НОВОЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ШВЕЦИИ: ЮХАН ВИДЕКИНД И ЕГО ИСТОЧНИКИ
|
Введение 3
Глава 1. «История десятилетней шведско-московитской войны» в контексте жизни и творчества Юхана Видекинда 11
1.1. Биография Видекинда 11
1.2. Произведения Видекинда 19
1.3. «История десятилетней шведско-московитской войны»: общие сведения 39
1.4. Состояние текста 46
Глава 2. История создания «Истории десятилетней шведско-московитской войны»: внешние свидетельства 51
Глава 3. Литературные источники «Истории десятилетней шведско- московитской войны» 65
3.1. Станислав Кобержицкий как источник Видекинда 65
3.2. Пётр Петрей как источник Видекинда 86
3.3. Прочие литературные источники Видекинда 107
Глава 4. Документальные источники «Истории десятилетней шведско- московитской войны» 119
Глава 5. Стихотворения в «Истории десятилетней шведско-московитской войны» и их принадлежность 134
Заключение 147
Список использованной литературы 157
Приложение 1. Письмо Видекинда М. Г. Делагарди от 8 января 1661 г. 168
Приложение 2. Письмо Видекинда М. Г. Делагарди от 15 марта 1672 г. 170
Приложение 3. Источники отдельных фрагментов «Истории десятилетней шведско-московитской войны» 173
Глава 1. «История десятилетней шведско-московитской войны» в контексте жизни и творчества Юхана Видекинда 11
1.1. Биография Видекинда 11
1.2. Произведения Видекинда 19
1.3. «История десятилетней шведско-московитской войны»: общие сведения 39
1.4. Состояние текста 46
Глава 2. История создания «Истории десятилетней шведско-московитской войны»: внешние свидетельства 51
Глава 3. Литературные источники «Истории десятилетней шведско- московитской войны» 65
3.1. Станислав Кобержицкий как источник Видекинда 65
3.2. Пётр Петрей как источник Видекинда 86
3.3. Прочие литературные источники Видекинда 107
Глава 4. Документальные источники «Истории десятилетней шведско- московитской войны» 119
Глава 5. Стихотворения в «Истории десятилетней шведско-московитской войны» и их принадлежность 134
Заключение 147
Список использованной литературы 157
Приложение 1. Письмо Видекинда М. Г. Делагарди от 8 января 1661 г. 168
Приложение 2. Письмо Видекинда М. Г. Делагарди от 15 марта 1672 г. 170
Приложение 3. Источники отдельных фрагментов «Истории десятилетней шведско-московитской войны» 173
XVII век, особенно вторая его половина - время расцвета новолатинской литературы в Швеции,1 да и в целом именно к этому времени относится максимальное усиление роли латыни во многих сферах общественной жизни. Аллюзии на античность были обычными на коронациях монархов; латинские надписи украшали дворцы знати (например, замок Делагарди в Леккё и Скуклостер); тексты многих важных международных договоров с участием Швеции были написаны по-латыни: это относится, в частности, к шведско- польскому перемирию в Альтмарке в 1627 г. и к Вестфальскому мирному договору 1648 г. Дипломатия была областью, в которой шведские власти были особенно заинтересованы в сохранении наднациональной латынью ведущих позиций, поскольку шведский язык, в отличие от французского или немецкого, на роль lingua franca претендовать не мог. Известен эпизод в 1644 г., когда канцлер Аксель Оксеншерна в ответ на обращение французских представителей по-французски заговорил по-шведски.2 Ситуация несколько изменилась во второй половине века, но только в отношении французского языка.
В немалой степени всему этому способствовало то, что XVII век был временем стремительного развития системы образования в Швеции. В 1600 году в стране был только один университет (в Уппсале), в 1700 - уже пять (Уппсала, Дерпт, Грейфсвальд, Або и Лунд). В 1623 году благодаря Юхану Рудбеку в Вестеросе была создана первая в стране гимназия; этот новый уровень образования был призван создать промежуточную ступень между начальной школой и университетом. На практике гимназии напоминали университет в миниатюре. К концу века их было в стране около дюжины. Преподавание и в гимназии, и в университете велось целиком по-латыни; латынь изучалась со второго года в начальной школе. Когда в 1677 году Улоф Рудбек опубликовал в Уппсале программу по-шведски, это вызвало большой скандал: Иоганн Шеффер обвинил Рудбека в клевете на студентов, о которых можно было подумать, что они не понимают по-латыни.3
Латынь была единственным языком науки, но её позиции были сильны и в художественной литературе. Ко второй половине XVII века относится творчество многих плодовитых и искусных новолатинских поэтов - Эрика Линдшёльда, Юхана Колумбуса, Улофа Хермелина. Процветала и новолатинская историография4 (см. ниже). Появился даже один новолатинский роман - “Peregrinatio Cosmopolitana” Улофа Верелия.5
Шведский язык в конкурентной борьбе с латынью несколько улучшил свои позиции лишь к концу века. Особенно важным годом в истории шведской поэзии стал 1658. Во-первых, тогда была опубликована поэма Георга Шернъельма «Геркулес», первое произведение по-шведски, написанное гекзаметрами. Во-вторых, увидела свет «Жалоба шведского языка», вышедшая под псевдонимом «Скугечер Бергбу» (споры о том, кто за этим псевдонимом скрывается, продолжаются до наших дней). В этой поэме изображено плачевное состояние шведского языка и представлена программа того светлого будущего, которое он, по мысли автора, заслуживает, будучи древнейшим и наиболее почтенным из языков мира. Стина Ханссон указала на то, что эта программа в целом соответствует тенденциям, которые действительно имели место в XVII веке: развитие шведскоязычной поэзии,6 публикация учебных пособий по-шведски,7 изучение «готского» и средневекового шведского прошлого.8 Процентное соотношение между стихотворениями на случай, написанными по-латыни, по-шведски и по-немецки в 1640-е гг. выглядело как 81:11:8, а в 1670-е - уже как 33:54:13.9 За всеми этими тенденциями стояла королевская канцелярия или лица, в какой-то степени с ней связанные, - в противоположность университетской среде.10 Характерно, что «Жалоба шведского языка» была прорекламирована в единственной на тот момент шведской газете; этой редкой чести удостаивались только публикации, за которыми стояли те или иные политические интересы.11
К числу областей литературы, в которых между шведским и латынью имела место определённая конкуренция, можно отнести историографию. В XVII в. она становится в Швеции вопросом государственной важности, во многом связанным с дипломатией. Как следствие, наиболее известные историографические памятники эпохи шведского Великодержавия написаны по-латыни.
