка
названа «Сказанием». В настоящей работе мы для удобства будем именовать
текст просто Запиской. Это объясняется не столько желанием вернуться
«к истокам», что было бы закономерным при таком разнообразии несхожих
вариантов, сколько взглядом на особую роль документального начала в поэтике Записки.
Отметим, что с момента первой публикации исследователи
рассматривали Записку преимущественно в свете агиографической традиции,
поскольку ею пользовался составитель Жития Пафнутия Боровского.
Итак, целью данной работы является определение жанровой
специфики Записки Иннокентия. Для этого необходимо решить следующие задачи :
1. рассмотреть историю изучения жанра Записки в
исследовательской литературе;
2. проанализировать особенности поэтики Записки Иннокентия;
3. установить, в какой мере текст Записки входит в состав Жития Пафнутия Боровского;
4. определить, насколько Записка включается (или не включается) в
агиографическую традицию древнерусской литературы.
Впервые Записку в 1871 г. опубликовал В. О. Ключевский в
приложении к исследованию «Древнерусские жития святых как
исторический источник»21. Она упомянута и в самой работе, в главе,
посвященной житиям Макарьевского времени. В. О. Ключевский
рассматривает Записку как документальный, подготовительный материал,
источник весьма точной информации для написания Жития Пафнутия
Боровского, составленного позднее Вассианом Саниным (ум. 1515 г.) —
публицистом, братом Иосифа Волоцкого, первоначально бывшим
постриженником Боровского монастыря, а позднее ставшим архиепископом
Ростовским22. По мнению историка, текст Записки в сокращенном в виде
вошел в Житие: он считал, что эпизод Жития, посвященный смерти
Пафнутия Боровского, представляет собой «сокращение Иннокентиевой
записки, местами очень близкое к тексту оригинала»23. Таким взглядом на
природу Записки объясняется, по-видимому, ее датировка, предложенная
В. О. Ключевским: исследователь полагает, что Записка была создана в
1477—1478 гг., вскоре после смерти Пафнутия в 1477 г. и до удаления
Иосифа Санина, назначенного игуменом, из монастыря после его попыток
ввести строгий общежительный устав, встреченных сопротивлением братии, и основания им в 1479 г. Волоколамского монастыря25. Тем не менее,
ученый обратил внимание и на стиль произведения: «Рассказ изложен
литературным языком того времени, но совершенно чужд риторики и по
задушевной простоте, по живой изобразительности, с какою рисуются в нем
общественные отношения Пафнутия и его характер, один из любопытнейших
в древнерусском монашестве, эта записка принадлежит к числу лучших
памятников древнерусской агиобиографии»26. Здесь ученый намечает две
основные линии характеристики Рассказа, которым будут следовать
исследователи конца XIX и большей части XX века: документальная природа
текста, с одной стороны, и «живая изобразительность», обусловленная этой
документальностью, с другой.
Подготовительный материал, которым мог пользоваться Вассиан при
составлении Жития, видит в Записке и А. П. Кадлубовский27. В предисловии
к публикуемому им Житию он пишет о том, что Записка вошла в сокращении
в состав Жития, а также о предельной точности и «добросовестности»28, с
которой фиксирует все происходящее с Пафнутием в последние дни перед
смертью Иннокентий (заметим, что А. П. Кадлубовский почему-то пишет о
пяти днях, хотя повествование охватывает период с четверга по четверг, то есть неделю)
древнерусской литературы второй половины XV в., она датируется
1477–78 гг1. Записка рассказывает о последних днях жизни преподобного
Пафнутия Боровского, основателя Боровского монастыря. Боровский
монастырь был основан в 1444 г., он расположен на территории современной
Калужской области. Автор Записки — инок Иннокентий, один из «древних» учеников Пафнутия.
В. О. Ключевский, впервые опубликовавший текст Записки в 1871 г.,
предложил датировать ее 1477—78 гг. Однако эту датировку можно считать
спорной, так как единственный известный нам список содержится в сборнике
XVI в. из библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря (РГБ, ф. 113,
собр. Волоколамского монастыря, № 515)4. Этот сборник содержит краткий
летописец Марка Левкеинского, составленный в Иосифо-Волоколамском
монастыре и датируемый серединой XVI в.5, на основании чего
Л. В. Тиганова, Н. Б. Тихомиров и Ю. А. Неволин — авторы дополнительной
описи Волоколамского собрания РГБ — уточняют датировку всего сборника,
ограничивая ее серединой XVI в.
