Оценивая общий характер взаимоотношений кубанских политических кругов с командованием Добрармии, можно констатировать, что в целом, на протяжении двухлетнего периода взаимодействия той и другой стороны, между ними не было ни доверия, ни взаимопонимания. Кубанцы рассматривали добровольцев как «приживалок» на своей территории, опасаясь последствий возможного освобождения России от большевиков деникинскими штыками; в свою очередь, белое командование видело в кубанских политиках в массе своей глубоко антигосударственную силу, ставящую во главу угла сугубо региональные, а значит - антирусские интересы. Разговоры же в своем кругу деятелей, подобных Л. Л. Бычу, о том, что Кубань должна стремиться к государственной независимости, которой она и так, якобы, обладает «де-факто», вызывали у Деникина лишь кривую усмешку - серьезно относиться к притязаниям политиков с подобными взглядами он не находил для себя возможным. «Провинциальная великодержавность» кубанских политиканов казалась ему абсолютно мертворожденной, антигосударственной и чуждой интересам национальной России.
Еще до заключения Ново-Дмитриевского соглашения «черноморская» группа взяла курс на создание отдельного государственного «новообразования», кубанские самостийники «не признавали» саму идею «добровольчества», которая имела цель воссоздания «Единой и Неделимой» России. При этом, руководители Добрармии полагали, что казачество, в подавляющем своем большинстве, должно было поддержать эту идейную установку, кроме того, вожди Белого движения, опираясь на принцип «непредрешенчества» считали, что он был приемлем и для казачьих «элит». В свою очередь, кубанские власти, представленные в большинстве своем «черноморской» группой, видели будущее России в форме федеративной республики, что с одной стороны входило в противоречие с «непредрешенческими» взглядами добровольцев, а с другой стороны позволяло бы кубанцам строить свои отношения с аналогичными «новообразованиями» по следующему сценарию: сначала необходимо создать свои собственные «государства-штаты», а потом уже «договориться» между собой о воссоздании единой страны. Добрармии при этом отводилась роль равноправного партнера, но отнюдь не «консолидирующей» антибольшевистской силы. Исторически сложившаяся неоднородность кубанских властных структур (деление на «черноморцев» и «линейцев») придавало этому процессу характер временами затухающего, а порой разгорающегося конфликта, интенсивность которого зависела от того, какая группа пребывала у власти на Кубани в конкретный отрезок времени. Командование Добрармии, поддерживая «линейцев», поневоле втягивалось во внунтрикубанские политические распри между «линейцами» и «черноморцами».
Основным проблемным вопросом в противостоянии командования Добрармии и кубанцами был вопрос о создании отдельной кубанской армии, истоки его лежали в нереализованности 3 пункта Ново-Дмитриевского соглашения. Поскольку лидеры кубанцев считали Кубань самостоятельным государством, они желали иметь собственные вооруженные силы как необходимый атрибут для обеспечения своего суверенитета, понятное дело, кубанские политики были убеждены, что такие вооруженные силы должны находится в подчинении только у руководства Кубани. Такой подход к вопросам военного строительства, естественно, не мог устроить командование армии, рассматривавшего Кубань в качестве своей мобилизационной базы в борьбе с большевиками при выполнении «общерусской» задачи. До полного очищения территории Кубани от большевиков, ее политики в большей степени напоминали «добровольцам», в контексте Ново- Дмитриевского соглашения, о своем желании создать автономную армию. После возвращения в Екатеринодар, борьба самостийников с командованием Добровольческой армии за создание собственной армии усилилась. Основным препятствием для формирования собственной армии у кубанцев, на наш взгляд, было отсутствие высшего командного звена, разделявшего политические взгляды «черноморской» части кубанских властей. Практически все «кубанские» генералы не воспринимали идейных воззрений черноморцев, что вносило дополнительное напряжение во внутриполитическую обстановку. Кроме того, на Кубани не было технического и кадрового потенциала для боевой эксплуатации и обслуживания современных видов вооружения (бронеавтомобили, танки, средства связи, авиация и т. д.). Последовательное противодействие Главного командования добровольцев усилиям самостийников по созданию автономной армии дало свои результаты: к середине 1919 года руководство Кубани поменяло вектор своей военной политики. С этого момента борьба за «свою» армию трансформируется в пропагандистские усилия по идеологической обработке казаков, как находящихся на фронте, так и пополнения, готовящегося к отправке на фронт.