Главная фигура в историографии начала века - Юхан Мессений (1579-1636). Своё крупнейшее произведение - “Scondia illustrata” - он написал во время двадцатилетнего заключения в Каянеборгской крепости, куда попал по обвинению в том, что был иезуитским агентом. Труд Мессениуса был опубликован лишь в начале следующего столетия филологом и собирателем древностей Юханом Перингшёльдом. Несмотря на некритическое отношение к источникам и фантастичность первых книг (повествование начинается от всемирного потопа), ценность Scondia illustrata высока по сей день в силу того, что Мессениус использует многие средневековые источники, погибшие в пожаре Стокгольмского замка в 1697 году.
В 1618 году в Швеции была учреждена должность королевского историографа, вслед за Данией, где этот титул появился в 1594 г. Должность12 требовала в первую очередь исключительных талантов в латинской стилистике, и поначалу королевскими историографами становились в основном иностранцы.
В 1651 г. королевским историографом был назначен голштинец Иоганн Локцений, находившийся на шведской службе с кон. 1620-х. Вскоре он опубликовал труд “Rerum Svecicarum historia” в девяти книгах. Локцений, в отличие от Мессения и его предшественников, скептически относится к реконструкции дохристианского периода и начинает повествование с христианских королей. Другое отличие от Мессения заключается в том, что Локцений ограничивается политической историей - так поступают и позднейшие авторы XVII в.
Зятем Локцения был Иоганн Шеффер из Страсбурга, также не одно десятилетие проведший на шведской службе. Шеффер считается основателем классической филологии в Швеции; кроме того, он опубликовал несколько монографий на историко-культурные темы, связанные со Швецией (например, о Лапландии и о городе Уппсале), и первую историю шведской литературы. Крупнейшим чисто историческим произведением Шеффера является «Книга памятных примеров шведского народа»,13 подражание Валерию Максиму. Следует отметить, что большинство анекдотов, сообщаемых Шеффером, относится к столетиям, непосредственно предшествующим времени жизни самого автора: как и его тесть, Шеффер стоял в оппозиции к «патриотическим» фантазиям многих современников, доказывавших многотысячелетнюю древность шведского народа.
К таким современникам относился Улоф Верелий - один из основоположников рунологии. Его перу принадлежит «Эпитома свейско-готской истории», в которой, помимо истории правления ряда фантастических королей, придуманных Йоханнесом Магнусом в XVI в., подробно описываются позднеантичные и раннесредневековые подвиги готов (отождествляемых со шведами) в Европе.
Официальная историография шла, однако, по иному пути. Назначенный королевским историографом в 1665 г. Юхан Видекинд взялся за описание узкой исторической темы - похода Якоба Делагарди и Ингерманландской войны начала века - и широко использовал для этого документальные источники. Результат его трудов, «История десятилетней шведско-московитской войны» была опубликована по-шведски в 1671 г., а по-латыни в 1672 г. Аналогичным был и подход сменившего Видекинда в должности королевского историографа Самуэля Пуфендорфа: в одном своём труде он в 26 книгах описывает события 1630-1654 гг.,14 в другом - в семи книгах события 1654-1660 гг.15 и также опирается преимущественно на документальные источники.
Ни один из трудов шведских историографов XVII в. в наши дни целиком не издавался. Наибольший интерес в науке вызывает Мессений: в 1988 году небольшая часть “Scondia illustrata” под названием “Chronologia Sanctae Birgittae” была опубликована в критическом издании Анн-Мари Йёнссон, а ещё раньше появилась крупная монография о средневековых источниках “Scondia Illustrata”.16
Перевода на современный шведский язык, снабжённого небольшой вступительной статьёй, из перечисленных авторов удостоился лишь Шеффер,17 что неудивительно: «Книга памятных примеров», как собрание анекдотов, наиболее близка к беллетристике.
Из общих обзоров историографии XVII в. можно назвать два небольших раздела в книге Ингеля Вадена об источниках по истории Кальмарской войны,18 соответствующие главы в монографии Ларса-Арне Нурборга об источниках по истории Швеции19 и главу о Скандинавии в свежем оксфордском справочнике по истории историографии.20 Административные и технические аспекты работы королевского историографа, о которых мы скажем ниже, освещены в монографии Бу Бенника-Бьёркмана о писательской деятельности как виде государственной службы.21 Роли антикварного мифотворчества в некоторых из указанных произведений посвящены работы Юсефа Свеннунга о готицизме22 и Марианне Вифстранд-Шибе об Аннии из Витербо.23 Как часть новолатинского литературного наследия Швеции историографы XVII в. коротко упомянуты в базовых обзорах по этой теме.24 Материалом для лексикологических, идеологических и пр. наблюдений многие из историографических произведений XVII в. служат в фундаментальной работе Ханса Хеландера о шведской новой латыни в эпоху Великодержавия.25
Если говорить о Юхане Видекинде, которому посвящена настоящая работа, то ни одной специальной монографии, связанной непосредственно с ним или его произведениями, не существует. Биографические сведения наиболее полно суммируются в энциклопедических статьях Теодора Вестрина26 и Ингеля Вадена;27 их дополняет серия статей Ингеля Вадена.28 Svenskt biografiskt lexikon, издающийся с 1917 года, на момент написания этих строк не дошёл ещё до конца буквы S.
Русский перевод «Истории десятилетней шведско-московитской войны» Видекинда является главной обобщающей работой об этом произведении и его источниках. Перевод был подготовлен группой учёных в Ленинградском Институте Истории в 1930-х гг., затем полвека пролежал в институтском архиве и был подготовлен к публикации новым научным коллективом в 1980-х, а опубликован в 2000 г. Перевод снабжён аппаратом различий между шведской и латинской версиями, подробным историческим комментарием, и двумя послесловиями. Тем не менее это издание практически ни в каком отношении нельзя назвать вполне удовлетворительным. Систематическое сличение текста Видекинда с текстом русского перевода нами не предпринималось, поэтому судить о качестве самого перевода мы не будем, однако можно констатировать, что 1) переводчики не сделали ряд простых конъектур к латинскому тексту (см. ниже, раздел 1.4); 2) аппарат, содержащий результаты сличения латинского и шведского текстов, содержит множество необъяснимых (в т. ч. важных) пробелов, как показано в том же разделе и в некоторых примечаниях к настоящей работе, хотя содержит при этом и явно избыточные указания;29 3) из двух статей, сопровождающих текст, первая, написанная в 1930-е гг., в известной степени тенденциозна, вторая, написанная в 1990-е гг., содержит множество ошибок (на которые мы указываем в данной работе) и даже одну полноценную мистификацию (см. раздел 1.1). Тем не менее, повторимся, это главная на сегодняшний день специальная работа о Видекинде, и как содержащийся в ней комментарий, так и библиографический список чрезвычайно ценны.
