Развитие японской культуры происходило вокруг двух полюсов – с одной стороны, вокруг подражания плодам континентального китайско-корейского наследия, и с другой – вокруг стремления сохранить свои исконные культурные модели. При проведении любого исследования в рамках изучения Японии и связей этой страны с Китаем всегда интересен характер взаимоотношения основных полюсов японской культуры. Кроме того, стоит отметить, что культура Японии, впрочем, как и любая другая, крайне неоднородна, и может быть отдельно рассмотрена как культура правящих кругов, религиозная, крестьянская, городская и т. д. Например, императорский двор, а также самурайская среда, способствовали образованию утончённой, несколько «потребительской» культуры, поскольку данный пласт японской традиции зиждется на повсеместном подражании Китаю. Поэтому в «культуре элит», по крайне мере на раннем этапе формирования, просматривается наличие частого копирования ханьских канонов, в том числе в плане заимствовании континентальных мифологических образов и комплекса правил по их изобразительному воспроизведению.
В связи с этим актуальной является необходимость детального изучения привнесенных китайских мифологических концепций, их источников, распространения, использования в японской среде и отделения этих заимствований от изначально японских мотивов. В данной работе были предприняты попытки рассмотрения данной проблемы в области отражения основных путей проникновения в Японию значимых китайских мифологем и анализа некоторых наиболее распространённых образов чудесных созданий. В качестве объекта исследования выступали культуры Китая и Японии, а для более детального исследования и выразительной наглядности третьим компонентом в изучении сино-японских отношений рассматривалась Корея, исторически выполнявшая трансмиссионную роль по передаче японцам китайских идей и техник. Однако автор позволяет себе выразить надежду, что все выводы и обнаруженные в ходе анализа проблемы, косвенно относятся и к другим странам синосферы, а потому могут быть использованы при изучении связей Китая с культурами других народов Дальневосточного региона и Юго-Восточной Азии.
Стоит оговориться, что объём данного исследования не позволяет подробно рассказать обо всех аспектах возникновения и развития китайско-японских кросс-культурных отношений на протяжении длительной истории этих государств, а также обо всей мифологической системе изучаемых культур. Однако, исходя из поставленных целей и задач, представилась возможность раскрыть общие принципы и положения в данном вопросе.
Первая глава была посвящена рассмотрению первых контактов населения Японских островов с континентальной культурой, представлявшей собой своеобразный сплав китайско-корейских традиций и инноваций. Представленные здесь материалы дали возможность понять, где берёт своё начало китайское основание японской мифологико-религиозной системы, и какое важное значение сыграло население Корейского полуострова в период формирования японской государственности и культуры. Период с IV по VIII вв. н. э., был отмечен тесными контактами Японии с государствами Кореи. Данная эпоха отличалась массовыми перемещениями на Японские острова квалифицированной рабочей силы, мастеров, учёных и буддийских священнослужителей китайского или корейского происхождения. Наиболее активную роль в социально-культурном обмене с жителями Японского архипелага в рассматриваемый период сыграло южнокорейское царство Пэкче.
Во второй главе было проведено сравнение некоторых мифологических персонажей, заключавшееся в сопоставлении их оригинальных китайских портретов с последующими японскими моделями прочтения их образов.
Исходя из вышеприведённых суждений и проведённого анализа различных исторических и мифологико-религиозных аспектов культур Китая, Кореи и Японии, можно сделать вывод, что различные особенности японской интерпретации какого-либо фантастического персонажа, заимствованного из китайской культуры, чаще всего сводятся к двум основным положениям, взаимосвязанным между собой:
1) К синкретической религиозной системе Японии, где действительной основой всегда оставался автохтонный комплекс верований – синтоизм;
2) К географическому фактору изолированности японского архипелага, в силу чего, например, фауна страны отличается скудностью по сравнению с материком, но при этом весьма богата эндемичными формами.
Характер возможных отличий, чаще всего, ограничивается изменением функций заимствованного китайского персонажа или его иконографии.
