ОГЛАВЛЕНИЕ
0.1 Введение. Некоторые методологические замечания .
ГЛАВА I. В ПРОСТРАНСТВЕ ЯЗЫКОВОЙ РЕФЛЕКСИИ (СОЗНАНИЕ ЯЗЫКОВ): ПОЭЗИЯ И ФИЛОСОФИЯ:
1.1 Творческие глаголы и вершины поэзии. Сквозная онтология
1.1 (2) Время поэтическое и время на поле знаков философии Башляра Г
1.2 «Век поэтов Бадью» и «Удовольствие от текста» Барта Р.:
1.2 (1) Впуская поэзис философского слова через «Век поэтов» Бадью А.
1.2 (2) Барт Р. «Удовольствие от текста» как кодекс авторского текста
1.2 (3) Текст скучный и текст намека: он скользит вдоль крайности!
1.3 (1) Про слово.
Закодированность – или онтология
1.3 (3) Кадровость или «ложное я» пространства
1.3 (4) Царственность слова
1.3 (5) Страсть и лучи проекции: слово.
1.3.2 (1) Философская методология и первые шаги выражения
1.3.2 (2) Сократовское манифистирование, мысль
1.4 Афоризм как двойное дно мысли
1.4 (2) Перевод сквозного слова: слова и смыслы
1.4 (3) Афоризм как минимальная единица мысли
1.4 (4) Состояние и процесс сквозного перехода (наличие как минимум двух миров Секацкий А.К.)
ГЛАВА II. СОБЫТИЕ ЯЗЫКОВ: ГОЛОСА И СМЫСЛЫ
2.1 Подрыв философского дискурса: высвечивание способа мысли как различения...35
2.1.1 Смыслы о музыкальном
2.1.1 (1) Голоса и смыслы: Современная шумовая музыка
2.2 Звуки голосов, интонации речей
2.2 (1) Дыхание – и мысль?
2.2 (2) Чувство ритма
2.2 (3) Голоса –как понятие, и тело – их соцветие
2.3 Аффект воображения и слои осмысления: поиск формы мысли
(Мамардашвили М. «Психологическая топология пути»)
2.3.1 (1) Природа голоса. Первичная «карта» тела
2.3.1 (2) «Тело» со стороны звука, голоса
2.3.1 (3) Язык тела. Внутренний тон (интонация)
ГЛАВА II. (2) ЯЗЫК И ТЕЛО
2.3.2 (1) Язык болезней и болей тела: здоровье языка
(на основе фрагментов из Кайзерлинга Г. «Путевой дневник философа»)
2.3.2 (2) Воображение и информационные поля
2.3.2 (3) Язык и тело: разум границ и разум, который раскрыт
2.4.1 Материальный мир и тело (ориентир естественной речи)
2.4.2 Эстетика материальности (идеал «близи» слова)
2.5.1 Привычки, тело, маленькие сетки сознательности
2.5.2 Тело как карта привычного с точки зрения рефлексии
2.5.3 «Привычка» как способ быть смыслов в тексте
2.5.4 Спираль осмысления. Полюса единого процесса мысли
2.5.5 Тело-понятие: 3-тье определение «тела»
2.5.6 Старт собственного речения: философские стереотипы
ГЛАВА III. ПРОБЛЕМА СОБСТВЕННОГО ЯЗЫКА
3.1 Проблематика собственного языка. «Герменевтика субъекта» Фуко М: Из истории типов речи, размышления, обучения
3.1.1 О форме текста. Построение текстов
3.2 О публичной речи. О местах появления речей
3.2.1 Исток истинной речи. Всеобщий ритм
3.2.2 Своя ритмика как жизнь текста-речи.
3.3 (1) О состоянии предложений (Пятигорский А.)
3.3 (2) Поиски собственного языка
3.4 Чему учится философия у литературы (Делез Ж. «Критика и клиника», Манн Де Поль «Слепота и прозрение»)
3.4 (2) О литературном языке с позиции литературной критики: осмысление текста versus опыт текста
ГЛАВА III.(2) ВРЕМЯ И ЯЗЫК
4.1 Как обрести время в языке? Герменевтика «М.Пруст и знаки» Делеза Ж. .
4.2 Сквозная онтология знака. Интерпретатор
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Перспективы исследований, результаты
Список литературы
Суть, остающаяся от способа мысли НКФ и дающая место свершаться смыслу (успевать соотнестись во времени) в сверкающей истине феноменального. Философия, учащаяся у потоковой литературы, обретает новую форму свободы: она учится стилю.
Это нужно для того, чтобы с двух сторон подойти к истине: со стороны слов, со стороны формы текста, имени – и со стороны сути, плетущейся в ткани такого текста, словно внося жемчужные бусины, или же, серебрясь вспышками мерцаний, подобно поэтическому полотну слов – но и не подобно*.