В отношении источников Видекинда издатели русского перевода добавляют некоторые детали30 к работе Хельге Альмквиста “Sverge och Ryssland 1595-1611” (Uppsala, 1907), предисловие и примечания в которой можно считать главным на сегодня оригинальным исследованием на эту тему. Для Альмквиста, однако, поиск источников Видекинда является вспомогательной целью, а детальные сравнения этих источников с обеими версиями труда Видекинда и вовсе осуществляются им лишь в нескольких случаях.
Книга Видекинда фигурирует также в исследованиях Кари Таркиайнена о шведских взглядах на Россию в XVI-XVII вв.: в книге “Se vanha vainooja” шведскому историографу посвящена целая глава.31 Для основных интересующих нас вопросов Таркиайнен не даёт ничего существенного, а вдобавок полностью игнорирует латинскую версию «Истории».
В немалой степени всему этому способствовало то, что XVII век был временем стремительного развития системы образования в Швеции. В 1600 году в стране был только один университет (в Уппсале), в 1700 - уже пять (Уппсала, Дерпт, Грейфсвальд, Або и Лунд). В 1623 году благодаря Юхану Рудбеку в Вестеросе была создана первая в стране гимназия; этот новый уровень образования был призван создать промежуточную ступень между начальной школой и университетом. На практике гимназии напоминали университет в миниатюре. К концу века их было в стране около дюжины. Преподавание и в гимназии, и в университете велось целиком по-латыни; латынь изучалась со второго года в начальной школе. Когда в 1677 году Улоф Рудбек опубликовал в Уппсале программу по-шведски, это вызвало большой скандал: Иоганн Шеффер обвинил Рудбека в клевете на студентов, о которых можно было подумать, что они не понимают по-латыни.3
Латынь была единственным языком науки, но её позиции были сильны и в художественной литературе. Ко второй половине XVII века относится творчество многих плодовитых и искусных новолатинских поэтов - Эрика Линдшёльда, Юхана Колумбуса, Улофа Хермелина. Процветала и новолатинская историография4 (см. ниже). Появился даже один новолатинский роман - “Peregrinatio Cosmopolitana” Улофа Верелия.5
Шведский язык в конкурентной борьбе с латынью несколько улучшил свои позиции лишь к концу века. Особенно важным годом в истории шведской поэзии стал 1658. Во-первых, тогда была опубликована поэма Георга Шернъельма «Геркулес», первое произведение по-шведски, написанное гекзаметрами. Во-вторых, увидела свет «Жалоба шведского языка», вышедшая под псевдонимом «Скугечер Бергбу» (споры о том, кто за этим псевдонимом скрывается, продолжаются до наших дней). В этой поэме изображено плачевное состояние шведского языка и представлена программа того светлого будущего, которое он, по мысли автора, заслуживает, будучи древнейшим и наиболее почтенным из языков мира. Стина Ханссон указала на то, что эта программа в целом соответствует тенденциям, которые действительно имели место в XVII веке: развитие шведскоязычной поэзии,6 публикация учебных пособий по-шведски,7 изучение «готского» и средневекового шведского прошлого.8 Процентное соотношение между стихотворениями на случай, написанными по-латыни, по-шведски и по-немецки в 1640-е гг. выглядело как 81:11:8, а в 1670-е - уже как 33:54:13.9 За всеми этими тенденциями стояла королевская канцелярия или лица, в какой-то степени с ней связанные, - в противоположность университетской среде.10 Характерно, что «Жалоба шведского языка» была прорекламирована в единственной на тот момент шведской газете; этой редкой чести удостаивались только публикации, за которыми стояли те или иные политические интересы.11
К числу областей литературы, в которых между шведским и латынью имела место определённая конкуренция, можно отнести историографию. В XVII в. она становится в Швеции вопросом государственной важности, во многом связанным с дипломатией. Как следствие, наиболее известные историографические памятники эпохи шведского Великодержавия написаны по-латыни.
Главная фигура в историографии начала века - Юхан Мессений (1579-1636). Своё крупнейшее произведение - “Scondia illustrata” - он написал во время двадцатилетнего заключения в Каянеборгской крепости, куда попал по обвинению в том, что был иезуитским агентом. Труд Мессениуса был опубликован лишь в начале следующего столетия филологом и собирателем древностей Юханом Перингшёльдом. Несмотря на некритическое отношение к источникам и фантастичность первых книг (повествование начинается от всемирного потопа), ценность Scondia illustrata высока по сей день в силу того, что Мессениус использует многие средневековые источники, погибшие в пожаре Стокгольмского замка в 1697 году.
В 1618 году в Швеции была учреждена должность королевского историографа, вслед за Данией, где этот титул появился в 1594 г. Должность12 требовала в первую очередь исключительных талантов в латинской стилистике, и поначалу королевскими историографами становились в основном иностранцы.
В 1651 г. королевским историографом был назначен голштинец Иоганн Локцений, находившийся на шведской службе с кон. 1620-х. Вскоре он опубликовал труд “Rerum Svecicarum historia” в девяти книгах. Локцений, в отличие от Мессения и его предшественников, скептически относится к реконструкции дохристианского периода и начинает повествование с христианских королей. Другое отличие от Мессения заключается в том, что Локцений ограничивается политической историей - так поступают и позднейшие авторы XVII в.
Зятем Локцения был Иоганн Шеффер из Страсбурга, также не одно десятилетие проведший на шведской службе. Шеффер считается основателем классической филологии в Швеции; кроме того, он опубликовал несколько монографий на историко-культурные темы, связанные со Швецией (например, о Лапландии и о городе Уппсале), и первую историю шведской литературы. Крупнейшим чисто историческим произведением Шеффера является «Книга памятных примеров шведского народа»,13 подражание Валерию Максиму. Следует отметить, что большинство анекдотов, сообщаемых Шеффером, относится к столетиям, непосредственно предшествующим времени жизни самого автора: как и его тесть, Шеффер стоял в оппозиции к «патриотическим» фантазиям многих современников, доказывавших многотысячелетнюю древность шведского народа.
К таким современникам относился Улоф Верелий - один из основоположников рунологии. Его перу принадлежит «Эпитома свейско-готской истории», в которой, помимо истории правления ряда фантастических королей, придуманных Йоханнесом Магнусом в XVI в., подробно описываются позднеантичные и раннесредневековые подвиги готов (отождествляемых со шведами) в Европе.
