Введение
1. Методологическое основание теорий государства Платона и
Аристотеля
2. Война и мир как проблемы разумного законодательства…………26-50
3. Политика как этическая проблема с точки зрения меры и сущности
4. Искусство и политика как отношение целого
4.1. Об искусстве как о методе работы с представлением
4.2. О месте искусства и политики в человеческой жизни
Заключение
Библиографический список
Купить

Актуальность исследования и состояние проблемы. Поскольку тема работы требует обращения древнему этапу исторического развития философской мысли, постольку по своему материалу предлагаемая работа является историко-философской. С этой стороны даже учебное исследование не может быть произвольной, пустой игрой мысли. Его автор не может безумствовать по той причине, что безумие есть отрицание, раздирающее единое – в данном случае, единое государство как средоточие человеческой жизни. Вместе с тем, отрицание содержится в предлагаемой работе как необходимый момент, ибо мысль как то, что разрешает противоречие исторического, всегда свободна.
Главной проблемой работы, несмотря на ее название, является метод, так как говорить о средоточии, или о единстве без метода вообще невозможно. Осознание этого при обращении к Платону ведет к Аристотелю, вслед за Платоном проделавшему на почве Эллады гигантскую работу мысли на пути к духу как сущности человека и человеческой жизни, который, правда, в древней греческой философии ещё не выступил как дух.
Проведенное исследование показывает, что нет никакого самостоятельно существующего феномена политического1, как о нём высказывается, например, Ж. Рансьер. Все те опыты безумия2, в которых пытается разобраться М. Фуко, и всё то множество отношений власти и подчинения, выстраиваемое этим исследователем, является лишь созданием паутины отношений, из которой сам Фуко, к сожалению, так и не выбрался, умерев, как известно, от СПИДа (надо думать, от неразрешённости им противоречия отношений между полами). Тот же принцип самостоятельности власти, а так же абсолютизации политической борьбы выступает и у Ф. Ницше. Так, в статье М. Фуко «Ницше, генеалогия, история», где обстоятельно изложены взгляды Ницше как в целом, так и по вопросу господства и подчинения, находим: «Одни люди господствуют над другими, и так рождается дифференциация ценностей; одни классы господствуют над другими — и так рождается идея свободы»3. Нельзя не заметить, что Ницше абсолютизирует политическую власть и борьбу, а так же случайность в истории потому, что у него отсутствует дальнейшее развитие мысли по этому вопросу. Говоря иначе, в ницшевской позиции отсутствует спекулятивный момент, но происходит всё более усугубляющееся повторение одной и той же мысли о борьбе, игре и господстве, якобы лежащих в основе не только человеческой жизни.
В чём же причина такой абсолютизации безумия? Причина этого, на мой взгляд, лежит (если при ответе на этот вопрос сконцентрироваться на вопросах политики) в погружённости в политический дискурс современности, в опиумной поглощённости политическими отношениями, в недостатке фундаментального воспитания философией и усвоения принципа «царского ткачества», имеющего целью заботу не о себе, а, говоря словами Платона, о совершенстве4.
Поэтому ровно настолько же, насколько необходима логика философии, необходима и логика образования. Это было ясно Платону, который одним из первых осознал невозможность действительной власти без блага как ее разумного начала и результата. Это было ясно и Аристотелю. Иначе он не стал бы вести речь о субстанциальных формах правлениях и об «элементах государства». О каких элементах можно вести разговор без целого этих элементов, без их сущности?
