Помощь студентам в учебе
Формирование идей республиканизма в российской общественно-политической мысли XVIII в
|
Введение 3
Глава 1. Историография, методология и источники исследования 16
1.1. Историография научной проблемы 16
1.2. Методологические основания исследования 44
1.3. Классификация источников исследования 63
Глава 2. Провиденциальный монархизм в российской политической культуре XVIII в 89
2.1. Формирование глоссария провиденциального монархизма 89
2.2. Кризис 1730 г. и провиденциальный монархизм 122
2.3. Утверждение канона провиденциального монархизма в елизаветинской России 137
2.4. Развитие провиденциального монархизма во 2-й половине XVIII в 160
Глава 3. Секулярный монархизм в российской политической культуре XVIII в 198
3.1. Форма правления и общее благо 198
3.2. Законы и проблема ограничения власти монарха 222
3.3. Реформы, конфликты и искусство управлять 244
Глава 4. Республиканизм и коррупция в общественно-политической мысли России XVIII в. 272
4.1. Универсальная добродетель в моральной монархии 272
4.2. Российский Салент: коммерция, коррупция и роскошь 300
4.3. Культ процветания: гражданская добродетель, роскошь и прогресс 326
Глава 5. Республиканская добродетель в представлениях о социальной иерархии в России XVIII в 349
5.1. Функционализм: «должности», добродетель и воздаяние 349
5.2. Социологизм: республиканские обоснования дворянской исключительности 364
5.3. Эгалитаризм: добродетель против иерархии 406
Глава 6. Римская образность, историзм и формирование республиканской перспективы в российской общественно-политической мысли XVIII в 422
6.1. Формирование представлений о Новгородской республике в российской историко-политической мысли XVIII в 422
6.2. Военная мощь Новгорода в российской историко-политической мысли XVIII в 432
6.3. Республиканизм в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева 446
6.4. Мораль и политика российского Катона: «Вадим Новгородский» Я. Б. Княжнина 460
Заключение 484
Источники 496
Литература 530
Список сокращений 580
Глава 1. Историография, методология и источники исследования 16
1.1. Историография научной проблемы 16
1.2. Методологические основания исследования 44
1.3. Классификация источников исследования 63
Глава 2. Провиденциальный монархизм в российской политической культуре XVIII в 89
2.1. Формирование глоссария провиденциального монархизма 89
2.2. Кризис 1730 г. и провиденциальный монархизм 122
2.3. Утверждение канона провиденциального монархизма в елизаветинской России 137
2.4. Развитие провиденциального монархизма во 2-й половине XVIII в 160
Глава 3. Секулярный монархизм в российской политической культуре XVIII в 198
3.1. Форма правления и общее благо 198
3.2. Законы и проблема ограничения власти монарха 222
3.3. Реформы, конфликты и искусство управлять 244
Глава 4. Республиканизм и коррупция в общественно-политической мысли России XVIII в. 272
4.1. Универсальная добродетель в моральной монархии 272
4.2. Российский Салент: коммерция, коррупция и роскошь 300
4.3. Культ процветания: гражданская добродетель, роскошь и прогресс 326
Глава 5. Республиканская добродетель в представлениях о социальной иерархии в России XVIII в 349
5.1. Функционализм: «должности», добродетель и воздаяние 349
5.2. Социологизм: республиканские обоснования дворянской исключительности 364
5.3. Эгалитаризм: добродетель против иерархии 406
Глава 6. Римская образность, историзм и формирование республиканской перспективы в российской общественно-политической мысли XVIII в 422
6.1. Формирование представлений о Новгородской республике в российской историко-политической мысли XVIII в 422
6.2. Военная мощь Новгорода в российской историко-политической мысли XVIII в 432
6.3. Республиканизм в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева 446
6.4. Мораль и политика российского Катона: «Вадим Новгородский» Я. Б. Княжнина 460
Заключение 484
Источники 496
Литература 530
Список сокращений 580
Изучение общественной мысли как в дореволюционной, так и в советской историографии ориентировано на изучение крупных идеологий. Основным источником для подобного изучения выступали тексты наиболее известных авторов, формирующих своеобразный канон. Но поскольку сами эти тексты являются результатом общих трансформаций социально-культурной среды, важно выявить глубинные механизмы и внутренние интенции освоения новых способов политического мышления в России XVIII в. С этих позиций изучение общественного сознания предполагает выявление широкого круга текстов, созданных в процессе публичной коммуникации, отражающих разные позиции по социально-политической проблематике.
Актуальность темы. Одним из важных составляющих общественного сознания в России рубежа XVIII - XIX в. является республиканский дискурс, включающий в себя осмысление вопросов о власти монарха, о качествах гражданина, гражданской добродетели и этике. В европейской исторической науке сегодня республиканизм выделяется как специфическая парадигма идей, оказавшая огромное влияние на становление современной европейской политической культуры, но при этом недооцененная исследователями рубежа XIX - 1-й половины XX вв. Ведущие исследователи этой парадигмы - Кв. Скиннер, Дж. Покок, а также И. Хонохан, И. Гонт, О. В. Хархордин и ряд других - прослеживают ее историю от Аристотеля и Цицерона через Н. Макиавелли (ключевого автора республиканской традиции), мыслителей Английской революции и Ж.-Ж. Руссо до американских отцов-основателей и французских революционеров.
В настоящем исследовании республиканская парадигма идей рассматривается как своеобразная риторическая стратегия, манера политической речи. Ее основой является признание того, что республика опирается на особое качество своих граждан - добродетель (virtu),которое, в свою очередь, формируется на основании определенных социально-политических факторов - например, в Новое время было распространено мнение о том, что социальные и экономические преобразования Ликурга в древней Спарте сформировали определенный тип гражданина, демонстрировавший выдающуюся гражданскую добродетель вплоть до самопожертвования. Флорентийский мыслитель Н. Макиавелли сделал решительный шаг в оформлении республиканской концепции добродетели, противопоставив ее привычному пониманию добродетели как объективной, неизменной моральной ценности, принятому в христианстве. С подобными взглядами прочно связан другой элемент республиканской интеллектуальной парадигмы - тема гражданского равенства, позволяющего гражданам оставаться свободными и добродетельными. Наконец, для республиканизма важен историзм, предполагающий, что республиканскую свободу нельзя построить в обществе, которое не обладало ею с начала своей истории. Такой историзм - наследие противопоставления «Европы» и «Азии», характерного еще для греко-римской философии и с новой силой возродившегося в эру Ренессанса.
Отмеченные выше элементы республиканской парадигмы идей не являются единой доктриной или образцовой моделью. Скорее, их можно охарактеризовать (как это делает, например, Дж. Покок ) как культурный глоссарий, своеобразную манеру вести речь о политике, позволяющую фокусировать внимание на определенных темах и понятиях - таких, как свобода или добродетель. Можно свести республиканскую проблематику применительно к России XVIII в. к трем основным вопросам, от успешного разрешения которых зависела и успешность адаптации республиканизма. Во-первых, как возможна республиканская форма в такой обширной стране, как Россия? Во-вторых, каков исторический генезис республики, каковы средства к поддержанию среди граждан особого рода республиканской добродетели и как можно задержать ее неизбежный упадок? И в- третьих, что значит быть добродетельным гражданином, что значит обладать республиканской добродетелью? Ответ на первый вопрос зависел от усвоения глоссария форм правления, на второй - от овладения политическим языком коррупции / добродетели, основанном на исторических примерах Греции и Рима. Ответ же на третий и наиболее сложный вопрос был связан c адаптацией новой моральной парадигмы, которую с опорой на Саллюстия и Тацита предложил Н. Макиавелли и которая предполагала отказ от объективистского, цицероновского понимания морали, заменяя его политизированной концепцией гражданской vita activa.
Осмысление этих вопросов наиболее последовательно реализовывалось через поиск исторических аналогий, импорт римской образности, переосмысление сюжетов древнерусской истории. В процессе адаптации республиканские идеи и понятиями сталкивались с иными политическими и морально-этическими концепциями, уже укорененными на российской почве; многие элементы республиканской идеологии попросту оказывались блокированными. Крупнейший автор республиканской традиции, Н. Макиавелли, был, согласно изысканиям российского историка М. А. Юсима, был слабо известен в России XVIII в. Конечно, российским читателям были известны сочинения, где Макиавелли упоминался, в некоторых книжных собраниях 1-й половины XVIII в. имелись труды Макиавелли, а таких политических деятелей, как Д. М. Голицын или А. П. Волынский, обвиняли в чтении «Махевелевой книги». Влияние Макиавелли было опосредованным, оно осуществлялось через рецепцию идей античных авторов, как Тацит, ниспровергателей флорентийского мыслителя, как Фридрих II, или философов, воспринимавших и перерабатывавших его идеи, как Монтескье.
В данной связи актуальным является изучение определенных риторических стратегий, концептов политического глоссария, коммуникативных контекстов, в которых разворачивались дебаты по конкретным проблемам общественной жизни.
Степень разработанности темы. Несмотря на то, что история республиканских идей давно и продуктивно изучается европейскими научными школами, комплексные исследования отечественной республиканской традиции в рамках обозначенной проблематики практически не предпринимались. Среди европейских исследователей наибольший вклад в изучение проблем республиканизма внесли Дж. Покок, Кв. Скиннер, И. Хонохан, К. Бейкер, М. Вироли, И. Гонт и ряд других специалистов. Предложенный этими исследователями подход к анализу республиканской традиции представляется весьма эффективным, но апробация этого подхода проводилась на материалах европейской истории. Использование данного инструментария для изучения российских социально-культурных реалий XVIII в. представляется оправданным.
В российской историографии республиканизм не был предметом специального изучения. В основном эти сюжеты рассматривались в рамках истории революционного- освободительного движения, истории русского Просвещения, истории административно-политических структур самодержавия, истории дворянской политической культуры. Среди дореволюционных исследований наиболее значимыми являются работы А. С. Лаппо- Данилевского, П. Н. Милюкова, Г. В. Плеханова. Ярчайшими трудами советской эпохи историографии можно считать работы Г. А. Гуковского, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского и В. М. Живова. Среди современных работ следует назвать труды Е. Н. Марасиновой, Е. В. Анисимова, И. В. Курукина, А. Б. Каменского, М. А. Киселева, Д. В. Тимофеева, С. В. Польского и других исследователей.
Немногочисленные работы, начавшие появляться в последнее десятилетие, сфокусированы преимущественно на исторических событиях 1-й четверти XIX в. Настоящая диссертация призвана восполнить этот недостаток, предлагая анализ трансфера и адаптации интеллектуальной парадигмы республиканизма в отечественной политической культуре XVIII столетия.
Для России XVIII в. республиканские идеи были новшеством, поскольку соответствующая традиция на отечественной почве отсутствовала в силу слабого влияния античной интеллектуальной традиции (основным источником республиканской теории в Западной Европе были обращения к римскому историческому опыту соответствующего периода, представленному в трудах Цицерона, Саллюстия, Тита Ливия, Тацита). Однако адаптация этих идей не была легким и простым процессом, самостоятельно развивающимся с течением времени. Усвоение каждого элемента республиканской парадигмы идей предполагала серьезные изменения в принимающей политической культуре, сложный процесс выработки новых манер политической речи.
В этой связи целью настоящего исследования является реконструкция процесса формирования республиканских идей в различных коммуникативных полях и дискурсивных практиках в России XVIII в.
Объектом исследования выступает российская социально-политическая мысль XVIII в. Предметом исследования является процесс формирования в российской социально-политической мысли XVIII в. республиканской парадигмы идей.
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих исследовательских задач:
1. Определить способы репрезентации и содержание различий между монархизмом и республиканизмом в процессе обсуждения актуальных политических проблем XVIII в.
2. Выявить концептуальные различия между представлениями о характере монархической власти, ее теоретических обоснованиях и способах преобразования властной структуры самодержавия и республиканскими политическими идеями, сформированными в европейской социокультурной среде.
3. Реконструировать процесс адаптации республиканских концепций гражданской добродетели в контексте дебатов о коммерции и роскоши в литературно-публицистических произведениях российских авторов XVIII в.
4. Проанализировать содержание и значение аргументации республиканских добродетелей в процессе дебатов о роли дворянства, качествах российских граждан и отношениях социальной иерархии.
5. Сформулировать основные тенденции складывания республиканских идей в процессе поиска исторических аналогий в контексте импорта римской образности и переосмысления древнерусской истории в России на рубеже XVIII - XIX вв.