Официальная историография шла, однако, по иному пути. Назначенный королевским историографом в 1665 г. Юхан Видекинд взялся за описание узкой исторической темы - похода Якоба Делагарди и Ингерманландской войны начала века - и широко использовал для этого документальные источники. Результат его трудов, «История десятилетней шведско-московитской войны» была опубликована по-шведски в 1671 г., а по-латыни в 1672 г. Аналогичным был и подход сменившего Видекинда в должности королевского историографа Самуэля Пуфендорфа: в одном своём труде он в 26 книгах описывает события 1630-1654 гг.,14 в другом - в семи книгах события 1654-1660 гг.15 и также опирается преимущественно на документальные источники.
Ни один из трудов шведских историографов XVII в. в наши дни целиком не издавался. Наибольший интерес в науке вызывает Мессений: в 1988 году небольшая часть “Scondia illustrata” под названием “Chronologia Sanctae Birgittae” была опубликована в критическом издании Анн-Мари Йёнссон, а ещё раньше появилась крупная монография о средневековых источниках “Scondia Illustrata”.16
Перевода на современный шведский язык, снабжённого небольшой вступительной статьёй, из перечисленных авторов удостоился лишь Шеффер,17 что неудивительно: «Книга памятных примеров», как собрание анекдотов, наиболее близка к беллетристике.
Из общих обзоров историографии XVII в. можно назвать два небольших раздела в книге Ингеля Вадена об источниках по истории Кальмарской войны,18 соответствующие главы в монографии Ларса-Арне Нурборга об источниках по истории Швеции19 и главу о Скандинавии в свежем оксфордском справочнике по истории историографии.20 Административные и технические аспекты работы королевского историографа, о которых мы скажем ниже, освещены в монографии Бу Бенника-Бьёркмана о писательской деятельности как виде государственной службы.21 Роли антикварного мифотворчества в некоторых из указанных произведений посвящены работы Юсефа Свеннунга о готицизме22 и Марианне Вифстранд-Шибе об Аннии из Витербо.23 Как часть новолатинского литературного наследия Швеции историографы XVII в. коротко упомянуты в базовых обзорах по этой теме.24 Материалом для лексикологических, идеологических и пр. наблюдений многие из историографических произведений XVII в. служат в фундаментальной работе Ханса Хеландера о шведской новой латыни в эпоху Великодержавия.25
Если говорить о Юхане Видекинде, которому посвящена настоящая работа, то ни одной специальной монографии, связанной непосредственно с ним или его произведениями, не существует. Биографические сведения наиболее полно суммируются в энциклопедических статьях Теодора Вестрина26 и Ингеля Вадена;27 их дополняет серия статей Ингеля Вадена.28 Svenskt biografiskt lexikon, издающийся с 1917 года, на момент написания этих строк не дошёл ещё до конца буквы S.
Русский перевод «Истории десятилетней шведско-московитской войны» Видекинда является главной обобщающей работой об этом произведении и его источниках. Перевод был подготовлен группой учёных в Ленинградском Институте Истории в 1930-х гг., затем полвека пролежал в институтском архиве и был подготовлен к публикации новым научным коллективом в 1980-х, а опубликован в 2000 г. Перевод снабжён аппаратом различий между шведской и латинской версиями, подробным историческим комментарием, и двумя послесловиями. Тем не менее это издание практически ни в каком отношении нельзя назвать вполне удовлетворительным. Систематическое сличение текста Видекинда с текстом русского перевода нами не предпринималось, поэтому судить о качестве самого перевода мы не будем, однако можно констатировать, что 1) переводчики не сделали ряд простых конъектур к латинскому тексту (см. ниже, раздел 1.4); 2) аппарат, содержащий результаты сличения латинского и шведского текстов, содержит множество необъяснимых (в т. ч. важных) пробелов, как показано в том же разделе и в некоторых примечаниях к настоящей работе, хотя содержит при этом и явно избыточные указания;29 3) из двух статей, сопровождающих текст, первая, написанная в 1930-е гг., в известной степени тенденциозна, вторая, написанная в 1990-е гг., содержит множество ошибок (на которые мы указываем в данной работе) и даже одну полноценную мистификацию (см. раздел 1.1). Тем не менее, повторимся, это главная на сегодняшний день специальная работа о Видекинде, и как содержащийся в ней комментарий, так и библиографический список чрезвычайно ценны.
В отношении источников Видекинда издатели русского перевода добавляют некоторые детали30 к работе Хельге Альмквиста “Sverge och Ryssland 1595-1611” (Uppsala, 1907), предисловие и примечания в которой можно считать главным на сегодня оригинальным исследованием на эту тему. Для Альмквиста, однако, поиск источников Видекинда является вспомогательной целью, а детальные сравнения этих источников с обеими версиями труда Видекинда и вовсе осуществляются им лишь в нескольких случаях.
Книга Видекинда фигурирует также в исследованиях Кари Таркиайнена о шведских взглядах на Россию в XVI-XVII вв.: в книге “Se vanha vainooja” шведскому историографу посвящена целая глава.31 Для основных интересующих нас вопросов Таркиайнен не даёт ничего существенного, а вдобавок полностью игнорирует латинскую версию «Истории».
Рассмотренный материал источников в целом, особенно же анализ, проведенный в главах со второй по четвертую настоящего исследования, позволяет уверенно ответить на важный для понимания принципов исследовательской и литературной работы Видекинда вопрос: каково внутреннее (отличное от формального, то есть десяти книг «Истории») деление его труда? Далее, проведённая работа позволяет наметить перспективы дальнейших исследований, связанных как с «Историей десятилетней-шведско- московитской войны» самой по себе, так и с этим произведением как репрезентативной частью более широкого языкового и литературного контекста. В заключении к работе мы обобщим два указанных момента.
1.
В сущности, единственное существующее замечание о труде Видекинда, касающееся его композиционной макроструктуры - слова издателей русского перевода о том, что «примерно с середины сочинения у читателя создается впечатление, что автор устал от своей работы и... стремится поскорее добраться до конца».1 Здесь следует ссылка на Кари Таркиайнена,2 который, однако, говорит лишь о том, что поскорее добраться до конца уставший автор стремится после описания церемоний подтверждения договора в 10-й книге; с последним утверждением можно согласиться: оставшиеся сорок страниц охватывают период в несколько лет.
На наш взгляд, для обрисовки внутренней структуры произведения ключевое значение имеют вступления к третьей и к восьмой книге. Первое, хотя и списано с Кобержицкого (см. выше, с. 68), содержит правдивые сведения в отношении как предмета, так и плана изложения: Видекинд действительно с начала третьей книги пишет подробнее и действительно обширнее привлекает документальные источники. В восьмой же книге за упоминанием о войне с Данией в начале первой главы следуют слова:
Nos illis solummodo attendimus, quae bella in Muschovia gesta concernunt, quatenus scilicet de rebus hisce, ex literis, mandatis, consilijs, decretis, relationibus, alijsque monumentis nobis constare poterit.3
Те же самые слова Видекинд вполне мог вставить в самое начало своего труда или, во всяком случае, в начало третьей книги. В смысле фактической обоснованности и детальности с началом восьмой книги ничего не меняется: по крайней мере, невооруженным глазом изменения не заметны. Однако само наличие вступления заставляет предполагать переход к некому новому этапу работы. Чем характеризуется этот этап и в чем могли бы состоять отличия восьмой и последующих книг от предыдущих?