Сборник, о котором идет речь, написан в четверку разными
почерками — полууставом и скорописью7. Он отличается весьма
разнообразным содержанием, представляя собой пример того особого типа
маленьких рукописных четьих сборников, сложившегося в Волоколамском монастыре в XVI веке, который описан Р. П. Дмитриевой8. Как установила
Р. П. Дмитриева, этот тип сборников развился из сборников так называемого
«энциклопедического типа»9 (термин введен Р. П. Дмитриевой),
появившегося среди четьих сборников в XV в. в связи с «оживлением
общественной и литературной жизни на Руси во второй половине XV в.»10.
Сборники «энциклопедического типа» включали разнообразные статьи,
«начиная с отрывков из философских трактатов и кончая заговорами от
болезней и рецептами чернил»11. Таковы, например, энциклопедические
сборники, составленные Кирилло-Белозерским старцем Ефросином во
второй половине XV в.12 Волоколамские четьи сборники XVI в. сохранили
некоторые черты энциклопедических сборников XV в., но были и
значительные отличия. Так, для волоколамских сборников XVI в. характерна,
как отмечает Р. П. Дмитриева, сравнительная узость тематики,
обусловленная и узостью интересов монастыря. Например, в этих сборниках
преобладают темы, «связанные с задачей прославления монастыря»,
из-за чего в сборники часто включаются сочинения Иосифа Волоцкого,
произведения, посвященные ему, а также труды современников, связанных с
монастырем. Несмотря на знакомство с современным летописанием,
волоколамские старцы выписывают только отдельные летописные статьи, не
интересуясь историческим повествованием в полном объеме, как это было в
XV в. Кроме того, падает интерес волоколамских книжников к
апокрифическим сочинениям. При этом, — пишет Р. П. Дмитриева, —
несмотря на традиционность в подборе материала и замкнутость самого
литературного круга Волоколамского монастыря, четьи сборники этого типа
включают и современные сочинения, что связано со «вниманием наиболее просвещенной части постриженников монастыря к новым литературным и
публицистическим произведениям»13, хотя современная повествовательная
литература светского характера включается волоколамскими старцами в
сборники только при условии наличия нравоучительно-назидательного содержания.
Стоит отметить и другие выделенные Р. П. Дмитриевой черты этого
типа сборников, которые непосредственно связаны с особенностями
Волоколамского монастыря как значимого книжного центра. Первое — это
обычай почитания наставников, сложившийся в монастыре и отразившийся
на принципе составления сборников, так как зачастую ученики включали в
свои сборники сочинения своих учителей или произведения, связанные с
ними. Отражается это и во владельческих записях, в которых часто
указывалось, чьим учеником был владелец четьего сборника. Другая важная
особенность — связь Волоколамского монастыря с такими значительными
книгописными мероприятиями, как создание летописных сводов и
составление Великих Миней Четьих митрополита Макария, который был
постриженником Волоколамского монастыря. С первым связано частое
включение в сборники житийных текстов, особенно совпадающих по
времени составления со сборниками, в которые они включаются. На второе
указывает в том числе включение в сборники произведений, не имеющих
заглавия и начинающихся как летописные статьи.
Подчеркнем, что в единственном известном нам списке Записка не
озаглавлена, чем объясняется разнообразие наименований этого текста,
которые мы встречаем в исследовательской традиции. Причем интересно, что
выбор наименования оказывается тесно связан с проблемами поэтики и
жанра Записки. Так, В. О. Ключевский, рассматривавший жития в первую
очередь как источник для изучения истории участия монастырей в колонизации северо-восточной Руси14, впервые в 1871 г. опубликовав
Записку, озаглавил ее «Запиской Иннокентия о последних днях учителя его
Пафнутия Боровскаго»15. Это наименование сохранилось и позднее: к нему
обращались Д. С. Лихачев16 и Л. А. Дмитриев17. Позже Д. С. Лихачев
предложил именовать текст не «запиской», а «рассказом», аргументировав
это некоторыми особенностям поэтики Записки18. Это наименование
использовала и Е. В. Крушельницкая. Существуют также другие варианты
наименований. Так, например, автор описи рукописей библиотеки
Волоколамского монастыря 1882 года иеромонах Иосиф именует Записку
«повествованием» (полностью: «Повествование о кончине пр. Пафнутия
Боровского, составленное учеником его Иннокентием»). Среди работ
последних лет можно выделить статью М. К. Кузьминой — здесь Записка
названа «Сказанием». В настоящей работе мы для удобства будем именовать
текст просто Запиской. Это объясняется не столько желанием вернуться
«к истокам», что было бы закономерным при таком разнообразии несхожих
вариантов, сколько взглядом на особую роль документального начала в поэтике Записки.