Хронологические рамки исследования. Нижней хронологической границей исследования выступает рубеж XVII-XVIII вв. В этот период времени в России возникают новые формы политической коммуникации, позволившие в разных контекстах обсуждать вопросы о характере монархической власти, качествах российских подданных, функциях властных институтов. Этому способствовало появление панегирической традиции, развитие частных типографий, возникновение журнальной сферы, практики публичных выступлений и написания реформаторских проектов. Верхней хронологической границей исследования является конец XVIII - начало XIX вв. Этот рубеж определяется актуализацией интереса к республиканским идеям в контексте российской истории, адаптацией республиканских взглядов на гражданскую добродетель. Именно в это время завершается процесс складывания основных моделей аргументации о республиканизме, которые будут использоваться в последующие периоды российской истории XIX в. По мере необходимости изучения идейных истоков республиканизма, оказавших влияние на современников, используются материалы, возникшие в более ранние хронологически периоды времени.
Территориальные границы исследования обусловлены географией функционирования отечественных коммуникативных сетей (книгоиздание, производство и распространение рукописных текстов). Это - западные области Российской Империи, с акцентом на крупнейших центрах книгоиздания и интеллектуальной жизни - Санкт- Петербурге и Москве. Использование в исследовании обширного массива переводной литературы предполагает экскурсы и за пределы этой территории, поскольку анализ российской политической мысли отмеченного периода невозможен без учета европейского контекста. В ряде случаев эти экскурсы ведут не только в Париж или Амстердам, но и в ренессансную Флоренцию и античный Рим, поскольку сопоставление с европейской традицией имеет не только синхронный, но и диахронный (имеющий разрыв во времени) характер.
Научная новизна исследования состоит, во-первых, в применении современных методов работы с текстом исторического источника с позиций выявления особенностей дебатов и риторических стратегий о республиканизме в России, и во-вторых, в реконструкции идейного содержания и коммуникативного процесса формирования республиканских идей в российской культуре XVIII в.
Теоретическая и практическая значимость. Полученные результаты могут быть использованы при подготовке учебных программ по истории России, а также специальных курсов, посвященных истории общественной мысли и политической культуре России Нового времени. Результаты настоящей работы могут быть применены в исследовательской практике, как в рамках собственно исторических работ, так и в смежных областях гуманитарного знания - например, филологии, культурологии, философии, политологии, социологии. Эти возможности определяются междисциплинарным характером данной работы.
Степень достоверности. Исследование процесса формирования республиканских идей в различных коммуникативных полях и дискурсивных практиках в России XVIII в. обуславливает необходимость привлечения широкого круга исторических источников различной видовой принадлежности. Основными группами используемых в работе источников являются:
1. Комплекс текстов панегирической литературы (церковной и светской), политические проповеди и ораторская проза;
2. Реформаторские проекты, создававшиеся членами придворно-административной элиты;
3. Художественно-публицистические произведения - журнальные статьи, трактаты и памфлеты российских авторов;
4. Историко-политические сочинения российских авторов;
5. Драматургические произведения российских авторов;
6. Зарубежные политические сочинения (как в переводных вариантах, так и на языке оригинала);
7. Законодательные акты (в первую очередь - манифесты, специально посвященные обоснованию прав монархов на трон);
8. Материалы Уложенной комиссии 1767 г.
Данный комплекс источников является необходимым и достаточным для достижения поставленной цели и задач, определяет высокую степень достоверности исследования.
Методология и методы исследования. Для достижения поставленных задач используется ряд современных методов и подходов. Помимо общеисторических методов, используемых в любых работах соответствующего профиля, это подходы «кембриджской» школы изучения истории понятий (Кв. Скиннер, Дж. Покок), а также методологический инструментарий теории жанров М. М. Бахтина. Инструментарий истории понятий позволяет выявить все многообразие дискурсивных форм, в рамках которых осуществлялись трансфер и адаптация республиканских идей. Методы Бахтина помогают обнаружить специфику конкретных форм коммуникации, связь между жанровой формой и содержанием текстов. Так, широко востребованный сегодня в рамках междисциплинарного анализа истории политической мысли инструментарий истории понятий предполагает концентрацию исследовательского внимания на используемом историческими акторами языке - аргументах, образах, риторике и стилистике. Использование этого инструментария в парадигме модернизации предполагает акцент на понятии инноваций - тех интеллектуальных феноменов (концепций, идей), которые, будучи уже состоявшимися в ином культурном контексте, теперь оказываются адаптированными на российской почве, приводя к постоянному возникновению новых и новых интеллектуальных амальгам. Поэтому в рамках настоящего исследования характеристику европейских интеллектуальных инноваций в российской политической культуре XVIII в. дается с учетом двух важнейших процессов, определявших в конечном счете складывание ее конкретных форм и вариантов. Бахтинская теория жанров является основой для предлагаемой в настоящей диссертации методологической концепции коммуникативных сфер.
При проведении исследования мы опирались также на теорию модернизации, задающую концептуальные рамки для актуализированного в нашей диссертации понимания исторического процесса. Некоторыми учеными модернизация России расценивается как процесс секуляризации, становления гражданского общества и последующего ограничения монархической власти. Еще в 1910 г. отечественный историк М. В. Довнар-Запольский характеризовал развитие общественной мысли России XVIII в. как «политическое воспитание общества». Другой известный дореволюционный историк и юрист В. А. Гольцев говорил о «прививании» российскому обществу «гуманных идей» .
Сходные взгляды высказывались и в историографии 2-й половины XX в. Так, американский историк М. Раев описывал историю России Нового времени как телеологически направленный процесс догоняющей модернизации, создания «хорошо организованного полицейского государства» (well-ordered police state). Близкого мнения придерживается и современный российский историк О. А. Омельченко, говоря о том, что «движение к конституционализму... составляло смысл политической эволюции, перспективных реформ или революций любых государственных систем с рубежа XVII - XVIII вв.»
Однако в последние годы исследователи все в большей степени переносят внимание на изучение политических глоссариев и риторических моделей, а также на возникающие в процессе развития политической культуры противоречия и конфликты, на складывание уникальных конфигураций на базе универсальных, казалось бы, философских систем . Надо согласиться с отечественным историком М. М. Кромом в том, что условием эффективного изучения политической истории является отказ от «представления о том, что “политика” всегда одинакова и является вечным повторением форм, свойственных XIX - XX векам».
Мы включаем в понятие модернизации два основных процесса. Первый из них - вестернизация, процесс интеграции западных идей и концепций в принимающую их российскую культуру. Признание вестернизации константой развития отечественной политической культуры Нового времени иногда ведет к пониманию этого развития исключительно как процесса «доставки» в Россию набора европейских «современных» (modern) ценностей, идей и институтов, когда, по словам американской исследовательницы С. Уиттакер, «монарх настолько просвещает свой народ, что тот больше не нуждается в его абсолютной власти или не хочет ее». Но подобное объяснение механики трансфера является недостаточным. Поэтому принципиально важен и второй процесс - адаптация на российской почве, амальгамирование заимствуемых западных идей и концепций с уже существующими формами политической культуры. Второй процесс развертывается на базе первого, но не детерминирован им, а потому обоснованные выводы о российской политической культуре можно делать только на основе изучения адаптационного процесса.
Структура диссертации определяется поставленными выше целями и задачами. Она включает в себя введение, 6 глав основной части, заключение, список источников и используемой литературы.
В главе 1 основной части представлена историография проблемы, охарактеризована источниковая база исследования, раскрыт методологический инструментарий. Историографический очерк содержит не только анализ основных подходов к изучению истории российской общественно-политической мысли, но и экскурс в традицию исследований республиканских идей в мировой исторической науке. В методологическом очерке детально рассмотрены применяемые методы, раскрыт концептуальный аппарат исследования.
В главе 2 рассматривается содержание различий между монархизмом и республиканизмом, складывавшееся в процессе обсуждения актуальных политических проблем XVIII в. Доминировавшая в политическом дискурсе панегирическая литература - проповеди и «слова», создававшиеся иерархами православной церкви, вместе с одической поэзией и хвалебной прозой светских авторов от В. К. Тредиаковского до Г. Р. Державина - использовали провиденциальный монархический глоссарий. С помощью такого глоссария было развито представление о божественном происхождении власти монарха, создан своеобразный гражданский культ богоподобного монарха-демиурга, описаны пределы власти царя, устанавливаемые ее целью - достижением общего блага. Ярчайшим из авторов можно считать Феофана (Прокоповича), однако окончательно этот глоссарий был сформирован в массиве придворных панегириков и проповедей елизаветинской эпохи (40-е - 50-е гг. XVIII в.) стараниями таких ораторов, как Амвросий (Юшкевич) и Симон (Тодорский), и таких поэтов, как В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов. Бытование религиозного монархизма прослеживается и дальше, до рубежа XVIII - XIX вв.
В главе 3 исследованы концептуальные различия между представлениями о характере монархической власти, ее теоретических обоснованиях и способах преобразования властной структуры самодержавия и республиканскими политическими идеями, сформированными в европейской социокультурной среде. Круг реформаторских проектов, создававшихся представителями придворно-административной элиты - от Н. И. Панина до А. А. Безбородко - был посвящен прагматическим вопросам управления государством ради общего блага. В этой идеологии секулярного монархизма было разработано большое количество аргументов, связывающих монархию с общим благом, эффективно адаптирован целый ряд европейских идеологий, включая концепции естественного права. Объединяющим для секулярного и провиденциального монархизма оставался взгляд на этические вопросы, близкий к европейскому антимакиавеллизму, опиравшийся на широкий круг морально-политической литературы.
В главе 4 рассматривается вопрос о том, каким образом российские элиты осваивали республиканское представление о добродетели. Важным каналом республиканского влияния стал популярный в России XVIII столетия политический роман Ф. Фенелона «Приключения Телемака» (1699). Этот «бестселлер», в значительной мере построенный с использованием республиканских концептов, оказывал мощное влияние на функционирование дискурса о добродетели. Адаптация фенелоновского взгляда на добродетель не была беспроблемной. Она вступала в противоречие как с цицероновской концепцией добродетели, укорененной в религиозно-этической литературе и поддерживавшей упомянутую выше монархическую идеологию, так и с влиятельным дискурсом о вестернизации (в значительной мере подпитывавшимся все той же панегирической традицией гражданского «культа» монарха-преобразователя). В главе подробно рассматриваются коллизии, связанные с адаптацией в середине XVIII в. фенелоновских взглядов на добродетель в российской политической культуре, и их значимость в трансфере республиканских идей на российскую почву.
В главе 5 проанализирована связь между представлениями о добродетели и взглядами на социальную структуру российского общества. В фокусе анализа - описания социальной структуры, представленные в текстах политических панегириков и проповедей, игравших принципиально важную роль в легитимации монархии и трансляции официальной идеологии. С этими представлениями контрастирует альтернативное понимание социальной стратификации, получившее распространение с середины XVIII в. и обосновывавшее привилегированное положение российского дворянства на основании признания за ним особой добродетели.
В заключающей главе 6 проанализирован процесс республиканской ревизии сюжетов из российской истории, осуществлявшийся в отечественной историко-политической мысли XVIII в. В данной главе на примерах историко-политических сочинений (включая тексты, авторами которых были В. Н. Татищев, Ф. А. Эмин, М. М. Щербатов, А. Н. Болтин, Екатерина II и другие) рассмотрен феномен экземплификации - импорта образности и сюжетов из исторического нарратива античности, сделавший возможным переоценку важнейшего сюжета ранней российской истории: призвания варягов и политического строя древнего Новгорода. Этот процесс привел к утверждению нового взгляда на древнейший период российской истории, и сделал возможным появление ключевых текстов отечественной республиканской традиции - трактата «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева и трагедии «Вадим Новгородский» Я. Б. Княжнина. Подробно рассмотрена республиканская специфика этих памятников общественно-политической мысли российского XVIII в. как текстов, в которых ряд расхожих идей и концептов переосмысляется в радикальном ключе, позволяющем говорить об адаптации республиканской традиции на отечественной почве.
Положения, выносимые на защиту.
1. Доминировавшей в придворном политическом контексте России XVIII в. риторической манерой был провиденциальный монархизм, функционировавший в жанре панегирика и проповеди, описывавший власть монарха-суверена как данную Провидением, а самого государя - как демиурга: героя, святого или почти божество.
2. Адаптация на российской почве представлений о формах правления вела к развитию секулярного монархизма - дискуссии об организации властный аппарат государства. Реформаторские проекты отводили главное место монарху-суверену, республиканская форма правления считалась слабой в военном отношении и потому неподходящей для обширной России. Поэтому между реформаторскими планами XVIII в. и республиканизмом следует провести черту, четко разделив эти идейные течения.