Представляется, что есть целый ряд обстоятельств, обусловливающих необходимость разделять произведение Видекинда на три больших массива:
1) Повествование в первых двух книгах, суммарный объём которых даже в латинской версии едва превышает 1/10 всего произведения, охватывает период в 11 лет (1598-1609), в то время как каждая из следующих покрывает период от нескольких месяцев до двух лет, если не считать конца 10-й книги, где коротко описаны последующие события.
2) Обширное, близкое к источнику, использование Кобержицкого наблюдается только в первых семи книгах, дальнейшие опираются на его текст лишь в четырёх коротких пассажах.4
3) Практически все историко-географические экскурсы, объемом от нескольких строк до нескольких страниц и общей численностью около полусотни, сосредоточены в книгах с третьей по седьмую.
4) Все без исключения отрывки первых двух книг, источники которых установлены, были - как доказано выше - написаны первоначально на латинском языке, даже когда текст соответствующего документального источника является шведским (Выборгский договор).
5) В восьмой книге резко возрастает количество указаний на даты и/или места отправки писем. Кроме этих ссылок ничто не указывает на буквальное цитирование эпистолярных источников: Видекинд не оформляет эти письма как цитаты. При схожем объёме текста ссылок, вводимых “dat.”, “datum”, “de dato”, в первых семи книгах имеется 7, в последних трёх - 28.
6) Помимо того кричащего факта, что девятая и десятая книги отсутствуют в латинском издании, весьма характерны количественные соотношения между сколько-нибудь крупными отрывками, отсутствующими в одной из версий разных книг. В первых двух книгах таких отрывков нет вовсе: латинский и шведский варианты почти идентичны. В книгах с третьей по седьмую латинский текст без шведского или шведский без латинского, не будучи редкостью, не составляют, однако, большой доли общего объема. В восьмой книге около половины шведской версии соответствия в латинской не имеет.
Итак, труд Видекинда отчётливо делится на три части: 1) первые две книги; 2) книги с третьей по седьмую; 3) книги с восьмой по десятую.
Принимая во внимание свидетельство самого Видекинда о том, что своё произведение он сначала написал по-латыни, а также характер использования им Петрея и текста Выборгского договора, имеем все основания предположить, что на первом, «латинском», этапе работы были созданы первые две книги целиком и части книг с третьей по седьмую. В дальнейшем, решив издать свою книгу также и по-шведски (это решение, думаем, было продиктовано не чем иным как числом и объемом шведскоязычных источников), Видекинд дополнил книги с третьей по седьмую, а также написал книги с восьмой по десятую. После издания шведской версии автор, вероятно, успел подготовить сокращённый перевод восьмой книги и отредактировать предшествующие, также дополнив их переводами со шведского. Как выглядел черновик, который Видекинд оставил в Архиве, невозможно сказать с определенностью. Это вполне могла быть и конечная версия шведского текста. Но если «черновик» имел вид подготовительных материалов, предшествовавших шведскому изводу в его окончательной редакции, то такой документ почти наверняка был двуязычным.
2.
Исследование, ориентированное непосредственно на текст Видекинда, может в дальнейшем уточнить набор его документальных источников - в первую очередь за счёт работы с содержащими ссылки черновиком и посвятительным экземпляром «Истории Густава Адольфа», которая имеет немало пассажей, общих с книгами 6-10 «Истории десятилетней шведско- московитской войны». Однако уже имеющихся сведений достаточно для того, чтобы проверить слова Видекинда о том, что перевод с латыни на шведский осуществлялся не только им: большая часть исходно латинских сегментов установлена; материал дает надежную почву для наблюдений над техникой перевода: наблюдения эти могут как отталкиваться от отдельных структурных отличий между латинским и шведским языком, так и быть связаны с существующими методами определения авторства текста. В частности, речь идёт о популярной в последнее время «дельте» - мере распределения наиболее часто встречающихся в тексте лексем, введённой австралийским учёным Джоном Берроузом.5 Впрочем, компилятивная природа латинского текста Видекинда заставляет использовать этот метод с осторожностью: в новейших исследованиях показано, что при сопоставлении ряда переводов разных авторов (а, к примеру, Оксеншерна и Кобержицкий остаются разными авторами даже в переработке Видекинда), выполненных разными переводчиками, консенсусные деревья, получающиеся в результате использования «дельты», нередко сгруппировывают переводы не по переводчикам, а по авторам оригинала.6
Сопоставление исходно шведских фрагментов «Истории» Видекинда с переводными могло бы дать богатый материал для выводов о влиянии латинского языка на шведский в XVII веке. Специальных работ об этом не существует - известны лишь некоторые детали. В лексике латинские заимствования наблюдаются преимущественно в специальной терминологии и среди абстрактных понятий; основной поток заимствований идёт из романских языков, преимущественно через немецкий.7 В синтаксисе, напротив, латинское влияние в XVII в. было более сильным, чем когда-либо. Одному из проявлений этого влияния посвящена монография Бенгта Хёймана.8 (Краткое изложение результатов, к которым приходит Хёйман, послужило основой для главы о XVII веке в многократно переиздававшейся книге Ёсты Хольма об исторической стилистике шведского языка.9) Именно в XVII веке вставка придаточного предложения перед сказуемым получила распространение в шведской учёной прозе; в это же время участилось использование и других видов вставки придаточного предложения в главное - стилистический феномен, хорошо засвидетельствованный уже для XVI века. Хёйман и Хольм также касаются явления, называемого ими «атрибутивный барьер», когда определение и существительное, к которому оно относится, разделены придаточным предложением, наречием или причастным оборотом; в наши дни первое в шведском языке невозможно, наречия допустимы в выражениях вроде “min f. d. chef”, причастные обороты принадлежат к высокому литературному стилю.10
Самое очевидное поле взаимодействия шведского и латыни - переводы с одного языка на другой,11 и было бы любопытно проследить, в какой степени на упомянутые синтаксические явления такого рода в шведском XVII в. могли влиять переводы с латыни. Материал, о котором может идти речь, богат: Стина Ханссон насчитывает 82 напечатанных перевода с латыни,12 хотя точное их число назвать невозможно, поскольку язык, с которого непосредственно переводился тот или иной текст, часто неопределим (известны случаи, когда перевод со шведского осуществлялся не только с перевода, но с перевода перевода);13 порой неясно, переведён текст со шведского на латынь или с латыни на шведский: помимо примера, которому посвящена данная работа, можно упомянуть «Руководство к рунографии» Улофа Верелия, также не включённую в список Ханссон:14 на то, что Верелий сначала написал её по- латыни, косвенно указывает уже сам порядок колонок в этой двуязычной публикации, а ещё более убедительно - некоторые примеры очевидных латинизмов, приводимые Хёйманом.15 В литературе о Верелии вопрос о языке оригинала, насколько мы могли проверить, обходится; в случае отсутствия внешних свидетельств (как в случае с Видекиндом) он может представлять тему для отдельного исследования.