Та же логика, о необходимости которой идёт речь, прокладывает себе путь в немецкой классической философии, которая так же включена в предлагаемую работу потому, что необходимость в истории философии при всем различии древней и этой философии есть одна и та же исторически развивающаяся необходимость. Однако указание на необходимость, пусть она одна и та же, является не вполне достаточным. Есть ещё один пункт, который указывает на внутреннее единство древнегреческой и немецкой классической философии. И этот пункт следующий: «Непосредственное знание, таким образом, всегда опосредствовано, – говорит Гегель в своих «Лекциях по истории философии», – и философия только и делает, что заставляет осознать это, – только и делает, что обнаруживает опосредствование, которое по существу уже содержится в предмете её рассмотрения»5. Вообще говоря, такова характеристика любой философии, если она, конечно, действительно есть философия, а не лишь мнит себя таковой. Именно в этом пункте философия Платона, Аристотеля, Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля есть единая философия. Другой вопрос, какие моменты разрабатывались теми или иными мыслителями, что требовало от них время и какие задачи ставила перед ними эпоха – всё это предмет, требующий особого исследования. Но если коротко сказать о ее различии с древней философией, то немецкая классическая философия – есть философия не в себе разумного, а рассудочного времени, становящегося для себя разумным. Это, конечно, не философия рассудка, но философия, для начала которой должен был выступить рассудок как таковой. Недаром в кантовской таблице из «Критики способности суждения» он присутствует в качестве одной из способностей души. Помимо рассудка должна была выступить и чувственность, и даже разум, у Канта, правда, еще пребывающий – да не прозвучит сказанное слишком грубо – в качестве некоторого недоразумения (другими словами, Кант пытается подойти к нему с разных сторон, поэтому даёт ему лишь рассудочные определения, хотя и истинные).
К сказанному необходимо добавить несколько слов о Гегеле. Гегелевская философия есть совершенно новая, или новейшая философия, освоение результатов которой вместе с достижениями предшествующей ему истории философии, а также опыта мировой культуры и культуры нашего народа всё больше осознаётся современными отечественными мыслителями в качестве первостепенной задачи мысли. И чем в большей степени она, эта задача, будет осознана и работа по её решению будет проделана, тем в большей степени предмет и дело политики будет осознаваться предметом и делом науки, поскольку действительная политика есть не только искусство, но и наука, обретающая свое законное место в научном знании. Это «обретение места» в более научной по сравнению с Платоном форме, мы находим у Аристотеля, а в немецкой классике в ярко выраженной форме – у Фихте и Гегеля.
Что же касается логики образования, то оно напрямую связано с воспитанием, которое совершенно естественным образом зарождается именно у греков: где начинается философия, там дает первые ростки и истинное воспитание. Где определяется начало и становление этого начала; там, где сущность определяется в категориях отношений, там становится необходимым и оформление этих отношений, отчего у Аристотеля и появляется первоформа, или форма форм. Воспитание есть выражение этого процесса не на языке логики, а на языке представления, хотя по сути речь идёт об одном и том же – о понятии.
Итак, нашей современной отечественной мыслью осознаётся потребность в постановке вопроса о логическом, или спекулятивном методе и его роли в философском определении понятия права и государства. Этот вопрос, в частности, рассматривается в монографии В. В. Макарова «Развитие понятия свободы в философской традиции». Он справедливо утверждает, что сознание в опыте «имеет дело в лучшем случае с различием и разностью»6. «Право и свободу как нечто в себе бесконечное и субстанциональное, – продолжает Макаров, – на почве опыта и позитивного знания найти невозможно, хотя эти предметы и принадлежат области сознания»7. Сознавая, что произвольно предпослать это единство невозможно, он в предисловии к своей монографии указывает: «С помощью историко-феноменологического введения, которое является содержанием первой главы, автор намерен подойти к пониманию спекулятивной точки зрения на предмет философии в единстве его формы и содержания»8.
Макаров совершенно справедливо указывает на потребность выразить отношение «двух конкретных сфер – государства и гражданского общества»9. Выразить их можно только в истине, отчего он и напирает на не совсем ещё открывшееся для него, но уже присутствующее в его мысли «спекулятивное учение о нравственности»10. Для настоящего исследования в работе Макарова особенно важно то, что «историко-феноменологическое введение» естественным образом потребовало от него обнаружения тех истинных моментов, которые имеются в учениях Платона, Аристотеля, Канта и Фихте.