3. Объединяющим понятием для провиденциального и секулярного монархизма выступала добродетель, понимаемая как соответствие объективному, неизменному моральному идеалу. Такое понимание добродетели противоречило республиканской политической традиции, осложняя адаптацию республиканских идей в России.
4. Непрерывное усложнение политических практик привело к постепенной адаптации в России XVIII в. республиканских взглядов на социальные процессы. Гражданская добродетель представала здесь результатом политического конструирования (борьбы с роскошью и коммерцией), а не персонального этического выбора. Но параллельно популярность набирали позитивные взгляды на коммерцию и роскошь, воспринимавшуюся как гарант петровской вестернизации страны. Критика роскоши вела к последовательной критике вестернизации, что было для российских авторов чрезвычайно болезненным.
5. Адаптация республиканских идей о социальных процессах дала импульс возникновению в середине XVIII в. дворянской идеологии, обосновывавшей привилегированное положение дворянства с помощью республиканского понимания гражданской добродетели. Однако в рамках такой идеологии антимонархические взгляды не получили развития, поскольку гражданская добродетель дворян описывалась как результат монаршей милости, превращаясь в дополнительный аргумент в пользу монархии.
6. Наиболее интенсивно формирование республиканских идей в России XVIII в. протекало в сфере исторической мысли, вдали от придворных политических дебатов об организации властного аппарата. Переосмысление истории России в римском контексте позволила историкам XVIII в. обнаружить у страны республиканское прошлое и приписать древнему Новгороду особенное военное могущество. На базе подобного историзма были созданы важнейшие республиканские тексты России XVIII столетия. Наиболее последовательно республиканские идеи воплотила фигура Вадима, главного персонажа одноименной трагедии Я. Б. Княжнина.
Выводы настоящей работы прошли разностороннюю апробацию. Основные результаты настоящего исследования опубликованы в двух монографиях, в 33 научных статьях (из которых 24 статьи вышли в журналах, рекомендованных ВАК для опубликования основных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук, в том числе входящих в международные базы данных Web of Science и Scopus). Выводы и положения, выносимые на защиту, неоднократно обсуждались на конференциях и семинарах в Уральском федеральном университете, Институте истории и археологии Уральского отделения РАН, НИУ «Высшая школа экономики» (Москва), РАНХиГС (Москва), Германском историческом институте в Москве, Европейском университете в Санкт-Петербурге, Университете Париж-I Пантеон-Сорбонна, Высшей нормальной школе (Лион), Страсбургском университете и в других научных центрах, были презентованы на крупнейшем в мире специализированном конгрессе по истории XVIII в. ISECS, прошедшем в 2015 г. в Роттердаме (Нидерланды) и на семинаре международной группы по изучению российского XVIII века в Лондоне. Научная работа над вопросами, которым посвящена настоящая диссертация, велась в рамках целого ряда проектов, поддержанных грантами Правительства Российской Федерации, Российского научного фонда и Российского гуманитарного научного фонда, программами поддержки молодых исследователей Уральского федерального университета. В 2016 г. соискатель был удостоен премии Губернатора Свердловской области за лучшую работу в области гуманитарных наук .
Актуальность темы. Одним из важных составляющих общественного сознания в России рубежа XVIII - XIX в. является республиканский дискурс, включающий в себя осмысление вопросов о власти монарха, о качествах гражданина, гражданской добродетели и этике. В европейской исторической науке сегодня республиканизм выделяется как специфическая парадигма идей, оказавшая огромное влияние на становление современной европейской политической культуры, но при этом недооцененная исследователями рубежа XIX - 1-й половины XX вв. Ведущие исследователи этой парадигмы - Кв. Скиннер, Дж. Покок, а также И. Хонохан, И. Гонт, О. В. Хархордин и ряд других - прослеживают ее историю от Аристотеля и Цицерона через Н. Макиавелли (ключевого автора республиканской традиции), мыслителей Английской революции и Ж.-Ж. Руссо до американских отцов-основателей и французских революционеров.
В настоящем исследовании республиканская парадигма идей рассматривается как своеобразная риторическая стратегия, манера политической речи. Ее основой является признание того, что республика опирается на особое качество своих граждан - добродетель (virtu),которое, в свою очередь, формируется на основании определенных социально-политических факторов - например, в Новое время было распространено мнение о том, что социальные и экономические преобразования Ликурга в древней Спарте сформировали определенный тип гражданина, демонстрировавший выдающуюся гражданскую добродетель вплоть до самопожертвования. Флорентийский мыслитель Н. Макиавелли сделал решительный шаг в оформлении республиканской концепции добродетели, противопоставив ее привычному пониманию добродетели как объективной, неизменной моральной ценности, принятому в христианстве. С подобными взглядами прочно связан другой элемент республиканской интеллектуальной парадигмы - тема гражданского равенства, позволяющего гражданам оставаться свободными и добродетельными. Наконец, для республиканизма важен историзм, предполагающий, что республиканскую свободу нельзя построить в обществе, которое не обладало ею с начала своей истории. Такой историзм - наследие противопоставления «Европы» и «Азии», характерного еще для греко-римской философии и с новой силой возродившегося в эру Ренессанса.
Отмеченные выше элементы республиканской парадигмы идей не являются единой доктриной или образцовой моделью. Скорее, их можно охарактеризовать (как это делает, например, Дж. Покок ) как культурный глоссарий, своеобразную манеру вести речь о политике, позволяющую фокусировать внимание на определенных темах и понятиях - таких, как свобода или добродетель. Можно свести республиканскую проблематику применительно к России XVIII в. к трем основным вопросам, от успешного разрешения которых зависела и успешность адаптации республиканизма. Во-первых, как возможна республиканская форма в такой обширной стране, как Россия? Во-вторых, каков исторический генезис республики, каковы средства к поддержанию среди граждан особого рода республиканской добродетели и как можно задержать ее неизбежный упадок? И в- третьих, что значит быть добродетельным гражданином, что значит обладать республиканской добродетелью? Ответ на первый вопрос зависел от усвоения глоссария форм правления, на второй - от овладения политическим языком коррупции / добродетели, основанном на исторических примерах Греции и Рима. Ответ же на третий и наиболее сложный вопрос был связан c адаптацией новой моральной парадигмы, которую с опорой на Саллюстия и Тацита предложил Н. Макиавелли и которая предполагала отказ от объективистского, цицероновского понимания морали, заменяя его политизированной концепцией гражданской vita activa.
Осмысление этих вопросов наиболее последовательно реализовывалось через поиск исторических аналогий, импорт римской образности, переосмысление сюжетов древнерусской истории. В процессе адаптации республиканские идеи и понятиями сталкивались с иными политическими и морально-этическими концепциями, уже укорененными на российской почве; многие элементы республиканской идеологии попросту оказывались блокированными. Крупнейший автор республиканской традиции, Н. Макиавелли, был, согласно изысканиям российского историка М. А. Юсима, был слабо известен в России XVIII в. Конечно, российским читателям были известны сочинения, где Макиавелли упоминался, в некоторых книжных собраниях 1-й половины XVIII в. имелись труды Макиавелли, а таких политических деятелей, как Д. М. Голицын или А. П. Волынский, обвиняли в чтении «Махевелевой книги». Влияние Макиавелли было опосредованным, оно осуществлялось через рецепцию идей античных авторов, как Тацит, ниспровергателей флорентийского мыслителя, как Фридрих II, или философов, воспринимавших и перерабатывавших его идеи, как Монтескье.
В данной связи актуальным является изучение определенных риторических стратегий, концептов политического глоссария, коммуникативных контекстов, в которых разворачивались дебаты по конкретным проблемам общественной жизни.
Степень разработанности темы. Несмотря на то, что история республиканских идей давно и продуктивно изучается европейскими научными школами, комплексные исследования отечественной республиканской традиции в рамках обозначенной проблематики практически не предпринимались. Среди европейских исследователей наибольший вклад в изучение проблем республиканизма внесли Дж. Покок, Кв. Скиннер, И. Хонохан, К. Бейкер, М. Вироли, И. Гонт и ряд других специалистов. Предложенный этими исследователями подход к анализу республиканской традиции представляется весьма эффективным, но апробация этого подхода проводилась на материалах европейской истории. Использование данного инструментария для изучения российских социально-культурных реалий XVIII в. представляется оправданным.
В российской историографии республиканизм не был предметом специального изучения. В основном эти сюжеты рассматривались в рамках истории революционного- освободительного движения, истории русского Просвещения, истории административно-политических структур самодержавия, истории дворянской политической культуры. Среди дореволюционных исследований наиболее значимыми являются работы А. С. Лаппо- Данилевского, П. Н. Милюкова, Г. В. Плеханова. Ярчайшими трудами советской эпохи историографии можно считать работы Г. А. Гуковского, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского и В. М. Живова. Среди современных работ следует назвать труды Е. Н. Марасиновой, Е. В. Анисимова, И. В. Курукина, А. Б. Каменского, М. А. Киселева, Д. В. Тимофеева, С. В. Польского и других исследователей.
Немногочисленные работы, начавшие появляться в последнее десятилетие, сфокусированы преимущественно на исторических событиях 1-й четверти XIX в. Настоящая диссертация призвана восполнить этот недостаток, предлагая анализ трансфера и адаптации интеллектуальной парадигмы республиканизма в отечественной политической культуре XVIII столетия.
Для России XVIII в. республиканские идеи были новшеством, поскольку соответствующая традиция на отечественной почве отсутствовала в силу слабого влияния античной интеллектуальной традиции (основным источником республиканской теории в Западной Европе были обращения к римскому историческому опыту соответствующего периода, представленному в трудах Цицерона, Саллюстия, Тита Ливия, Тацита). Однако адаптация этих идей не была легким и простым процессом, самостоятельно развивающимся с течением времени. Усвоение каждого элемента республиканской парадигмы идей предполагала серьезные изменения в принимающей политической культуре, сложный процесс выработки новых манер политической речи.
В этой связи целью настоящего исследования является реконструкция процесса формирования республиканских идей в различных коммуникативных полях и дискурсивных практиках в России XVIII в.
Объектом исследования выступает российская социально-политическая мысль XVIII в. Предметом исследования является процесс формирования в российской социально-политической мысли XVIII в. республиканской парадигмы идей.
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих исследовательских задач:
1. Определить способы репрезентации и содержание различий между монархизмом и республиканизмом в процессе обсуждения актуальных политических проблем XVIII в.
2. Выявить концептуальные различия между представлениями о характере монархической власти, ее теоретических обоснованиях и способах преобразования властной структуры самодержавия и республиканскими политическими идеями, сформированными в европейской социокультурной среде.
3. Реконструировать процесс адаптации республиканских концепций гражданской добродетели в контексте дебатов о коммерции и роскоши в литературно-публицистических произведениях российских авторов XVIII в.
4. Проанализировать содержание и значение аргументации республиканских добродетелей в процессе дебатов о роли дворянства, качествах российских граждан и отношениях социальной иерархии.
5. Сформулировать основные тенденции складывания республиканских идей в процессе поиска исторических аналогий в контексте импорта римской образности и переосмысления древнерусской истории в России на рубеже XVIII - XIX вв.
Хронологические рамки исследования. Нижней хронологической границей исследования выступает рубеж XVII-XVIII вв. В этот период времени в России возникают новые формы политической коммуникации, позволившие в разных контекстах обсуждать вопросы о характере монархической власти, качествах российских подданных, функциях властных институтов. Этому способствовало появление панегирической традиции, развитие частных типографий, возникновение журнальной сферы, практики публичных выступлений и написания реформаторских проектов. Верхней хронологической границей исследования является конец XVIII - начало XIX вв. Этот рубеж определяется актуализацией интереса к республиканским идеям в контексте российской истории, адаптацией республиканских взглядов на гражданскую добродетель. Именно в это время завершается процесс складывания основных моделей аргументации о республиканизме, которые будут использоваться в последующие периоды российской истории XIX в. По мере необходимости изучения идейных истоков республиканизма, оказавших влияние на современников, используются материалы, возникшие в более ранние хронологически периоды времени.
Территориальные границы исследования обусловлены географией функционирования отечественных коммуникативных сетей (книгоиздание, производство и распространение рукописных текстов). Это - западные области Российской Империи, с акцентом на крупнейших центрах книгоиздания и интеллектуальной жизни - Санкт- Петербурге и Москве. Использование в исследовании обширного массива переводной литературы предполагает экскурсы и за пределы этой территории, поскольку анализ российской политической мысли отмеченного периода невозможен без учета европейского контекста. В ряде случаев эти экскурсы ведут не только в Париж или Амстердам, но и в ренессансную Флоренцию и античный Рим, поскольку сопоставление с европейской традицией имеет не только синхронный, но и диахронный (имеющий разрыв во времени) характер.