Проблему синтаксического влияния латыни на шведский через переводы Бенгт Хёйман затрагивает лишь кратко.16 Он обращает внимание на то, что Скродер и Сильвий избегают вставок придаточного предложения в главное, обычно передавая такие конструкции в оригинале путём постановки придаточного перед главным. Вставка придаточного перед сказуемым вообще не засвидетельствована в рассматриваемом Хёйманом материале из Скродера и относительно редка в материале из Сильвия по сравнению со средними цифрами для соответствующего периода в целом. Эти результаты по-своему интересны, однако представляется, что они могут рассматриваться только как предварительные и не вполне показательные: во-первых, Хёйман рассматривает творчество только двух переводчиков из примерно пятидесяти известных; во- вторых, что особенно важно, именно эти два переводчика (наряду с Петером Йоханнисом Готом) являются наиболее плодовитыми и, как следствие, наиболее искушёнными. Следует помнить, что 75% переводчиков в XVII веке были «любителями», т. е. перевели только по одному тексту, и ещё 15% перевели 2-3 текста. Их суммарная продукция составляет примерно две трети напечатанных переводов.17 Вполне естественно предположить, что язык и стиль их переводов будут в каких-то отношениях отличаться от языка и стиля их более опытных коллег.
Хёйман, сам того не подозревая, приводит прекрасный пример прямого латинского влияния при вставке придаточного предложения перед сказуемым. Дело в том, что Видекинд занимает важное место в статистике, приводимой Хёйманом, будучи одним из образцов учёной прозы второй половины столетия.18 Установив, что шведский текст Видекинда во многом является переводом с латыни - во всяком случае, в начале его труда - мы обнаруживаем, что по меньшей мере в пяти из шести примеров вставки придаточного перед сказуемым, извлекаемых Хёйманом из шведской версии «Истории», текст Видекинда сначала был написан по-латыни.19
Och ther nagon... funnes handla Si qui... contra inducias quicquam
nagot som luppe emoot Stillstandet/ ausi fuerint, Moschus interemptos
then samma/ om Ryssen kunde ofwerkomma/ hade han Macht handtera effter sin egen willia.
Thenna/ fast an hans Broder... honom alfwarligen radde/ at han sigh i thetta Bulret intet inmangia matte/ stodh lijkwist fast widh sin fattade Resolution.
Men Konungen... nar han saledes fornam gemevterna/ och hade wal vthspanet/ huru thet stood til bade i Staden Muskou som i thet Demetrianiske Lagret/ skickar strax ther emoot sine Gesanter...
Konungen och... i thet han foga nagot swarade til Ryssarnas begiaran... hafwer latit marckia sigh misshaga at Ryssarna sa myckit fosst om sadana saker talade.
Herr Ewerdt Horn/ ehuruwal han ingen sold hafwer bekommit for sine Soldater... tager doch medh sigh 2. tusend Englander och Frantzoser/ och Baratinski 4. tusend Rysser/ och reesa...
impune tollat.
Is etsi a fratre suo... moneretur, ne se turbis hisce immisceret, perstitit tamen in proposito.
Ille autem... explorato prius statu belligerantium ad urbem Moschuam, et animorum motibus exacte cognitis, legatos... mittit.
Sed hi, cum... Rex... Poloniae ambigue responderet ad postulata legatorum Demetriani exercitus, qvae illi... intenderant, reversi in castra, haec cuncta referentes, omnia suspicionibus apud milites replent
Edvardus Hornius a Suischio sollicitatus, quamquam stipendiis non rite solutis detrectantem traheret militem... assumptis tamen duobus millibus Anglorum Gallorumque, et Boratinius selectis quatuor millibus
Moschorum... advolant.
Четвёртый пример не релевантен, т. к. здесь шведский текст, вероятно, представляет собой более полную передачу латинского черновика, чем латинское издание.20 Тем не менее четыре остальных примера показательны: во втором и в пятом примере вставка придаточного копирует структуру латинского текста, а в первом и третьем передаёт participium coniunctum и ablativus absolutus соответственно, сохраняя их позицию перед сказуемым.21
Таким образом, человек, переводивший текст Видекинда на шведский, по- видимому, был более склонен к пресловутым вставкам придаточного, чем Скродер и Сильвий. Разумеется, материал в данном случае также не достаточно репрезентативен для далеко идущих выводов о влиянии латинского синтаксиса на шведский в XVII веке через переводы, однако он, как представляется, показывает шаткость выводов Хёймана в этой части его монографии. Вопрос заслуживает более глубокого исследования, в котором произведение Видекинда могло бы стать благодатным материалом.
Наконец, не следует забывать и о другой малоисследованной области, к которой относится труд Видекинда - новолатинской историографии Швеции. Локцений, Шеффер, Верелий и другие авторы, упомянутые нами во Введении, пожалуй, более известные фигуры в истории шведской науки XVII в., чем Видекинд, однако язык, стиль, техника работы с источниками и текстологические проблемы в трудах этих авторов являются по большому счёту terra incognita, хотя как их художественные достоинства, так и во многих случаях историографическая ценность вполне располагают к глубоким филологическим исследованиям, связанным с новолатинской литературой Швеции. Надеемся, что в отношении Юхана Видекинда начало таким исследованиям настоящей работой положено.
1.
В сущности, единственное существующее замечание о труде Видекинда, касающееся его композиционной макроструктуры - слова издателей русского перевода о том, что «примерно с середины сочинения у читателя создается впечатление, что автор устал от своей работы и... стремится поскорее добраться до конца».1 Здесь следует ссылка на Кари Таркиайнена,2 который, однако, говорит лишь о том, что поскорее добраться до конца уставший автор стремится после описания церемоний подтверждения договора в 10-й книге; с последним утверждением можно согласиться: оставшиеся сорок страниц охватывают период в несколько лет.