Если вновь обратиться к современным западным исследователям, то сознание острой необходимости в реформе современного образования и воспитания присутствует у выдающегося немецкого филолога Вернера Йегера. Первая книга его знаменитой «Пайдейи» начинается со слов: «Воспитание как функция человеческого сообщества – нечто столь общее и необходимое по природе, что самоочевидность этого факта для тех, кто является субъектом или объектом этого процесса, долгое время почти не осознаётся и лишь сравнительно поздно оставляет следы в литературной традиции». Несмотря на то, что о воспитании Йегер высказывается как о функции (в то время как оно есть не функция, а основа и сердцевина жизни), в постановке цели своего исследования и в самом пафосе этой цели он действительно прав. Настаивая на необходимости исследовать «интеллектуальную и духовную сущность эллинства, понять непреходящий воспитательный феномен античности и тот направляющий импульс, который греки придали всему историческому развитию», он тем самым выражает назревшую потребность нашего времени в подлинном приобщении к вечности.
Эта назревшая потребность особенно чувствуется на нашей почве, в современной России (с учётом, с одной стороны, усталости от бесконечных реформ образования и, с другой, способности русского народа усвоить всё то истинное, созданное человечеством на протяжении его истории). Главным образом, необходимо освоить результаты истории философской мысли, что, безусловно, реально, если воспитать любовь и интерес к предмету философии, подходя к делу разумно, последовательно, систематически, с полной отдачей и, главное, разумно разрешая противоречие между индивидуальным волеизъявлением и всеобщим делом. А. Н. Муравьёв в монографии «Философия и опыт» пишет о необходимости «завершить начатое Гегелем снятие исторической формы развития философии в логической форме философской науки, всеобщее содержание которой только и может стать основанием и результатом всего процесса образования и воспитания действительной нации»
В связи с проблемами образования представляет интерес искренний опыт мысли современного российского поэта, эссеиста и литературного критика А. Г. Машевского. В своей книге «В поисках реальности» он, размышляя о состоянии современного общества и осуществляя, таким образом, опыт мышления, хотя и не научный, но обогащённый освоением культурного наследия человечества и связью с культурным контекстом современности, справедливо замечает: «В культуре человек обретает смыслы, необходимые ему не менее, чем хлеб насущный, потому что (психологи не знают) нормальный индивид не может выдержать немотивированного существования»14. Вопрос о смысле человеческой жизни Машевский увязывает с потребностью современности в более глубоком понимании прошлого: «Постмодернизм сделал большое дело, уравняв в правах различные культуры и художественные системы <…>, указав на относительность и иллюзорность критерия новизны. Ошибка была лишь в выводах. Из факта, что «ничто не ново под луной» следует вовсе не «конец истории», а более глубокое понимание прошлого – как актуального, живого прошлого»15. Со взглядом на образование связан и взгляд писателя, обнажающий язву современной политической системы: «Как же может существовать достаточно долго подобная безумная система так называемой демократии? – задаётся вопросом Машевский. – За счёт двух факторов. Во-первых, по причине специфического устройства западного современного общества, когда опорой стабильности выступает средний класс, всё же относительно цивилизованный. И, во вторых, и главным образом – за счёт предвыборных технологий, обеспечивающих беспроигрышную игру в голосование при фактическом замещении всех государственных должностей выдвиженцами промышленно-финансовых элит»16. Одну из своих заметок Машевский заканчивает следующим пассажем: «Вот они-то у нас и правят.
Но, Боже мой, насколько эти господа в культурном отношении темны!»
Цель, задачи и структура работы. Первая глава посвящена раскрытию единства методологического основания теорий государства Платона и Аристотеля, поскольку метод, как уже говорилось, является ключевой, или целевой проблемой этого диссертационного исследования. Во второй главе поднимается вопрос о войне и мире как проблемах разумного законодательства. Потребность в сосредоточении внимания на этой теме вызвана не только её всеобщей значимостью, но и тематической потребностью данного исследования, поскольку говорить в нем о государстве вне проблемы войны и мира попросту не полно. Почему?