В первом случае, под влиянием религиозной специфики Японии, как правило, определённым трансформациям подвергалась область функций того или иного мифологического существа. Однако функции непосредственно китайских персонажей почти никогда не изменялись, являясь постоянными величинами. Воздействию континентальной традиции могли быть подчинены некоторые японские божества – ками, после их соотнесения с образами заимствованных китайских персонажей. Как пример такого механизма, во второй главе был рассмотрен процесс расширения сфер влияния божества Инари, символом которого была лиса. Японская мифологическая традиция, испытав влияние китайских легенд о лисицах-демонах, автоматически перенесла новые веяния на образ местного «лисьего ками».
Синтоизм также предопределял некоторую ограниченность заимствования элементов китайской мифологии. Исторически сложилось, что японцы перенимали континентальные модели добровольно, имея возможность выбора . Таким образом, укоренялись только те положения, что не противоречили местным устоям, но гармонично дополняли их.
Также проникновение образов чудесных созданий в японскую среду во многом сочеталось с процессом интеграции буддизма в Японии. Подобное явление способствовало установлению своеобразной идентификации некоторых мифологических персонажей (например, китайского феникса фэн-хуан) исключительно со сферой влияния учения о «пути Будды» (в частности, в области материальной культуры – фигурирование персонажей в буддийской религиозной атрибутике, архитектуре и т. д.).
К влиянию аутентичных мифологико-религиозных воззрений Японии можно свести и различные иконографические тонкости представления китайских фантастических существ в японском искусстве. Однако в некоторых случаях такого объяснения бывает недостаточно.
В рамках изучения общего сино-японского мифологического базиса порой бывает трудно обнаружить в традиции Японии что-либо, чего была бы полностью лишена континентальная система верований . Так, божества-змеи из синтоистских легенд были органично обыграны в образах китайских драконов-лун. Иконография дракона трансформировалась под влиянием местных эстетических установок. Японцы, вероятно, не смогли полностью воспринять «звериные» черты этого существа, а потому гиперболизировали «змеиную» составляющую его портрета. Таким образом, китайский дракон-лун в японской изобразительной традиции тяготеет к вероятному облику различных чудовищ (обычно морских, как «крокодилы» вани), змеев из синтоистских сказаний.
Во втором случае, когда специфика заимствования китайских персонажей сводится к географическому положению Японии, особый интерес представляет обращение к самобытности флоры и фауны этой островной страны.
Прямое влияние этого природного фактора прослеживается уже на уровне формирования японского языка. Исторически сложилось, что в японском языке имеют хождение так называемые кокудзи или васэйкандзи (яп. 国字, букв. «национальные иероглифы»; яп. 和製漢字, букв. «созданные в Японии китайские иероглифы») – иероглифы, изобретённые самими японцами. Большинство из них было сконструировано из-за того, что в Китае отсутствуют некоторые виды растений и животных, являющиеся эндемиками Японского архипелага .
Поэтому неудивительно, что некоторые китайские фантастические существа, имеющие в своей морфологии черты тех или иных животных, обитающих в Китае, в Японии были видоизменены в силу плохой осведомлённости японцев с континентальной фауной. Во второй главе данный изобразительный феномен был представлен на примере возможного влияния японского зелёного фазана (лат. Phasianus versicolor) на иконографию птицы хо:-о: – реплики китайского феникса фэн-хуан.
Отдельно стоит обозначить роль Кореи в трансформации китайских мифологических персонажей в японской среде. Исходя из исторических материалов, представленных в первой главе, а также некоторых соображений и гипотез, озвученных во второй части работы, можно выдвинуть предположение, что корейский элемент почти всегда в той или иной мере может быть выявлен при более детальном рассмотрении каких-либо фантастических существ китайской мифологии в их японской трактовке. Есть все основания считать, что Корея, передавая различные китайские мифологические концепции в Японию, представляла их в несколько изменённом виде, таким образом, японцы обычно заимствовали некий синтетический набор идей и обычаев. Вероятно, некий корейский след присутствует в синкретической религиозной системе Японии, которая в дальнейшем способствовала переработке китайских канонов. Однако в данном исследовании возможный корейский элемент был обнаружен в японской манере претворения китайской иконографии мифологических образов. Во второй главе в блоке, посвящённому китайскому фениксу фэн-хуан, была выдвинута гипотеза, что своеобразная японская манера изображения этой чудесной птицы может восходить к традициям корейского искусства, в частности к народной картине минхва (кор. хангыль – 민화, ханча – 民畵).