На наш взгляд, для обрисовки внутренней структуры произведения ключевое значение имеют вступления к третьей и к восьмой книге. Первое, хотя и списано с Кобержицкого (см. выше, с. 68), содержит правдивые сведения в отношении как предмета, так и плана изложения: Видекинд действительно с начала третьей книги пишет подробнее и действительно обширнее привлекает документальные источники. В восьмой же книге за упоминанием о войне с Данией в начале первой главы следуют слова:
Nos illis solummodo attendimus, quae bella in Muschovia gesta concernunt, quatenus scilicet de rebus hisce, ex literis, mandatis, consilijs, decretis, relationibus, alijsque monumentis nobis constare poterit.3
Те же самые слова Видекинд вполне мог вставить в самое начало своего труда или, во всяком случае, в начало третьей книги. В смысле фактической обоснованности и детальности с началом восьмой книги ничего не меняется: по крайней мере, невооруженным глазом изменения не заметны. Однако само наличие вступления заставляет предполагать переход к некому новому этапу работы. Чем характеризуется этот этап и в чем могли бы состоять отличия восьмой и последующих книг от предыдущих?
Представляется, что есть целый ряд обстоятельств, обусловливающих необходимость разделять произведение Видекинда на три больших массива:
1) Повествование в первых двух книгах, суммарный объём которых даже в латинской версии едва превышает 1/10 всего произведения, охватывает период в 11 лет (1598-1609), в то время как каждая из следующих покрывает период от нескольких месяцев до двух лет, если не считать конца 10-й книги, где коротко описаны последующие события.
2) Обширное, близкое к источнику, использование Кобержицкого наблюдается только в первых семи книгах, дальнейшие опираются на его текст лишь в четырёх коротких пассажах.4
3) Практически все историко-географические экскурсы, объемом от нескольких строк до нескольких страниц и общей численностью около полусотни, сосредоточены в книгах с третьей по седьмую.
4) Все без исключения отрывки первых двух книг, источники которых установлены, были - как доказано выше - написаны первоначально на латинском языке, даже когда текст соответствующего документального источника является шведским (Выборгский договор).
5) В восьмой книге резко возрастает количество указаний на даты и/или места отправки писем. Кроме этих ссылок ничто не указывает на буквальное цитирование эпистолярных источников: Видекинд не оформляет эти письма как цитаты. При схожем объёме текста ссылок, вводимых “dat.”, “datum”, “de dato”, в первых семи книгах имеется 7, в последних трёх - 28.
6) Помимо того кричащего факта, что девятая и десятая книги отсутствуют в латинском издании, весьма характерны количественные соотношения между сколько-нибудь крупными отрывками, отсутствующими в одной из версий разных книг. В первых двух книгах таких отрывков нет вовсе: латинский и шведский варианты почти идентичны. В книгах с третьей по седьмую латинский текст без шведского или шведский без латинского, не будучи редкостью, не составляют, однако, большой доли общего объема. В восьмой книге около половины шведской версии соответствия в латинской не имеет.
Итак, труд Видекинда отчётливо делится на три части: 1) первые две книги; 2) книги с третьей по седьмую; 3) книги с восьмой по десятую.
Принимая во внимание свидетельство самого Видекинда о том, что своё произведение он сначала написал по-латыни, а также характер использования им Петрея и текста Выборгского договора, имеем все основания предположить, что на первом, «латинском», этапе работы были созданы первые две книги целиком и части книг с третьей по седьмую. В дальнейшем, решив издать свою книгу также и по-шведски (это решение, думаем, было продиктовано не чем иным как числом и объемом шведскоязычных источников), Видекинд дополнил книги с третьей по седьмую, а также написал книги с восьмой по десятую. После издания шведской версии автор, вероятно, успел подготовить сокращённый перевод восьмой книги и отредактировать предшествующие, также дополнив их переводами со шведского. Как выглядел черновик, который Видекинд оставил в Архиве, невозможно сказать с определенностью. Это вполне могла быть и конечная версия шведского текста. Но если «черновик» имел вид подготовительных материалов, предшествовавших шведскому изводу в его окончательной редакции, то такой документ почти наверняка был двуязычным.
2.
Исследование, ориентированное непосредственно на текст Видекинда, может в дальнейшем уточнить набор его документальных источников - в первую очередь за счёт работы с содержащими ссылки черновиком и посвятительным экземпляром «Истории Густава Адольфа», которая имеет немало пассажей, общих с книгами 6-10 «Истории десятилетней шведско- московитской войны». Однако уже имеющихся сведений достаточно для того, чтобы проверить слова Видекинда о том, что перевод с латыни на шведский осуществлялся не только им: большая часть исходно латинских сегментов установлена; материал дает надежную почву для наблюдений над техникой перевода: наблюдения эти могут как отталкиваться от отдельных структурных отличий между латинским и шведским языком, так и быть связаны с существующими методами определения авторства текста. В частности, речь идёт о популярной в последнее время «дельте» - мере распределения наиболее часто встречающихся в тексте лексем, введённой австралийским учёным Джоном Берроузом.5 Впрочем, компилятивная природа латинского текста Видекинда заставляет использовать этот метод с осторожностью: в новейших исследованиях показано, что при сопоставлении ряда переводов разных авторов (а, к примеру, Оксеншерна и Кобержицкий остаются разными авторами даже в переработке Видекинда), выполненных разными переводчиками, консенсусные деревья, получающиеся в результате использования «дельты», нередко сгруппировывают переводы не по переводчикам, а по авторам оригинала.6
Сопоставление исходно шведских фрагментов «Истории» Видекинда с переводными могло бы дать богатый материал для выводов о влиянии латинского языка на шведский в XVII веке. Специальных работ об этом не существует - известны лишь некоторые детали. В лексике латинские заимствования наблюдаются преимущественно в специальной терминологии и среди абстрактных понятий; основной поток заимствований идёт из романских языков, преимущественно через немецкий.7 В синтаксисе, напротив, латинское влияние в XVII в. было более сильным, чем когда-либо. Одному из проявлений этого влияния посвящена монография Бенгта Хёймана.8 (Краткое изложение результатов, к которым приходит Хёйман, послужило основой для главы о XVII веке в многократно переиздававшейся книге Ёсты Хольма об исторической стилистике шведского языка.9) Именно в XVII веке вставка придаточного предложения перед сказуемым получила распространение в шведской учёной прозе; в это же время участилось использование и других видов вставки придаточного предложения в главное - стилистический феномен, хорошо засвидетельствованный уже для XVI века. Хёйман и Хольм также касаются явления, называемого ими «атрибутивный барьер», когда определение и существительное, к которому оно относится, разделены придаточным предложением, наречием или причастным оборотом; в наши дни первое в шведском языке невозможно, наречия допустимы в выражениях вроде “min f. d. chef”, причастные обороты принадлежат к высокому литературному стилю.10
Самое очевидное поле взаимодействия шведского и латыни - переводы с одного языка на другой,11 и было бы любопытно проследить, в какой степени на упомянутые синтаксические явления такого рода в шведском XVII в. могли влиять переводы с латыни. Материал, о котором может идти речь, богат: Стина Ханссон насчитывает 82 напечатанных перевода с латыни,12 хотя точное их число назвать невозможно, поскольку язык, с которого непосредственно переводился тот или иной текст, часто неопределим (известны случаи, когда перевод со шведского осуществлялся не только с перевода, но с перевода перевода);13 порой неясно, переведён текст со шведского на латынь или с латыни на шведский: помимо примера, которому посвящена данная работа, можно упомянуть «Руководство к рунографии» Улофа Верелия, также не включённую в список Ханссон:14 на то, что Верелий сначала написал её по- латыни, косвенно указывает уже сам порядок колонок в этой двуязычной публикации, а ещё более убедительно - некоторые примеры очевидных латинизмов, приводимые Хёйманом.15 В литературе о Верелии вопрос о языке оригинала, насколько мы могли проверить, обходится; в случае отсутствия внешних свидетельств (как в случае с Видекиндом) он может представлять тему для отдельного исследования.