Потому что любое средоточие не есть изолированное средоточие, так же, как и любая система, если она разумна, не может быть тотально замкнутой.
Отсюда и возникает проблема соприкосновения одного государства с другим, что обнаруживает всю трудность вопроса единства. Кроме того, вопрос войны и мира есть не только политический, но и общечеловеческий вопрос. Он происходит из той же исторически развивающейся необходимости, отчего его исследование оказывается столь же неизбежным, сколь неизбежна трагичность, составляющая неотъемлемую черту истории.
Третья глава посвящена логическому исследованию проблемы соотношения политики и этики. С одной стороны, эта проблематика естественным образом проистекает из учения Платона, рассмотревшего единство и различие блага и власти. С другой стороны, она связана с учением Аристотеля, поскольку он рассматривает не менее важные вопросы – каким образом политика есть наука, каким образом этика есть наука и, главное, каково отношение между философией и политикой, между философией и этикой. Именно по этой причине в третьей главе столь остро стоит вопрос не только о политике и этике, но также о мере и сущности, так как речь в ней идёт именно о философском и, значит, логическом осмыслении указанного предмета.
Четвертая глава органически связана с целым работы, однако в ней есть существенная особенность – работа с представлением. Эта особенность существенна потому, что от преодоления непосредственного единства сознания с предметом, от преодоления этого поэтического, мифологического единства зависит начало философии. При всей безусловности ее подлинного начала этот шаг, совершающийся до него, необходимо совершить ради рождения мысли, то есть начала безусловного, а не обусловленного.
Необходимо преодолеть точку зрения рефлексии, что в поэзии не до конца свершается в силу её единства с предметом в созерцании, в силу ее замкнутости в представлении при колоссальном желании вырваться из этой замкнутости. Разрешение этого противоречия в чистой мысли есть подлинное освобождение, в то время как в поэзии чувственное не просто налагает оковы на мысль, но при зацикленности на представлении может привести к потере рассудка.
Что же касается отношений поэзии и политики, то природа этих отношений обнаруживает себя именно как природа отношений целого. Что это значит? То, что поэтического искусства, если речь идёт о древнегреческом полисе, вне связи с законом и, стало быть, с нравственностью просто нет. Это хорошо понимали наши филологи и историки. Так, В. Н. Ярхо, говоря об ответственности как одном из важнейших вопросов для греческой трагедии, пишет следующее: «Жанр трагедии, порождённый афинской демократией и обращённый ко всему коллективу граждан, был по своей природе предназначен для того, чтобы ставить на открытое обсуждение центральные вопросы общественной нравственности»18. А. И. Доватур, тщательно занимавшийся исследованием творчества греческого лирика Феогнида Мегарского, также высказывался по вопросу о связи творчества и политики. В сборнике «Феогнид и его время» в главе «Социальная позиция поэта» при характеристике поэтического текста творца исследователь пишет: «Поэт чаще всего даёт нам не факт сам по себе, а своё отношение к факту, иногда в соединении со своеобразно освещённым фактом. Ещё в большей степени, чем мемуарист, он подаёт события и явления, исходя из своих собственных социальных, политических, вообще идеологических, а порой и глубоко личных позиций»19. Тем самым Доватур тоже заостряет внимание на единстве личного и общественного, на лирического и политического. Если же говорить о поэзии нового времени (в большей степени – о лирике нового времени), то при всём ее уходе во внутренний мир субъективных переживаний такое ее движение говорит не об исключении политики из этого движения, но о глубоком кризисе государственной жизни и о глубоком переживании этого кризиса, что явным образом выражено в творчестве немецких романтиков. Именно поэтому философское осмысление столь важно во взгляде на проблему отношения искусства и политики, что оно даёт возможность выхода к вечному – к такому вечному, которое обнаруживает истину всех исторически выступивших форм их отношений.
Купить