В целом, можно сделать вывод, что в ходе усвоения японцами мифологико-религиозного наследия Китая, чаще всего «японизировалась» иконографическая традиция представления тех или иных божеств, демонов, фантастических животных и прочих мифологических существ. Вероятно, это связано с важностью природы визуального эффекта в японской культуре, рассмотренного во введении данной работы, и связанными с этим эстетическими принципами.
Общие выводы исследования позволяют выдвинуть и обосновать ряд рекомендаций, которые позволят пересмотреть отношение к изучению общего процесса кросс-культурного диалога Китая и Японии и частных его проявлений.
Стоит начать с того, что при проведении анализа каких-либо аспектов сино-японской мифологической традиции, стоит обращать особое внимание на изменения в иконографии фантастических существ. Это связано с тем, что область визуального восприятия культурных феноменов крайне важна для ментальности народов стран синосферы. Поэтому возможные новшества, привнесенные в образ мифологического создания при пересечении китайской культуры с культурой страны реципиента, в первую очередь будут заметны в иконографии рассматриваемого существа.
Поиск различных особенностей в изображении китайских сверхъестественных животных в японской культуре вызвал основную трудность всей работы. Вероятно, в первую очередь это связано с отсутствием специальной литературы, посвященной конкретно этому узкому вопросу. Во всех переработанных источниках и трудах любые сведения, касающиеся воспроизведения китайских фантасмагорических созданий в культуре Японии, полностью повторяют ту же информацию, что и об оригинальном ханьском каноне.
Скорее всего, это связано с тем, что многие исследователи сино-японских культурных контактов основной акцент в своём творчестве делают на сопоставлении китайских образцов с предметами культуры японской знати, которая очень долгое время мало чем отличалась от континентальной. Однако те или иные заимствования не всегда имели хождение только в кругах правящей элиты, а потому могли быть ослаблены и поверхностно наложены на более автохтонный пласт японской культуры, бытовавший, например, в крестьянской или городской среде.
Отсюда следует, что при изучении каких-либо проявлений мифологических представлений китайцев, корейцев и японцев не стоит ограничиваться анализом самой заметной, «высокой» культуры той или иной страны Дальневосточного региона. Наиболее интересные отличительные черты переосмысления чужеродных концепций (например, мифологического характера) могут быть обнаружены как раз в области народного творчества, которая облекает в свой специфический «норматив» основные направления местных традиций вкупе с заимствованными идеями. Полезность такого метода исследования была продемонстрирована в первой главе в блоке, посвящённому китайскому дракону-лун. Так, именно в традиции гравюр укиё-э (яп. 浮世絵), которые представляли собой форму городского искусства XVII-XIX вв., были найдены некоторые особенности изображения японского дракона, отличающие японскую трактовку этой фантастической рептилии от более систематизированного китайского изобразительного канона.
Здесь же стоит добавить, что дальнейшая перспектива изучения отличий японского видения китайских мотивов, фольклорных сюжетов и техник может заключаться в целенаправленном поиске корейского влияния в японской культуре.
Подводя общий итог работы, можно ещё раз отметить, сколь велико было китайское влияние при формировании традиционной культуры Японии. Тем не менее, японцы сумели сохранить свой неповторимый национальный характер, благодаря постоянному процессу переосмысления заимствованных образцов. Изучение кросс-культурных отношений этих двух стран, позволяет не только расширить представления об отличительных свойствах японского менталитета, но также предоставляет возможность по-новому взглянуть на достижения непосредственно китайской цивилизации, которые благодаря своей оригинальности и жизнестойкости смогли органично интегрироваться в область влияния других культур и развиться в россыпь новых форм и идей.


Купить