2. Мерцание смысла (часто встречающееся в контексте разговора о поэтическом) связано не с тем, что смысл является не всегда – но я здесь связываю это с тем, что пик понимания – это только часть цикла мысли, будто сердцевина, крещендо мелодии, у которой есть также затакты и первые брезжащие перезвоны появляющейся мелодики, на которой, будто на поле звуковых интонаций, постепенно обретают осмысленность. Это появление, взрастание, сохранение поля даже при пустотных, молчаливых тактах – есть конфигурация, которая позволяет не терять состояние мысли, и при этом не входить в напряжение, нарушение естественности – именно за счет появляющейся, вырисовывающейся постепенно гармоники целого. Того целого, которое только основа, цель же – далеко впереди, в гармонике смысла (мощи сил человека (здоровья) в Заратустре, только не только в самом человеке, но и его произведениях – о чем не говориться, но только предъявляется текстом «Так говорил Заратустра» точность попадания смысло-слова, где все элементы художественного выражения точно подобраны и к месту употреблены, как текст, в котором не к чему придраться – одинаково и с точки зрения сути выражения, и с точки зрения его формы).
Можно также заметить, что именно этот текст ставит в сердцевину «выражение» - хотя это и вполне логически последовательный ход Кантовского гносеологического поворота, где средства высветились напрямую так ясно – и человек открыл путь творческой силы формы, формирования – того, что приходит как «озарения» и «откровения», «просветы» виденья.
Целое – это лишь поле, обретшая себя без «провесных» моментов мысль: моментов, в которых потерян затакт, либо, иначе, в которых есть акцент на теле, на несобственных местах реакции.
3. Поэтому и приходится говорить как о теле (о здоровье, но и о карте тела-деланья, привычках, воображаемом, языке болезней и болей), так и о музыке (ритме, голосе, ин-тон-ировании): как иначе покажешь цикл мысли, обретение смысла гибкой, напрямую работающей с феноменальностью философией, имеющей стиль? Мысль, знающая о форме и последовательности имен, порядке слов не меньше, чем о содержании и сущностном попадании? И такое обретение, состыковывающийся такт мысли и времени, даёт этот метод рассказа о состоянии на языке же состояний, не требующей биографического повествование. Метафизическое повествование тем может быть точнее – и потому труднее для быстрого чтения – что совсем не оставляет место ситуациям, что выступят лишь средством или иллюстрацией. Всё собрано в цветке осмысленности, тянущееся к центру и обратно к краям лепестков: так и создается ритм, ближний к естественности.
4. Подобное метафизическое описание по жанру ближе даже не лекциям Мамардашвили М. «Лекции о Прусте», или Пятигорского А. «Наблюдение и мышление» – но «Философии возможных миров» А. Секацкого (стиль «между» - как литературе, так и философии), последней работы Делёза Ж. «Критики и клинике», «Удовольствие от текста» Барта Р. и «Путеводным заметкам философа» Кайзерлинга Г. В последней работе интересно то, что тонкие ощущения как раз таки схватываются уже «после» обретения философского мышления (или «с»), из различенной способности выстраивается некий новый способ мысли, одинаково не подпадающий не под жанр литературы, ни под стиль логической рефлексии – это какое-то новое, намечающееся место одинаково связанное – с мистикой, философией и литературой 20 века. Это поиск их общей сердцевины «между», для них единой. Если подобные языковые попытки состояния и способа мысли произведений Гессе Г. (например, «Сидхардхи») еще укладываются в жанр художественного литературного стиля, то подобное описание тонких ощущений Кайзерлинга проскальзывает явно между жанров. И поначалу непринятое, непонятное, необретшее шаблона внятности – именно оно, подобно якорю, тянет к себе судно языковой рефлексии, указывая место реального погружения – как инструмент соотнесения с глубинами, с ощутимым дном. Это место появляющейся новизны, намечающегося жанра тянет к себе мысль, особенно после ее приключений на поле французского языка (стиль философского текста Делеза «М.Пруст и знаки», «Дневника» Марселя, «Тело и плоть» Мерло-Понти и др.).
На поиски языка передавания опыта-присутствия – погружения в опыт присутствия до-, в опыт ничто (момент затакта, ещё-ничто, замирание перед-еще только начинающем твориться – в этом смысле, интересно видеть опыты разных текстов как именно такого рода опыты, тогда опред. «философии» может быть таким – выражение состояние-опыта в тексте, и с этой точке зрения можно рассматривать разнообразные философские произведения) путем текста вдохновляет Хайдеггер М. по оставшимся следам проделанных поисков – собственно, его текстов как следов. На тексте Канта И., как не странно, лежит не менее глубокий отпечаток: видно, как некоторые формулировки точно попадают в цель: то есть к приоткрыванию истины, моментально меняющей восприятие окружающего пространства, или к позиции со стороны того, как оно выскальзывающим образом творит пространство. Можно проиллюстрировать это цитатой автора: «Представление о пространстве не может быть поэтому заимствовано из отношений внешних явлений посредством опыта: сам опыт становится возможным прежде все благодаря представлению о пространстве» .