Научная новизна исследования состоит, во-первых, в применении современных методов работы с текстом исторического источника с позиций выявления особенностей дебатов и риторических стратегий о республиканизме в России, и во-вторых, в реконструкции идейного содержания и коммуникативного процесса формирования республиканских идей в российской культуре XVIII в.
Теоретическая и практическая значимость. Полученные результаты могут быть использованы при подготовке учебных программ по истории России, а также специальных курсов, посвященных истории общественной мысли и политической культуре России Нового времени. Результаты настоящей работы могут быть применены в исследовательской практике, как в рамках собственно исторических работ, так и в смежных областях гуманитарного знания - например, филологии, культурологии, философии, политологии, социологии. Эти возможности определяются междисциплинарным характером данной работы.
Степень достоверности. Исследование процесса формирования республиканских идей в различных коммуникативных полях и дискурсивных практиках в России XVIII в. обуславливает необходимость привлечения широкого круга исторических источников различной видовой принадлежности. Основными группами используемых в работе источников являются:
1. Комплекс текстов панегирической литературы (церковной и светской), политические проповеди и ораторская проза;
2. Реформаторские проекты, создававшиеся членами придворно-административной элиты;
3. Художественно-публицистические произведения - журнальные статьи, трактаты и памфлеты российских авторов;
4. Историко-политические сочинения российских авторов;
5. Драматургические произведения российских авторов;
6. Зарубежные политические сочинения (как в переводных вариантах, так и на языке оригинала);
7. Законодательные акты (в первую очередь - манифесты, специально посвященные обоснованию прав монархов на трон);
8. Материалы Уложенной комиссии 1767 г.
Данный комплекс источников является необходимым и достаточным для достижения поставленной цели и задач, определяет высокую степень достоверности исследования.
Методология и методы исследования. Для достижения поставленных задач используется ряд современных методов и подходов. Помимо общеисторических методов, используемых в любых работах соответствующего профиля, это подходы «кембриджской» школы изучения истории понятий (Кв. Скиннер, Дж. Покок), а также методологический инструментарий теории жанров М. М. Бахтина. Инструментарий истории понятий позволяет выявить все многообразие дискурсивных форм, в рамках которых осуществлялись трансфер и адаптация республиканских идей. Методы Бахтина помогают обнаружить специфику конкретных форм коммуникации, связь между жанровой формой и содержанием текстов. Так, широко востребованный сегодня в рамках междисциплинарного анализа истории политической мысли инструментарий истории понятий предполагает концентрацию исследовательского внимания на используемом историческими акторами языке - аргументах, образах, риторике и стилистике. Использование этого инструментария в парадигме модернизации предполагает акцент на понятии инноваций - тех интеллектуальных феноменов (концепций, идей), которые, будучи уже состоявшимися в ином культурном контексте, теперь оказываются адаптированными на российской почве, приводя к постоянному возникновению новых и новых интеллектуальных амальгам. Поэтому в рамках настоящего исследования характеристику европейских интеллектуальных инноваций в российской политической культуре XVIII в. дается с учетом двух важнейших процессов, определявших в конечном счете складывание ее конкретных форм и вариантов. Бахтинская теория жанров является основой для предлагаемой в настоящей диссертации методологической концепции коммуникативных сфер.
При проведении исследования мы опирались также на теорию модернизации, задающую концептуальные рамки для актуализированного в нашей диссертации понимания исторического процесса. Некоторыми учеными модернизация России расценивается как процесс секуляризации, становления гражданского общества и последующего ограничения монархической власти. Еще в 1910 г. отечественный историк М. В. Довнар-Запольский характеризовал развитие общественной мысли России XVIII в. как «политическое воспитание общества». Другой известный дореволюционный историк и юрист В. А. Гольцев говорил о «прививании» российскому обществу «гуманных идей» .
Сходные взгляды высказывались и в историографии 2-й половины XX в. Так, американский историк М. Раев описывал историю России Нового времени как телеологически направленный процесс догоняющей модернизации, создания «хорошо организованного полицейского государства» (well-ordered police state). Близкого мнения придерживается и современный российский историк О. А. Омельченко, говоря о том, что «движение к конституционализму... составляло смысл политической эволюции, перспективных реформ или революций любых государственных систем с рубежа XVII - XVIII вв.»
Однако в последние годы исследователи все в большей степени переносят внимание на изучение политических глоссариев и риторических моделей, а также на возникающие в процессе развития политической культуры противоречия и конфликты, на складывание уникальных конфигураций на базе универсальных, казалось бы, философских систем . Надо согласиться с отечественным историком М. М. Кромом в том, что условием эффективного изучения политической истории является отказ от «представления о том, что “политика” всегда одинакова и является вечным повторением форм, свойственных XIX - XX векам».
Мы включаем в понятие модернизации два основных процесса. Первый из них - вестернизация, процесс интеграции западных идей и концепций в принимающую их российскую культуру. Признание вестернизации константой развития отечественной политической культуры Нового времени иногда ведет к пониманию этого развития исключительно как процесса «доставки» в Россию набора европейских «современных» (modern) ценностей, идей и институтов, когда, по словам американской исследовательницы С. Уиттакер, «монарх настолько просвещает свой народ, что тот больше не нуждается в его абсолютной власти или не хочет ее». Но подобное объяснение механики трансфера является недостаточным. Поэтому принципиально важен и второй процесс - адаптация на российской почве, амальгамирование заимствуемых западных идей и концепций с уже существующими формами политической культуры. Второй процесс развертывается на базе первого, но не детерминирован им, а потому обоснованные выводы о российской политической культуре можно делать только на основе изучения адаптационного процесса.
Структура диссертации определяется поставленными выше целями и задачами. Она включает в себя введение, 6 глав основной части, заключение, список источников и используемой литературы.
В главе 1 основной части представлена историография проблемы, охарактеризована источниковая база исследования, раскрыт методологический инструментарий. Историографический очерк содержит не только анализ основных подходов к изучению истории российской общественно-политической мысли, но и экскурс в традицию исследований республиканских идей в мировой исторической науке. В методологическом очерке детально рассмотрены применяемые методы, раскрыт концептуальный аппарат исследования.
В главе 2 рассматривается содержание различий между монархизмом и республиканизмом, складывавшееся в процессе обсуждения актуальных политических проблем XVIII в. Доминировавшая в политическом дискурсе панегирическая литература - проповеди и «слова», создававшиеся иерархами православной церкви, вместе с одической поэзией и хвалебной прозой светских авторов от В. К. Тредиаковского до Г. Р. Державина - использовали провиденциальный монархический глоссарий. С помощью такого глоссария было развито представление о божественном происхождении власти монарха, создан своеобразный гражданский культ богоподобного монарха-демиурга, описаны пределы власти царя, устанавливаемые ее целью - достижением общего блага. Ярчайшим из авторов можно считать Феофана (Прокоповича), однако окончательно этот глоссарий был сформирован в массиве придворных панегириков и проповедей елизаветинской эпохи (40-е - 50-е гг. XVIII в.) стараниями таких ораторов, как Амвросий (Юшкевич) и Симон (Тодорский), и таких поэтов, как В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов. Бытование религиозного монархизма прослеживается и дальше, до рубежа XVIII - XIX вв.
В главе 3 исследованы концептуальные различия между представлениями о характере монархической власти, ее теоретических обоснованиях и способах преобразования властной структуры самодержавия и республиканскими политическими идеями, сформированными в европейской социокультурной среде. Круг реформаторских проектов, создававшихся представителями придворно-административной элиты - от Н. И. Панина до А. А. Безбородко - был посвящен прагматическим вопросам управления государством ради общего блага. В этой идеологии секулярного монархизма было разработано большое количество аргументов, связывающих монархию с общим благом, эффективно адаптирован целый ряд европейских идеологий, включая концепции естественного права. Объединяющим для секулярного и провиденциального монархизма оставался взгляд на этические вопросы, близкий к европейскому антимакиавеллизму, опиравшийся на широкий круг морально-политической литературы.
В главе 4 рассматривается вопрос о том, каким образом российские элиты осваивали республиканское представление о добродетели. Важным каналом республиканского влияния стал популярный в России XVIII столетия политический роман Ф. Фенелона «Приключения Телемака» (1699). Этот «бестселлер», в значительной мере построенный с использованием республиканских концептов, оказывал мощное влияние на функционирование дискурса о добродетели. Адаптация фенелоновского взгляда на добродетель не была беспроблемной. Она вступала в противоречие как с цицероновской концепцией добродетели, укорененной в религиозно-этической литературе и поддерживавшей упомянутую выше монархическую идеологию, так и с влиятельным дискурсом о вестернизации (в значительной мере подпитывавшимся все той же панегирической традицией гражданского «культа» монарха-преобразователя). В главе подробно рассматриваются коллизии, связанные с адаптацией в середине XVIII в. фенелоновских взглядов на добродетель в российской политической культуре, и их значимость в трансфере республиканских идей на российскую почву.
В главе 5 проанализирована связь между представлениями о добродетели и взглядами на социальную структуру российского общества. В фокусе анализа - описания социальной структуры, представленные в текстах политических панегириков и проповедей, игравших принципиально важную роль в легитимации монархии и трансляции официальной идеологии. С этими представлениями контрастирует альтернативное понимание социальной стратификации, получившее распространение с середины XVIII в. и обосновывавшее привилегированное положение российского дворянства на основании признания за ним особой добродетели.
В заключающей главе 6 проанализирован процесс республиканской ревизии сюжетов из российской истории, осуществлявшийся в отечественной историко-политической мысли XVIII в. В данной главе на примерах историко-политических сочинений (включая тексты, авторами которых были В. Н. Татищев, Ф. А. Эмин, М. М. Щербатов, А. Н. Болтин, Екатерина II и другие) рассмотрен феномен экземплификации - импорта образности и сюжетов из исторического нарратива античности, сделавший возможным переоценку важнейшего сюжета ранней российской истории: призвания варягов и политического строя древнего Новгорода. Этот процесс привел к утверждению нового взгляда на древнейший период российской истории, и сделал возможным появление ключевых текстов отечественной республиканской традиции - трактата «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева и трагедии «Вадим Новгородский» Я. Б. Княжнина. Подробно рассмотрена республиканская специфика этих памятников общественно-политической мысли российского XVIII в. как текстов, в которых ряд расхожих идей и концептов переосмысляется в радикальном ключе, позволяющем говорить об адаптации республиканской традиции на отечественной почве.
Положения, выносимые на защиту.
1. Доминировавшей в придворном политическом контексте России XVIII в. риторической манерой был провиденциальный монархизм, функционировавший в жанре панегирика и проповеди, описывавший власть монарха-суверена как данную Провидением, а самого государя - как демиурга: героя, святого или почти божество.
2. Адаптация на российской почве представлений о формах правления вела к развитию секулярного монархизма - дискуссии об организации властный аппарат государства. Реформаторские проекты отводили главное место монарху-суверену, республиканская форма правления считалась слабой в военном отношении и потому неподходящей для обширной России. Поэтому между реформаторскими планами XVIII в. и республиканизмом следует провести черту, четко разделив эти идейные течения.
3. Объединяющим понятием для провиденциального и секулярного монархизма выступала добродетель, понимаемая как соответствие объективному, неизменному моральному идеалу. Такое понимание добродетели противоречило республиканской политической традиции, осложняя адаптацию республиканских идей в России.
4. Непрерывное усложнение политических практик привело к постепенной адаптации в России XVIII в. республиканских взглядов на социальные процессы. Гражданская добродетель представала здесь результатом политического конструирования (борьбы с роскошью и коммерцией), а не персонального этического выбора. Но параллельно популярность набирали позитивные взгляды на коммерцию и роскошь, воспринимавшуюся как гарант петровской вестернизации страны. Критика роскоши вела к последовательной критике вестернизации, что было для российских авторов чрезвычайно болезненным.
5. Адаптация республиканских идей о социальных процессах дала импульс возникновению в середине XVIII в. дворянской идеологии, обосновывавшей привилегированное положение дворянства с помощью республиканского понимания гражданской добродетели. Однако в рамках такой идеологии антимонархические взгляды не получили развития, поскольку гражданская добродетель дворян описывалась как результат монаршей милости, превращаясь в дополнительный аргумент в пользу монархии.
6. Наиболее интенсивно формирование республиканских идей в России XVIII в. протекало в сфере исторической мысли, вдали от придворных политических дебатов об организации властного аппарата. Переосмысление истории России в римском контексте позволила историкам XVIII в. обнаружить у страны республиканское прошлое и приписать древнему Новгороду особенное военное могущество. На базе подобного историзма были созданы важнейшие республиканские тексты России XVIII столетия. Наиболее последовательно республиканские идеи воплотила фигура Вадима, главного персонажа одноименной трагедии Я. Б. Княжнина.