Проблему синтаксического влияния латыни на шведский через переводы Бенгт Хёйман затрагивает лишь кратко.16 Он обращает внимание на то, что Скродер и Сильвий избегают вставок придаточного предложения в главное, обычно передавая такие конструкции в оригинале путём постановки придаточного перед главным. Вставка придаточного перед сказуемым вообще не засвидетельствована в рассматриваемом Хёйманом материале из Скродера и относительно редка в материале из Сильвия по сравнению со средними цифрами для соответствующего периода в целом. Эти результаты по-своему интересны, однако представляется, что они могут рассматриваться только как предварительные и не вполне показательные: во-первых, Хёйман рассматривает творчество только двух переводчиков из примерно пятидесяти известных; во- вторых, что особенно важно, именно эти два переводчика (наряду с Петером Йоханнисом Готом) являются наиболее плодовитыми и, как следствие, наиболее искушёнными. Следует помнить, что 75% переводчиков в XVII веке были «любителями», т. е. перевели только по одному тексту, и ещё 15% перевели 2-3 текста. Их суммарная продукция составляет примерно две трети напечатанных переводов.17 Вполне естественно предположить, что язык и стиль их переводов будут в каких-то отношениях отличаться от языка и стиля их более опытных коллег.
Хёйман, сам того не подозревая, приводит прекрасный пример прямого латинского влияния при вставке придаточного предложения перед сказуемым. Дело в том, что Видекинд занимает важное место в статистике, приводимой Хёйманом, будучи одним из образцов учёной прозы второй половины столетия.18 Установив, что шведский текст Видекинда во многом является переводом с латыни - во всяком случае, в начале его труда - мы обнаруживаем, что по меньшей мере в пяти из шести примеров вставки придаточного перед сказуемым, извлекаемых Хёйманом из шведской версии «Истории», текст Видекинда сначала был написан по-латыни.19
Och ther nagon... funnes handla Si qui... contra inducias quicquam
nagot som luppe emoot Stillstandet/ ausi fuerint, Moschus interemptos
then samma/ om Ryssen kunde ofwerkomma/ hade han Macht handtera effter sin egen willia.
Thenna/ fast an hans Broder... honom alfwarligen radde/ at han sigh i thetta Bulret intet inmangia matte/ stodh lijkwist fast widh sin fattade Resolution.
Men Konungen... nar han saledes fornam gemevterna/ och hade wal vthspanet/ huru thet stood til bade i Staden Muskou som i thet Demetrianiske Lagret/ skickar strax ther emoot sine Gesanter...
Konungen och... i thet han foga nagot swarade til Ryssarnas begiaran... hafwer latit marckia sigh misshaga at Ryssarna sa myckit fosst om sadana saker talade.
Herr Ewerdt Horn/ ehuruwal han ingen sold hafwer bekommit for sine Soldater... tager doch medh sigh 2. tusend Englander och Frantzoser/ och Baratinski 4. tusend Rysser/ och reesa...
impune tollat.
Is etsi a fratre suo... moneretur, ne se turbis hisce immisceret, perstitit tamen in proposito.
Ille autem... explorato prius statu belligerantium ad urbem Moschuam, et animorum motibus exacte cognitis, legatos... mittit.
Sed hi, cum... Rex... Poloniae ambigue responderet ad postulata legatorum Demetriani exercitus, qvae illi... intenderant, reversi in castra, haec cuncta referentes, omnia suspicionibus apud milites replent
Edvardus Hornius a Suischio sollicitatus, quamquam stipendiis non rite solutis detrectantem traheret militem... assumptis tamen duobus millibus Anglorum Gallorumque, et Boratinius selectis quatuor millibus
Moschorum... advolant.
Четвёртый пример не релевантен, т. к. здесь шведский текст, вероятно, представляет собой более полную передачу латинского черновика, чем латинское издание.20 Тем не менее четыре остальных примера показательны: во втором и в пятом примере вставка придаточного копирует структуру латинского текста, а в первом и третьем передаёт participium coniunctum и ablativus absolutus соответственно, сохраняя их позицию перед сказуемым.21
Таким образом, человек, переводивший текст Видекинда на шведский, по- видимому, был более склонен к пресловутым вставкам придаточного, чем Скродер и Сильвий. Разумеется, материал в данном случае также не достаточно репрезентативен для далеко идущих выводов о влиянии латинского синтаксиса на шведский в XVII веке через переводы, однако он, как представляется, показывает шаткость выводов Хёймана в этой части его монографии. Вопрос заслуживает более глубокого исследования, в котором произведение Видекинда могло бы стать благодатным материалом.
Наконец, не следует забывать и о другой малоисследованной области, к которой относится труд Видекинда - новолатинской историографии Швеции. Локцений, Шеффер, Верелий и другие авторы, упомянутые нами во Введении, пожалуй, более известные фигуры в истории шведской науки XVII в., чем Видекинд, однако язык, стиль, техника работы с источниками и текстологические проблемы в трудах этих авторов являются по большому счёту terra incognita, хотя как их художественные достоинства, так и во многих случаях историографическая ценность вполне располагают к глубоким филологическим исследованиям, связанным с новолатинской литературой Швеции. Надеемся, что в отношении Юхана Видекинда начало таким исследованиям настоящей работой положено.
Подобные работы
- НОВОЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ШВЕЦИИ: ЮХАН ВИДЕКИНД И ЕГО
ИСТОЧНИКИ
Дипломные работы, ВКР, филология. Язык работы: Русский. Цена: 5050 р. Год сдачи: 2018