Отметим, что с момента первой публикации исследователи
рассматривали Записку преимущественно в свете агиографической традиции,
поскольку ею пользовался составитель Жития Пафнутия Боровского.
Итак, целью данной работы является определение жанровой
специфики Записки Иннокентия. Для этого необходимо решить следующие задачи :
1. рассмотреть историю изучения жанра Записки в
исследовательской литературе;
2. проанализировать особенности поэтики Записки Иннокентия;
3. установить, в какой мере текст Записки входит в состав Жития Пафнутия Боровского;
4. определить, насколько Записка включается (или не включается) в
агиографическую традицию древнерусской литературы.
Впервые Записку в 1871 г. опубликовал В. О. Ключевский в
приложении к исследованию «Древнерусские жития святых как
исторический источник»21. Она упомянута и в самой работе, в главе,
посвященной житиям Макарьевского времени. В. О. Ключевский
рассматривает Записку как документальный, подготовительный материал,
источник весьма точной информации для написания Жития Пафнутия
Боровского, составленного позднее Вассианом Саниным (ум. 1515 г.) —
публицистом, братом Иосифа Волоцкого, первоначально бывшим
постриженником Боровского монастыря, а позднее ставшим архиепископом
Ростовским22. По мнению историка, текст Записки в сокращенном в виде
вошел в Житие: он считал, что эпизод Жития, посвященный смерти
Пафнутия Боровского, представляет собой «сокращение Иннокентиевой
записки, местами очень близкое к тексту оригинала»23. Таким взглядом на
природу Записки объясняется, по-видимому, ее датировка, предложенная
В. О. Ключевским: исследователь полагает, что Записка была создана в
1477—1478 гг., вскоре после смерти Пафнутия в 1477 г. и до удаления
Иосифа Санина, назначенного игуменом, из монастыря после его попыток
ввести строгий общежительный устав, встреченных сопротивлением братии, и основания им в 1479 г. Волоколамского монастыря25. Тем не менее,
ученый обратил внимание и на стиль произведения: «Рассказ изложен
литературным языком того времени, но совершенно чужд риторики и по
задушевной простоте, по живой изобразительности, с какою рисуются в нем
общественные отношения Пафнутия и его характер, один из любопытнейших
в древнерусском монашестве, эта записка принадлежит к числу лучших
памятников древнерусской агиобиографии»26. Здесь ученый намечает две
основные линии характеристики Рассказа, которым будут следовать
исследователи конца XIX и большей части XX века: документальная природа
текста, с одной стороны, и «живая изобразительность», обусловленная этой
документальностью, с другой.
Подготовительный материал, которым мог пользоваться Вассиан при
составлении Жития, видит в Записке и А. П. Кадлубовский27. В предисловии
к публикуемому им Житию он пишет о том, что Записка вошла в сокращении
в состав Жития, а также о предельной точности и «добросовестности»28, с
которой фиксирует все происходящее с Пафнутием в последние дни перед
смертью Иннокентий (заметим, что А. П. Кадлубовский почему-то пишет о
пяти днях, хотя повествование охватывает период с четверга по четверг, то есть неделю)
Записка Иннокентия о смерти Пафнутия Боровского не раз привлекала
внимание исследователей. При этом одни ученые видели в Записке в первую
очередь документ, источник правдивых и весьма подробных сведений о
последних днях святого, не отказывая ей, однако, и в своеобразной
выразительности, обусловленной самой ее документальной природой, тогда
как уже со второй половины XX века, начиная с Д. С. Лихачева,
исследователи изменили взгляд на Записку, увидев в ней текст,
поддающийся литературоведческой интерпретации.
Несмотря на столь явный исследовательский интерес, до настоящего
момента Записка не становилась объектом специального изучения. В рамках
настоящей работы мы попытались рассмотреть отдельные аспекты поэтики
Записки Иннокентия и пришли к следующим выводам.
Во-первых, сравнение Записки и фрагмента пространной редакции
Жития Пафнутия Боровского, посвященного смерти старца, показало, что
текст Записки был использован Вассианом со значительными сокращениями.
Мы можем утверждать, что многие из этих сокращений разрушают логику
децентрализации повествования, свойственную Записке и обусловленную в
первую очередь присутствием автобиографического начала. Так, в Житии, в
отличие от Записки, отсутствуют какие-либо указания на особую роль
Иннокентия как ближайшего ученика Пафнутия. С другой стороны,
сокращение числа персонажей, заметное в Житии, способствует и
устранению отдельных тем, присутствующих в Записке. Так, вместе с
устранением ряда неудачливых княжеских посланников из Жития пропадает
тема пренебрежения, выказываемого святым светской власти, а с
посланником от верейского князя Михаила Андреевича — тема княжеских распрей.