Выводы настоящей работы прошли разностороннюю апробацию. Основные результаты настоящего исследования опубликованы в двух монографиях, в 33 научных статьях (из которых 24 статьи вышли в журналах, рекомендованных ВАК для опубликования основных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук, в том числе входящих в международные базы данных Web of Science и Scopus). Выводы и положения, выносимые на защиту, неоднократно обсуждались на конференциях и семинарах в Уральском федеральном университете, Институте истории и археологии Уральского отделения РАН, НИУ «Высшая школа экономики» (Москва), РАНХиГС (Москва), Германском историческом институте в Москве, Европейском университете в Санкт-Петербурге, Университете Париж-I Пантеон-Сорбонна, Высшей нормальной школе (Лион), Страсбургском университете и в других научных центрах, были презентованы на крупнейшем в мире специализированном конгрессе по истории XVIII в. ISECS, прошедшем в 2015 г. в Роттердаме (Нидерланды) и на семинаре международной группы по изучению российского XVIII века в Лондоне. Научная работа над вопросами, которым посвящена настоящая диссертация, велась в рамках целого ряда проектов, поддержанных грантами Правительства Российской Федерации, Российского научного фонда и Российского гуманитарного научного фонда, программами поддержки молодых исследователей Уральского федерального университета. В 2016 г. соискатель был удостоен премии Губернатора Свердловской области за лучшую работу в области гуманитарных наук .
Процесс складывания республиканской парадигмы идей в российской политической культуре XVIII в. не был ни быстрым, ни легким. Этот процесс определялся сложным взаимодействием между вновь адаптируемыми и традиционными манерами речи, протекавшим в различных коммуникативных контекстах - придворном и публичном.
1. Предпринятый нами анализ позволил показать, что доминировавшей в придворной политической речи риторической манерой был провиденциальный монархизм, укорененный в жанре панегирика и проповеди, ориентированный на воспроизводство и поддержание определенных риторических стратегий, позволявших описывать власть монарха как данную Провидением, а самого государя - как героя, святого или почти божество. Разумеется, эта манера речи не была статичной и давала возможность гибко реагировать на ход политических событий - оправдывать смену на троне монархов, описывать войну и мир, обосновывать крупнейшие законодательные акты и реформы. Г. А. Гуковский справедливо называет, например, оду А. П. Сумарокова 8 июля 1762 г., посвященную екатерининскому перевороту, «комментарием к “обстоятельному манифесту”» и «передовой статьей на тему о перевороте». Но в целом такой режим речи не был средством для развертывания конкретных программ преобразований . Коммуникативный контекст бытования панегирика, предполагавший неравенство адресата и адресанта, делал эту манеру речи пригодной для того, чтобы говорить о монархии с возвышенным восторгом, но не для того, чтобы критиковать или поучать царствующих государей.
2. В этом свете по-иному выглядит история отечественного конституционализма XVIII в., которую обычно связывают с историей республиканизма. Развитие компаративного политического языка, позволявшего описывать Россию как конкретный случай формы правления (монархия) со своими сильными и слабыми сторонами, предполагало последующее обсуждение практик и техник управления, без расчета на чудеса и деяния монарха-героя. Но подобная секуляризация осуществлялась не за счет вытеснения упомянутого выше провиденциализма, а параллельно с ним.
Зачастую секулярные формы монархизма, расцветшие в эпоху «законной монархии» Екатерины II, рассматривают как исходный пункт отечественного конституционализма и либерализма, поднявшихся в противоборстве с провиденциалистской традицией. Однако реформаторы практически не использовали республиканский политический глоссарий для предложений по организации властного аппарата. При этом секулярный монархизм охотно черпал аргументацию из риторического арсенала провиденциалистского монархизма, не столько вступая с ним в конфликт, сколько образуя концептуальную амальгаму.
Следует сделать вывод о доминировании в российской политической культуре XVIII в. моралистского монархизма (по выражению Э. Виртшафтер), опиравшегося на комбинацию провиденциального и секулярного глоссариев. Этот режим политического мышления являлся итогом адаптации европейских интеллектуальных инноваций на российской почве и обладал реформаторским динамизмом, позволяя решать вопросы преобразований властного аппарата монархии для достижения общего блага. Объединяющей характеристикой разных вариантов моралистского монархизма была концепция добродетели, понимавшейся как объективное, универсальное благо, совпадающее с общим благом и доступное любому индивиду вне зависимости от его социального и экономического положения. Идеалом моралистского монархизма была «тишина», социальный мир, а конфликт был продуктом исключительной ситуации (война, мятеж, тирания, открытое нарушение легальных и моральных норм индивидами), ограниченной в пространстве и времени. Допуская свержение тирана в исключительной ситуации, моралистский монархизм все же защищал абсолютную власть монарха. Отказ государя от стремления к общему благу и его превращение в тирана могли в этой парадигме порождать ситуацию исключения и как следствие - конфликт, заканчивающийся падением тирана; но поскольку конфликт рассматривался как исключительная ситуация, властный аппарат был ориентирован на консультирование, а не на создание институционального баланса. Проблемой для реформаторов-монархистов было не ограничение власти государя, а гарантия ее соответствия задачам общего блага.
Именно поэтому ограничение власти государя, которое упоминалось в проектах административных реформ XVIII в., следует считать самоограничением всесильного императора ради общего блага. Альтернативой такому ограничению было присвоение власти монарха кликой влиятельных бюрократов, способных монополизировать доступ к государю, завалить его рутинными делами и систематически дезинформировать. Речь шла не о том, чтобы с помощью того или иного правового акта перераспределить власть императора в пользу других властных органов, а о том, чтобы убедить государя реализовать на практике ту или иную административную конфигурацию ради лучшего качества управления и общего блага. Полемическая логика заставляла авторов проектов обвинять своих конкурентов (то есть - авторов других проектов) в том, что их предложения являются вредными, поскольку ведут к умалению власти императора в пользу административного аппарата; именно такой была, например, дискуссия рубежа 50 - 60-х гг. XVIII в. по вопросу о реорганизации высшего эшелона государственного управления, в которой участвовали А. П. Бестужев-Рюмин, Д. В. Волков, Н. И. Панин, Я. П. Шаховской, Б. Х. Миних и ряд других сановников . Однако подобные стратегии борьбы были характерны для всех текстов комплекса, а не только для гипотетической «абсолютистской» партии, сопротивлявшейся «ограничительным» реформам. В этом смысле риторические стратегии реформаторских проектов являлись абсолютистскими.
3. Провиденциальный монархизм служил мощным ограничителем для политической речи, осуществлявшейся в придворной коммуникативной сфере: в случае столкновения со сложной ситуацией, автор мог задействовать провиденциальную риторику. В силу этого некорректным является использование секуляризации как всеобъемлющей объяснительной модели, принятое в целом ряде работ по истории XVIII в. Развивающиеся секулярные манеры политической речи о монархии эффективно взаимодействовали с провиденциальным глоссарием. Объединяющим понятием выступала добродетель, понимаемая большинством церковных (от Феофана до Платона) и светских авторов (от Татищева и Тредиаковского до Сумарокова, Эмина и Новикова) как соответствие объективному моральному идеалу, постигаемому с помощью разума и явленному в божественном и естественном законе. Именно этот подход с вариациями предлагался во многочисленных оригинальных и переводных морально-этических наставлениях. Представление о существовании объективного морального идеала, культивировавшееся как в придворном, так и в публичном контексте, означало, что добродетельные поступки являются результатом персонального выбора, который в каждый конкретный момент может склоняться к добру либо злу, и повлечь за собой воздаяние либо наказание соответственно.
Конфликт в подобной системе взглядов представлялся чрезвычайной ситуацией, спровоцированной индивидуальным выбором в пользу зла и создающей исключительное положение; идеальным же состоянием представлялось такое, при котором - по выражению одной из статей журнала «Покоящийся трудолюбец» (1784) - «никто не будет страдать, кроме преступников, осуждаемых законом». Этот наш вывод подтверждает и дополняет идеи американской исследовательницы Э. Виртшафтер о распространенности в России XVIII в. взглядов на «моральную монархию» . Такая особенность российского монархизма XVIII в., проанализированная в четвертой главе данной работы, кардинально противоречила республиканской политической традиции и делала процесс адаптации республиканских идей чрезвычайно сложным. Ведь в республиканской традиции добродетель представала субъективной, связанной с благом республики, а не о неизменном моральном идеале, к тому же возможной только при республиканском политическом режиме и потому - социально-политически обусловленной. А в силу этого и конфликт, фундаментально переосмысленный в сочинениях Макиавелли, считался интегральной частью функционирования политической системы, поскольку постоянная конкуренция между равными гражданами республики и была механизмом обеспечения добродетели.
4. Политическая практика двора и государственного аппарата, непрерывно усложнявшаяся на протяжении XVIII столетия, испытывала объективистские представления о добродетели в «моральной монархии» на прочность. Прикладные этические руководства о поведении «в свете», трактаты об управлении государством (такие, как сочинения Юста Липсия или кардинала Ришелье) проводили определенную грань между добродетелью христианина и добродетелью министра. Уже во 2-й четверти XVIII в. эта проблема стала достаточно острой; к середине XVIII в. в российской публичной сфере интенсивно циркулировали тексты, обучавшие практической добродетели, означавшей компромисс между моральным объективизмом и насущными потребностями придворно-административной политики. С другой стороны, постановка российскими авторами вопроса об устойчивых механизмах и системах поддержания добродетели среди подданных, сформировавшая своеобразный воспитательный дискурс, требовала формулировать вопросы о добродетели в более детальном политическом ключе.
Эффектом проблематизации понятия добродетели оказалась постепенная адаптация на российской почве республиканских взглядов на социальные процессы, транслированных через сочинения жанра 81аа1зготап, в первую очередь - романа Ф. Фенелона «Приключения Телемака», чрезвычайно популярного в России. Фенелон, рассматривая проблему добродетели, использовал республиканский концептуальный инструментарий, особенно ярко проявившийся в описании идеальных государств - Крита и Салента, откуда добродетельный монарх изгнал коррумпирующую роскошь. Обнаружение антагонизма между роскошью и добродетелью стало новацией для отечественной политической культуры 2-й половины XVIII в. Однако в полной мере развить фенелоновский, республиканский язык (который, в частности, оказал огромное влияние на крупнейшего республиканского автора XVIII в. Ж.-Ж. Руссо) российские авторы не могли. Ведь параллельно на отечественной почве шло усвоение позитивных взглядов на коммерцию, транслированных такими авторами, как Монтескье, Ж. Мелон или итальянские экономисты. Апология коммерческого общества в России соединялась с провиденциальным глоссарием, средствами которого монархи изображались в качестве демиургов, творящих новую экономику коммерции и производства, созидающих «государственное изобилие». Иными словами, коммерческий рост представал главным признаком вестернизации России и одновременно - демонстрацией богоподобных качеств царствующих монархов. Подвергнуть эти достижения критике было делом и сложным, и опасным.
5. Частичная адаптация республиканской риторики дала импульс складыванию дворянской политической мысли, нацеленной на обоснование привилегированного положения дворянства в Российской империи. Универсальная концепция добродетели, господствовавшая в России с конца XVII в., связывала добродетель с исполнением «должности»; церковные ораторы соответствующим образом описывали и социальную структуру: воины, судьи, учителя (священники), торговцы, землепашцы. Исполнение своих должностей каждым «чином» включалось в понятие добродетели. Такой взгляд нашел широкое распространение и в светской литературе, в частности, в известном сочинении И. Фельбигера «О должностях человека и гражданина» , служившем официальным учебником для юношества в России екатерининской поры. В противовес этому взгляду к середине XVIII в. в придворно-административных кругах сложилось представление об особой добродетели дворянства. Дворянские идеологи не оспаривали равенства людей от рождения, но настаивали на том, что добродетель зависит от социального контекста, от воспитания, представляя собой специфическое качество - стремление к общему благу, открывающее возможность повелевать другими слоями населения. Добродетель дворян, таким образом, предстала не просто умением совершать моральные поступки, но и искусством управлять другими людьми, уступающими в добродетели (для описания этих социальных групп - крестьян, купцов, подьячих - использовался пейоративный язык).