В области экономики и финансов, нежелание и той и другой стороны искать взаимоприемлемое решение, привело к тому, что как и в сфере военного строительства, возобладали взаимоисключающие подходы к экономическим и финансовым проблемам. Кубанские власти, используя свои хозяйственные преимущества (запасы хлеба и т. д.), старались уклониться от снабжения армии, вводили таможенные «рогатки» и усматривали выгоды в торговле продовольствием «за франки и доллары», ставя во главу угла местные интересы. Командование, выполняя «общерусскую задачу», требовало от Кубани снабжения не только армии, но и территорий освобожденных от большевиков, расплачиваясь при этом, стремительно дешевевшими в ходе инфляции, «донскими деньгами». В ходе реализации земельной политики кубанских властей, созрели внутрисословные трения в самой казачьей среде, определявшимися «конкуренцией» между собственниками земли из казаков и казаками, поддерживающими сословный принцип земледелия.
Отрицание права частной собственности на землю в корне противоречило взглядам командования «добровольцев». Они, в свою очередь, непоколебимо отстаивали позицию о неприкосновенности частной собственности, при неизбежных коррективах, связанных с ограничением предельного надела земли и т. д.. Таким образом, определенный социальный слой населения Кубани, перешел в открытую оппозицию к кубанским властям, при этом он откровенно тяготел к руководству Белого движения, усматривая в нем политическую силу, не только провозгласившую близкие им пути решения земельного вопроса, но и способную помочь восстановить их имущественные права.
Внешнеполитические противоречия кубанцев и добровольцев проявились во время подготовки и проведения Парижской конференции. Фактически кубанская делегация предприняла дипломатический демарш против делегации Юга России, юридически же нарушила данный ей Атаманом и Краевым правительством инструкции. Во время длительного пребывания за границей делегация не смогла добиться признания странами Антанты независимости Кубани, и как следствие военного снабжения Кубани в обход командования ВСЮР. Провалились также попытки организивать антибольшевитский по названию, но антидобровольческий по своей сути союз с представителями других «новообразований». Безуспешные переговоры и той и другой стороны в Париже только обостряли и без того напряженные отношения.
Все перечисленные выше противоречия в различных сферах взаимодействия кубанцев и добровольцев, вылились в итоге в т. н. «кубанское действо». Случилось так, что «кубанское действо», совпавшее по времени с наступлением Красной армии, явилось своего рода «катализатором» уже протекавшего процесса разложения и дезертирства кубанских частей с фронта. Сам же процесс разложения, коснувшийся большинства кубанских казаков и начавшийся еще летом 1919 года, обязан своим проявлением, в том числе, и пропагандисткой компании, организованный частью кубанской элиты, которая не разделяла базовые принципы лидеров Белого движения. Кубанские казаки в этой ситуации становились своего рода заложниками в длительном противостоянии своих правящих кругов и добровольческого командования.
Как бы то ни было, в отношениях кубанцев и добровольцев сложно найти одну виновную сторону: безусловно, что и та, и другая сила действовала сообразно
не только своим интересам, но и в соответствии со своими убеждениями. И кубанцы, и добровольцы оказались не в состоянии понять необратимость произошедших за время революции изменений: кубанцы по-прежнему видели в добровольцах «русских» великодержавников, стремящихся вернуть Россию в «дофевральское» состояние, а главное - отобрать у Кубани ее подлинную или мнимую государственную самостоятельность; в свою очередь Деникин и его соратники также были не готовы пересмотреть свой уже устоявшийся взгляд на казачество как на силу максимально лояльную к идее государственной власти, а значит - России; то, что революция породила казачий сепаратизм, сторонники которого были не только в интеллигентской среде, было для добровольцев поистине непостижимо. С новыми реалиями мировоззрения казачества мириться они не желали, во многом руководствуясь в отношениях со всем казачеством вообще, и с кубанским, в частности, психологией старшего брата, призывающего младшего брата к повиновению и воспринимающего его стремление к самостоятельности как блажь или каприз. Вместе с тем революция кардинально изменила мировоззрение всех слоев населения России; прежде такая часть русского общества, как казачество, временно стала ориентироваться преимущественно на свои, краевые интересы, естественным образом, противопоставляя их белому
Главнокомандованию, символом веры которого была Великая, Единая и Неделимая Россия. Именно в этом фундаментальном несовпадении краевого и общегосударственного патриотизма и заключалась первопричина всех конфликтов Деникина и кубанских деятелей. Конфликты эти служили не только предметом переживания белого Главкома; они в любой момент могли привести, (и в конце концов привели) к катастрофическому разложению фронта. Вместе с тем, именно поддержка казачества позволила в свое время Добровольческой армии превратиться из сугубо региональной силы, в Вооруженные Силы на Юге России в 1919 году серьезно угрожавшие самому существованию Советской власти.


Купить