Во-вторых, рассмотрение житийной топики в составе Записки
приводит нас к выводу о том, что Иннокентий создавал Записку,
ориентируясь на традицию преподобнического жития. Таким образом,
многочисленные бытовые детали, встречающиеся в Записке, наполняются
символическим смыслом, создавая второй план повествования, в котором
образ Пафнутия представляется как образ святого, пример для подражания. В
свою очередь, обилие в Записке мотивов, связанных с описанием
аскетических подвигов старца, наряду с «цитатой» из Лествицы Иоанна
Синайского позволяет также заключить, что Иннокентий ориентировался и
на аскетическую, монашескую литературу. В связи с этим, есть основания
предполагать, что повествование о смерти Пафнутия приобретает отчасти
характер практических рекомендаций по праведному проживанию последних дней перед смертью.
Наконец, мы можем утверждать, что особую роль в поэтике Записки
играет ее автобиографизм. Иннокентий, с одной стороны, присутствует в
тексте как действующий персонаж, с чьей точки зрения ведется
повествование и на чье особое положение при Пафнутии появляются
неоднократные указания. С другой стороны, Иннокентий предстает как
повествователь, осуществляющий тщательный отбор фактов. Именно
особенности проявления автобиографического начала в Записке позволяют
говорить о ней как о произведении, показывающем промежуточный этап в
истории формирования древнерусской автобиографии, заключительный этап
которой отмечен автобиографическим творчеством инока Епифания и
протопопа Аввакума
внимание исследователей. При этом одни ученые видели в Записке в первую
очередь документ, источник правдивых и весьма подробных сведений о
последних днях святого, не отказывая ей, однако, и в своеобразной
выразительности, обусловленной самой ее документальной природой, тогда
как уже со второй половины XX века, начиная с Д. С. Лихачева,
исследователи изменили взгляд на Записку, увидев в ней текст,
поддающийся литературоведческой интерпретации.
Несмотря на столь явный исследовательский интерес, до настоящего
момента Записка не становилась объектом специального изучения. В рамках
настоящей работы мы попытались рассмотреть отдельные аспекты поэтики
Записки Иннокентия и пришли к следующим выводам.
Во-первых, сравнение Записки и фрагмента пространной редакции
Жития Пафнутия Боровского, посвященного смерти старца, показало, что
текст Записки был использован Вассианом со значительными сокращениями.
Мы можем утверждать, что многие из этих сокращений разрушают логику
децентрализации повествования, свойственную Записке и обусловленную в
первую очередь присутствием автобиографического начала. Так, в Житии, в
отличие от Записки, отсутствуют какие-либо указания на особую роль
Иннокентия как ближайшего ученика Пафнутия. С другой стороны,
сокращение числа персонажей, заметное в Житии, способствует и
устранению отдельных тем, присутствующих в Записке. Так, вместе с
устранением ряда неудачливых княжеских посланников из Жития пропадает
тема пренебрежения, выказываемого святым светской власти, а с
посланником от верейского князя Михаила Андреевича — тема княжеских распрей.
Во-вторых, рассмотрение житийной топики в составе Записки
приводит нас к выводу о том, что Иннокентий создавал Записку,
ориентируясь на традицию преподобнического жития. Таким образом,
многочисленные бытовые детали, встречающиеся в Записке, наполняются
символическим смыслом, создавая второй план повествования, в котором
образ Пафнутия представляется как образ святого, пример для подражания. В
свою очередь, обилие в Записке мотивов, связанных с описанием
аскетических подвигов старца, наряду с «цитатой» из Лествицы Иоанна
Синайского позволяет также заключить, что Иннокентий ориентировался и
на аскетическую, монашескую литературу. В связи с этим, есть основания
предполагать, что повествование о смерти Пафнутия приобретает отчасти
характер практических рекомендаций по праведному проживанию последних дней перед смертью.
Наконец, мы можем утверждать, что особую роль в поэтике Записки
играет ее автобиографизм. Иннокентий, с одной стороны, присутствует в
тексте как действующий персонаж, с чьей точки зрения ведется
повествование и на чье особое положение при Пафнутии появляются
неоднократные указания. С другой стороны, Иннокентий предстает как
повествователь, осуществляющий тщательный отбор фактов. Именно
особенности проявления автобиографического начала в Записке позволяют
говорить о ней как о произведении, показывающем промежуточный этап в
истории формирования древнерусской автобиографии, заключительный этап
которой отмечен автобиографическим творчеством инока Епифания и
протопопа Аввакума