Политический глоссарий дворянской идеологии, ярко проявившийся в дебатах в екатерининской Уложенной комиссии, оказался близок к республиканскому языку, описывавшему добродетель свободных граждан. Однако на этой базе не получили развития антимонархические взгляды. Исключительное положение дворян описывалось как результат достижения дворянством своеобразной социальной «зрелости», дававшей «мандат» на управление другими социальными группами, прозябающими в невежестве. Инстанцией, определяющей это состояние «зрелости», был в дворянской идеологии монарх- демиург, способный адекватно оценить дворянскую добродетель и обеспечить необходимое воздаяние. Генезис дворянской идеологии был сложным и, конечно, опирался на усвоение республиканской концепции добродетели как социально обусловленного качества. Но вот использована эта концепция была своеобразно - для обоснования дворянских привилегий при сохранении суверенитета монарха.
В теории дворянские идеологи - от М. М. Щербатова до Д. И. Фонвизина - не отрицали равенства человеческих существ, но указывали на то, что другим социальным группам временно необходимо принуждение, пока они не разовьются до уровня дворян. Этот неопределенный момент, впрочем, постоянно отодвигался в будущее; дворянская идеология позволила замедлить натиск на крепостное право, которое - как показывают, в частности, исследования современного исследователя А. Н. Долгих - постоянно подвергалось в общественно-политической мысли испытанию на прочность. Республиканские элементы, использованные для обоснования дворянской «вольности», оказались не фундаментом для конституционалистского наступления на монархию, а еще одной опорой монархизма.
В свою очередь, более эгалитарный взгляд на общество, уравнивавший всех людей вне зависимости от статуса и просвещения как человеческих существ и даже позволявший считать простых и бедных людей более совершенными (здоровыми, счастливыми), чем богатые и знатные, представлял собой мощное орудие критики, но не обладал никакой специфической связью с республикой. Иными словами, руссоистская рШе (жалость) и вытекавшее из нее сочувствие к бунту были сильными политическими эмоциями, но не позволяли описать установление республики в убедительных категориях. Ведь республика, знакомая российским авторам из греко-римской истории, должна была быть результатом исторической эволюции, а не одномоментного социального взрыва; ее нужно было унаследовать, а не построить.
6. Именно поэтому адаптация на российской почве республиканизма развернулась с импортом римской образности в исторической литературе. Интенсивно заимствуя с Запада новые для себя дискурсивные практики, российские авторы XVIII в. начали осмыслять отечественную историю по римским лекалам. Интерпретация истории Новгорода в римском контексте позволила таким историкам, как Ф. А. Эмин, М. М. Щербатов и М. В. Ломоносов обнаружить в российском прошлом крупную республику. Одновременно поиск «славности и величия» древних славян, развернувшийся в исторической литературе XVIII столетия, привел к тому, что древнему Новгороду было приписано экстраординарное, «римское» военное могущество задолго до момента воцарения Рюрика. Таким образом, к концу XVIII в. представление о существовании в российском прошлом могущественной Новгородской республики стало общим местом историко-политической мысли. «Изобретение» Новгородской республики в XVIII в. стало ключевым моментом в формировании российского республиканизма, создав мощную конкуренцию классическим доводам в пользу монархии, опиравшимся на религиозную легитимацию и территориальную протяженность.
Под влиянием римской образности и общего дискурса «славности и величия» к концу XVIII в. утвердился канон, описывавший древний Новгород как «республику мечей», при сохранении для анализа дальнейшей истории города концептуального инструментария торговой республики. Признание за республиканским Новгородом военной мощи подрывало один из ключевых аргументов в пользу монархии - утверждение о том, что только монархия способна эффективно контролировать и оборонять обширную территорию. Таким образом, оценка Новгорода как «республики мечей» стала важнейшим шагом для возникновения в начале XIX в. республиканской альтернативы незыблемому, казалось бы, монархизму российской политической культуры. В частности, обнаружение у России республиканского прошлого позволило решить проблему генезиса республики: новгородская былая вольность теперь могла быть возрождена, ее можно было унаследовать. В этом духе позднее будет развиваться политическая мысль декабристов.
На базе этого республиканского историзма были созданы важнейшие тексты соответствующей традиции - «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева и «Вадим Новгородский» Я. Б. Княжнина. Оба эти сочинения хотя и различаются в жанрово-стилистическом отношении, но разделяют целый круг республиканских концептов: риторика расцвета / упадка, «героическое самоубийство», конвенция о «республике мечей». Эти тексты и стали моментом генезиса отечественного республиканизма. Однако ход этого генезиса не был ни быстрым, ни простым. Радищев эксплуатировал республиканские идеи, обращаясь к историческим темам (в частности, в оде «Вольность» и в «Песни исторической»), однако полифонизм «Путешествия», его «гельвецианская» мораль (говоря языком Ю. М. Лотмана), его близость к нравоучительным романам XVIII столетия были далеки от республиканизма.
Более последовательным в адаптации республиканских моделей оказался Я. Б. Княжнин. Его «Вадим Новгородский» в полной мере использует достижения отечественной историко-политической мысли: это могучая военная республика римского типа. Главные персонажи, Рурик и Вадим, следуют образам Цезаря и Катона, хорошо известным из римской традиции. Рурик воплощает цицероновскую, объективную мораль, являясь типом идеального государя для «моральной монархии». Но хорошего финала у трагедии нет; Вадим действует в другой системе ценностей. Этот новгородский Катон оказался не Катоном-философом цицероновской философии, а Катоном из «Югуртинской войны» Саллюстия - энергичным и жестоким политиком, больше всего озабоченным благом республики и готовым противопоставить ударам Фортуны все средства, пусть даже и самые устрашающие. Чтобы остановить падение республики, Вадим беспощадно манипулирует своими сторонниками, друзьями и родственниками, жертвует ими и самим собой.
Таким образом, наиболее последовательно адаптация республиканизма осуществлялась не через заимствования новейших достижений европейской мысли (коммерческое процветание, идея прогресса цивилизации, глоссарий естественного права, либеральные концепции прав человека, конституционализм), но через импорт греко-римской образности и развитие историзма. Наиболее эффективным разговор о республике оказывался, будучи локализованным в историческом контексте, позволявшем применить риторические ходы, отточенные на описании кризиса и распада Римской республики. В силу этого республиканский политический язык оставался - по выражению К. Бейкера - больше критическим орудием, чем программой переустройства общества. Особенно сложной для российских элит оказалась адаптация республиканской, макиавеллистской этики, выводившей индивида из сферы объективной, неизменной морали (где неудачи по крайней мере компенсировались уверенностью в обязательном воздаянии для добродетельных людей) в неуютный мир политики с ее нестабильностью, изменчивостью и жестокостью. Кроме того, признать республику означало сделать шаг к исторической механике коррупции / упадка, хорошо известной по римской истории, не имея того средства победить упадок, каким в монархической идеологии выступал добродетельный государь (к этому средству прибегает, например, М. М. Щербатов, описывая упадок Российской империи в памфлете «О повреждении нравов в России»).
Республиканские элементы в российской политической культуре, несомненно, не сводятся исключительно к воздействию одного или нескольких влиятельных текстов, будь то тексты Дж. Локка или, скажем, Ж.-Ж. Руссо. В XVIII в. республиканский дискурс мог быть воспринят российской элитой из самых разных источников: из теоретических трудов, из политической практики соседних Швеции или Польши, но равным образом и из политической практики Англии эпохи Славной революции или аристократической оппозиции абсолютизму Людовика XIV во Франции, представителем которой был хорошо известный в России Фенелон. Однако для артикуляции определенных идеологий необходимо публичное пространство дискуссий. В случае с изучением российской истории проблемой является тот факт, что в России - по крайней мере, до XX столетия - в целом отсутствовало широкое поле для подобных дискуссий на политические вопросы. Публичное пространство дискуссий в России возникло в конце 50-х гг. XVIII в., однако оставалось ограниченным вплоть до начала XX в. Причиной такой ограниченности были не только цензурно-законодательные ограничения или слабое развитие книгоиздания и книготорговли в России соответствующего исторического периода. Определяющим фактором здесь можно считать отсутствие поля для практических дискуссий - коллегиальных, избираемых органов, в которых могла бы протекать полемика, требующая обширных сочинений с тщательно выверенной политической аргументацией. Соответственно, и жанр политического трактата, памфлета, рассуждения был далеко не так распространен в России, как в Западной Европе.
Между тем, развитие альтернатив монархизму протекало вдали от придворной сферы коммуникации, в которой доминировали жанры панегирика, проповеди, доклада и записки. А поскольку политика вершилась преимущественно при дворе, республиканский язык формировался не в приложении к актуальным политическим проблемам. Пространством его формирования оказалась далекая, казалось бы, от злободневной политики историческая литература. Исследуя историю, стараясь выработать как можно более убедительные для читателей модели, активно заимствуя из западной традиции, отечественные авторы XVIII в. разрабатывали республиканские темы, вовсе не желая начать атаку на монархию. К концу XVIII в. оказалось, что в пространстве ранней российской истории уже существовала могущественная республика, Новгород; идеи, высказанные авторами, далекими от республиканизма, в конечном счете позволили сложиться на российской почве республиканскому культурному лексикону, в котором Новгородская республика заняла почетное место.
На основании этих изысканий сделан вывод о том, что пространством наиболее радикальных трансформаций политической культуры XVIII в. оказалась историческая литература, находившаяся на периферии политической культуры, не оказывавшая непосредственного влияния на придворный политический дискурс и относившаяся к публичной сфере коммуникации. Игра с римской образностью привела к радикальным последствиям, которых вряд ли ожидали сами историки XVIII в.
Кв. Скиннер, говоря о генезисе концепций сопротивления нации монарху в Европе Нового времени, отмечает: «Артикуляция этих чисто секулярных и всецело популистских доктрин может... считаться заложившей основания для позднейшего вызова двум главным традициям абсолютистской политической философии <...> Одна из них - это патерналистская традиция, которая позднее будет ассоциироваться, в частности, с Филмером в Англии и Боссюэ во Франции. Вторая - это более рационалистская традиция, начинающаяся от Бодена и неотомистов и достигающая пика в естественно-правовых системах Гроция и Пуфендорфа. Джон Локк в “Двух трактатах о правлении”, можно сказать, предпринял определяющую атаку на обе эти традиции, модифицируя абсолютистскую теорию общественного договора Пуфендорфа и опровергая патернализм Филмера» . Сходные процессы, несомненно, протекали и в российской политической мысли. Однако ни проблематика ограничения власти, ни даже оправдание права на сопротивление тирану вовсе не были сопряжены с выбором в пользу республики. Желательным для большинства авторов отечественного XVIII в. был добродетельный монарх, внимающий советникам, чтящий законы и поддерживающий в своем государстве добродетель, а не республиканские политики, всегда способные превратиться в новых Мария и Суллу, беспринципных и безжалостных интриганов, озабоченных только личной властью без всякой оглядки на добродетель и мораль.
Как мы видели, в общем российский республиканизм сформировался еще до того, как Французскую революцию успели осмыслить в России. Отдельные республиканские идеи различными путями оказывались адаптированы в российской политической культуре, которая, казалось бы, вовсе для этого не подходила. Республиканские идеи оказали влияние на выработку взглядов на коммерцию, сформировав фундамент для антивестернизационной перспективы в российской культуре. Эти идеи также участвовали в складывании оригинальной концепции дворянского превосходства, на протяжении столетия остававшейся интеллектуальным «щитом» системы крепостного права. Наконец, адаптация республиканских объяснительных моделей в исторической литературе позволила отечественным авторам переосмыслить историю страны, обнаружить у России республиканское прошлое; этот концептуальный сдвиг повлиял не только на декабристов, но и - в определенном смысле - на всю последующую традицию отечественной интеллигенции, ориентированную на актуализацию потенциала, скрытого в народной толще, на возрождение некой истинной свободы народа.
Взаимодействуя с различными другими политическими глоссариями и манерами речи, российский республиканизм порождал сложные концептуальные конфигурации, которые не укладываются в упрощающие классификации бинарных оппозиций прогресса / реакции, деспотизма / конституционализма, борьбы власти и общества. Пути развития отечественной политической мысли вовсе не были простыми, а усвоение западных идей и понятий не сводилось к развертыванию Просвещения и постепенно следующей за ним эмансипации. В данной работе мы, кроме прочего, постарались показать, что адаптация республиканских идей на российской почве породила немало дилемм, требуя переоценки отношения к экономике, морали, истории и в конечном счете - к самому процессу вестернизации и модернизации страны.
С этими научными вопросами и связаны перспективы дальнейших исследований республиканской темы в политической культуре России Нового времени. В частности, это изучение проблем взаимодействия республиканских идей с крупными интеллектуальными парадигмами XIX столетия - либерализмом, консерватизмом, национализмом. Особенно интересную перспективу открывает анализ связей между республиканизмом и народнической идеологией и русским марксизмом, выявление сходств и аналогий в диахроническом аспекте на большой временной протяженности отечественной интеллектуальной истории XVIII - XX вв. Другое направление исследований, которое может быть рекомендовано в данной связи - проведение компаративных изысканий в сфере интеллектуальной истории Европы, России и стран других регионов, подвергавшихся европейскому влиянию (например, Латинской Америки или Азии) с целью установления особенностей функционирования европейского республиканского наследия в различных историко-культурных контекстах.