«Критика чистого разума» в этом смысле чистоты живой, поисковой материи мысли представляется наиболее сильной и удачной, наиболее сильным воплощением осмысленности автором в пространстве текста.
И вообще, к нам мог бы творец предъявить претензию: то, что так трепетно создано как что-то цельное и работающее, мы так познанием своим стремимся развоплотить – вместо того, чтобы присоединиться к созданию каких-то новых островков сознательности и красоты. Ведь познание нужно лишь для того, чтобы нащупать инструменты, которыми можно было бы присоединиться к творению миров, пусть возможных, но претендующих на качества, задевающие действительность.
На основании работы можно теперь:
1. Четче фиксировать различение со-знания языка и со-бытия языков: взаимосвязь феномена голоса-голосов и тип со-бытия смысла.
2. Увидеть оправданность и неустаревшесть сопоставление логоса и поэзиса – а наоборот, его актуальную мощь вопрошания – как к истоку творческих образов, не падших в рассевающих их силу контекстов. Живой, творческий язык удерживает и вертикаль, и горизонталь, глубь и высь виденья одновременно: мысль так же приближает к присутствию, как и погружает в глубины возможных (ещё, или недо- случившихся) миров.
3. Каково в тексте отражение связи тела с красотой слова: как раскрытие граней этой связи через мерцание попаданий реализуется в феноменологическую точность сути, то есть, попадания во время смыслом. И какого рода должна произойти трансформация языка, чтобы он обладал качеством феноменологической точности. Это важно для того, чтобы философия выполняла свою роль: в своем времени высвечивая некий рефлексивный стержень происходящего.
4. Как автору быть интерпретатором и тем, кто вхож в собственные приключения: и как должно изменится первичное (перво-привычки) смысловое поле, чтобы там это было осуществлено рефлексивно – одновременно предъявленное к проживанию.
5. Как, позволяя человеческому существу быть захваченным фрагментированным многообразием мира – удерживать суть через выстраивание маленьких сеток сознательности, узревая целостный процесс их построения: цикл осмысления, который из рваного ритма, или же «кидающего» и не своего – дает понять свой процесс мышления как музыкальную гармонику: через ритм и циклы волны осмысленности: ее подъема, разворачивания, как будто спада – на самом же деле, момента осмысления на глубоких пластах «фона» слышимости, на которых и происходит самое глубокое понимание, влияющее на всё восприятие в целом.
6. Как не выбивать ритмом ментальной работы, насилия, учитывать рефлексивным методом, но собственную телесность: тут рефлексия сталкивается с состоянием-чувством, волной, которая располагает за тем смыслом, что она собой несет. Эта абсурдная ситуация и подрывает мысль – но и впервые сталкивает ее с речью любой повседневной ситуаций, с основой самой субъективности. Это столкновение сделает ее по-настоящему живой: так обретается усилие мысли, или состояние мысли как качество субъекта, напрямую связанное с силой его существования, мощью собственного присутствия.
Идет речь об утонченности ментальной активности, некой йоги-мышления (о которой, например, Пятигорский А.): речения как сознательного потока, успевающей оглядываться по сторонам – и от этого обретающая не только случайную, но ведь и историю метафизическую.
7. Увидеть текст – как движение через схватываемые фиксации частного смысла, что придает трансформации ценности, приобретает на лету схватываемых истории – ритм, ритм текста, в котором можно схватить и перевести сквозь текста из одного мира в другой – состояние-чувство предложение (то есть «наполнение» полей смыслов – «целое», их вызвавшее к жизни). Состояния-чувства предложений – дают – задержаться на тех сцепках, откуда появляются индивидуальные речи.
8. Встать на путь определения, что такое здоровье языка – и как оно могло бы соотнестись со стилем. Здоровое/нет обращение со словом – красотой движения против потока времени, сил недодуманных устареваний. Будущая цель – какие могут существовать способы здорового обращения с красотами слов.
Данное исследование прокладывает пути к обретению собственного поля поиска, ставя в центр – некое творческое «между» голосов и текстов. К появлению индивидуальных чувств-состояний через текст, способов выражения-языков в зависимости от позиции идентичности (ставя вопрос, а каково то место, это поле, на котором идентичностей может быть не одна, а может происходить их смена?)
Проблематика поисков собственного языка, сомкнутая с соотнесением голосов и смыслов, может быть полезна для обнаружения чистоты смысла – вне религиозных и логических контекстов, а собственной метафизической чистоте (достигнутым пространством поиска языковой рефлексии).
Перспективным может быть изучение французской мысли вглубь ее примеров-образов на тему здорового остатка уже произведенных поисков (по такому критерий осмыслить уже имеющиеся опыты), и поиск способов мысли, которые могли бы как-то различить, проявить те современные тенденции мысли – которые имеют уже свои плоды; но, еще не проявлены в виде инструментов, которые помогли бы выработать на этом идейном поле некоторые целостные стратегии – с точки зрения состояний-чувств, в том числе.
Помощь студентам и аспирантам в выполнении работ от наших партнеров