1. Предпринятый нами анализ позволил показать, что доминировавшей в придворной политической речи риторической манерой был провиденциальный монархизм, укорененный в жанре панегирика и проповеди, ориентированный на воспроизводство и поддержание определенных риторических стратегий, позволявших описывать власть монарха как данную Провидением, а самого государя - как героя, святого или почти божество. Разумеется, эта манера речи не была статичной и давала возможность гибко реагировать на ход политических событий - оправдывать смену на троне монархов, описывать войну и мир, обосновывать крупнейшие законодательные акты и реформы. Г. А. Гуковский справедливо называет, например, оду А. П. Сумарокова 8 июля 1762 г., посвященную екатерининскому перевороту, «комментарием к “обстоятельному манифесту”» и «передовой статьей на тему о перевороте». Но в целом такой режим речи не был средством для развертывания конкретных программ преобразований . Коммуникативный контекст бытования панегирика, предполагавший неравенство адресата и адресанта, делал эту манеру речи пригодной для того, чтобы говорить о монархии с возвышенным восторгом, но не для того, чтобы критиковать или поучать царствующих государей.
2. В этом свете по-иному выглядит история отечественного конституционализма XVIII в., которую обычно связывают с историей республиканизма. Развитие компаративного политического языка, позволявшего описывать Россию как конкретный случай формы правления (монархия) со своими сильными и слабыми сторонами, предполагало последующее обсуждение практик и техник управления, без расчета на чудеса и деяния монарха-героя. Но подобная секуляризация осуществлялась не за счет вытеснения упомянутого выше провиденциализма, а параллельно с ним.
Зачастую секулярные формы монархизма, расцветшие в эпоху «законной монархии» Екатерины II, рассматривают как исходный пункт отечественного конституционализма и либерализма, поднявшихся в противоборстве с провиденциалистской традицией. Однако реформаторы практически не использовали республиканский политический глоссарий для предложений по организации властного аппарата. При этом секулярный монархизм охотно черпал аргументацию из риторического арсенала провиденциалистского монархизма, не столько вступая с ним в конфликт, сколько образуя концептуальную амальгаму.
Следует сделать вывод о доминировании в российской политической культуре XVIII в. моралистского монархизма (по выражению Э. Виртшафтер), опиравшегося на комбинацию провиденциального и секулярного глоссариев. Этот режим политического мышления являлся итогом адаптации европейских интеллектуальных инноваций на российской почве и обладал реформаторским динамизмом, позволяя решать вопросы преобразований властного аппарата монархии для достижения общего блага. Объединяющей характеристикой разных вариантов моралистского монархизма была концепция добродетели, понимавшейся как объективное, универсальное благо, совпадающее с общим благом и доступное любому индивиду вне зависимости от его социального и экономического положения. Идеалом моралистского монархизма была «тишина», социальный мир, а конфликт был продуктом исключительной ситуации (война, мятеж, тирания, открытое нарушение легальных и моральных норм индивидами), ограниченной в пространстве и времени. Допуская свержение тирана в исключительной ситуации, моралистский монархизм все же защищал абсолютную власть монарха. Отказ государя от стремления к общему благу и его превращение в тирана могли в этой парадигме порождать ситуацию исключения и как следствие - конфликт, заканчивающийся падением тирана; но поскольку конфликт рассматривался как исключительная ситуация, властный аппарат был ориентирован на консультирование, а не на создание институционального баланса. Проблемой для реформаторов-монархистов было не ограничение власти государя, а гарантия ее соответствия задачам общего блага.
Именно поэтому ограничение власти государя, которое упоминалось в проектах административных реформ XVIII в., следует считать самоограничением всесильного императора ради общего блага. Альтернативой такому ограничению было присвоение власти монарха кликой влиятельных бюрократов, способных монополизировать доступ к государю, завалить его рутинными делами и систематически дезинформировать. Речь шла не о том, чтобы с помощью того или иного правового акта перераспределить власть императора в пользу других властных органов, а о том, чтобы убедить государя реализовать на практике ту или иную административную конфигурацию ради лучшего качества управления и общего блага. Полемическая логика заставляла авторов проектов обвинять своих конкурентов (то есть - авторов других проектов) в том, что их предложения являются вредными, поскольку ведут к умалению власти императора в пользу административного аппарата; именно такой была, например, дискуссия рубежа 50 - 60-х гг. XVIII в. по вопросу о реорганизации высшего эшелона государственного управления, в которой участвовали А. П. Бестужев-Рюмин, Д. В. Волков, Н. И. Панин, Я. П. Шаховской, Б. Х. Миних и ряд других сановников . Однако подобные стратегии борьбы были характерны для всех текстов комплекса, а не только для гипотетической «абсолютистской» партии, сопротивлявшейся «ограничительным» реформам. В этом смысле риторические стратегии реформаторских проектов являлись абсолютистскими.
3. Провиденциальный монархизм служил мощным ограничителем для политической речи, осуществлявшейся в придворной коммуникативной сфере: в случае столкновения со сложной ситуацией, автор мог задействовать провиденциальную риторику. В силу этого некорректным является использование секуляризации как всеобъемлющей объяснительной модели, принятое в целом ряде работ по истории XVIII в. Развивающиеся секулярные манеры политической речи о монархии эффективно взаимодействовали с провиденциальным глоссарием. Объединяющим понятием выступала добродетель, понимаемая большинством церковных (от Феофана до Платона) и светских авторов (от Татищева и Тредиаковского до Сумарокова, Эмина и Новикова) как соответствие объективному моральному идеалу, постигаемому с помощью разума и явленному в божественном и естественном законе. Именно этот подход с вариациями предлагался во многочисленных оригинальных и переводных морально-этических наставлениях. Представление о существовании объективного морального идеала, культивировавшееся как в придворном, так и в публичном контексте, означало, что добродетельные поступки являются результатом персонального выбора, который в каждый конкретный момент может склоняться к добру либо злу, и повлечь за собой воздаяние либо наказание соответственно.
Конфликт в подобной системе взглядов представлялся чрезвычайной ситуацией, спровоцированной индивидуальным выбором в пользу зла и создающей исключительное положение; идеальным же состоянием представлялось такое, при котором - по выражению одной из статей журнала «Покоящийся трудолюбец» (1784) - «никто не будет страдать, кроме преступников, осуждаемых законом». Этот наш вывод подтверждает и дополняет идеи американской исследовательницы Э. Виртшафтер о распространенности в России XVIII в. взглядов на «моральную монархию» . Такая особенность российского монархизма XVIII в., проанализированная в четвертой главе данной работы, кардинально противоречила республиканской политической традиции и делала процесс адаптации республиканских идей чрезвычайно сложным. Ведь в республиканской традиции добродетель представала субъективной, связанной с благом республики, а не о неизменном моральном идеале, к тому же возможной только при республиканском политическом режиме и потому - социально-политически обусловленной. А в силу этого и конфликт, фундаментально переосмысленный в сочинениях Макиавелли, считался интегральной частью функционирования политической системы, поскольку постоянная конкуренция между равными гражданами республики и была механизмом обеспечения добродетели.
4. Политическая практика двора и государственного аппарата, непрерывно усложнявшаяся на протяжении XVIII столетия, испытывала объективистские представления о добродетели в «моральной монархии» на прочность. Прикладные этические руководства о поведении «в свете», трактаты об управлении государством (такие, как сочинения Юста Липсия или кардинала Ришелье) проводили определенную грань между добродетелью христианина и добродетелью министра. Уже во 2-й четверти XVIII в. эта проблема стала достаточно острой; к середине XVIII в. в российской публичной сфере интенсивно циркулировали тексты, обучавшие практической добродетели, означавшей компромисс между моральным объективизмом и насущными потребностями придворно-административной политики. С другой стороны, постановка российскими авторами вопроса об устойчивых механизмах и системах поддержания добродетели среди подданных, сформировавшая своеобразный воспитательный дискурс, требовала формулировать вопросы о добродетели в более детальном политическом ключе.
Эффектом проблематизации понятия добродетели оказалась постепенная адаптация на российской почве республиканских взглядов на социальные процессы, транслированных через сочинения жанра 81аа1зготап, в первую очередь - романа Ф. Фенелона «Приключения Телемака», чрезвычайно популярного в России. Фенелон, рассматривая проблему добродетели, использовал республиканский концептуальный инструментарий, особенно ярко проявившийся в описании идеальных государств - Крита и Салента, откуда добродетельный монарх изгнал коррумпирующую роскошь. Обнаружение антагонизма между роскошью и добродетелью стало новацией для отечественной политической культуры 2-й половины XVIII в. Однако в полной мере развить фенелоновский, республиканский язык (который, в частности, оказал огромное влияние на крупнейшего республиканского автора XVIII в. Ж.-Ж. Руссо) российские авторы не могли. Ведь параллельно на отечественной почве шло усвоение позитивных взглядов на коммерцию, транслированных такими авторами, как Монтескье, Ж. Мелон или итальянские экономисты. Апология коммерческого общества в России соединялась с провиденциальным глоссарием, средствами которого монархи изображались в качестве демиургов, творящих новую экономику коммерции и производства, созидающих «государственное изобилие». Иными словами, коммерческий рост представал главным признаком вестернизации России и одновременно - демонстрацией богоподобных качеств царствующих монархов. Подвергнуть эти достижения критике было делом и сложным, и опасным.
5. Частичная адаптация республиканской риторики дала импульс складыванию дворянской политической мысли, нацеленной на обоснование привилегированного положения дворянства в Российской империи. Универсальная концепция добродетели, господствовавшая в России с конца XVII в., связывала добродетель с исполнением «должности»; церковные ораторы соответствующим образом описывали и социальную структуру: воины, судьи, учителя (священники), торговцы, землепашцы. Исполнение своих должностей каждым «чином» включалось в понятие добродетели. Такой взгляд нашел широкое распространение и в светской литературе, в частности, в известном сочинении И. Фельбигера «О должностях человека и гражданина» , служившем официальным учебником для юношества в России екатерининской поры. В противовес этому взгляду к середине XVIII в. в придворно-административных кругах сложилось представление об особой добродетели дворянства. Дворянские идеологи не оспаривали равенства людей от рождения, но настаивали на том, что добродетель зависит от социального контекста, от воспитания, представляя собой специфическое качество - стремление к общему благу, открывающее возможность повелевать другими слоями населения. Добродетель дворян, таким образом, предстала не просто умением совершать моральные поступки, но и искусством управлять другими людьми, уступающими в добродетели (для описания этих социальных групп - крестьян, купцов, подьячих - использовался пейоративный язык).
Политический глоссарий дворянской идеологии, ярко проявившийся в дебатах в екатерининской Уложенной комиссии, оказался близок к республиканскому языку, описывавшему добродетель свободных граждан. Однако на этой базе не получили развития антимонархические взгляды. Исключительное положение дворян описывалось как результат достижения дворянством своеобразной социальной «зрелости», дававшей «мандат» на управление другими социальными группами, прозябающими в невежестве. Инстанцией, определяющей это состояние «зрелости», был в дворянской идеологии монарх- демиург, способный адекватно оценить дворянскую добродетель и обеспечить необходимое воздаяние. Генезис дворянской идеологии был сложным и, конечно, опирался на усвоение республиканской концепции добродетели как социально обусловленного качества. Но вот использована эта концепция была своеобразно - для обоснования дворянских привилегий при сохранении суверенитета монарха.
В теории дворянские идеологи - от М. М. Щербатова до Д. И. Фонвизина - не отрицали равенства человеческих существ, но указывали на то, что другим социальным группам временно необходимо принуждение, пока они не разовьются до уровня дворян. Этот неопределенный момент, впрочем, постоянно отодвигался в будущее; дворянская идеология позволила замедлить натиск на крепостное право, которое - как показывают, в частности, исследования современного исследователя А. Н. Долгих - постоянно подвергалось в общественно-политической мысли испытанию на прочность. Республиканские элементы, использованные для обоснования дворянской «вольности», оказались не фундаментом для конституционалистского наступления на монархию, а еще одной опорой монархизма.
В свою очередь, более эгалитарный взгляд на общество, уравнивавший всех людей вне зависимости от статуса и просвещения как человеческих существ и даже позволявший считать простых и бедных людей более совершенными (здоровыми, счастливыми), чем богатые и знатные, представлял собой мощное орудие критики, но не обладал никакой специфической связью с республикой. Иными словами, руссоистская рШе (жалость) и вытекавшее из нее сочувствие к бунту были сильными политическими эмоциями, но не позволяли описать установление республики в убедительных категориях. Ведь республика, знакомая российским авторам из греко-римской истории, должна была быть результатом исторической эволюции, а не одномоментного социального взрыва; ее нужно было унаследовать, а не построить.
6. Именно поэтому адаптация на российской почве республиканизма развернулась с импортом римской образности в исторической литературе. Интенсивно заимствуя с Запада новые для себя дискурсивные практики, российские авторы XVIII в. начали осмыслять отечественную историю по римским лекалам. Интерпретация истории Новгорода в римском контексте позволила таким историкам, как Ф. А. Эмин, М. М. Щербатов и М. В. Ломоносов обнаружить в российском прошлом крупную республику. Одновременно поиск «славности и величия» древних славян, развернувшийся в исторической литературе XVIII столетия, привел к тому, что древнему Новгороду было приписано экстраординарное, «римское» военное могущество задолго до момента воцарения Рюрика. Таким образом, к концу XVIII в. представление о существовании в российском прошлом могущественной Новгородской республики стало общим местом историко-политической мысли. «Изобретение» Новгородской республики в XVIII в. стало ключевым моментом в формировании российского республиканизма, создав мощную конкуренцию классическим доводам в пользу монархии, опиравшимся на религиозную легитимацию и территориальную протяженность.
Под влиянием римской образности и общего дискурса «славности и величия» к концу XVIII в. утвердился канон, описывавший древний Новгород как «республику мечей», при сохранении для анализа дальнейшей истории города концептуального инструментария торговой республики. Признание за республиканским Новгородом военной мощи подрывало один из ключевых аргументов в пользу монархии - утверждение о том, что только монархия способна эффективно контролировать и оборонять обширную территорию. Таким образом, оценка Новгорода как «республики мечей» стала важнейшим шагом для возникновения в начале XIX в. республиканской альтернативы незыблемому, казалось бы, монархизму российской политической культуры. В частности, обнаружение у России республиканского прошлого позволило решить проблему генезиса республики: новгородская былая вольность теперь могла быть возрождена, ее можно было унаследовать. В этом духе позднее будет развиваться политическая мысль декабристов.
На базе этого республиканского историзма были созданы важнейшие тексты соответствующей традиции - «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева и «Вадим Новгородский» Я. Б. Княжнина. Оба эти сочинения хотя и различаются в жанрово-стилистическом отношении, но разделяют целый круг республиканских концептов: риторика расцвета / упадка, «героическое самоубийство», конвенция о «республике мечей». Эти тексты и стали моментом генезиса отечественного республиканизма. Однако ход этого генезиса не был ни быстрым, ни простым. Радищев эксплуатировал республиканские идеи, обращаясь к историческим темам (в частности, в оде «Вольность» и в «Песни исторической»), однако полифонизм «Путешествия», его «гельвецианская» мораль (говоря языком Ю. М. Лотмана), его близость к нравоучительным романам XVIII столетия были далеки от республиканизма.
Более последовательным в адаптации республиканских моделей оказался Я. Б. Княжнин. Его «Вадим Новгородский» в полной мере использует достижения отечественной историко-политической мысли: это могучая военная республика римского типа. Главные персонажи, Рурик и Вадим, следуют образам Цезаря и Катона, хорошо известным из римской традиции. Рурик воплощает цицероновскую, объективную мораль, являясь типом идеального государя для «моральной монархии». Но хорошего финала у трагедии нет; Вадим действует в другой системе ценностей. Этот новгородский Катон оказался не Катоном-философом цицероновской философии, а Катоном из «Югуртинской войны» Саллюстия - энергичным и жестоким политиком, больше всего озабоченным благом республики и готовым противопоставить ударам Фортуны все средства, пусть даже и самые устрашающие. Чтобы остановить падение республики, Вадим беспощадно манипулирует своими сторонниками, друзьями и родственниками, жертвует ими и самим собой.
Таким образом, наиболее последовательно адаптация республиканизма осуществлялась не через заимствования новейших достижений европейской мысли (коммерческое процветание, идея прогресса цивилизации, глоссарий естественного права, либеральные концепции прав человека, конституционализм), но через импорт греко-римской образности и развитие историзма. Наиболее эффективным разговор о республике оказывался, будучи локализованным в историческом контексте, позволявшем применить риторические ходы, отточенные на описании кризиса и распада Римской республики. В силу этого республиканский политический язык оставался - по выражению К. Бейкера - больше критическим орудием, чем программой переустройства общества. Особенно сложной для российских элит оказалась адаптация республиканской, макиавеллистской этики, выводившей индивида из сферы объективной, неизменной морали (где неудачи по крайней мере компенсировались уверенностью в обязательном воздаянии для добродетельных людей) в неуютный мир политики с ее нестабильностью, изменчивостью и жестокостью. Кроме того, признать республику означало сделать шаг к исторической механике коррупции / упадка, хорошо известной по римской истории, не имея того средства победить упадок, каким в монархической идеологии выступал добродетельный государь (к этому средству прибегает, например, М. М. Щербатов, описывая упадок Российской империи в памфлете «О повреждении нравов в России»).
Республиканские элементы в российской политической культуре, несомненно, не сводятся исключительно к воздействию одного или нескольких влиятельных текстов, будь то тексты Дж. Локка или, скажем, Ж.-Ж. Руссо. В XVIII в. республиканский дискурс мог быть воспринят российской элитой из самых разных источников: из теоретических трудов, из политической практики соседних Швеции или Польши, но равным образом и из политической практики Англии эпохи Славной революции или аристократической оппозиции абсолютизму Людовика XIV во Франции, представителем которой был хорошо известный в России Фенелон. Однако для артикуляции определенных идеологий необходимо публичное пространство дискуссий. В случае с изучением российской истории проблемой является тот факт, что в России - по крайней мере, до XX столетия - в целом отсутствовало широкое поле для подобных дискуссий на политические вопросы. Публичное пространство дискуссий в России возникло в конце 50-х гг. XVIII в., однако оставалось ограниченным вплоть до начала XX в. Причиной такой ограниченности были не только цензурно-законодательные ограничения или слабое развитие книгоиздания и книготорговли в России соответствующего исторического периода. Определяющим фактором здесь можно считать отсутствие поля для практических дискуссий - коллегиальных, избираемых органов, в которых могла бы протекать полемика, требующая обширных сочинений с тщательно выверенной политической аргументацией. Соответственно, и жанр политического трактата, памфлета, рассуждения был далеко не так распространен в России, как в Западной Европе.
Между тем, развитие альтернатив монархизму протекало вдали от придворной сферы коммуникации, в которой доминировали жанры панегирика, проповеди, доклада и записки. А поскольку политика вершилась преимущественно при дворе, республиканский язык формировался не в приложении к актуальным политическим проблемам. Пространством его формирования оказалась далекая, казалось бы, от злободневной политики историческая литература. Исследуя историю, стараясь выработать как можно более убедительные для читателей модели, активно заимствуя из западной традиции, отечественные авторы XVIII в. разрабатывали республиканские темы, вовсе не желая начать атаку на монархию. К концу XVIII в. оказалось, что в пространстве ранней российской истории уже существовала могущественная республика, Новгород; идеи, высказанные авторами, далекими от республиканизма, в конечном счете позволили сложиться на российской почве республиканскому культурному лексикону, в котором Новгородская республика заняла почетное место.
На основании этих изысканий сделан вывод о том, что пространством наиболее радикальных трансформаций политической культуры XVIII в. оказалась историческая литература, находившаяся на периферии политической культуры, не оказывавшая непосредственного влияния на придворный политический дискурс и относившаяся к публичной сфере коммуникации. Игра с римской образностью привела к радикальным последствиям, которых вряд ли ожидали сами историки XVIII в.
Кв. Скиннер, говоря о генезисе концепций сопротивления нации монарху в Европе Нового времени, отмечает: «Артикуляция этих чисто секулярных и всецело популистских доктрин может... считаться заложившей основания для позднейшего вызова двум главным традициям абсолютистской политической философии <...> Одна из них - это патерналистская традиция, которая позднее будет ассоциироваться, в частности, с Филмером в Англии и Боссюэ во Франции. Вторая - это более рационалистская традиция, начинающаяся от Бодена и неотомистов и достигающая пика в естественно-правовых системах Гроция и Пуфендорфа. Джон Локк в “Двух трактатах о правлении”, можно сказать, предпринял определяющую атаку на обе эти традиции, модифицируя абсолютистскую теорию общественного договора Пуфендорфа и опровергая патернализм Филмера» . Сходные процессы, несомненно, протекали и в российской политической мысли. Однако ни проблематика ограничения власти, ни даже оправдание права на сопротивление тирану вовсе не были сопряжены с выбором в пользу республики. Желательным для большинства авторов отечественного XVIII в. был добродетельный монарх, внимающий советникам, чтящий законы и поддерживающий в своем государстве добродетель, а не республиканские политики, всегда способные превратиться в новых Мария и Суллу, беспринципных и безжалостных интриганов, озабоченных только личной властью без всякой оглядки на добродетель и мораль.
Как мы видели, в общем российский республиканизм сформировался еще до того, как Французскую революцию успели осмыслить в России. Отдельные республиканские идеи различными путями оказывались адаптированы в российской политической культуре, которая, казалось бы, вовсе для этого не подходила. Республиканские идеи оказали влияние на выработку взглядов на коммерцию, сформировав фундамент для антивестернизационной перспективы в российской культуре. Эти идеи также участвовали в складывании оригинальной концепции дворянского превосходства, на протяжении столетия остававшейся интеллектуальным «щитом» системы крепостного права. Наконец, адаптация республиканских объяснительных моделей в исторической литературе позволила отечественным авторам переосмыслить историю страны, обнаружить у России республиканское прошлое; этот концептуальный сдвиг повлиял не только на декабристов, но и - в определенном смысле - на всю последующую традицию отечественной интеллигенции, ориентированную на актуализацию потенциала, скрытого в народной толще, на возрождение некой истинной свободы народа.
Взаимодействуя с различными другими политическими глоссариями и манерами речи, российский республиканизм порождал сложные концептуальные конфигурации, которые не укладываются в упрощающие классификации бинарных оппозиций прогресса / реакции, деспотизма / конституционализма, борьбы власти и общества. Пути развития отечественной политической мысли вовсе не были простыми, а усвоение западных идей и понятий не сводилось к развертыванию Просвещения и постепенно следующей за ним эмансипации. В данной работе мы, кроме прочего, постарались показать, что адаптация республиканских идей на российской почве породила немало дилемм, требуя переоценки отношения к экономике, морали, истории и в конечном счете - к самому процессу вестернизации и модернизации страны.
С этими научными вопросами и связаны перспективы дальнейших исследований республиканской темы в политической культуре России Нового времени. В частности, это изучение проблем взаимодействия республиканских идей с крупными интеллектуальными парадигмами XIX столетия - либерализмом, консерватизмом, национализмом. Особенно интересную перспективу открывает анализ связей между республиканизмом и народнической идеологией и русским марксизмом, выявление сходств и аналогий в диахроническом аспекте на большой временной протяженности отечественной интеллектуальной истории XVIII - XX вв. Другое направление исследований, которое может быть рекомендовано в данной связи - проведение компаративных изысканий в сфере интеллектуальной истории Европы, России и стран других регионов, подвергавшихся европейскому влиянию (например, Латинской Америки или Азии) с целью установления особенностей функционирования европейского республиканского наследия в различных историко-культурных контекстах.
Подобные работы
- ФОРМИРОВАНИЕ ИДЕЙ РЕСПУБЛИКАНИЗМА В РОССИЙСКОЙ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ XVIII В
Авторефераты (РГБ), история . Язык работы: Русский. Цена: 4225 р. Год сдачи: 2018 - КНЯЗЬ А.Н. ГОЛИЦЫН И ЕГО РОЛЬ В ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ДУХОВНОЙ
ЖИЗНИ РОССИИ первой четверти XIX века
Бакалаврская работа, история . Язык работы: Русский. Цена: 4750 р. Год сдачи: 2017 - ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СОЦИАЛЬНОГО УЧЕНИЯ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
Диссертация , политология. Язык работы: Русский. Цена: 700 р. Год сдачи: 2020 - ТЕОРИЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ В КАЛЬВИНИЗМЕ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ИСТОРИОГРАФИИ
Дипломные работы, ВКР, история . Язык работы: Русский. Цена: 4300 р. Год сдачи: 2023